Долгая дорога к переправе

Жизнь возвращалась к нему неуверенно, будто не знала, за что зацепиться — такое все было хрупкое и слабое. Он схватился за нее сам, как когда-то вцепился в погребальные одежды матери. Тогда его все-таки оторвали и мама ушла. В этот раз ему помогли ухватиться за жизнь две крепкие руки — и удержали ее. Гуай, тот самый, большой и сильный, сидел рядом и смотрел на него. До встречи с ним мальчик не сомневался, что самый большой и сильный — его отец, но, оказывается, есть еще один. И он не страшный, как Маджартай-аав, от него не хочется куда-нибудь спрятаться. — Я брат твоего отца, Тал Тал, твой дядя. Зови меня Баяном. — Баян-гуай? — Правильно. Молодец! В первые дни Тал Тал ходил за ним повсюду. При каждом удобном случае просовывал ладошку в его ладонь и хватался за пальцы. — Ты что, боишься потеряться? — Нет. Не хочу, чтобы ты уходил. Как мама. Она ушла. А ты не уходи! Не уйдешь? Баян поднял мальчика на руки и обнял. Ребенок обхватил его за шею, щекотно засопел под ухом. Прямая и простая натура воина не располагала к долгим и глубоким размышлениям. Да, он испытывал что-то вроде угрызений совести оттого, что в последнее время почти не вспоминал об умерших сыновьях. К своим детям он относился так, как это было принято, — как к продолжению себя самого, своей самой ценной собственности. Продолжение отсечено, злая судьба беспощадно ограбила его, но что проку сетовать на судьбу? Смерть всегда ходит рядом с воином, но она берет свое и в конце концов уходит. А жизнь остается. — Я не уйду, Тал Тал. А если мне придется отлучиться на время, я обязательно вернусь. Ты мне веришь? Милость Тенгри ткнулась в его щеку холодным носом: — Верю, Баян-гуай. Не отдавай меня обратно, хорошо? — Я тебя никому не отдам...

***

В этой комнате пахло не так, как в остальных. Похожий запах привозил с собой отец, когда приезжал домой после долгой отлучки: железо, дубленая кожа, пот. А еще что-то едкое и горькое. Позже Тал Тал узнал, что так пахнет пропитка для стрел и состав для полировки клинков. Они пришли в оружейную. Слова Маджартая о слабоумии сына задели Баяна сильнее, чем тот ожидал. Пока речь шла о жизни и смерти, все остальное отошло в сторону, но теперь он с затаенной тревогой всматривался в детское лицо: что отразится на нем при виде всей этой хищной роскоши? Неужели его племяннику в самом деле уготована участь смиренного монаха в каком-нибудь монастыре? Тал Тал какое-то время рассматривал наконечники трех копий, уходившие куда-то под потолок; опасливо посторонился от волчьих, тигриных и медвежьих морд, что скалились с лезвий топоров. Тусклые крутые ребра булав и луки без тетивы, связки стрел и ящик с наконечниками задержали его внимание совсем недолго. Но рядом с ними на высоких распялках висели доспехи и шлемы. — Баян-гуай, можно? — маленький палец указал на один из шлемов: с золотым околышем, отполированной до зеркального блеска железной тульей и высоким шпилем, украшенным пучком снежно-белых длинных перьев. К шлему крепилась широкая кольчужная бармица. — Ты в нем утонешь! — рассмеялся Баян. И точно: детское лицо скрылось под металлическим куполом по самые щеки. Тал Тал приподнял голову, чтобы видеть дядю; из темноты шлема озорно поблескивали глаза. — Баян-гуай, я страшный? — Еще какой страшный! — Я всех-всех побежу! — Конечно, победишь! Теперь уже смеялись оба. Баян осторожно снял шлем и приладил его на место. Когда он обернулся, Тал Тал уже стоял у противоположной стены, где на специальных подставках покоились клинки в ножнах. — Это сабли, Баян-гуай? — Верно. Вот смотри, — чуть касаясь рукоятей, он называл каждую: — килич, тальвар, шамшир, хэлмэ, дао. А это меч, ханьский прямой меч цзянь. Такие мечи очень любит наш император. — Дао, хэлмэ, тальвар, шамшир, килич, — чуть запинаясь, повторил мальчик. Он выглядел очень серьезным и сосредоточенным. — И меч цзянь. Я правильно назвал их имена, Баян-гуай? — Правильно, — потрясенно ответил Баян. А про себя решил при первой же встрече сказать брату, как сильно тот ошибался насчет «слабоумия» сына. — Ты запомнил все с первого раза, Тал Тал! Ну и память у тебя! Племянник радостно улыбнулся. — Можно? — повторил он недавний вопрос. — Конечно. — Баян снял с подставки цзянь и протянул ему рукоятью вперед. — Крепко берись двумя руками и тяни на себя. — А почему он, а не сабля, Баян-гуай? — Потому что он прямой, как палка. И учиться ты сначала будешь с палкой. — Ты научишь меня драться?! — Звон восторга в детском голосе смешался с металлическим шелестом клинка, покидающего ножны. — Баян-гуай, правда научишь?! — Обязательно. Только не драться: дерутся бродяги на базаре. Я научу тебя сражаться, Тал Тал. Сражаться и выживать. В слабых неумелых руках тяжелый меч сразу же повело в сторону. Тал Тал нахмурился, закусил губу и остановил своевольный клинок. — Со временем ты научишься держать его так, что он сделается продолжением твоей руки. — Баян протянул ладонь. Тал Тал недоумевающе взглянул на нее, но тут же просиял и, неловко вывернув запястья, подал меч так же, как подавали ему, рукоятью вперед. — Раз уж мы с тобой достали его, давай поможешь мне его отполировать. Сталь любит, когда о ней заботятся. — Любит? Получается, она живая? А почему о ней надо заботиться? — Ну, не живая, но... — Баян почесал в затылке. Похоже, ему самому тоже придется учиться, на ходу овладевая совершенно не знакомой наукой ответов на бесконечные детские вопросы.

***

— Тебе удалось снять проклятие? — удивилась тетушка Лю, когда Баян, помня ее приглашение, наведался на постоялый двор. — Две луны назад ты выглядел стариком, а теперь сияешь, как новая золотая монета. — В той деревне мне никто не ответил. Но все-таки я больше не волк-одиночка, у меня появился воспитанник, — с улыбкой ответил он. — Только не говори, что теперь я тебе разонравился. Ворожея выпустила облачко дыма — на этот раз голубого, с ароматом жасмина и ландыша, — из своей неизменной трубки и молча поманила его за собой. Тахта оказалась просторной, упругой и не скрипучей. Когда к Баяну вернулась способность связно говорить, тетушка Лю заставила его во всех подробностях описать встречу с племянником и внешность мальчика. — Милость Тенгри? Твой брат был прав: лучше бы ты взял другого. От милости богов жди беды. — Тал Тал останется со мной, и кончен разговор, — отрезал Баян, рывком садясь на тахте. — Все, мне пора, он меня ждет. — Не сердись, обидчивый, — она мягко потянула его за плечи и уложила обратно. — И не торопись. Ведь твой племянник сейчас не один в доме? — С ним моя старая нянька, она ему сказки рассказывает. Ох, если бы не она, мальчишка бы меня просто замучил! Сплошные «зачем», «почему» и «расскажи»! Я не мастак выдумывать, да и рассказчик так себе... А он слушает и требует еще. Я как-то заметил, что начал уже по второму кругу рассказывать, как мы к границе ходили и дальше... Так он меня поправляет, представляешь? «Баян-гуай, в прошлый раз ты не так рассказывал!» И где это все умещается у него в голове, она же такая маленькая? — Как же сильно ты его любишь, — с непонятной грустью улыбнулась ворожея. — Разве? Я не задумывался об этом. — Такие, как ты, о любви не задумываются...

***

Рыжий жеребенок мотнул лобастой головой и отпрыгнул в сторону. Тал Тал принял суровый вид: уважающий себя мужчина не обращает внимания на всяких жеребят! Мягкие губы прихватили его сзади за рубашку, дернули — жеребенок вновь отскочил и замер, слегка покачиваясь на длинных тонких ногах. — Ах вот ты как!.. Прыжок, пальцы хватаются за короткую жесткую гривку, жеребенок взвивается на дыбы и бросается вскачь. Мальчик не отстает. Начало лета. Цветущая степь стелет под ноги пестрый ковер — алые маки, лиловые и синие ирисы, белый тысячелистник, желтый зверобой и все оттенки зеленого в густой мягкой траве. Солнце — круглое, доброе — смотрит со стороны. Солнце похоже на бабушку Нансалму, разве что к вечеру уходит, а не остается, чтобы рассказать сказку. Как хорошо бежать! Ноги сами находят дорогу, минуют скрытые в траве кочки, перепрыгивают мелкие лощинки. Рядом топочут копыта: жеребенок взбрыкивает, косится веселым карим глазом. — Тал Та-а-ал! — доносится сзади звонкий окрик. — Подожди-и-и! Тал Тал останавливается, оборачивается. Степь — уже не ковер, а разноцветная скатерть на бесконечном столе. На его дальнем конце перевернутыми пиалами виднеются белые юрты стойбища. По скатерти от них к Тал Талу катится красно-синий колобок. — Есенбуга! — смеется Тал Тал и срывается с места навстречу младшему брату. Смеяться легко, бежать еще легче. Он уверен, что мог бы взлететь, но бежать веселее. Пятилетний Есенбуга — коротконогий, круглый, как дынька, с белозубой улыбкой от уха до уха. Бабушка Нансалма не нарадуется: «А все потому, что хорошо кушает!» Тал Тал тоже ест так, что за ушами трещит, но до крепыша Есенбуги ему ой как далеко. Тонкий, непоседливый, он и сам похож на жеребенка, своего верного друга. Тал Тал подбегает к брату и валится в траву — не потому, что устал, а просто это здорово: запрокинуть голову и смотреть в небо сквозь травинки и венчики цветов. Жеребенок фыркает у мальчишеского виска, слизывает соленую влагу с вспотевшего лба. Ветер приносит от стойбища тревожное ржание. Чуткие уши вздрагивают. Он вскидывает голову и через мгновение уже мчится на голос матери. — Ты чуть туда не забежал, — проворчал младший брат, плюхнувшись на траву. — Бабушка сердиться будет. — Ну не забежал ведь, — беспечно откликнулся старший, не меняя позы. «Туда» — на поляну за глубоким и широким оврагом — им обоим запретили ходить с первого дня приезда в стойбище, на исходе весны. На поляне рос одинокий карагач, весь разноцветный от длинных шелковых лент, привязанных к его ветвям. Рядом с деревом высилась пирамида камней высотой в человеческий рост. «Это место предков, — объяснил Маджартай, приведя детей к оврагу. Вместе с ними пришел и Баян. — До принятия в род вам нельзя там быть, чтобы не оскорбить их». Есенбуге этого хватило. «Что такое род, аав?» — немедленно заинтересовался Тал Тал. «Род — это мы, меркиты. Я, твой дядя, другой твой дядя...» — «И бабушка Нансалма?» — «И она тоже». — «И я?» — «Ты пока еще нет». — «А кто же я?» — «Ты меркит, но еще не совсем... Уф-ф! Баян, ты говорил, он умный, вот сам и объясняйся с этим умником!» Маджартай и Есенбуга ушли. Баян в задумчивости стоял на краю оврага, глядя вниз, туда, где по каменистому дну журчал ручей. Тал Тал помалкивал, уже зная, что ответ не всегда приходит сразу же после вопроса. — Давай спустимся. Тут хорошая вода. К ручью сбегала извилистая звериная тропка. Солнце давно перевалило за полдень, и на дне глубокого оврага уже копились сумерки. От воды тянуло холодом. Взрослый опустился на колени, зачерпнул пригоршней воды и выпил. Мальчик повторил его движения. Ледяная вода оставила после себя привкус снега и цветов. — Род — это как родник, Тал Тал. Вроде бы очень просто: вот вода, она течет, ее можно пить. Можно пройти вверх по течению и увидеть исток. Или пойти вниз и найти, куда он впадает. Исток меркитов далеко отсюда, в горах. Очень давно мы спустились в Великую степь, и с тех пор мы здесь. Человеческая жизнь короткая — как капля. Род бесконечен, как вода. Это просто и сложно одновременно. В день Большого Солнца ты и Есенбуга вольетесь в род. Он станет больше. И вы уже не будете двумя маленькими каплями. — Баян обнял притихшего Тал Тала за плечи. — То же самое скажет глава рода, когда мы с твоим отцом приведем вас на поляну. Но мне хотелось, чтобы ты услышал это заранее и понял как следует. Чтобы знал, кто ты. — Я меркит. — Тал Тал посмотрел в глаза Баяну серьезно и пристально, как взрослый, и Баян не стал поправлять его. Солнце с каждым днем все дольше задерживалось в небе. После долгого отсутствия вернулись в стойбище дядя и отец, с ними приехали еще мужчины, а с ними несколько мальчиков. Бабушка Нансалма сказала, что все они родичи, а мальчиков тоже будут принимать в род вместе с Есенбугой и Тал Талом. Целыми днями она что-то шила из красного шелка, сидя в юрте. Однажды, позвав обоих воспитанников, показала им две новенькие рубашки: «Это для вас. Наденете завтра, в день Большого Солнца». Завтра! Тал Тал и Есенбуга договорились не спать всю ночь, чтобы встретить рассвет, но слишком устали накануне. Еще бы: прибывшие мальчики все, как один, оказались страшными задаваками, и потому во что бы то ни стало требовалось доказать, что братья не хуже их держатся в седле и тоже умеют стрелять из лука. Ну, почти. А какой поднялся треск, когда дело дошло до поединков на палках! У одного из мальчиков даже имелась настоящая сабля, и он утверждал, что это шамшир. Тал Тал страшно возмутился подобным невежеством, принялся доказывать, что сабля вовсе тальвар, а не шамшир, и дело скоро дошло до драки — к счастью, без сабли. Друзья хвастуна сбегали за его отцом, он в это время безуспешно разыскивал свое оружие. Отец разнял драчунов, выяснил причину потасовки, забрал саблю, дал обоим по затрещине и тем самым восстановил мир. Подзатыльник для Тал Тала был с оттенком уважения: сабля в самом деле оказалась тальваром. Короче говоря, проснуться к рассвету не получилось. Бабушке Нансалме пришлось будить обоих, иначе проспали бы до полудня. С самого утра над стойбищем витал дух какой-то особой торжественности. Взрослые о чем-то переговаривались со сдержанной радостью, дети ходили нарядные, важные и не устраивали шумных игр. Рыжий жеребенок напрасно звал Тал Тала побегать: их с братом только что вымыли в большом чане с горячей водой, одели во все новое и строго-настрого запретили пачкаться. На закате откуда-то приехала крытая повозка, запряженная парой круторогих быков. Встречать ее вышло все стойбище: в ней прибыл старейшина рода, тот самый, о котором говорил Баян. Правда, увидеть его не получилось: взрослые закрыли весь обзор, над головами проплыла остроконечная шапка из белого войлока, и старец скрылся в юрте одного из гостей. Вскоре братьев позвал отец: пора было идти на поляну. Костер заката полыхает на краю неба. Костер из сухих веток горит на поляне у пирамиды камней. Между двумя кострами стоят люди — взрослые и дети. Старик в синем дэгэле и белой шапке произносит уже знакомые слова о роднике и роде. Голос главы рода глуховат, слышно его плохо. Но Тал Тал и не вслушивается: он помнит смысл сказанного, и этого достаточно. Стараясь не вертеть головой, он всматривается в лица мальчиков и мужчин — его родичей. Частей рода. Меркитов. Хотя рядом стоит отец, но Тал Тал потихоньку берет за руку Баяна. Тот осторожно сжимает детскую ладонь — все еще маленькую, но уже окрепшую, с первыми мозолями от тетивы. У дяди странно блестят глаза, рукавом другой руки он украдкой вытирает их. Старик умолкает. Дальним громом откуда-то из темноты надвигается рокот барабанов. Мерные, частые удары, словно где-то рядом появилось огромное сердце. Или это бьются сердца людей рода, гонят по жилам одну, общую для всех кровь? К костру выводят двух откормленных баранов — черного и белого. Баян отпускает руку Тал Тала: повинуясь жесту старика, они с Маджартаем выходят вперед. Блеск двух ножей, предсмертное блеянье — темные струи крови плещут в две подставленные чаши. Рядом с черным вновь появляется белое: в чаши с кровью добавляют молока. Взяв одну из чаш, старик щедро кропит смесью камни пирамиды. Затем обе чаши пускают по кругу, навстречу друг другу. Тал Тал тоже делает глоток. Старается не морщиться: теплая сладковато-соленая жидкость ему не по вкусу. «Вот теперь ты — меркит! — Отец от души хлопает его по спине. — Идем пировать!» Умолкли барабаны. Тут и там вспыхивают факелы: веселое шествие возвращается в стойбище. «Ты теперь не один, понимаешь? — втолковывает племяннику Баян. — И уже никогда не будешь один. Случится беда — род поможет. Это знает каждый из нас». Между юртами плывет аромат жареного мяса, от которого громко урчит в животе. Вместе с ломтем истекающей соком баранины Тал Талу впервые дают пиалу с архи. Пока еще немного, меньше половины посудины, но и этого хватает, чтобы все поплыло перед глазами. — Ничего, пить тоже научишься! — смех отца и дяди доносится откуда-то издалека. Веки тяжелеют. Последнее, что видит мальчик, прежде чем провалиться в тяжелый сон, — огромный костер у пирамиды камней и черный силуэт карагача позади. Вокруг костра скользят темные фигуры. Это предки. Они тоже хлебнули архи? Неважно: он вливается в их кружение — без страха, с радостью и гордостью. Его приняли в род.

***

Баян сдержал свое обещание. Следующие три года жизни стали для Тал Тала временем синяков, ссадин, кровавых мозолей и ноющих мышц: наука сражаться и выживать не щадит своих учеников. Детский лук сменился взрослым, тугим и тяжелым; стрелять требовалось уже не только с земли, но и с седла, на полном скаку, и попадать стрелой уже не просто в мишень, а в ее середину. Не говоря уже о том, чтобы перед этим махнуть в седло, не касаясь стремян, и заставить лошадь пуститься в галоп тогда, когда она хочет идти неспешной рысью. В оружейной дядя выделил племяннику персональную распорку, где вскоре повис плотный кожаный нагрудник и шлем из толстого войлока. Отдельной была и полка для оружия — лука, сабли-дао и меча. К стрельбе добавилась рубка бамбука — так, чтобы срезанная часть втыкалась в землю рядом с оставшейся как можно прямее. Изо дня в день показывая, помогая и направляя, Баян наблюдал, как меняется его воспитанник. По традиции, после принятия в род мальчика обрили наголо. Волосы отросли быстро, но были уже не рыжими, а темно-медными, цвета коры старого карагача, что рос на поляне предков. Потемнели и глаза, став из прозрачно-медовых карими. Теперь в них лишь изредка вспыхивали солнечные искорки, напоминая о «золотоглазом младенце». Да и сам он уже ничем не походил на маленького слабого лисенка. Это был уже подросший волчонок: ловкий, сильный, с прицельным взглядом лучника и вполне хищным оскалом в минуты, когда требовалось пересилить боль и усталость, чтобы стрелять или рубить. Зиму и начало весны Тал Тал проводил в Даду, но едва в степи сходил снег, его отправляли в стойбище на самую границу империи. Оттуда он возвращался с первыми заморозками и каждый раз долго привыкал к тому, что в комнатах нет очага, а за стеной вместо бескрайнего простора шум и толчея большого города. Баян, к стыду своему, обнаружил, что не всегда понимает его: племянник привозил из степи живую речь меркитов, которую дядя основательно забыл, много лет подряд говоря по-монгольски. Кроме того, в стойбище мальчик научился считать до десяти и складывать десятки; дальше пока дело не шло. Старая нянька Нансалма все чаще заговаривала о том, что хорошо бы отдать его в учебу. «Ведь такой разумник растет, глядишь, большим человеком сделается. Ученые люди богатые, и уважают их все». Баян соглашался, но поиску учителя все время что-то мешало. А вскоре учитель нашелся сам.

***

После кончины хана Хубилая на троне империи сменилось несколько императоров. Вернее, их меняли: подлинная власть находилась в руках военачальников, они и решали, кому на этот раз носить золотые одежды и зваться Сыном Неба. Дворцовые перевороты продолжались с небольшими перерывами более двадцати лет. Императоры мельчали, военачальники становились все более крупными фигурами. В год, который христиане Поднебесной отметили как 1328-й от Рождества Христова, предводителем монгольской знати, а вскоре и негласным правителем империи стал Эль-Тэмур, сын Чжанура, лучшего генерала в армии Хубилая. Сын быстро сравнялся славой с отцом, выиграв несколько крупных сражений, а также преуспел в интригах. Он посадил на трон очередного императора, прошел по трупам к должности канцлера и всем дал понять, что время смуты кончилось. Головы непонятливых и несогласных украсили городскую стену. Так началось правление под девизом «Небесное летоисчисление». Отец Маджартая и Баяна был одним из самых деятельных и толковых людей в окружении генерала Чжанура. Сыновья унаследовали достоинства отца и сделались верными сподвижниками Эль-Темура. Новый канцлер умел ценить преданность и наградил братьев высокими чинами в правительстве, но заботой об их карьере не ограничился. В начале весны, когда до очередного отъезда Тал Тала в степь оставались считаные дни, они получили от Эль-Тэмура распоряжение явиться в его дом в сопровождении всех имеющихся сыновей в возрасте от семи до девяти лет. У Сына Неба, да продлятся его годы вечно, подрастают двое наследников. Что, если канцлер решил составить их свиту из отпрысков лучших семей империи? Такая честолюбивая мысль сразу пришла в голову Баяну и уже не оставляла его. А Тал Тал просто сгорал от любопытства и нетерпения, ожидая поездки к самому канцлеру. У него уже был собственный конь — бывший рыжий жеребенок, верный товарищ по играм. В назначенный день дядя и племянник, одетые в лучшую одежду, торжественно выехали со двора. Их путь лежал по оживленным многолюдным улицам, где приходилось ехать шагом. В какой-то момент толпа полностью перегородила дорогу: горожане что-то бурно обсуждали у доски объявлений, где был прикреплен большой лист бумаги. В глаза бросался ярко-красный цвет первых иероглифов — признак того, что на доске висел императорский указ. — Там что-то написано, Баян-гуай? — спросил Тал Тал. Баян зашевелил губами, разбирая написанное. — Что-то о повышении налогов... — он не договорил. На смену мечтаниям о высокой должности для Тал Тала явился неприятный факт: мальчик до сих пор не умеет читать и писать. Такого ни за что не возьмут в свиту принцев! — Поехали, не хватает еще опоздать... А ну, дорогу! — Баян врезался в толпу, готовый пустить в ход плеть. Выбравшись из толчеи, он принялся наставлять племянника: — Как приедем, все время держись на три шага позади меня. Не верти головой, молчи, если не спрашивают, а если спросят, отвечай с поклоном... — Низко или не очень, Баян-гуай? — Что «не очень»? — Ну, кланяться... — Ладно, забудь. Просто отвечай вежливо и покороче. У ворот дома канцлера их уже поджидал Маджартай с Есенбугой. Тал Тал обрадовался брату: дядя нагнал на него оторопь своими наставлениями, и присутствие ровесника подбодрило его. Впрочем, Есенбуга выглядел растерянным и оробевшим — отец, похоже, не поскупился на грозные наставления. — Отец говорит, нас заберут из дома, — прошептал он, шагая рядом с Тал Талом по внутреннему двору. — А потом сделают этими... евнухами! Чтобы служили императору! — А кто такие евнухи? — Я слышал, это такие странные мужчины. Им что-то отрезают между ног... — Что отрезают? И зачем? — Тал Тал так удивился, что забыл, где находится, и остановился. Встал и Есенбуга — в полном изумлении от того, что старший брат, которому положено быть умнее, совсем ничего не знает. — Вы в своем уме?! — напустился на них Маджартай. — Живо догоняйте, бездельники! Много лет спустя, вспоминая первую встречу с могущественным Эль-Тэмуром, Тал Тал признавал, что тот умел располагать к себе людей. Канцлер встретил своих министров, как дорогих гостей, ласково улыбнулся детям, сказал им что-то ободряющее, и пригласил взрослых садиться. Лишь изредка во взгляде, в улыбке, что временами будто застывала на красивом, властном лице, мелькало нечто холодное и безжалостное. Этот человек уже тогда ходил по колено в крови, а с годами погрузился еще глубже. — Вижу, у вас растут прекрасные сыновья, — сразу приступил к делу Эль-Тэмур. — Должен сказать, и меня боги наградили хорошим потомством. Есть еще несколько почтенных семейств, где родились славные юноши. Мы с вами — опора империи, но, увы, мы не вечны. Нужно готовить достойную смену уже сейчас, чтобы со временем передать государство в надежные и правильные руки. Уверен, вы согласитесь со мной: это важное дело нельзя доверить кому попало. Я долго искал подходящего наставника, пока не обнаружил его во дворце, что закономерно... Эй, кто там, пригласите сюда господина У Чифана! Вслед за слугой в кабинет вошел высокий мужчина средних лет в черной шелковой одежде ученого с длинными и широкими рукавами. Темные длинные волосы с заметной сединой были частью убраны за спину, частью собраны в «хвост» на темени, схваченный серебряной заколкой-гуань. Рядом с канцлером и его гостями, одетыми в яркую парчу, он смотрелся бы скромным слугой, если б не держался с подчеркнутым достоинством. Войдя, он поклонился хозяину — сдержанно, только опустилась и поднялась голова и чуть подались вперед плечи. Тал Тал во все глаза смотрел на господина У Чифана. В окружении мальчика были в ходу широкие жесты: слуги кланялись в пояс, рабы падали на колени, равные обнимались и от души хлопали друг друга по спине. Впервые он увидел, что можно поклониться так, чтобы одним скупым движением вызвать к себе безотчетное уважение. Захваченный новым ощущением, не думая о том, как дерзко это выглядит, Тал Тал поклонился в ответ, стараясь, чтобы вышло похоже. Вслед за ним и Есенбуга неловко боднул головой воздух. Маджартай побагровел; Баян уже замахнулся, чтобы отвесить воспитаннику затрещину, но тут Эль-Тэмур рассмеялся — сочно, от души. — Какие молодцы, сразу поняли, что им предстоит еще долго кланяться господину У! Да, это ваш будущий учитель. Господин У наставляет в науках наследников его величества и любезно согласился делать то же самое для вас и еще нескольких мальчиков из лучших семей. Спокойный и внимательный взгляд черных глаз скользнул по Есенбуге, который сразу потупился, и остановился на Тал Тале. Баян ел себя поедом за то, что не удосужился обучить племянника правилам этикета: вместо того, чтобы принять смиренный вид, Тал Тал с любопытством таращился на императорского наставника. — Юноша, ты смотришь так, словно желаешь о чем-то спросить. — Голос у господина У был под стать взгляду, негромкий и спокойный. — Спрашивай. — Господин У-гуай, а читать вы меня научите? Баян мысленно отрубил себе голову, четвертовался и повесился. Какой позор! — И читать тоже, — серьезно ответил учитель.