Другие 365 дней

            Эдвард несся на машине так быстро, как в последний раз в своей жизни.       Когда его секьюрити сообщили о том, что на камерах сработали датчики движения, и какой-то мужчина несет на руках его жену в коттедж, Фрост, круживший на своем Aston Martin по Лондону, в поисках жемчужного Bentley, в ту же секунду вжал педаль в пол. Он должен был успеть. Ведь если нет. Он даже боялся думать о том, что будет, если он не успеет.       Через пятнадцать минут с визгом тормозов, он припарковался рядом с черным внедорожником, стоявшим на подъездной дорожке у коттеджа.             Быстрым шагом преодолев расстояние от входной двери до одной из спален, он с облегчением вздохнул, когда увидел, спящую в позе эмбриона, Еву. Она была в ночной рубашке, а плащ и туфли лежали на другом краю огромной кровати. Он укрыл ее пледом и вернулся в холл в поисках Джеймса, который привез ее сюда. Конечно же Эдвард узнал мужчину на фотографиях с камер видеонаблюдения.       Из кухни пахло, свеже сваренным, кофе. Эдвард застыл в проходе, уставившись на, сидевшего с расслабленным видом, на стуле Джеймса, который был похож на аллигатора, выжидающего свою добычу на водопое. Напортив того на столе стояли две чашки американо. — Пришло время поговорить начистоту, Фрост. — Нам не о чем разговаривать, Джеймс. — О…а вот в этом ты очень ошибаешься. Наша девочка беременна, — глаза Джеймса странно заблестели.       Эдвард в несколько шагов преодолел разделяющее их пространство и схватил Джеймса за края куртки, притягивая к своему лицу, — Тронешь ее и я тебя уничтожу. Ты — больной ублюдок, не смей даже думать о ней.       Мужчина не шелохнулся. — С Амандой ты не был так категоричен. Я думал, что тебе нравится представлять ее со мной. Она так сладко кричала, когда я сек ее плетью и так сладко стонала, когда… Эта девчонка такая же, в ней тлеет та же безумная жажда, как ты не видишь? Ты же так хотел ребенка, помнишь? После того как она родит тебе сына, отдай ее мне, Фрост. Мы же оба знаем, что ты не сможешь дать все, что ей нужно.       Глаза Эдварда потемнели. — Уйми свое больное воображение и убирайся из моего дома. Еще раз предупреждаю, не смей даже думать о ней. — Я позабочусь о ней. Ведь ты же не сможешь. Однажды ты уже был слишком самоуверен, и к чему это привело а? — Пошел вон, — Эдвард оттолкнул Джеймса и уперся руками в столешницу.       Спустя столько лет, этот разговор между ними повторился… снова…       Джеймс лениво сполз со стула и направился к выходу. — Она сама придет ко мне, когда убедится, что ты не стоишь ее. Всегда приходила, — его глаза горели безумием.       Эдвард, наконец, понял, что больное воображение Джеймса буквально видело в Еве Аманду, но пока тот держал себя в рамках, он ничего не мог сделать. Когда лев расслабляется, шакалы наглеют, и поэтому он собирался быть на чеку и держать Джеймса как можно дальше от своей семьи.

***

      Нью-Йоркский август встретил его утренним холодом. С первыми рассветными лучами, лизнувшими, кроны деревьев Центрального парка, Торичелли вернулся с балкона в номер, с намерением разбудить случайную собутыльницу и согреться неспешным утренним сексом, однако девушки в постели не оказалось. Он заглянул в смежную комнату и санузел, но, очевидно, незнакомка ушла, пока он стоял на балконе. Это было бы вполне уместно, не будь она проституткой, как он изначально подумал. Но, судя по всему, мини-платье и красные туфли были всего лишь мини-платьем и красными туфлями, а не арсеналом соблазнения путаны.       Итальянец скинул брюки и опустился в еще теплую после ее тела постель, когда что-то характерно зашуршало под его головой. Он поднял голову. Новенькие, хрустящие сто долларовые банкноты лежали на подушке.       Она оценила их секс в пятьсот долларов. Пиздец.       Встретив ее вечером в баре, он подумал, что сидящая, в откровенном черном мини-платье и красных замшевых туфлях, красотка явно подискивает клиента на ночь. Ему, на самом деле, было все равно кто она, лишь бы умелый рот обслужил его по первому классу. Секс был горяч, а девчонка оказалась действительно умелой, только вот пятьсот долларов на его подушке никак не вязались с образом шлюхи из элитного Манхэттенского отеля.       Он искренне рассмеялся от комичности ситуации, ведь грешным делом подумал оставить ее еще на одну ночь. Никто не мог заменить ему Еву, потому его женщины для секса всегда были одноразовыми, но эта чем-то зацепила и он даже был готов повторить… до того, как почувствовал хрустящие купюры на своей подушке. Что ж, судя по всему, на этот раз именно он стал одноразовым лекарством для чьего-то разбитого сердца.

***

      Ева попыталась глотнуть, но во рту была такая Сахара, что девушка с трудом разлепила губы, а вслед за ними и глаза. Шторы были кем-то предусмотрительно закрыты, и внезапно на нее словно вылили ведро ледяной воды. Джеймс. Она ушла из бара с Джеймсом, а потом ничего… пробел.       Девушка скинула с себя плед и с облегчением обнаружила, что ночная сорочка и трусы все еще на ней. На тумбочке стоял стакан воды. Она мысленно поблагодарила того, кто ей это оставил, осушила стакан и, все еще немного пошатываясь, отправилась в душ. К вечерней тошноте добавилась еще и утренняя, и лишь спустя пол часа, остерегаясь того, кого она может там увидеть, обессиленная девушка заглянула на кухню, где отвратительно пахло яичницей и беконом. — Привет, — Эдвард сидел за столом и поглощал еду, — завтракать будешь? — Только кофе.       Он пододвинул к ней стакан апельсинового сока, — Думаю, малышу это понравится больше. — Но ты же не хочешь этого ребенка… — Прости. Я был в шоке. Ребенок не входил в мои планы, Ева. И я думаю, в твои тоже.       Девушка сжала стакан с соком так стильно, что он жалобно заскрипел в ее пальцах, а другую руку инстинктивно положила на живот, — Я бы хотела его оставить.       Так просто. Пять слов обещали ему больше, чем то, на что он мог надеяться еще сутки назад. Он любим, а ребенок желанен. Ведь не должна же женщина хотеть ребенка от нелюбимого мужчины? — Ева… — Я понимаю. Это будет мой малыш, мы ни на что не претендуем. Брачный контракт… — Что ты несешь, мать твою?       Она была растеряна и опустошена его вчерашней реакцией, потому сейчас просто молчала. — Я, — слова не хотели покидать его губ, — болен. У меня Хорея Гантинктона, Ева. Это заболевание со сто процентным летальным исходом и… оно передается генетически. Риск передать его ребенку составляет пятьдесят процентов.       Все. Наконец, он ей это сказал. — Я узнал об этом несколько дней назад, мои родители не болели, ну или по крайней мере, заболевание не проявилось. У меня недавно появились характерные симптомы и я сделал тесты.       Девушка заломила руки.       Судьба издевалась над ней снова. Ну почему у ее счастья столь высокая цена? И почему эту цену должны платить люди которых она любит? — Сколько у нас есть времени? — ее голос дрожал, а глаза затуманились слезами. — В лучшем случае десять или пятнадцать лет, но часть из них я уже буду недееспособен. Но ты вообще поняла что я сказал? Это генетическое заболевание, я могу передать его нашему ребенку. Именно по-этому я так отреагировал на твою беременность. Мы должны были это обсудить до… и принять осознаное решение, ведь риск огромен. Прости меня, — он облокотился локтями на стол и зарылся пальцами в волосы.       Она подошла к нему со спины и обняла, зарывшись носом в волосы, — Я ни о чем не жалею, мы справимся. Я позабочусь о вас обоих. Еще есть время и, может быть, найдут лекарство. Сейчас медицина творит чудеса, Эдвард.       Он повернул голову и поймал ее взгляд. Взгляд незнакомки, которую он не узнавал. От нее веяло внутренней силой, уверенностью и… Сейчас Эдвард искал в ее глазах жалость или сострадание, а нашел лишь то, что так давно и практически безнадежно желал там увидеть. Любовь, которую она сама еще не осознавала.       Эдвард взял ее лицо в свои ладони и поцеловал страстно, тягуче с желанием и надеждой.       Сколько бы времени им не отмерил всевышний, он будет ценить каждую секунду. Через девять месяцев его мечты о прогулках в парке с семьей станут реальностью. У них есть еще десять лет, и он возьмет все, что сможет, из отведенного ему срока. В конце концов, все смертны. Вот так легко наступило принятие, потому что она была рядом.       Британец потянул ее на себя, усаживая на колени и прижимая к своей груди, — Это сердце будет биться для вас, — он положил руку ей на живот, — до последнего удара.       И снова поцеловал. Невесомо, едва касаясь ее, но с каждой секундой его губы утрачивали нежность и вот уже язык бесцеремонно вторгался в ее рот, требуя большего, а пальцы стали жадно сминать шелк ночной рубашки.       Она послушно приподняла бедра и позволила нетерпеливой ладони прикоснуться к своей горячей коже. — Я твоя, Эдвард, — прошептала девушка, — вся твоя.       Свободной рукой он приподнял ее подбородок и снова заглянул в глаза. Такие честные, горящие и… уязвимые. Она, наконец, обнажилась перед ним полностью. Не телом. Нет. Душой.             Каждый раз в моменты их близости, он тонко улавливал ее едва ощутимое напряжение, она всегда подсознательно ждала, что он причинит ей боль. Но сейчас, в словах полных нежности и страсти прозвучало доверие, полное и безоговорочное, наконец, разрушающее все барьеры между ними.       Он уткнулся носом в ямку над ее ключицей и жадно втянул ее запах. Кто бы мог подумать, что полюсами его мира станут грейпфрут и можжевельник?

***

Несколько месяцев спустя. Благотворительная выставка-аукцион. Ньйю-йорк.

      Официальных причин бывать в Ньйю-йорке у Торичелли было предостаточно. Его легальный кристально-чистый бизнес развивался, не переплетаясь с темными мафиозными делами.       Итальянец лично позаботился о том, чтобы теневой бизнес Медичи в порту завершился открытием громкого уголовного дела, успешность которого обещала Торичелли лояльность окружного прокурора. Пусть федералы все еще и копали под нового «хозяина порта», но теперь Торичелли стал уже гораздо увереннее стоять на американской земле, заручившись также поддержкой сенатора штата.                   Единственной проблемой стало то, что некоторые семьи не приняли их с Витторио соглашения, заявив о выходе из клана и предъявив свои права на часть порта Нью-Джерси. Ситуация накалялась с каждым днем, обещая рано или поздно превратиться в кровавую бойню.       Сегодня итальянец присутствовал на благотворительной выставке как меценат, предоставивший на традиционный благотворительный аукцион несколько дорогих картин и одну фотографию из личной коллекции.       Одетый полностью в черное, Торичелли позволил себе проигнорировать черно-белый дресс-код мероприятия, как, собственно, и девушка в алом платье, которая склонив набок голову, стояла к нему спиной и, покручивая в руке бокал с розовым вином, рассматривала, висящий на стене снимок.       Мужчина подошел к ней практически вплотную и остановился, ощущая как от ее близости по телу расходятся потоки электричества.       Девушка потянула носом воздух, и вино в бокале пошло легкой рябью, выдавая дрожь в изящных пальцах. — Не думала, что ты когда-нибудь продашь ее. — Не думал, что ты ее купишь. — Технически ее купил Эдвард. Он не хочет, чтобы какой-то извращенец дрочил на мою обнаженную спину, пусть даже на фото, — сказала девушка, не отрывая взгляда от той самой фотографии, что висела ранее в спальне Нью-йоркских апартаментов Торичелли. — Тогда ему стоило бы выкупить у Медичи и те другие фотографии. — Они были нашим свадебным подарком от Джулиано, — все еще не поворачиваясь к нему лицом, девушка почувствовала, как резкий выдох защекотал завитки волос на ее затылке, небрежно выбившихся из высокого пучка, — вечер почти закончился, прогуляемся? — Зачем ты здесь и почему без мужа? — Я прилетела проведать Витторио, — уклончиво ответила Ева, — а Эдвард… он мне доверяет.       Последняя фраза снова выбила воздух из его легких, отдаваясь болью в сердце и горечью вины в душе. — Куда ты хочешь пойти? — Как давно ты бесцельно гулял где-либо? — Слишком давно. Я не помню. Ты же знаешь, что капо такие вещи недоступны. — Ты на Сицилии капо, а тут позволь себе побыть просто собой… Я ведь никогда не знала тебя НЕ доном мафии. Может быть это и было нашей проблемой? Ты был со мной доном, всегда. А мне, порой, хотелось, чтобы ты был просто мужчиной, знаешь. Массимо, отпусти охрану, давай пройдемся, как обычные люди. Обожаю ночной Ньйю-Йорк.       Все его естество кричало, что не стоит этого делать, но раз уж судьба свела их тут сегодня, желание побыть рядом с ней еще какое-то время, оказалось сильнее разума и интуиции. Итальянец отпустил охрану и они вышли в ночь притихшего города.       Они прошли мимо Всемирного торгового центра и Мемориала одиннадцатого сентября, спустились в Battery парк, наблюдая как фары немногочисленных машин ныряют в тоннель, проходящий под проливом Ист-Ривер и соединяющий Манхэттен с Бруклином. Дошли до набережной.       Статуя свободы красиво подсвечивалась голубыми огнями, отбрасывая блики на темные воды залива, и глядя на нее, они оба молчали.       Он думал о том, что она, наконец, обрела свою свободу. А она думала о том, что, став капо, он потерял свою.       Массимо развернулся спиной к статуе, рассматривая мерцающие огни Манхэттенских небоскребов, а девушка стояла рядом и вглядывалась в такое знакомое и родное лицо.       Его черты заострились, стали еще резче, а в глазах появилась какая-то обреченность. Он был несчастлив. И внезапно ей захотелось взять его лицо в свои ладони и, хотя бы на мгновение, подарить свое тепло, но девушка застыла в ужасе, увидев красную точку на черной рубашке, аккурат там, где билось его сердце.       Инстинктивный рывок, и магия момента исчезла, а воздух разрезал тихий рваный вдох. Тонкие пальцы схватились за его пиджак, а хрупкое тело начало обмякать. — Ева! Нет!       Он подхватил ее на руки и бросился к ближайшему дереву, которое послужило бы укрытием от следующей пули снайпера. А дальше вызов 911, звонки Роману и Витторио.       Она лежала у него в руках, не теряя сознания, инстинктивно прикрывая руками живот, а он шептал ей нежные слова любви. — Я беременна. Массимо, скажи им. Скажи, чтобы спасли ребенка. Выбери его, — и девушка стала отключаться, нарушив обещание, данное Эдварду. Ребенок был еще слишком мал, чтобы выжить отдельно от ее тела, но она не думала об этом. Она выбрала их дитя.       И только сейчас Торичелли заметил, где лежат ее руки. В другой ситуации это принесло бы ему невероятную боль, но животный страх, потерять ее навсегда, был так велик, что в этот момент он, вопреки своему внутреннему монстру, принял ее ребенка всем сердцем. — Ева, с вами обоими все будет хорошо, я обещаю.       Девушку увезли в операционную, а он стоял и стеклянным взглядом смотрел на свои ладони, испачканные в ее крови. Она и ее малыш выживут, он был уверен, а затем он выпустит наружу своего монстра и Нью-Йорк захлебнется в крови тех, кто посмел поднять на нее руку.