Звезда, истекающая синей кровью

      Вот уже второй раз за ночь я лечу в храм, преисполненный благоговейного трепета. Только в этот раз со мной мать и супруга помимо Этериуса. Улара выглядела спокойной и о чем-то глубоко задумавшейся. Акора прижалась ко мне, я ее приобнял. Дождь к тому времени утих, туч стало меньше — знаю, что их сейчас разгоняют. Как же провести службу и чествовать солнце, если его застилают преграды? О каком триумфе света над тьмой говорить, если свет не сможет пробиться? Не знаю, как обходились предки во времена, когда технический прогресс не мог прогнать тучи, но сейчас мы можем сделать все правильно.       Теперь при подлете из окон экипажа видны стягивающиеся к площади вереницы. Члены благородных семей и их прислужники, входящие в кланы при каждом Доме, прибывали в экипажах, каждый в своих цветах. Бедняки из простых шли пешком, и даже слуги из дворца не могли пропустить службу, знаменующую собой начало нового года. Климат Валлувии был теплым, однако я знал, что на севере, в горах, лежит снег, а иногда, в особенно холодные годы, он выпадает даже в столице. Мало какой турианец любит мороз, так что подобное происшествие неизменно считали знаком недобрым.       Легкое прикосновение к руке вывело меня из омута мыслей. Повернул голову и увидел безмятежное лицо Акоры, чьи глаза, впрочем, едва заметно прищурились. Сказала же она совершенно не то, о чем сообщила взглядом, голосом умиротворенным и мягким:       — До чего же волнительно в первый раз принять участие в службе. Жду не дождусь ее начала.       — Валлувия и Палавен услышат твой голос, Акора. Все убедятся в том, что будущее турианцев пребывает в надежных руках нашего правителя, госпожи настоящего, — я слегка наклонил голову в сторону матери, — и госпожи будущего, — и в сторону своей мудрой супруги.       — Многие лета правителю настоящего, — улыбнулась Акора и негромко добавила: — Турианцам не о чем беспокоиться: их настоящее и будущее, — она снова прищурилась, акцентируя последнее слово, — равно безоблачны.       Акора заметила мое волнение и перевела внимание на себя. Заодно напомнила, что будущему императору следует брать пример с нынешнего и не сомневаться в себе. На самом же деле я чувствовал, что ее волнение едва ли присутствует, но лишь потому, что знал ее с детства: Акора отвлекала меня от тревог. Вопрос в том, заметила ли мать эти маневры. Ее печалить домыслами я не хотел.       Конечно, заметила. Глупо надеяться на иное.       — Отец любит тебя, Изариус, — произнесла Улара, чуть склонив голову набок. — Тебе не нужно искать его одобрения, сомневаясь из-за пересуд, что ты наслушался по коридорам от слуг. Давно уже никто не говорит о тебе ничего недостойного.       — Если кто и позволял себе подобное в дни нашего детства, то Кандий и Этериус давным-давно убрали их из дворца, — добавила Акора.       Кандий Тарис — начальник гвардии отца, приставленный к нему так же, как Этериус — ко мне. Он заведовал охраной личных покоев императорской четы, ему подчинялись слуги-гвардейцы отца и матери, стража храма (которая не допускалась в глубинные покои, открытые исключительно нашей семье и жрецам-хранителям), транспортная служба дворца и много кто еще. Мой телохранитель имел чуть меньший круг обязанностей, оберегая и обеспечивая через своих подчиненных все, что нужно наследной паре, исключая присмотр за храмом.       После посещения реликвии несколькими часами ранее отец и я вернулись во дворец вместе. Этериус лично вел экипаж, а вот Кандий следовал во главе приписанного эскорта.       Я вернул внимание к разговору и покачал головой:       — Не всех недоброжелателей можно убрать из дворца. Некоторых прежде следует убрать из Совета.       — Хэссы могут думать все что угодно, однако забыть свое место они не осмелятся, — отозвалась матушка, как мне послышалось, ворчливо. — Ты не малое дитя, Изариус. Что бы тебе ни мнилось во время заседаний Совета, когда ты присутствуешь вместе с отцом, напоминай себе чаще о том, что ты стоишь выше любого из них. Ты чутко чувствуешь настроение и зришь многих насквозь — это отзвуки твоего благословенного дара прозревать скрытое, данный нашим небесным отцом. Дар делает тебя чувствительным более, чем нужно — и тебе следует нарастить внутреннюю броню, потому что она понадобится тебе как ни что иное, когда ты встанешь на место отца. Ты обуздаешь Совет так же, как это сделал Тарисий. Не бойся никого. Ты опасаешься ведь кого-то конкретного?       Я избегал смотреть на нее, отведя взгляд к окну экипажа. Я знал, что мать желала мне только добра и стремилась помочь. Знал, что она права в каждом своем слове — и вместе с тем в моей голове звучали слухи, которые, словно нарочно, окружали меня, специально, чтоб я точно мимо них не прошел.       Что-то в этом году я тревожусь больше обычного. Прежде любая праздничная служба впечатляла меня — но сегодня можно сказать, что места себе найти я не мог. Едва ли не воротило с души, а в животе будто зрел холодный комок — сосредоточие страха. Однако я не понимал, чего конкретно боюсь.       Там, внизу, собрались почти все. Чем ближе к храму — тем выше статус Высокого Дома. В глаза бросились цвета — черный и белый. Третий Дом не был первым, но наряду с Первым и Вторым расположился у самого входа. Экипажи высадили знать, и я видел, как по ступеням поднимаются и входят внутрь члены благородных семей. Черный и белый — Артериусы привлекли мое внимание, будто в ответ на вопрос матери.       Отчасти она была права: Третий Дом я избегал больше всего. Ретис Артериус, его глава, славился жестким, даже жестоким нравом: известно, что он извел трех своих жен прежде, чем женился на нынешней. Якобы три первые совали носы куда не следует. От них осталось трое сыновей, смещенные в очереди наследования на последние места после того, как нынешняя супруга родила ему дочь Дею. Именно Дея унаследует Дом, если ее мать останется столь же мудрой, как и сейчас. Ее старшие братья жили в каком-то отдаленном поместье семьи практически взаперти — вроде бы это связывали с врачебным исследованием, потому как однажды отец обмолвился, будто бы Ретис опасается, что его сыновья могли унаследовать от него «безумие крови» — редкое психическое отклонение в виде вспышек чрезмерной бесконтрольной агрессии, передающейся по наследству. Если он прав, то из наследников у него остается лишь Дея, потому что ее братьев при подтвержденном диагнозе надлежит запереть в лечебнице до конца жизни: «безумие крови» не лечится. Или убить.       — Хэсс Артериус — глава Третьего Дома. Не меньше, но и не больше, — веско напомнила мать, догадавшись, на кого я смотрю. — Каким бы ни был его нрав, тебе он не посмеет навредить напрямую. Задеть словами, ввести в заблуждение, воспользоваться неопытностью — на это способен глава любого Высокого Дома. Слепо не верь никому за пределами нашего круга, особенно, когда дело касается власти. То есть, всегда. Не позволяй давить на себя: сомневаешься — сделай паузу. Тебе будут лгать больше, чем говорить правду — научись вытаскивать на свет эту правду. Совет всегда алчет выгод себе и будет перетягивать тебя аргументами — но не на свою сторону. Тебе придется напоминать им свое место и обязанности, которые несет каждый Дом перед обоими, а не одним, народами Палавена.       Я лишь кивнул, не возражая ни словом. Чувствовала ли мать, что я не гожусь быть наследником? Она и отец никогда не упрекали меня в малодушности, не требовали от меня слишком многого, не упоминали, что я не оправдываю их ожиданий. Почему же я был убежден, что не справлюсь с ношей, что однажды перейдет ко мне, я и сам сказать не могу. Вряд ли дело лишь в пересудах со стороны слуг или в высокомерных взглядах членов Совета — таких, как Артериус. Я лишь мальчишка без опыта управления, которого огромное государство попросту страшит. За отсутствием иных рациональных причин остается считать, что причиной моей неуверенности и вправду является дар, делающий меня столь уязвимым ко всем, кто тверже меня. Но выбора нет: или я обуздаю его — или Совет превратит меня в говорящую голову, во всем согласную с ним.       За Ретисом и его супругой стелились синие и циановые цвета: то шла хэссэ Сарриса Тирвиан со своими сыновьями Гилеасом и Килианом. Старший являлся первым наследником, а вот младший был признан бастардом Саррисы, то есть, отцы у них были разные. Супруг главы Дома погиб на охоте раньше, чем тот мог быть зачат в законном браке. Официально его отцом считался один из дальних родичей Саррисы — но слухи твердили, что это не так.       На самом пороге храма мелькнули черный и янтарный цвета — Дом Даэрис явился, разумеется, первым. Вот уж кому не откажешь в спокойном величии, так хэссу Офару Даэрис и его первенцу, наследнику Висару. Всего три десятка семей на весь Палавен носили аристократические гребни и при этом имели темную, почти черную кожу и столь же темного цвета пластины. Точно так же, как аристократы, слуги, то есть вторая раса, делились на «дневных» и «ночных» турианцев. Дом Требий состоял из «дневных солнечных» турианцев; такие Дома, как Артериус и Тирвиан — из «дневных лунных»; а такие, как Дом Даэрис — из «ночных лунных». Но если среди аристократов последних было меньше всего, то среди слуг — напротив, больше.       Размышления о разнообразии народов немного смогли меня отвлечь от тревог. К тому времени наш экипаж опустился на площадку перед ступенями храма. Спешившие на службу горожане немедленно освободили пространство, не мешая правящей семье войти первой. Даже Даэрисы смиренно ждали своей очереди, не смея переступить порог вперед нас. Почетный караул из смешанной гвардии отца и моей окружил нас во главе с моим телохранителем.       Внутри своды, колонны, пол, потолок — все вокруг встретило нас игрой синих и зеленых цветов. По случаю праздника голографическую подсветку слегка изменили, кроме того, расставили кадки с зимними гибридами, до того ароматно пахнущими, будто идешь по открытому саду. У дверей, ведущих в глубинные покои, сейчас закрытых, ждал отец — облаченный в торжественные одежды Верховный жрец, с покровительственным лицом взирающий на каждого. Я чувствовал внутри себя, что он рад видеть нас, и сдерживал мальчишеский порыв ускорить шаг, чтобы поскорее встать рядом. От неловкости избавил отец: он сам обнял меня, мать и Акору. А затем повел в боковую часть храма, где по древней винтовой лестнице мы поднялись наверх — на балкон, где все приготовили к службе.       Выйдя на просторный балкон, я поежился от зимнего ветра. Хорошо, что меховые накидки надежно защищают от холода, к тому же по углам стояли генераторы тепла, чтобы никто не замерз. Аппаратуру, призванную транслировать службу, уже подготовили и включили. Помимо семьи присутствовали Кандий и Этериус — они встали по бокам от дверей как почетные стражи, похожие внешне, словно братья (что отчасти правдой и было, ведь выросли они оба в Сокровенной долине). Мать расположилась по правую руку от отца, я и Акора — по левую. Глянув вниз, я увидел огромную толпу из самых разных турианцев, ожидавших начала. Знать, разумеется, расположилась внутри. Но все услышат великую песнь, даже те, кто собрался под крышей.       Следующие несколько минут на площади устанавливалась тишина. Замолкли разговоры, замирали присутствующие — даже ветер, казалось, утих. В такие моменты воистину вся столица, да что там, вся планета ждала, все взоры были устремлены на балкон и на огромные экраны, стоявшие внизу и во всех городах, транслирующие происходящее.       Над восточным краем земли, в стороне от мегаполиса, за краем гор, небо начало светлеть.       В этой тишине зазвучал голос. Твердый и уверенный, он набирал силу, распространяясь далеко за пределы балкона. С каждым шагом Верховного жреца от дверей к перилам балкона он креп, увеличивал мощь, которую лил, словно водопад, вниз и дальше, охватывая звуком не только площадь перед храмом, но летя вперед, чтобы через тысячи экранов излиться по всей планете. В нем звучали радость и гордость, восторг и удовольствие, триумф и победа. С каждым мгновением они гремели все громче по мере того, как из-за края гор поднималось светило.       Под одеждой меня пробрала дрожь: песнь-молитва добиралась до самых костей, заставляя едва ли не резонировать их. Сердце грозило выпрыгнуть из груди, если б было способно пробить грудные пластины. Глянув на мать и жену; на неизменно внимательные, в то же время преисполненные благоговением лица телохранителей, я знал, что то же самое одухотворенное выражение разделяют сейчас все, кто слышит отца. Каким бы громким голосом ни обладал самый лучший певец, императорский голос звучал намного громче, так, как не способно ничье другое горло — только Сыны и Дочери Требия, облаченные властью, золотые турианцы-правители могли петь вот так, за пределами физических возможностей, проявляя возможность божественную.       Что бы ни происходило в Империи, песнь-молитва всегда обещала защиту и лучшие перемены. Я знаю, что в нашем государстве много проблем: народ слуг притесняла элита, в отдаленных землях росли недовольства и вспыхивали мелкие бунты. Аристократы всегда ставили свои интересы выше других, и отцу приходилось их тормозить. Например, на последнем заседании он запретил Четвертому Дому выселить обитателей одного из жилых районов ради строительства там нового завода по производству сплавов. Это обеспечило бы другие Дома и увеличило бы их прибыль — но взамен сотни турианцев остались бы без крыши над головой. Отец запретил выселение и приказал найти другое место под завод. Если бы согласился, как он потом объяснил мне, бедняки получили бы еще один повод устроить забастовку или даже начать беспорядки. Отец старался защитить работяг, за что те любили его — чего не сказать о хэссах Совета.       Долгая ночь обещала, что Золотой Дом и впредь не забудет чаянья простых турианцев, и напоминала аристократам, что их поведение неизменно оценивается. Она убирала все страхи, наполняя светлой верой в хорошее.       Когда к песне-молитве присоединились нежные голоса матери и жены, я и сам уверовал в то, что начавшийся год действительно станет лучше, чем тот, что только что завершился. Солнце разгоняло мрак, поднимаясь в ореоле ярких лучей, в величии и славе победителя тьмы.       Когда служба закончилась, а песнь стихла, отец обернулся к нам. Он улыбался, широко разведя мандибулы, и по очереди обнимал.       — Верь в себя, сын, — услышал я его негромкий рокочущий голос над боковым гребнем. Мне так сильно захотелось сжать его в объятиях, что я не выдержал и стиснул так сильно, как мог. Он засмеялся и похлопал меня по спине. А затем удивленно что-то спросил на языке, которого я не понимал.       Отец отпустил меня, и я обернулся. В дверях стояла закутанная в лиловые одежды фигура, чья голова скрывалась в глубине капюшона.       — Хранитель? Что нужно здесь одному из хранителей? — пробормотал я, замечая ту же растерянность, что у отца, на лицах матери и жены.       В следующий миг взорвался весь мир, а я почувствовал, что меня обожгло жаром и падаю сквозь толщу морозного воздуха. Последовал ледяной удар, холод вонзился со всех сторон в тело — и после этого тьма накрыла меня, будто солнце так и не взошло, а тьма не рассеялась.

***

      Прежде, чем цепкая тьма отпустила меня, я запомнил вспышку синего света и морозный холод воды. Вскочил было с криком — на деле затрепыхался, хватая ртом воздух, силясь вдохнуть, но хрипя вместо вздоха. Легкие не раскрывались внутри, воздух не шел — в попытке борьбы то ли с собой, то ли со всем миром на меня набросилась паника. Буквально — она прижала меня к чему-то твердому, обрела зловещий невнятный голос. Рядом раздался назойливый писк, болезненно ввинчиваясь в голову через пластины. Я проигрывал битву за жизнь, едва ли сумев дать хоть малейший отпор. Шум вокруг меня превратился в бессвязную какафонию, словно торжествующую над беспомощным мной, не способным полноценно вздохнуть.       Тьма снова погребла под собой.

***

      Когда-нибудь я попытаюсь вспомнить тот черный день и приду к выводу, что он оказался похожим на смерть. Пробуждение и вовсе помстилось каким-то ненастоящим. Будто что-то непоправимо закончилось, и все дальнейшее — не то злой кошмар, приснившийся из-за очередных переживаний, не то предсмертные видения в бреду у порога.       В этот раз я не задыхался. Некое давление на лице и вокруг головы, а также край постороннего предмета, едва ли заметный, сообщил, что дышать мне помогает, видимо, маска. Шевельнувшись, я попробовал сесть — но чья-то рука уложила обратно. Я наконец смог разглядеть фигуру рядом, в которой узнал Этериуса. Он сидел, наклонившись надо мной, весь неестественно серый и тусклый.       — Хвала Требию, ты жив, — услышал я его дерганный голос. Не дожидаясь вопросов (как будто бы я смог задать их сейчас), он сказал сам: — Я тебе все расскажу, как только будешь в состоянии выслушать. Тебе нужно поскорее встать на ноги. Передам Акоре и другим, что ты очнулся. Лекари глаз с тебя не спускали и тем более не спустят теперь. Давай, Изариус, выбирайся, — я почувствовал на своем плече его руку, а в следующее мгновение он поднялся и вышел.       Вместо него ко мне тут же подскочили двое, в которых я узнал медиков из своего же эскорта. При виде знакомых лиц мне стало самую малость легче, хотя едва ли мог надеяться понять, что случилось. Не помню, что конкретно они делали со мной, о чем говорили — голова отказалась понимать связную речь. На этот раз меня сморил сон.

***

      В третий раз я проснулся без маски. Втянул носом воздух, не торопясь, с удовлетворением отметил, что дышу сам, спокойно и ровно. Стояла ночь, было тихо. В темноте мелькал маленький зеленый огонек — должно быть, лампочка какого-то прибора. Если я нахожусь в госпитале, то неудивительно, что меня наблюдают приборы. Я не знал, сколько прошло времени с того момента, как я оказался здесь, однако почувствовал, что тело затекло совершенно. Захотелось подняться и немного пройтись.       Стоило зашевелиться, как в углу послышался шорох, и зажглась неяркая лампа. Пока я щурился, пытаясь разобраться во всем, ко мне подскочила Акора. Поддерживая меня под спину, она помогла сесть, одновременно что-то нажав сбоку кровати, чтобы та приподняла верхнюю часть, на которую я смог опереться. Столь малое действие совершенно выпило все невеликие силы. Не раньше, чем устроился кое-как, я смог наконец-то разглядеть, какой изможденной и блеклой выглядела моя дорогая жена.       Открыв рот, я хотел было спросить у нее, что случилось — но из горла вырвался лишь сдавленный, сиплый звук. В испуге я закрыл рот, вытаращив глаза, и уставился на жену. Она ахнула и бросилась мне на шею, заливаясь слезами, без конца повторяя:       — Ты жив, жив, жив! Погоди, не торопись, — взяв себя в руки, она отстранилась и вытерла слезы. — Не говори ничего. Врачи сказали, что ты наглотался ледяной воды, когда упал в пруд. Чудо, что Этериус не разбился, прыгнув за тобой следом, и смог вытащить тебя с помощью айе’хэрра, — я припомнил, как мне померещилось что-то синее, вроде свечения, как я думал, во время беспамятства. Так вот что это…       Погодите, падение в пруд? Я задергался, силясь спросить, о каком падении она говорит — но снова не смог издать ничего больше сипения.       — Тише, тише, — Акора кое-как уместилась на краю кровати, прижимаясь ко мне. Беспрестанно гладила по лицу, будто не веря глазам. Ее близость успокаивала, но ее вид тревожил как никогда — и как же не вовремя я разлегся бесполезным балластом!       Тихо фыркнув, как мог я обнял ее, притягивая к себе. Слова снова стали ускользать у меня, хотя голову разрывало от многих вопросов. Рука почти не слушалась меня, когда поднял ее и начал вырисовывать в воздухе буквы имен родителей.       Акора сразу меня поняла и прижала к щекам мандибулы.       — Император и императрица тоже пострадали при падении. Я помню, как Этериус схватил и швырнул меня через дверь прочь с балкона. Падая, я успела заметить, как жреца-хранителя разорвало на части, как тебя и правителей смело с балкона. Кандий вытащил их, а Этериус спас тебя. Если бы не пруд прямо под храмом, то вы бы разбились. Духи всезнающие, что же случилось? — она снова всхлипнула. — Хранители почти никогда не выходят из храма. Что он сказал императору? Что вообще все это значит?       Я только и мог, что гладить ее по плечу, не в силах утешить. Объяснение приходило на ум лишь одно: хранитель специально поднялся из глубинных покоев. Он пришел объявить отцу — что? То, что Требий отрекается от своего Сына? Желает убить, назначив одного из хранителей исполнителем своей воли? Что еще можно подумать?       Акора сказала, что родители пострадали. Значит, они живы и, возможно, где-то недалеко от меня. Дар речи на время покинул меня — но я могу думать, а значит, молиться за них.       Повернув голову к окну, я увидел круглый диск младшей из лун. Нанус, госпожа милосердия, врачевательница ран, избавительница от увечий. Прошу тебя, призри моих близких, защити их от смерти. Огради от гнева отца нашего, солнца. Не ведаю, чем прогневали мы его, но надеюсь на возможность скорей все исправить.

***

      Чем дольше я отлеживался в госпитале, тем лучше постепенно осознавал происходящее. Лишенный новостей из внешнего мира, я не представлял, что там творилось. За всю историю тринадцати Империй ни разу ни один правитель не был отвергнут. Случалось всякое: погибали в бою, на охоте, у Монолита — но никогда Требий не приказывал своим хранителям поступить так. За что столь жестокое наказание? Неужели за бунты и беспорядки, что вспыхивают то в одном краю, то в другом? За мягкость к Совету, который в иные времена могли разом сместить? Или (тут я вздрогнул, разом припомнив наветы) это расплата за дурные знамения? Неведение сводило с ума, заставляя верить в правдивость самых черных страхов.       Акора почти не отходила от меня ни на шаг, время от времени навещая Улару. Матери «повезло» лишь ушибиться о воду близ берега, так что из пруда ее спасли первой. К императору не пускали даже ее — впрочем, Кандий, неотступно дежуривший при отце, передавал оптимистичные прогнозы врачей. Как и я, правитель едва не утонул, вдобавок, от взрыва пострадала правая половина тела, хотя большую часть удара на себя принял экзоскелет. Ему провели несколько операций, и теперь, по словам Кандия, отец восстанавливался. Ко мне начал постепенно возвращаться голос, и вскоре я тихо, но уверенно заговорил. Пока мы пребывали в госпитале, гвардия отца забрала на изучение ошметки хранителя, надеясь, хотя и без всякой надежды, найти хотя бы намек на причину. Спрашивать оставшихся жрецов было бессмысленно, потому что никто, кроме Тарисия, не понимал их язык.       От Совета пришли пожелания скорейшего выздоровления нашей семье. Сейчас, пока отец не у дел, всем заправляют главы Высоких Домов. Их некому приструнить, но и они вряд ли посмеют наворотить того, что не одобрит Тарисий, когда вернется к делам. Все-таки пределы дозволенного известны каждому. Мне хотелось верить, что все снова станет, как прежде.       Из головы не выходили последние минуты на балконе после окончания службы. Жрецы-хранители были неприкосновенны для всех. Храм был их домом. Ни одному гвардейцу не пришло бы в голову задержать их. Жрецы служили проводниками воли Требия, находясь настолько далеко от простой смертной жизни, что их не понимал никто, кроме текущего императора. Считалось, что за безупречную службу, за полное самоотречение Требий наделил жрецов-хранителей бессмертием. И ведь правда: их число всегда было неизменно, они не брали учеников и не хоронили старых членов своего тайного ордена. Их не видели наверху, с ними никто не делил пищу, не ведал имен. В народе верили, что им тысячи лет. Они почти никогда не давали советов, оставаясь безмолвными даже в присутствии императора. У них был один господин, и имя тому господину было лишь Требий.       По всему получается, что воистину того хранителя прислал наш божественный прародитель. И если тот пришел нас убить, то случиться сие могло лишь по воле его.       В одну ночь, примерно через три по три дня, нас с Акорой разбудил стук в дверь. Когда зажегся свет, на пороге мы увидели Кандия, за которым шел десяток его гвардейцев — начальников различных дворцовых служб. При виде толпы со своего поста у двери поднялся Этериус, который после того, как Акора перебралась ко мне в палату на постоянной основе, не отходил от нас ни на шаг, а когда жена навещала Улару, отсылал с ней одного из своих стражей.       — Кандий? Ночь на дворе, что случилось? — щурясь от света вспыхнувшей лампы, спросил я, удерживая жену от падения с края постели и одновременно садясь.       — Мой принц, — начальник императорской гвардии опустился на колени, и его подчиненные сделали то же.       Я уставился на них в тяжелом предчувствии. Воздуха снова перестало хватать, и я схватился за руку Акоры, борясь с темнотой.       — Мой принц, принцесса. Случилось немыслимое: наш возлюбленный император Тарисий скончался. Час назад аппаратура зафиксировала остановку сердца. Реанимационные меры результата не дали. Империя потеряла правителя.       Если бы я мог, то закричал бы так, что содрогнулись бы горы. Если бы мог, то повернул время вспять. Но все, что я смог, это выползти из-под одеяла, путаясь в нем, шатаясь, дойти до гвардейцев и рухнуть на колени перед Кандием, когда ноги перестали держать.       — Куда вы смотрели? — просипел я, снова потеряв голос. — Куда ты смотрел! — теперь больше походило на шепот — хоть так что-то было можно из себя выдавить.       — Мой принц, — попытался было что-то сказать Кандий, но я перебил, шипя, как ратанская змея, смотря на Этериуса, который переместился поближе ко мне:       — Всех под арест! Всю гвардию императора взять под арест и допросить, покуда не станет известна каждая секунда с момента взрыва и по сейчас!       — Я приведу госпожу Улару, — Акора вскочила, опомнилась от ужаса и поспешила к двери. Я кивнул, и она скрылась с одним из стражей Этериуса, который ждал распоряжений снаружи.       Палата быстро заполнилась новыми лицами. Кандий и его турианцы все это время не двигались с места. Они безропотно дали себя увести подчиненным Этериуса, который за время ожидания успел забрать у арестованных личное оружие — двухлезвийные изогнутые кинжалы из зеленых гибридных кристаллов, такие выдавали каждому гвардейцу в конце обучения. Иного оружия они не носили.       Оставшись вдвоем, я принял руку помощи, когда Этериус помог встать. С содроганием взглянул на горку зеленых клинков на полу возле постели. Не успел открыть рот, чтобы сказать, каким невероятным бредом кажется эта ночь — как в дверном проеме возникла мать, которую поддерживала Акора. Увидев меня, Улара кинулась ко мне, и я едва успел ее подхватить и усадить на постель.       — Я только что узнала. Это неправда! Это не может быть правдой! — воскликнула она, хватаясь за мои плечи. — Тарисий шел на поправку, он даже начал ходить! Собирался утром навестить вас… — она сорвалась на рыдания. — Это неправда!       Но я чувствовал, что отца нет. Не мог осознать, не мог принять, но чувствовал. Знал…       Империя потеряла правителя. Но я потерял куда больше.