За мир и счастье мы готовы...

Три месяца Марек провёл в больнице. За эти месяцы пани Агата пролила немало горьких слёз. Вот и третье её дитя чуть не погибло… что-то оборвалось внутри неё, когда в положенный час вместо Марека к ним явился его товарищ по работе и доложил: «Сегодня утром в отделении милиции произошла перестрелка между работниками отделения и членами антиправительственной группировки. Ваш сын, старший рядовой Марек Шафраньский, героически сражался с бандитами и был тяжело ранен при исполнении служебного долга. Он жив, — заметил милиционер, обратив внимание на побледневшее лицо пани Агаты, — но находится в тяжёлом состоянии… Польская Народная Республика не забудет о его заслугах.» После ухода незваного гостя в доме повисла гнетущая тишина, перебитая, впрочем, вскоре, замечанием Мирека: — Вот и у Марека в жизни произошло генеральное сражение, хоть и не на фронте… — О чём ты? — Кася дрожащими руками раскладывала по тарелкам гречаники. — Ты знаешь, о чём я говорю. Его генеральное сражение. Его испытание на храбрость и выносливость. Пани Агата не могла ужинать. Воображение художницы являло ей самые жуткие картины, она слышала звуки выстрелов, видела пули, попавшие в тело её бедного мальчика… он ведь так молод! Ему бы жить, и жить, и жить, наслаждаться послевоенным покоем, потихоньку работая и создавая семью… А он выбрал себе такой опасный путь, пошёл в эту проклятую милицию… Марек никогда не искал лёгких путей, если он избрал себе цель — будет добиваться её во что бы то ни стало. Какая же цель привела его в ГМ? Пусть уйдёт. Она рожала в муках десять часов не для того, чтобы пули положили его в могилу. Она растила Марека не для того, чтобы её мальчик рисковал своей жизнью. Хотя он, наверное, не услышит её. Мужчины ничего не понимают в том, как тяжело дать жизнь, зато всегда готовы её отнять. Дочь и невестка молча грустно ели. Мирек вполуха слушал рассказ Марианека о дворовых друзьях. Боже, как страшно растить детей! Когда пани Агата потеряла мужей и отца с матерью, ей было горько, но, когда детям грозила смерть, её охватывал парализующий ужас. Лучше бы она сама пережила всё это. Закрыла бы своей грудью каждого, если б могла… Кася нервно осматривала болтающего сынишку, даже ругать его за перепачканные брюки не стала. Наверное, она поймёт пани Агату. Нет, лучше будет, если никогда не поймёт. Нет, этот мальчик не должен оказаться под пулями. …Несчастной матери снились тяжёлые, кровавые сны, после которых она просыпалась в слезах. Бася утешала пани Агату, как могла, повторяла, что брат поправится… а он лежал без сознания, и эти несколько суток показались им вечностью. Она рвалась в больницу, но Мирек уговорил мать остаться дома: лучше он сам (или с Басей в качестве оруженосца) сходит, неизвестно, в каком там состоянии Марек… И пани Агата осталась, ругая себя за минутное малодушие и рисуя мрачную, абсолютно чёрную (и по набору красок, и по содержанию) картину. В день, когда Марек пришёл в себя, она опять осталась дома — откуда-то взялась проклятая простуда, и старший сын беспокоился, что мать не пустят. Зато с ним увязалась Анелька. Пани Агату раздражала эта девчонка, почему — крайне трудно было сформулировать. «Может, я просто ревную, становлюсь сварливой свекровью? — думала она, наблюдая за снегом с дождём на улице. — Это было бы глупо… Но как Марек с его умом и воспитанием мог полюбить это полуграмотное создание? Хотя ладно он, любовь слепа… А Кася и Мирек что в ней нашли?» Что-то они в ней действительно нашли, как и Анелька в них. Чем бы Кася ни занималась, девушка бежала ей помогать, а та и рада была поболтать и разделить домашние хлопоты. Мирек же стал мишенью для бесчисленного количества вопросов, которые сыпались из Анельки, стоило ей услышать новое слово или увидеть что-то непонятное. Он терпеливо и толково отвечал, как добрый учитель, и постепенно, надо сказать, его стараниями ученица переставала быть «дикаркой». Правда, курс образования дорого ей обходился: Анелька регулярно ходила с синяками, а порой возвращалась обратно — без Марека домой её пускать не спешили. Пани Агата ужасно досадовала, но выгонять девчонку на улицу зимой не позволяла совесть. Да и Марек бы никогда не простил ей этого. Понемногу он поправлялся. Правда, врачи заставляли его лежать в постели, чтобы повреждённое плечо правильно срасталось, и юный милиционер изнывал от тоски. Пани Агате больно было видеть его, молодого и сильного, с забинтованным плечом на больничной койке. Она просила: — Маречек, выбери другую профессию… Ты ведь умный, талантливый, перед тобой открыты все дороги… Умоляю… прошу тебя, не рискуй своей жизнью! Долгий тяжёлый взгляд. — Я думал об этом, — признался сын, — но… Представь, что все мы сменим профессию. Кто тогда будет защищать наших граждан? Да Польша утонет в море насилия и бандитизма. Нет, мама. Я не могу теперь оставить милицию. Я должен быть, и я буду на своём посту. Мать с горькой досадой вздохнула. Он её не понимает. — Обо мне не думаешь, об Анельке своей подумай… — Мама, — Марек в секунду присел и заглянул ей в глаза, — ты же была когда-то подпольщицей. Ты должна меня понять. За нас никто ничего не сделает. Издевается он, что ли? Пани Агату охватили воспоминания. Когда-то она, преодолев сомнения, ради Польши сбегала из дома, заставляла мать и бабушку плакать от страха за себя… А Тадеуш? Он творил ровно то же самое. Видимо, у Марека дурная революционная наследственность, ему на роду написано защищать свой народ… Она выдохнула: — Хорошо… Но, — на губах пани Агаты появилась капельку выстраданная улыбка, — товарищ Шафраньский, я вам строго запрещаю, чтобы вас убивали. — Как прикажете, — взгляд Марека потеплел. Боже, как он стал похож на Тадеуша… и немножко на неё саму. *** — Послушай, — холодным мартовским вечером сказал Басе Станек, провожая её с работы, — как ты смотришь на то, чтобы пожениться? Бася испугалась. Её вполне устраивали их невинные прогулки и то, что юный доброволец был рядом, как спасительная тень, в которой всегда можно было укрыться. Но, конечно, так вечно продолжаться не может. Станек — нормальный молодой мужчина, вполне понятно, что он смотрит на неё, как на женщину. Она робко посмотрела ему в зелёно-карие глаза: — Я согласна… Станек молча поцеловал ей руку. Потом — губы. Бася засмущалась, проявления страсти с некоторых пор напрягали её. Он, кажется, почувствовал Басин настрой, слегка отстранился и пробормотал: — Но я хочу тебе сказать ещё кое-что… — Что, Станичек? — неужели и у него есть какой-нибудь грязный секрет? Боже, только не это… — Как ты смотришь на то, чтобы переехать в Торунь? — Станек внимательно заглянул Басе в глаза. — Там живёт мой крёстный с семьёй, они всё хотят сманить нас к себе. Я бы перебрался, как отработаю по распределению. Но, если ты не хочешь, я не поеду. В Торунь?! Подальше от тяжких воспоминаний, липы напротив окон, злых сплетниц Калиновщизны?! — Я согласна, — Бася бросилась любимому на шею, — хоть завтра! — А твоя семья? — как всегда, Станек думал о себе в последнюю очередь. — А что семья? — об этом сейчас вспоминать не хотелось. Мама, конечно, будет не рада, если доченька уедет, да и Мирек будет скучать. — Им, наверное, больно будет тебя отпускать… Подумай, как следует. — Хорошо, — согласилась Бася, хотя всё обдумала ещё несколько лет назад. Только случая не представлялось. …Двумя часами позже Станек стоял в гостиной на коленях перед пани Агатой и с волнением в голосе говорил: — Дорогая пани, я прошу у вас… руки вашей дочери… Та улыбнулась краешком рта: — Только руки?.. — Сердце она давно отдала, не спросясь ни у кого, — с нежностью заметил Мирек, гладя сестру по голове. Бася смутилась. Неужели старший брат до сих пор видит в ней глупую маленькую девочку? Обращается с ней, как с больным ребёнком, с тех пор, как вернулся из госпиталя. Хотя… это же Мирек, он весь мир жалеет и любит, была бы его воля — всех бы примирил, успокоил, выслушал. И её будущий муж такой же. — Я согласна, Станислав, — мама жестом подозвала к себе Басю, затем вынесла из тайника старинную прадедушкину икону (благо, несносного атеиста Марека нет дома) и благословила их. На глазах Баси появились слёзы. Она выйдет замуж за милого, хорошего парня, с благословения матери, будто и не было… не было ничего. Мелькнули где-то на задворках сознания образ Алексея, шевеление ребёнка, но она резко оттолкнула их, а Станичек уже, взяв её за руку, спрашивал у Мирека: — А вы… вы не возражаете? — Как я могу возражать? — брат посмотрел Станеку прямо в глаза чуть снизу вверх. — Если сестричка счастлива, то счастлив и я. Единственное… — глаза Мирека стали чуть грустнее. — Береги её. Не давай делать глупости. Прошу тебя. На следующий же день, подав заявление, молодая пара прямо из ЗАГСа отправилась навестить Марека и сообщить ему радостную весть. Тот с мрачным видом читал газету «Трибуна народа». Поднял глаза, поприветствовал Басю, пожал руку Станеку: — Вы в курсе, что Сталин умер? — Да, знаем, — к нему пришли с такими хорошими новостями, а он, как всегда, о своей политике! — Марек, тебя когда выписывают? — Скоро, — он наконец удостоил визитёров внимательным взглядом, — вы чего вдвоём? Станек опустил глаза и взял невесту за руку: — Мы хотим тебе сказать… Мы решили пожениться. Марек будто не рад был этой новости: — Поздравляю… — Ты ведь не против? — вновь этот странный вопрос, Станичек, можно подумать, мнение этого придурка должно их волновать! — Да нет, — хмыкнул братишка, — простите, я так, задумался… Я очень рад. Жених просиял, стиснул Басю в объятиях: — Надеюсь, ты совсем выздоровеешь к нашей свадьбе… — Конечно, — Марек сжал правую руку в кулак, — я почти восстановился. Доктор сказал, что служить в милиции смогу. Но лучше, говорит, займись кабинетной работой, а то второй раз может быть не таким удачным… Я — канцелярская крыса, можете себе представить? Бася не могла. Улыбнулась: — Ты умный, тебе бы в следователи… — Ты мне льстишь, — довольно усмехнулся Марек. — Умный, зато вредный и упрямый… самое то, — Бася показала брату кончик языка. — Станек, ты уверен, что на такой стоит жениться? — лукаво спросил он. Бася шлёпнула его по голове газетой. Дурачок! А любимый улыбнулся: — Конечно, стоит… — Даже несмотря на криминальное прошлое? — нет, Марек явно напрашивается. Хоть бы о её чувствах подумал, гадкий. — Несмотря ни на что, — твёрдо произнёс Станек, сжав кулак, и Басе захотелось спрятаться вновь за его могучими руками, которыми он обнимает её так крепко и нежно… А брат поглядел на них крайне серьёзно и тихо сказал: — Тебе повезёт с мужем, Бася. Я рад за тебя. Ты ведь — как виноградная лоза, тебе нужна опора… чтобы нормально жить и приносить плоды. Вновь захотелось стукнуть его, только не газетой, а чем потяжелее. На больное ведь давит. Станек нахмурился: — Не заводи больше таких разговоров, не трави ей душу. — Не буду. — Марек неожиданно поцеловал сестру в лоб. — На самом деле это моё убеждение… Любой женщине нужен супруг, за которым она будет, как за каменной стеной. Бася не удержалась от ехидного вопроса: — А ты сам-то сможешь таким быть? — Надеюсь… — брат горько вздохнул. Наверное, беспокоится об Анельке, хоть она и прячет свои синяки, хоть и не жалуется ни на что. Басю порой даже раздражала такая безответность: как можно позволить с собой так обращаться? Сейчас-то она уже взрослая. — Мы, наверное, пойдём, — заторопился Станек, — дел у нас теперь много будет. Ты поправляйся скорее. Все заждались тебя — и семья, и милиция. — Добрая улыбка, рукопожатие. И Бася на прощание протянула Мареку руку: — Выздоравливай, противный… Он ласково, почти по-мирековски пожал протянутую ладонь, губы на секунду дрогнули улыбкой. Когда он успел так привязаться к сестре? А, неважно. Басю переполняло счастье. *** Конечно, после совершённого подвига милиционер Шафраньский получил повышение в звании и перешёл в дежурную часть. Его главными задачами стали регистрация вызовов, работа с задержанными и помощь оперативно-следственной группе. Марек стал ещё больше пропадать на работе, и видели его в основном по утрам за завтраком. С Анелькой он гулял в единственный выходной, и её нежное внимание вкупе с бесконечным уважением к делу общественной безопасности грели душу. Со свадьбой погружённый в служебные дела Марек теперь не очень торопился, хотя после скромного бракосочетания сестры Кася регулярно приставала к нему с одним и тем же вопросом: — Вы с Анелькой когда поженитесь? Хороший вопрос, когда! Работа трудная, изматывающая, хоть и важная, и интересная. К тому же не мешало бы подкопить деньжат, обзавестись новой мебелью… старая вся разваливается. Хулиган Мариан умудрился сломать дверцу шкафа, решив на ней покататься, а сам он, Марек, за много лет продавил старый диван, на котором спал, до пружин. А Анелька будто не замечала никаких неприятных мелочей, ей нравилось проводить время в этом доме, сидеть около любимого с шитьём в руках или возиться на кухне с Касей. Марек прекрасно понимал её. Он тоже любил свой дом. У них было спокойно, тепло и (стараниями мамы и невестки) всегда уютно и чисто. Ссор никогда не было, а мелкие перебранки Мирек своим спокойствием гасил в зародыше. Единственное, что раздражало Марека — дома нельзя было спокойно курить. Но и это мелочь, если сильно приспичит, можно зайти к Войцеку. Пани Зарембина, правда, не слишком любила Марека и за глаза называла безбожником. Но что ж? Это истинная правда. Да и как не стать таковым, если Бога нет в Польше с 1939 года, а на свете — с 1941? Анельке он сразу заявил, что венчаться в костёле не собирается. Девушка немного расстроилась, но больше, кажется, потому, что это было её детской фантазией. Ну ничего, меняется время — меняются и обряды. Июнь в Люблине выдался приятный — не жаркий и не холодный, но Марек каким-то образом умудрился подхватить грипп. И пока семейство радостно собиралось в Торунь (Станек все уши прожужжал родне молодой жены об этом городе и соблазнил-таки туда съездить), страж порядка жестоко страдал от лихорадки и кашля, валяясь на Басиной кровати. Логичнее было бы отправить его в больницу, но госпитализироваться Марек отказался наотрез. Хватит, належался. И пришлось, оставив его на попечение Анельки, пани Марии и Войцека, укатить в Торунь вчетвером. …На второй день после отъезда семьи Мареку стало несколько легче. Он читал, полулёжа на диване, томик Маяковского, привезённый когда-то ещё дедом. Витиеватый язык поэта слегка путал сознание, благо, книга была исписана подстрочными переводами на польский. Три чашки чая, выпитые на полдник, и чтение клонили в сон. Марек отложил книгу, прикрыл глаза… В дверь позвонили. — Здравствуй, Анелька, — её он рад был видеть в любом состоянии. — Как ты, Маречек? — она осторожно коснулась лба, щёк и шеи. Кровь прилила к лицу, сердце защемило от нежности… — Мне уже лучше, родная, — больной прижал к губам тонкое запястье. — А как ты пришла, стало совсем хорошо. Смущённая Анелька проскочила на кухню и положила на стол какие-то таблетки: — Вот. Аптекарша сказала, что от температуры и головной боли лучше всего. — Спасибо, — он приобнял её, — ты голодна? Мне тут оставили еды на полк солдат. Угощайся. Угостились, доели капустняк и налистники. После ужина Анелька заставила Марека выпить таблетку, и ему стало совсем недурно, разве что кашлять и чихать не перестал. В руках появилась сила, и с этой новой силой он обнимал девушку, пока она мыла посуду. — Пусти, что ты? — выворачивалась она. — Соскучился, ты четыре дня не приходила. Заразиться боялась? — Дел было много, — наконец-то Анелька закончила с посудой, повернулась к нему и дала себя обнять. Марек немедленно обхватил её, прижал к себе, поцеловал в волосы. — Ну чего ты? — Люблю тебя очень, — шептал, охваченный каким-то лихорадочным желанием, целовал уж и вишнёвые губы, и изящную, нежную шею. Тискал за талию, боясь, что убежит, отстранится, исчезнет… Анелька смутилась: — И я тебя люблю, но что ж ты… Стыдно же… Марек не дал ей договорить, вновь поцеловал в губы. Страсть овладевала им, хотя где-то на задворках разума болтались остатки воспитания. Не многовато ли он себе позволяет? Но уж очень хороша девчина, очень уж давно они не виделись… Вытянувшись во весь рост, прижал Анельку к себе — её щёчка коснулась ключицы — и вздрогнул от желания. Как трудно, оказывается, противиться инстинкту! Не врут учёные, что люди произошли от животных, ох, не врут… А любимая обняла за шею, прижалась к нему доверчиво… и так посмотрела… может, и её охватывает страсть? Марек резко почувствовал себя увереннее. Раз его находит привлекательным такая девушка, значит, и он — парень хоть куда. Погладил Анелькину спину, мелькнула игривая, хулиганская мысль — расстегнул одной левой крючки на платье. Она взвизгнула: — Что ж ты творишь! — Люблю тебя, — повторил Марек, забираясь жадной до нежного тельца рукой Анельке под комбинацию, — люблю… Дёрнулась, однако напрасно — он крепко держал её за талию выздоровевшей рукой, разве что чуть отодвинуться получилось. Ореховые очи скользнули по силуэту Марека, щёки вспыхнули маковым цветом: — Ах, значит, когда мы на той неделе гуляли, мне не пистолет мешал?.. Настал его черёд смутиться и покраснеть: — И пистолет тоже… — Нет, Маречек, так нельзя, грешно. Я домой, — вынырнула Анелька из горячих объятий, на бегу застёгивая платье. — Выздоравливай… — Останься, Неля, — протянул Марек руки к любимой, страждущий, будто умоляя, — останься… За окном полыхнула молния. Его голос заглушил гром. Анелька застыла на месте, потом кинулась вновь — прямо в руки Мареку: — Ах, Господи! Как же я пойду домой! — Не уходи, родная, — он снова обнял её, подрагивающую от страха. — Не уходи. Мне легче, когда ты рядом. Стащить бы с неё это платье и эту дурацкую комбинацию… ох, в своём ли он уме? Нельзя так поддаваться страстям. Бася поддалась — и ничего хорошего не вышло. Нет, с Анелькой он такого не допустит. Но чудо как хороша, чертовка. Так, решено: если что — завтра прямо с утра в ЗАГС. Да и если не «если что» тоже, и без того затянули. Анелька тем временем подуспокоилась, расслабилась, гладила его плечи. Марек вздрагивал, когда она касалась тонкими пальчиками шрамов. Эх, теперь он не такой уж красавец, если снять рубашку… Почувствовал вдруг резкий приступ слабости, чуть покачнулся. Любимая испугалась: — Ах, тебе же постельный режим нужен, а мы тут стоим! Проводила его до дивана, помогла устроиться. Исписанный Маяковский отправился скучать на журнальный столик. Марек взял Анельку за руки: — Посиди со мной ещё, не убегай. — Маречек, но время… — она посмотрела на часы. — Куда ты пойдёшь в такой ливень? Посиди со мной, — он подвинулся, — а лучше — полежи. — Вот бесстыдник, — покачала головой Анелька, но будто не так строго, как до того. Присела около него, положила руку на грудь, пытаясь прослушать влюблённое сердце. И упала в ужасе прямо на Марека, когда гром раздался будто совсем рядом: — Господи, боже! Влюблённый же времени не терял и уложил девушку поудобнее, крепко уцепившись за худенькое тельце. Он, мужчина весьма среднего роста, по сравнению с ней казался статным и сильным. Страсть вновь забурлила в Мареке, да так, что он не мог унять тяжёлого дыхания. Его руки вновь обнажили Анелькину спину. Она в ужасе повернулась, подняла голову, затрепетала всем телом — он это чувствовал, и это дико возбуждало. В великом смущении, уткнувшись ему в простреленное плечо, она прошептала: — Что же мы делаем… — Любим друг друга, — Марек положил её рядом, чтобы не задевала шрамы, ласкал — лишь бы не убежала. Ливень за окном, казалось, нарочно пошёл как из ведра. Анелька держала его за руки и рассматривала во все глаза. Странная девочка. Вдруг она присела рядом с ним и тихо спросила: — Ты когда-нибудь видел… раздетую девчину? Это что ещё за вопросы? Марек несказанно удивился: — Нет, живую — никогда… а что? — Закрой глаза, — любимая накрыла его лицо худенькой тёплой ладонью. Впрочем, он и так закрыл их, поражённый до глубины души, не знающий, что и думать. Через минуту раздетая Анелька предстала перед Мареком. Примерно так он и представлял себе её тельце без одежды: тонкий стан, маленькая острая грудь, плоский животик… Кровь с новой силой прилила к низу живота, руки жадно потянулись к девушке, но она отвела их: — Твоя очередь… — Закрой и ты глаза, — смутился он. Сейчас будет пугать Анельку своими шрамами… Разделся, как в полусне, положил вещи на кресло рядом с её платьем. Прикрыл готовый к бою половой орган, развернулся к дивану и велел: — Теперь открывай… Открыла, окинула его смущённо-любопытным взглядом и ахнула: — Маречек, ты такой красивый! Вместо ответа уложил её на диван, осторожно потрогал груди и живот… Мысли совсем затянуло туманом страсти. Только б не закончить раньше срока — позору не оберёшься. Бросил взгляд вниз, чтобы убедиться, не врёт ли старый анатомический атлас. Вроде нет… Лёг на неё, перевозбуждённый, отяжелевший, тут же получил нежный поцелуй в губы. И как это она решилась? Тонкие ручки обвили его шею: — Как я тебя люблю… — И я тебя, — устроил её так, чтобы бёдра не проваливались куда-то вниз, в кратеры дивана, сходя с ума от страсти, взял член в руку и ткнул между раздвинутых ножек… Анелька сняла одну ручку с шеи, поправила. Золотая девочка! Ткнул уже увереннее. Что-то преградило путь. — Я же говорила, что ни с кем до тебя… — горячо зашептала она Мареку на ухо. Вторая попытка. Невинность держит оборону. Если так дело пойдёт и дальше, точно кончит преждевременно. Собрался, правой рукой вновь вцепился в её талию, левой и всем остальным телом втиснул половой член в Анельку. На сей раз — дальше. — Айй! — не то всхлип, не то крик. «Твою мать, ей же больно», — пронеслось в голове. Слёзы побежали из ореховых глаз по вискам, задвигалась, силясь освободиться. Не надо. Не убегай… — Милая, родная, не плачь, — Марек целовал любимое личико, волосы, гладил Анелькины щёки, шею, плечи, — не плачь только, девчатам в первый раз всегда больно… я читал, я знаю… прости, миленькая… Уговорил, заласкал, девушка немного успокоилась, вновь обняла его за шею… Марек прислушался к своим ощущениям. Какое ж горячее тело внутри, оказывается, и… обхватывает его член довольно крепко. Задвигался аккуратно, чтобы вновь не сделать больно, Анелька тихонько спросила: — Что ты делаешь? — Так надо, — ответил он, чувствуя нарастающую страсть. Очевидно, и она прислушивалась к своему телу, пыталась устроиться поудобнее или что-то уж там ещё… Марек почувствовал, как его мужскую часть сжимает плотнее что-то внутри. Возбуждающе. И ещё раз. Ах, любимая… сейчас он кончит. Бурно. — Ой, ничего себе, — только и сказала Анелька, пока Марек переживал истому семяизвержения. Вновь обняла его, вспотевшего от напряжения, выдохшегося и счастливого. «Вот я дурак, — думал он, вынимая половой орган, — я же ей так ребёнка сделаю! Надо было раньше вытащить…» Они легли спать, утомлённые, на диване. Анелька жалась к Мареку, как беззащитный котёнок к боку немецкой овчарки, а он, усталый, но безмерно довольный, держал руку на её талии даже во сне. Дождь прекратился, и мир стал чище и немножечко прекраснее — и в Люблине, и в отдельно взятом доме на Калиновщизне. *** С чего начинается доброе утро? Никак не с резких окриков и звуков. Хорошо, когда ты сама просыпаешься, вытягиваешься на кровати и можешь полежать хоть полминутки до того, как кто-нибудь завизжит «Анеля! Вставай! Топи печь! Где завтрак?!». Хорошо, когда с утра ничего не болит — ни голова, ни предательское грешное тело… Это утро началось с какого-то непонятного трезвона. Кто это к ним пришёл с утра? Боже, да она не дома… Вспомнила всё — и стало очень страшно, как будто смертный грех совершила. Маречек, любимый, приподнялся на диване, выругался, пробормотал: — Кого чёрт принёс? Сейчас открою… Одевайся. Пока оделись, от звона в ушах голова начала лопаться. Человек за дверью явно решил их доконать. Ой! Ещё и между ног побаливает. Расплата за грехи неизбежна, Бог всё видит. Но вот Марек наконец открыл дверь, и наступила блаженная тишина. Из коридора донеслось: — Войцек, ты полоумный? Шесть утра на дворе! — Я думал, ты там помер! Чего так долго не открывал? — Думал, мне твой трезвон приснился. Заходи, ранняя пташка. А что принёс? — Тётка велела тебя молоком горячим напоить. Ну и так, по мелочи… Анельке стало ещё более неловко. Она убрала с дивана постельное бельё — на простыне виднелось пятно подсохшей крови. Боже… Она теперь — из разряда развратных женщин. Что на неё вчера нашло? Марек был таким ласковым… так обнимал её… — Сейчас, Войцек, не приставай ко мне с разговорами. Дай хоть умыться и покурить. — Ладно, ладно, кури, пока брата нет. Молоко греть? — Как хочешь. Девушка просунула голову в коридор, потом осторожно проскочила на кухню. Черноволосый подросток с крупными чертами лица уже кипятил молоко, что-то бурча под нос. Войцек Заремба, названый брат Марека. Ах, да, он же их как-то знакомил, но встречаться предпочитал отдельно. Анеля во все глаза разглядывала Войцека. Тот обернулся: — О, доброе утро. — Здравствуй, — что он теперь о ней подумает? И правильно ведь подумает! — Помочь тебе? — Не… а хотя разбери, что тут тётя Маня уложила, — Войцек указал на корзину. — Будто он тут с голоду помирает, а не от гриппа. К приходу отчаянно пахнущего табаком Марека завтрак уже был готов. Впрочем, Анелька привыкла. Ей даже нравилось, когда он впридачу ещё и одеколоном себя брызгал. А Кася смешно морщила нос и ворчала, что от Марека несёт так, будто табачный паровоз въехал в парфюмерную лавку. Славная, добрая Кася! Что бы она сказала, если бы узнала?.. Сели завтракать. Анеля едва притронулась к молоку и ещё тёплым картофельным пляцкам — аппетита совсем не было. Зато больной, кажется, выздоравливал, ел молча и с видимым удовольствием. Ах, Маречек… надо ему высказать все свои опасения. Но не при Войцеке же! Сидит, ест, глазеет на неё большими карими глазами. Девушка смутилась. Марек, утоливший первый голод, несколько расслабился, посмотрел так ласково, как умел только он… — А тебе пани Агата позволяет барышень водить? — после этого неосторожного вопроса Войцек еле увернулся от подзатыльника. — Ты соображаешь, что несёшь?! Она — моя невеста, — заявил вновь рассерженный Марек. — Мать знает. «Невеста»? Они ведь ещё не подали заявления… Боже, какой позор! Живот отчего-то заныл, Анелька инстинктивно потянулась ладонью к больному месту. От внимательных серых глаз жест не ускользнул. — Тебе плохо? — участливо спросил Марек, нежно коснувшись её плеча. — Нет… ничего. — Ей плохо, страшно, невыносимо. Хочется утонуть в его объятиях, спрятаться от всего мира. — Ещё молока? — Не надо… — Анелька вспомнила, что любимый ещё болеет. — После завтрака выпей таблетку, ладно? Марек кивнул. Войцек, насупившись, смотрел куда-то в окно. Однако потом стал рассказывать о поручениях Союза польской молодёжи. Девушка вновь погрузилась в свои мысли. Низ живота ныл. А что, если она… понесла? Анелька вспомнила о том, как венчались их клементовицкие соседи Марыся и Фелек — вся деревня смеялась, что живот у новобрачной уже на нос лезет… Ей такого не надо. Зачем она только соблазнилась! Мало того — ещё и помогла ему себя обесчестить… На глаза просились слезинки. — Анеля, — Марек внезапно вновь коснулся её, — есть разговор. Пойдём в комнату. А ты, нахал, мой посуду, — бросил он Войцеку, — был бы ты постарше и поумнее, взял бы тебя в свидетели. Войцек фыркнул и остался в кухне, а Анелька на ватных ногах проследовала за любимым. «Есть разговор»? Какой? Перепуганная, она покорно зашла в спальню пана Мирека. Любимый закрыл дверь. Внимательно посмотрел ей в глаза: — Ты ещё не передумала идти за меня замуж?.. — Нет, конечно, Маречек… — слёзы всё-таки показались на глазах Анельки, Марек крепко обнял её: — Бедная моя девочка! Прости, я не хотел делать тебе больно… Вот теперь она точно не смогла сдержаться. Оказавшись в таких родных и тёплых объятиях, тихонько заплакала. Не зря она на него надеялась, как на Завишу, задолго до этого всего, до декабря даже… ещё при первой встрече будто угадала в нём избавителя, потянулась к нему всей душой. А избавитель гладил её каштановые локоны и приговаривал: — Ничего, всё будет хорошо… Сейчас надо успеть с утра в ЗАГС, а потом заберём твои вещи… Пойдешь ко мне жить? — До свадьбы? — чудной ты, Маречек, разве так можно? — Да тут всего-то месяц пройдёт. — А пани Агата… не будет против? — Не думаю. — Он вновь приобнял её жалкое грешное тело, охваченное какой-то нервной дрожью. — Идём скорее. На кухне Войцек уже вымыл посуду и листал архитектурный журнал пана Мирека. — О, уже с книжкой, — улыбнулся Марек, — поздравь меня, учёный, я иду жениться! — Благослови вас Господь, — высунулся из-за журнала Заремба, — то есть поздравляю… — Иди уж, добрый католик, а то тётка тебя потеряет, — радостный жених потрепал Войцека по голове. — О чёрт, надо же ещё её паспорт прихватить… Всё успели до начала Анелькиной рабочей смены. Правда, глаза ещё трезвого дяди, когда в семь утра пред ним предстали племянница и «пан милиционер», не предвещали ничего хорошего. — И как это понимать?! — Я хочу жениться на Анельке, — с ходу выпалил Марек, — давайте её паспорт. И жить пусть ко мне идёт. Дядя от неожиданности застыл. Опершись на дверной косяк, мутными со сна глазами посмотрел на жениха и невесту. Где-то за ним завозилась тётка: — Что, эта шлюха всё-таки явилась?! Кровь бросилась Анельке в голову. А ведь сейчас тётка права… Лицо Марека потемнело от гнева, а дядя вдруг развернулся и замахнулся на жену: — Заткнись, корова! Собери ей приданое! А ты чего застыла?! — голос дяди казался подозрительно хриплым. — Ищи свой документ! Пришлось Анельке прошмыгнуть за порог и найти, недолго порывшись в ящике секретера, свой паспорт. Пальцы дрожали от волнения, не верилось, что всё это происходит наяву. Думала, дядя или тётка будут возражать: кто же, если не она, станет нянчить сестёр и работать по дому? Но, видимо, связываться с Мареком им несподручно, он ведь грамотный, все законы знает… Сердце билось так радостно! — Не нужно мне никакого приданого, — донеслось с порога, — теперь не старые времена… — Подожди, пан милиционер, нам чужого не надо. Где же они лежат… Тьфу ты… Жена! Где серьги сестрины? — Погляди на шкафу… Может, ей столового серебра ещё дать? — зло пошутила тётка. — Кончай зубоскалить! — дядя чуть не рухнул с табуретки. — Вот, нашёл. На! — он сунул маленькие серебряные серёжки прямо в ладонь. Мамины серёжки… единственное, что осталось от неё… — Спасибо, дядя… — Пошли, — торопил Маречек, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. — Всё забрала? — На, благослови, — тётка дала в руки дяде икону Богоматери. — А то без венчания, без благословения — как собаки. Любимый хмыкнул, однако сдержался. Анелька тайком ущипнула себя за руку: ей точно это не снится? Точно! И когда она с небольшим узлом вещей и маленькими серёжками в кармане покинула дядин дом, ей на секунду стало даже грустно. Прощай, девическая пора! Были же и хорошие минуты, особенно, ещё когда жили в Клементовицах и можно было поесть как следует на праздник, погулять с молодёжью, поработать на колхозном поле среди подруг и родственниц… Здесь, в большом городе, все чужие, просто так не зайдёшь, парой слов не перекинешься. Ну, теперь уже не все. Окончательно она поверила в происходящее, когда свидетели поставили свои подписи. Очень хотелось рыдать, но теперь уже — от счастья, безумного, бурного, как река в половодье… Маречек вывел её из ЗАГСа, обнял и спросил: — Ты довольна, дорогая невеста? — Вы ещё спрашиваете, — засмеялась Агнешка, — она сама не своя от радости! — Нарушитель ты, товарищ плутоновый. На больничном следует дома лежать, а он жениться поскакал, — ворчал шутливо свидетель, хорунжий Дорошевич. — Я уж выздоравливаю, — оправдывался Марек, окрылённый радостью. — Жаль, тебе на работу сегодня, Анелька. Помнишь, куда после возвращаться? — Помню, — вот бесстыдник, ну хоть бы не намекал, что забрал её к себе. Закралось сомнение, но так не хочется думать о плохом в счастливые минуты!.. — Ой, и правда, работа ж. Пойдём, а то опоздаем, — Агнешка схватила подругу за руку, и они отправились на фабрику — трудиться. *** Вернувшись из Торуня и несколько удивившись самоуправству младшего сына, пани Агата на второй же день вызвала Марека на разговор. — Ну и что это такое? — спросила она, пристально глядя на виновато опущенную русую голову. — Зачем такая спешка? — Я ещё зимой планировал. Случая удобного не было… — А как только мы уехали, удобный случай сразу представился! — легко себе представить, что они творили! — Маречек, скажи честно: она тебя совратила? — Это я её совратил, — смущённо пробормотал Марек. — Но я бы и без этого… Ах, значит, это он её?.. Где ж его воспитание? Совесть? Рассудок, в конце концов? Пани Агате стало неприятно. Разве порядочные люди так женятся? Даже его отец, уж на что был пылким, и то смиренно дождался венчания… — Да о нас опять вся Калиновщизна сплетничать будет! Марек злобно выругался словами, подцепленными в армии от советских пограничников. Спохватился, попросил прощения: — Я этих лицемеров ещё за Басю не простил… Не ставить же мне Анельку в такое же положение. — Конечно, это было бы отвратительно… — мать вынуждена была согласиться с сыном. — Но… ты бы хоть мог спросить моего мнения, прежде чем приводить её в дом! Как девчонку только отпустили? — Им на неё абсолютно наплевать, — горько прозвучало в ответ. Слишком он добрый. Слишком хорошо они с отцом его воспитали. — Сынок, — пани Агате пришла в голову внезапная мысль, — подожди. Так ты её любишь или просто жалеешь? — Люблю. — Марек поднял голову, твёрдо посмотрел матери в глаза. — И жалею. Не такую партию она бы ему хотела, положа руку на сердце. — Ты мог бы найти себе гораздо более образованную барышню… — Образование — дело наживное, — засуетился он, — закончит вечернюю школу, подучится… Интересно, Тадеуш так же уговаривал своих родителей согласиться на брак с ней, Агатой?.. — Мама, — Марек нахмурился, — если ты не хочешь с ней жить, мы переберёмся в общежитие… Ещё не хватало, чтоб он покинул отцовский дом ради этой девицы! — Не надо, живите… Из коридора послышалась какая-то лихорадочная возня и шум. Марек вскочил, бросился туда. — Стоять!! — гаркнул он на всю Калиновщизну. — Куда ты собралась?! Невнятный писк в ответ. Кровь бросилась пани Агате в лицо. Неужели их всё-таки было слышно? Или эта дурочка подслушивала? — Никуда ты без меня не пойдёшь, Неля, — уже ласковее. — Никто тебя никуда не выгонит. Кася, ну хоть ты ей скажи! — Мог бы нас и предупредить, прежде чем такие номера откалывать! — Кася — умная женщина, она сразу поняла, в чём проблема. — Милая, ты будто Марека не знаешь. Крокодила в ванную не приволок — уже хорошо, — это Миречек. Как всегда, благодушный, ко всем ласковый. — Если честно, я вообще не удивлён. Не плачь, Анеля. Ты не виновата ни в чём. Вообще-то виновата, могла бы и потерпеть до свадьбы. С другой стороны, Мареку попробуй откажи… Заговорит ведь, негодник. Непрошенная улыбка появилась на губах пани Агаты. Вспомнила, как Марек лет в одиннадцать пропадал где-то три дня, чуть не доведя их с Басей до сердечного приступа, а потом явился, как ни в чём не бывало, весь в грязи и шёпотом заявил, что был с подпольщиками и что Ицика не стало… Ах, да что об этом говорить! Марек всегда творил то, что считал нужным. Вышла в коридор, немая сцена: Анелька уткнулась в плечо жениху, Мирек, опершись на стену, гладит её по голове, а Кася раскладывает по местам взятые в Торунь вещички. — Не расстраивайся… Это я так, от неожиданности. — Видимо, такая уж судьба у них, и не ей этому противиться. — Благословляю вас, дети. Марек просиял: — Вот, видишь! Анеля неожиданно опустилась на колени, поцеловала руку и пани Агате, и зачем-то Миреку. Тот неловко улыбнулся, поморщился — видимо, устал стоять. Бедный, сколько мучений ему приносит инвалидность… Марек, положив руку брата на своё плечо, повёл его в гостиную. Оттуда же донеслось: — Анелька! Сложи свои пожитки в Басин шкаф! Кася её всё-таки слишком любит. Говорит, всегда мечтала о младшей сестрёнке. Может, в ней и правда есть что-то, но пока она, мать семейства, этого не улавливает. Ах, да. Есть у неё условие, при котором Анелька останется в этом доме. Нужно соблюдать хотя бы остатки приличий. — Марек, — серьёзно сказала пани Агата, возникнув перед сыном, — до свадьбы вы будете спать в разных комнатах. Это не обсуждается. Он стушевался. Наверное, не совсем ещё развращён. — Как скажешь, мама. Не сердись на нас. *** Тёплый октябрь сменился ледяным ноябрём. Искалеченная нога ныла на погоду, но жаловаться Мирослав не привык. Не к лицу это ему, отставному капралу Народного войска Польского и отцу семейства. Семейство занималось своими делами на кухне: Кася доваривала фляки, а Мариан делал домашнюю работу и время от времени ныл, что ему скучно. Сам же Мирек отдыхал после работы под тихое бормотание радиоприёмника об освобождении Камбоджи от французского колониального гнёта. Такая изысканная культура — и жестокая эксплуатация подневольного труда… Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Так устроен капитализм. — Добрый вечер, пан Миречек! — это вернулась из школы рабочей молодёжи Анеля, судя по виду, продрогшая до костей. — Как поживаете? — Ничего, нормально, — выдохнул Мирек, пытаясь не обращать внимания на очередной приступ фантомной боли. — Как успехи? — Хорошо, — у неё, старательной ученицы, учёба шла неплохо, кроме разве что иностранного языка. — Пан Миречек… — несколько растерянный тон заставил его насторожиться, — мне с вами поговорить надо. — Насчёт чего же? — Насчёт Марека… — невестка опустила свои длинные ресницы. — А что случилось? — хотя он догадывался, что с братом что-то происходит, лезть в его дела без приглашения было бы нетактично. Захочет — сам расскажет. — Он в последнее время сам не свой. Не ест, не пьёт, не спит, — зачастила Анеля, кутаясь в шаль, — мне слова худого не скажет, но вижу, что ему будто не до меня. Спрашиваю, мол, что с тобой, Маречек? «Ничего, устал на работе.» Но я же чувствую! Он не уставший, а нервный. Поговорите с ним, ради Бога, пан Миречек! Пришлось пообещать, что поговорит. Следующие три дня Мирек усиленно приглядывался к младшему брату. Марек и правда был мрачнее и сосредоточеннее, чем всегда. «Добром это не кончится», — решил Мирослав и в четверг, едва поужинав, вызвал его на разговор: — Маречек, тебя что-то мучает, ты в последнее время сам не свой. Скажи мне, я — твой старший брат. Может, смогу чем-то помочь. — Что, разведка донесла? — одними губами улыбнулся Марек. Глаза его оставались такими же угрюмыми. — Если честно, я давно заметил. Тебе бы жить с молодой женой, радоваться, а ты… — Только она меня и радует, — тяжёлый вздох. — А случилось Миречек, то, что… из-за твоей супруги меня хотят выгнать с работы. — Чего?! — это было последнее, что ожидал Мирек услышать от брата. — Из-за Каси? Выгнать? — Да, — кивнул Марек. — Точнее, из-за её братца. Он схвачен при облаве под Хрубешувом. Значит, Вицек всё-таки стал бандитом… Мирек знал, что многие бывшие «аковцы» не перешли на сторону народной власти и действовали в подполье, но чтобы его собственный шурин… Значит, он и до этого опустился? Хотя и в юном возрасте Вицек был себе на уме… Стоп. А Марек-то тут причём?! — Дело в том, что у нас давно уже проводят отсев неблагонадёжных с идеологической точки зрения кадров, — Марек гневно сверлил взглядом стену. — Оставляют ребят с безупречными биографиями, рабоче-крестьянского происхождения… А я, видите ли, под вопросом, потому что мой отец — мелкий буржуй! И невестка — шляхтянка, а брат её — вообще преступник! Миреку на секунду стало смешно. Он представил отца в виде карикатурного плакатного капиталиста: — Из нашего папы тот ещё буржуй… Пролетаризация мелких собственников с последующей радикализацией — это марксистская концепция, в которую отец благополучно и уложился, так им и скажи. Ваши реформаторы что, Маркса и Энгельса не читали? — Мирек, — горько вздохнул брат, — я им объяснял. Простым языком, как Анельке. И, может быть, если бы кое-кто в своё время на дворянке не женился, это бы сработало… — Не дури, — Мирославу не нравился такой разговор, — Кася, между прочим, идеологически подкована лучше многих. Марек промолчал, опустив голову. Бедный! Он так жаждал защищать Польшу, пролил за неё свою горячую кровь — и какова благодарность? «Ты мне не нужен теперь», — будто сказала ему обожаемая юная страна. Мирек приобнял брата. Ну что теперь сделаешь? Не разводиться же ему с любимой женой из-за милицейских кадровых перестановок? С другой стороны, он прекрасно понимал тех, кто их проводит. Ненадёжные люди в Гражданской милиции не нужны. Но Марек — испытанный, надёжный коммунист… Яблоко раздора заглянуло в комнату: — Вы чего тут секретничаете? Марек подскочил, как ошпаренный, и ушёл, ни на кого не глядя. Кася с любопытством посмотрела на него: — И какая муха тебя укусила? — Скоро узнаешь, сестра бандита, — пробурчал он в ответ. — Что?! — она посмотрела растерянно на Мирека. Пришлось кратко объяснить жене, в чём дело. Касю это привело в негодование: — Этот осёл что, не знает, сколько лет я Вицека не видела?! Я-то тут причём?! — Этот, может, и знает, а другим откуда знать… — ах, если бы люди были всеведущими, мудрыми, всё понимающими… Кася вздохнула: — Он меня возненавидит! — Надеюсь, нет… — сердца будто коснулись холодным ножом. Ни за что на свете Мирек не хотел бы, чтобы самые близкие его люди поссорились на всю жизнь. Но что ему делать? Кася погладила мужа по голове: — Надеюсь, всё это ошибка… Не хочу я верить, что Вицек ушёл в леса… Отца это убьёт. Он и так в последнее время еле двигается. — И я надеюсь, милая. Но Мареку, наверное, виднее… — А что? Мареку — чёрт бы его драл! — тоже выгодно, если они ошиблись. Тогда он может остаться служить в милиции, — горячо заговорила Кася. — Теоретически это возможно… — возможно, но с какой вероятностью? У Мирека голова начала болеть от переживаний. Нога заныла с новой силой. Он устал за день… — Ложись, миленький, — жена осторожно положила его на постель, — полежи, а потом я тебе помогу искупаться. Хорошо? — Синий взгляд супруги на секунду стал чуть хитрее. Мирек улыбнулся, прикрыл глаза: — Да, да… …На следующий день Касю забрали с работы на допрос в Третий департамент. К ужасу Мирека, зашедшая с такими новостями работница сообщила, что увезли «гражданку Кукизову» ещё утром, а на дворе уж наступил тёмный ледяной вечер… Разве может допрос длиться больше шести часов? Мирославу хотелось куда-то бежать, что-то делать. В мыслях был полный хаос. «Марек! — вдруг пришло ему в голову. — Он же вчера на неё окрысился! Неужели это его рук дело?!» Не верилось. И в то же время — всё может быть, брат в последнее время сам не свой. Может, ему так заморочили голову… Поручив беспрестанно спрашивающего, где мама, сына заботам любящей бабушки Агаты, Мирек живо отправился в отделение милиции. Адрес он знал весьма приблизительно, но пара вопросов прохожим решили эту проблему. Марек оказался строго на своём рабочем месте и несколько удивился приходу брата: — Добрый вечер, товарищ. Рассказывайте, что произошло? — Отпросись у начальства, дело у меня к тебе, — в Миреке вдруг начала вскипать ярость, — а не то ты мне не брат! Марек приподнял брови: — Что значит «отпросись»? У нас не конструкторское бюро. Объясни нормально, в чём дело. — Касю вызвали на допрос в МОБ, признавайся, из-за тебя? — Гражданин, имейте совесть, — взгляд Марека из удивлённого в секунду стал мрачным, — если бы я хотел от неё избавиться, я бы так топорно не действовал. За кого вы меня принимаете? «Не он, — подсказывало Миреку чутьё. — Он сам побаивается МОБовцев. Он бы не стал лишний раз привлекать внимание к своему личному делу такими манёврами.» — Прости, — Мирослав снова занервничал, — я идиот. Но как? Кто?.. — Послушай, Мирек, скажу тебе как брат и как милиционер: с такими вопросами отправляйся к Дашевскому. Я могу только примерно сказать, что там делается, борьба с подпольем — не совсем наша компетенция, — Марек тоже начал дёргаться, с оскорблённым видом отвернулся в сторону. Его окликнули. — И вообще, я занят. Точно. Дашевский. Как ему это в голову сразу не пришло? Мирек почувствовал себя препаскудно. — Ты гений, Маречек. Прости. — Он неловко поднялся со стула и заковылял к выходу. К счастью, Владек оказался дома. Едва посмотрев в лицо Миреку, он затащил его на кухню, посадил за стол и чуть ли не насильно влил в боевого товарища рюмку водки: — Рассказывай. Мирослав, чуть не падая с табуретки от волнения и алкоголя на голодный желудок, рассказал всё, что знал. Владек внимательно выслушал друга, что-то записал. Затем осторожно спросил: — Мирка, я всё понимаю, она твоя супруга и так далее, но я должен быть абсолютно уверен, что она ни в чём не замешана. Ты ручаешься за неё? — Головой, — Мирек кивнул. — Она Вицека не видела больше десяти лет, связи у них никакой не было лет восемь. Последнее, что мы о нём знаем — что он отстал от своей роты и бегал где-то под Замостьем. Я хотел написать, чтобы Вицек не дурил и возвращался домой, но не будешь же указывать адрес «леса Люблинского воеводства». А Кася… я тебя уверяю, она и не знает, где он. Ну, теперь уже знает от Марека. — Марек, кажется, ударно трудится в Гражданской милиции? — уточнил Владислав, доедая остатки ужина. — Не то слово — ударно. Он этим живёт, — улыбнулся Мирек. — Только, боюсь, его из-за этой всей истории оттуда уволят. Марек сам не свой… — Ладно, замолвлю за него словечко, если нужно, — дожевал сосиску Дашевский, — а теперь — поехали. Мирек остался сидеть в машине: Владек строго сказал, что не положено, и попросил не выходить из автомобиля, не нервничать и ждать. Сердце Мирослава ныло. Уж очень суровый и собранный у Дашевского был вид. Что же там делали с Касей? Маму с «дачи объяснений» отпустили в мгновение ока, ещё и судьбу папы прояснили, а теперь — вот что… Правда, у мамы не было братьев, пойманных при попытке поджечь здание совета гмины. Ожидание терзало Мирека, стрелка на наручных часах ползла так медленно — пятнадцать минут, двадцать, полчаса… Что он там выясняет, чёрт подери?! Боже, вот и они! Дашевский галантно открыл даме дверь в машину: — Садитесь, — и тут же пробормотал себе под нос: — Вопиющий непрофессионализм! Кася выглядела очень уставшей и несчастной. Прижалась привычным жестом к плечу Мирека, закрыла глаза. Тот же от радости и переживаний не знал, что говорить: — Кася, милая, что с тобой делали? Пытали? — Скорее, давили на психику, — нехотя отозвался спереди Дашевский. — Ну не бестолочи ли, а? Все материалы дела на руках, протоколы допросов, показания свидетелей — и им потребовалась баба, у которой нужных сведений нет по определению! Простите, — оборвал он сам себя, — это я так, живу один, привык сыпать грубостями… «Баба» слабо улыбнулась: — Спасибо большое, товарищ… Без вас меня бы там и три дня продержали. Ой, как глаза болят, всё время в них лампой светили. Мирек обнял жену, прижал к себе её осунувшееся личико со слезящимися глазами. Бедная Касенька… Владек выругался на смеси русского и польского, чуть не пропустив поворот: — Проведу служебное расследование. Пусть эти два козла тоже попереживают. А вообще, наверное, хорошо, что это случилось сейчас, а не через месяц. Меня переводят с повышением в Варшаву. — Как — в Варшаву? — не понял Мирослав. — Вот так, Мирка. Видеться мы с тобой будем не часто… Сёстры меня уговаривали вернуться в СССР, да я не стал. Здесь дел по горло. И Савелий Павлович считает, что в Польше я нужнее. — А это кто? — Мирека всегда путала эта русская манера превращать имя отца человека в подобие фамилии. — Всё тебе расскажи, капрал, — фыркнул Владек. Кася тем временем задремала на коленях мужа. Мирек, удостоверившись, что друг смотрит исключительно на дорогу, тихонько гладил её подрагивающее плечо. Вдруг Владислав резко остановился, отчего женщина чуть не упала под сиденья: — Прибыли! Такси сегодня бесплатное. — Спасибо, Владек, — поблагодарил Мирек, выбираясь с помощью супруги из машины, — а то с меня и так десять злотых содрали… И вообще, спасибо тебе за всё. — Ерунда, — Владислав крепко обнял друга, пожал руку Катажине. — Передайте привет Басе. Иногда я всё же скучаю по ней. Плохо одному, Мирка. — Бася почти год как замужем, ей рожать этой зимой, — вырвалось у Каси. Ну что за женщина! Высыпать столько соли на рану человеку, который ей так помог… — Я знаю. Вы меня приглашали на свадьбу, уже забыли? Счастливо! — Счастливо, — Мирек уже заранее скучал по другу.