Долгая дорога к переправе

— «Благородный муж не соперничает ни с кем, кроме тех случаев, когда он участвует в стрельбе из лука. Благородный муж не выделяет в Поднебесной одни дела и не пренебрегает другими, он поступает так, как велит долг…» — Миний дуу, обедать пора! — Сейчас, бабушка! «Благородный муж думает о девяти вещах: о том, чтобы видеть ясно; о том, чтобы слышать четко; о том, чтобы…» — Подняв глаза к потолку, Тал Тал какое-то время пытался вспомнить, о чем же еще должен думать благородный муж. Напрасно: мысль, потревоженная старой нянькой, воробьем улетела в окно. А там, за окном, весна, и так хочется прыгнуть в седло и умчаться из города… Хочется, да нельзя: учитель завтра непременно его спросит по этой части «Лунь Юй». И отчего бабушка вечно обращается к нему как к младенцу?! В четырнадцать лет это, наконец, обидно! Текст никак не вспоминался, пришлось заглянуть в книгу и начать сначала. — «Благородный муж думает о девяти вещах, — он честно постарался не подглядывать. — О том, чтобы видеть ясно; о том, чтобы слышать четко; о том, чтобы его лицо было приветливым; о том, чтобы его поступки были почтительными; о том, чтобы его речь была искренней; о том, чтобы его действия были осторожными…» — Я его через слово понимаю, — в соседней комнате старая Нансалма вполголоса жаловалась Баяну. — Целыми днями не по-нашему лопочет. Даже меня зовет не разберу как… — Это называется «высокий китайский», на нем при дворе говорят и пишут, — хмуро объяснил Баян. — На базаре ты его не услышишь, потому и не понимаешь. — Чего только не придумают… — покачала головой старуха. Тут она вспомнила, зачем пришла, и позвала воспитанника уже менее ласково: — Тал Тал, обед стынет! Второй призыв подействовал: юноша быстрым шагом вышел из комнаты. Увидев дядю, он остановился и с изящным поклоном поприветствовал его на том самом «высоком китайском». Заметив его недовольное лицо, весело улыбнулся и повторил приветствие по-монгольски, а затем на наречии меркитов. — Ну хитрец, — Баян невольно тоже ответил улыбкой. — Иди ешь, а то вон тощий какой! Не в коня корм, что ли? Он давно уже перестал радоваться учебе Тал Тала у императорского наставника. На ум все чаще приходили слова Маджартая, высказанные в самом начале обучения: «Это недешевое дело, но Эль-Тэмур не говорил с нами о деньгах. Ты не хуже меня знаешь: он ничего не делает просто так. Чем нам в свое время придется заплатить? И не станут ли наши дети этой платой?» Прав был брат или нет — покажет будущее, но то, что племянник из-за учебы сделался каким-то чужим, Баян видел уже сейчас. Нет, Тал Тал по-прежнему беспрекословно выполнял любую просьбу, охотно рассказывал обо всем, что узнал от учителя, но с каждым годом в нем все меньше оставалось от вольного жеребенка из стойбища меркитов. Его незаметно, но неуклонно вытеснял юный придворный — сдержанный, подчеркнуто вежливый и церемонный. Он стал очень опрятен, тщательно следил за чистотой и порядком в одежде; приветствуя дядю, кланялся, впрочем весьма ловко, и обращался к нему еще более уважительно, чем раньше: «дайе». Но хуже всего было то, что племянник почти постоянно говорил по-китайски. «Кто кого завоевал? — недоумевал и злился про себя Баян. — Не мы должны учить их язык, а они наш! Великий Чингисхан перевернулся бы в могиле, когда бы узнал, что его потомки на троне пренебрегают языком предков!» С другой стороны, он честно признавал, что Тал Тал воплощает его заветную мечту: идет дальше него. На дороге успеха дети должны обогнать родителей, иначе зачем столько сил вкладывать в них? Чтение и письмо, математика, география, история, каллиграфия, основы государственного устройства и экономики; этикет, поэзия и музыка; стрельба из лука, конная езда, искусство владения мечом… Баяну, умеющему всего лишь сносно читать, кое-как писать и считать, все это, за исключением воинских искусств, казалось темным лесом. Но слушая стихи Ли Бо или игру на гуцине, он не сомневался: его сын достигнет самых высоких вершин в жизни. Да, Баян втихомолку называл его своим сыном, тем более что и привязанность Тал Тала к нему была намного крепче и теплее, чем отношение племянника к дяде.

***

«Луна похожа на сыр. А еще на поджаристую лепешку с хрустящей корочкой по краям. На пиалу с каймаком… Ну вот, уже есть захотелось… — Тал Тал вздохнул. Вчера вечером У-цзы водил всех к озеру Цаньхай, потому что наступило время любования весенней луной. И предупредил, что утром потребует сочинения на тему «Любуясь весенней луной, сравню ее…» Теперь он стоял у окна, делая вид, что поглощен своими мыслями и не замечает, как семеро его учеников, сидящие за отдельными столами, перешептываются и украдкой заглядывают друг другу в тетради. — Тал Тал, слышь… — прошипели сзади и ткнули в спину чем-то твердым и узким, похожим на кончик кисточки для письма. — На что луна похожа? Позади сидел Талахай, один из двух сыновей Эль-Тэмура. В свои четырнадцать он выглядел на восемнадцать, и тычок в спину вышел весьма чувствительным. — Сам думай! — шепотом огрызнулся Тал Тал, не оборачиваясь. — Ну скажи-и, — заныл верзила, — ну что тебе, жалко, что ли? — На лепешку с сыром. — Эй, а мне подсказать? — встрял его брат Танкиши, уступавший Талахаю в росте и силе, но обогнавший в наглости. — Обойдешься. — А по ушам? Тал Тал обернулся. От резкого движения заболели ребра: одна драка у них уже случилась, и Танкиши тогда неплохо наподдал ему в бок. Впрочем, он тут же улетел от прямого удара в скулу. Конечно, благородному мужу, подвизающемуся на пути самосовершенствования, не пристало рукоприкладство, но в стойбищах меркитов учения Кун Фу-цзы не знали, а кулачные бои любили. — Луна похожа на лицо красавицы, — поспешил с подсказкой Кама, сидевший от них черед проход. С первых дней обучения этот миловидный тихий мальчик быстро выяснил, у кого из учеников какие отцы, и сделался тенью сыновей Эль-Тэмура. Хотя искать сильных покровителей ему было вроде бы незачем: его родитель служил личным телохранителем императора. Танкиши снисходительно кивнул. — Рябая у тебя красавица, — фыркнул Тал Тал, отворачиваясь. — Сам ты рябой, — не остался в долгу Танкиши. — Что-то слишком шумно стало, — как бы между прочим заметил от окна учитель. — Тал Тал, советую последовать примеру Есенбуги: пока ты тратишь время на бесполезные пререкания, твой брат уже две страницы исписал. — Недостойный ученик смиренно просит прощения, У-цзы. — Он встал и поклонился, как предписывалось правилами. — Садись и не отвлекайся. Есенбуга не без самодовольства покосился на старшего брата и продолжил аккуратно и быстро выписывать иероглифы. Тал Талу сделалось стыдно. Он мотнул головой, отгоняя посторонние мысли, и постарался сосредоточиться на вчерашнем вечере. От воды тянуло холодной сыростью. Мелкие волны с тихим плеском наползали на берег. Казалось, они хотят вытянуть на своих спинах лунную дорожку, но то ли сил не хватает, то ли просто лень… Дорожка шла рябью и обрывалась на середине озера. Полная луна висела высоко в небе, словно стараясь держаться подальше от огней города и монастырей на другом берегу озера. Перед глазами памяти вода незаметно сменилась травой, густой и высокой. Тал Тал стоял в ночной степи. Он вышел из юрты по нужде и остановился на обратном пути, завороженный голубоватым ярким светом, льющимся с неба. На земле лежали черные тени, резкие, как от полуденного солнца. Все предметы потеряли дневные цвета, сделались чужими и немного пугающими. Тал Тал запрокинул голову: в середине темно-синего купола неба сияла огромная, слепяще-белая луна. Небо походило на крышу юрты какого-то невообразимо громадного великана, и тогда луна — это отверстие, куда должен выходить дым очага. Мальчик был уверен, что даже увидел легкий дымок, поднимавшийся прямо туда. Наверное, над этой юртой солнечный день, вон как светится дыра! А где же стены? Наверное, далеко-далеко… И что там, за стенами? Вот бы заглянуть, хоть одним глазом! Кисточка нырнула в плошку с чернилами и заплясала по бумаге. Две, три, семь страниц! Тал Тал довольно хмыкнул: про сыр и лепешку столько не напишешь.

***

«Когда я входила в ханьский дворец, Мне было пятнадцать лет — И молодое мое лицо Сияло, как маков цвет. И восхищался мной государь — Яшмовой красотой, Когда я прислуживала ему За ширмою золотой. Когда я сбрасывала в ночи Пену одежд своих, — Он обнимал меня, государь, Словно весенний вихрь.» Эти стихи У-цзы учить не задавал. Их вообще не было в сборнике, который они штудировали уже второй год. Тал Тал разыскал тонкую тетрадку под названием «Цветок граната» в книжной лавке, куда заглядывал, когда у него появлялись личные деньги. В этом смысле Баян его не баловал, поэтому поход за книгами каждый раз был маленьким праздником. Оказывается, «Бессмертный в поэзии» писал не только о луне, битвах и величии императора! «Когда я сбрасывала в ночи пену одежд своих…» Почему от этих слов так хорошо, и томительно, и странно? «Он обнимал меня, государь, словно весенний вихрь…» В прошлом году, в стойбище, Тал Тал во время игры случайно столкнулся с девочкой-ровесницей. От толчка оба упали, он оказался сверху. Подружка одним змеиным движением вывернулась из-под него, обозвала «женихом недоделанным» и убежала. А он… Он встал и пожал плечами. Ну да, теплая, упругая, живая. Но и конь под седлом тоже живой и теплый. Никакой разницы. Но почему сейчас этот случай вспоминается уже по-другому? Выросший в холостяцком доме Баяна, Тал Тал до сегодняшнего дня более или менее близко общался только с одной женщиной — старой нянькой. Конечно, он не раз видел, как на выпасе жеребцы покрывали кобыл, но подозревал, что у людей это должно происходить как-то не так. Иначе зачем молодоженам отдельная юрта, почему взрослые мужчины и женщины иногда уединяются за плотным пологом… И там, должно быть, она сбрасывает «пену одежд», а он… Вообще, как это: «обнимать, словно весенний вихрь»? Бегать вокруг нее, что ли? Тал Тал прыснул, представив себе такую картинку. Нет, Ли Бо определенно подразумевал что-то другое… Баян, который за прошедшие годы успел перебрать всех «племянниц» тетушки Лю, своего племянника в подробности отношений между мужчиной и женщиной посвящать не спешил. Сначала было рано, потом решил, что нечего отвлекать парня от учебы, вот придет пора жениться, тогда все и узнает. Хотя основное пришлось объяснить, когда по утрам у подростка начали появляться влажные пятна на штанах и то, что обычно вело себя смирно, вдруг встопорщивалось. «Ты взрослеешь, оно у всех мужчин так». — «А зачем это?» — «Ну, ты жеребцов видел? Как они это самое… Вот и нам затем же». Такой ответ не оставлял места для «пены одежд» и «весенних вихрей». Но если о них написал сам Ли Бо, значит, они тоже есть? О боги, как во всем этом разобраться?! Книжку со стихами Тал Тал прятал на самом дне сундука со своей одеждой — и это стало первой вещью, которую он скрыл от Баяна. Маджартай недаром подозревал Эль-Тэмура в далеко идущих планах на сыновей монгольской знати: занятия с ними проводились в одном из павильонов на территории дворца, причем иногда из окон можно было наблюдать, как вдалеке император в сопровождении многочисленной свиты прогуливается по саду. В качестве постоянного пропуска ученикам выдали медные жетоны с иероглифами, обозначающими их статус — точь-в-точь пайцзы, особенно если начистить медь до блеска. Путь в павильон проходил мимо пруда с золотыми карпами, изящных беседок в тени магнолий и платанов, по дорожкам, мощенным цветной плиткой. Вокруг цвели удивительные цветы, к которым слетали большие яркие бабочки. Впервые попав сюда, Тал Тал с Есенбугой забыли обо всем, увлекшись игрой рыб в прозрачной воде, и опоздали на урок. Теперь, идя уже давно знакомой дорогой, Тал Тал все равно замедлял шаг: императорский сад очаровывал любого, кто в нем оказывался. «Наверное, император и его семья — самые счастливые люди на земле, — думал юноша, — ведь они живут здесь все время. А весной уезжают в Шанду; говорят, там еще красивее!» В этом году торжественный отъезд двора в летнюю резиденцию уже состоялся, и сейчас императорский парк был пуст… если не считать того, что на поляне перед учебным павильоном толпились люди. Тал Тал с удивлением узнал соучеников. Они стояли тесным кольцом вокруг Танкиши, он им что-то показывал. Есенбуга тоже был там и так увлекся чем-то, что обернулся, лишь когда брат дернул его за рукав. — Уф, это ты! — он подвинулся, давая место Тал Талу, — а я подумал, учитель. Танкиши таки-и-ие рисуночки принес… Смотри! Старший сын Эль-Тэмура держал в руках несколько небольших листков плотной бумаги и тоном знатока комментировал: — Ну, с наложницами, когда их несколько, главное — разобраться кого куда… Увидев Тал Тала, он спрятал рисунки за спину и заявил: — Ты мне не подсказал, так иди на ослиную задницу смотреть! Талахай, стоявший рядом, захохотал. Кама, его братья Тинчу и Сюйсюй присоединились. Есенбуга покраснел и сжал кулаки: он не сомневался, что вспыхнет драка, и готовился поддержать брата. Тал Тал уже пригнулся, чтобы броситься на обидчика, но тут послышался чей-то голос: — Я запрещаю вам драться! В самом деле, не надо, пожалуйста… От удивления Тал Тал забыл про обиду. Между Камой и Тинчу обнаружился незнакомец. По виду ровесник, на ханьфу вышиты драконы, широкий желтый пояс, желтые отвороты рукавов… Принц?! В их компанию затесался сын императора?! — Конечно, ваше высочество, как скажете, — мягко ответил Кама. И подчеркнуто вежливо добавил: — Тал Тал, пожалуйста, не мешай нам. Будет лучше, если ты уйдешь. — Нет, пусть он тоже останется, — попросил принц. Властность в его облике странным образом сочеталась с нерешительностью, он то и дело оглядывался, точно боялся чего-то. — Это мои рисунки, мне решать, кому их показывать… — заворчал Танкиши, неохотно убирая руку из-за спины. — Так, что за сборище? Почему вы не на местах? — Этот уверенный и звучный голос был всем знаком. У входа в павильон стоял учитель. Предполагалось, он пойдет по дорожке, но У Чифан, похоже, вышел из-за угла здания и теперь строго смотрел на учеников. Танкиши судорожно пихнул бумажные листы за пазуху и сделал невинное лицо. Все поспешно принялись кланяться, к удивлению Тал Тала — даже принц. — Заходите, — бросил У-цзы и вошел первым. За ним потянулись Танкиши с Талахаем и остальные. Принц остался на месте. Тал Тал отстал, придержал за плечо Есенбугу и спросил шепотом, косясь на императорского сына: — Это еще кто такой?! — Принц Тогон-Тэмур. Кама говорит, он иногда сбегает от евнухов и приходит слушать У-цзы, — тихой скороговоркой ответил Есенбуга, тревожно поглядывая на вход в павильон, где один за другим скрывались ученики. — А Кама откуда это знает? — Он с принцем давно знаком. Говорит, его запрещено учить, вот он и бегает тайком… Пойдем, ну его! Смотри, уже все зашли. — Как это «запрещено»? Почему? — Не знаю! — Есенбуга уже бежал, Тал Талу ничего не оставалось, как присоединиться к нему. — У него спроси, если так интересно. В дверях Тал Тал обернулся, собираясь узнать, ушел ли принц. Но Тогон-Тэмур все еще стоял на поляне. Солнечным весенним днем, среди цветов и пышной зелени, в дорогой красивой одежде, он отчего-то выглядел одиноким и несчастным, словно нищий бродяга в осеннее ненастье. После окончания занятий У Чифан велел Тал Талу задержаться. — Мне понравилось твое сочинение. В нем виден самостоятельный и смелый ум. Уверен, тебе не составит труда блестяще сдать итоговый экзамен и поступить в императорскую академию. Там ты сможешь глубже изучить астрономию, чтобы попробовать заглянуть за стены юрты… — Учитель улыбнулся. Он так редко показывал какие-либо эмоции, что каждая его улыбка равнялась в глазах учеников самой лестной похвале. — После окончания академии тебе станут доступны все пути. Но выбирать путь государственной службы я бы тебе не советовал, — неожиданно добавил У-цзы. — Во всяком случае, не при нынешних правителях. — Но почему, учитель? — удивился Тал Тал, который все это время слушал, затаив дыхание, боясь пропустить хоть слово. — Как я уже сказал, ты слишком независимо мыслишь. Для чиновника, особенно высокопоставленного, это серьезный недостаток. Нередко смертельный. — У Чифан помрачнел. Глядя на его лицо, не верилось, что этот человек вообще способен улыбаться. Тал Тал почтительно молчал, ожидая, когда наставник вновь решит заговорить. — Кун-цзы учил, что благородный муж не подобен вещи. Государственная служба — вовсе не единственный достойный путь… — У Чифан словно размышлял вслух. — А что, ночная степь в самом деле настолько прекрасна? Тат Тал вдруг растерял все слова и лишь усиленно закивал. — Я, видишь ли, городской житель… Если и выбираюсь куда, то предпочитаю лес и горы. Но сейчас речь не обо мне. Тебе стоит обуздать свою степную вспыльчивость, Тал Тал. Одна драка с Танкиши уже произошла, сегодня едва не случилась новая. Дело не в том, что он сын канцлера и потому задевает всех, кто менее знатен, а в том, что ты позволил себе принять его злобу. Взял ее от него, как скверный подарок. Если станешь принимать подобные подношения от любого нахала, очень скоро окажешься погребен под ними. — Простите скудоумного, он смиренно просит о пояснении, учитель. — О, это древняя притча… Когда-то в Поднебесной жил мастер меча, который прославился мудростью и боевым искусством. Однажды к нему явился некий воин и в присутствии учеников принялся всячески оскорблять и поносить его, чтобы вызвать на поединок. Так он поступал уже со многими мастерами: от незаслуженной брани они теряли душевное равновесие, начинали делать ошибки и проигрывали бой. Мастер меча как ни в чем не бывало продолжал занятие, и воин, исчерпав запас ругательств, вынужден был уйти. Тогда самый любопытный ученик спросил у мастера, отчего тот молча терпел поношения и не ответил на вызов грубияна. «Если тебе хотят вручить подарок, но ты не принял его, кому он принадлежит?» — спросил мастер. Ученик ответил, что, конечно же, подарок принадлежит тому, кто его принес. «Так же и оскорбления, ненависть и зависть, — ответил мастер меча. — Пока ты не принял их, они остаются с тем, кто держит их в руках». Постарайся запомнить его слова. — Учитель, этот недостойный ученик от всего сердца благодарит за науку! Тал Тал в самом деле был горд и счастлив: У-цзы еще никогда не говорил с ним так долго и доверительно. Конечно, будет непросто сдержаться, когда Танкиши вновь решит задеть его, но ради учителя он сделает это. У Чифан подошел к распахнутому окну, где так часто стоял во время уроков. Долго смотрел в глубину сада, тишину которого нарушал лишь птичий щебет. — Скажи, чем вы все были так поглощены сегодня перед занятиями? Я спокойно приблизился и стоял рядом какое-то время, но никто из вас меня не заметил. — Танкиши принес какие-то рисунки с наложницами, учитель. Точнее ваш ученик сказать не может, Танкиши не дал посмотреть на них. — А, правила поведения на яшмовых дворах, — У-цзы вновь улыбнулся, на этот раз понимающе. — В вашем возрасте эта наука кажется особенно притягательной, не так ли? — Да, учитель… — Не красней, здесь нет ничего постыдного. Первая женщина и первая смерть — эти события обычно разделяют всю жизнь на «до» и «после». Тал Тал уже набрался решимости спросить о «весеннем вихре» из стихотворения Ли Бо, но тут в саду рядом с окном мелькнула знакомая фигура в желтом императорском кушаке, и это придало мыслям совсем другое направление. — Учитель, будет ли позволено смиренному ученику задать вопрос? — С первого дня нашего знакомства ты задаешь вопросы… Но я рад этому. Любознательный ученик — отрада для учителя. — Правда ли, что принцу Тогон-Тэмуру запрещают учиться? У Чифан нахмурился. — Этому вопросу я отнюдь не рад. Но отвечу, потому что плох тот учитель, который уклоняется от вопросов. Да, это правда. Но не спрашивай, почему его запрещено учить: правдивый ответ может стоить жизни не только мне, это было бы полбеды. Он опасен для тебя. Чем ближе к вершине, тем холоднее воздух и опаснее тропа — это верно не только по отношению к горам. — Теперь понятно, почему он выглядит таким несчастным… — Он им не выглядит, он в самом деле несчастен. Ему не повезло родиться в императорской семье, и это главная его беда. — А я-то думал, что в таком прекрасном месте, как дворец, все должны быть счастливы… — От разочарования Тал Тал забыл о правилах этикета, но учитель не одернул его, а лишь печально вздохнул: — Увы. Поэтому в будущем держись от него подальше.