Звезда, истекающая синей кровью

      Над Империей почти зашло солнце. Полнеба горело расплавленным золотом, растекшимся во все стороны от ослепительного диска. Требий — наше светило, дарующее жизнь, наше божество, наш прародитель — готовился уйти на покой перед наступлением самой длинной ночи в году, чтобы с новым рассветом вернуться во всем своем величии победителя тьмы.       С наступлением сумерек небо затянули тучи. Темнота за стеклом увлажнилась холодным зимним дождем, превращая в зеркало панорамное окно, перед которым стоял я. Оно отразило лицо, которое знаю до мельчащих деталей, сейчас смотревшее на меня отчего-то удивленно и даже испуганно. Или же показалось? Наверное. Всего лишь отражение, за которым видно, как небоскребы столицы в сумрачной мгле зажигались один за другими теплыми огнями окон. Несмотря на усилившийся дождь, возникло ощущение уюта.       Я потер трехпалыми ладонями щеки под подвижными мандибулами. На рассвете начнется праздник, в котором примут участие вся Валлувия и гости из других городов. Правящая семья должна присутствовать в полном составе. Моему отцу отведена главная роль в грядущем мероприятии, а мы — мать, я и моя молодая жена — всегда и во всем рядом с ним.       Я напомнил себе о том, что порядок таков тысячи лет. Одна империя сменяла другую, взамен угасшей династии возносилась новая — но всегда турианцами правит Сын Требия. Линия отмеченных солнцем избранников бога с белыми пластинами и золотой кожей, поставленных править над другими расами нашей планеты. Только в правящей династии все члены семьи — золотые, один за другим. Другие «золотые» по виду обычные серые турианцы, а золотые кожей среди них рождаются редко — такие становятся супругами новым правителям и наследникам. Те же, кто не несет в крови «божественный ген», образуют тридцать Высоких Домов, что правят от лица императора. Каждый Дом занят одним делом, за которое отвечает: образование, медицина, оборона, разведка, транспорт, СМИ, аграрный сектор, электроника и другие.       Пока одни управляют, распределяют и умножают ресурсы, иные делают всю основную работу — этим занимается второй народ Палавена, называемый «слугами». Требий не отметил Вторых своей благодатью так же, как Первых (моих сородичей), но проявил свою милость, отдав их под нашу опеку. Не всегда Вторые понимали опеку как милость и благо: несколько прежних империй развалились, не сумев правильно объяснить Вторым порядок вещей. Кто-то из них называл свой вассалитет рабством, хотя времена, когда Вторые являлись имуществом Первых, прошли еще до наступления Пятой империи.       Империя, что стояла сейчас, считалась Тринадцатой.       Иногда мне снилось в кошмарах, что она станет последней. Закончится ли на мне, ее наследнике, или сгинет при ком-то из моих потомков — не знаю. И не желал бы узнать.       Может быть, собственное лицо в отражении стекла лишь показалось мне испуганным. Может быть, меня терзают недостойные домыслы, а не дурное предчувствие. Может быть, в самую длинную ночь года всего лишь как никогда хочется, чтобы поскорее вернулся солнечный свет.

***

      Двери за спиной открылись, послышались едва слышные шаги. Я хорошо знал обладателя тихой походки.       — Этериус, — не оборачиваясь, позвал я. — Пора отправляться?       Он подошел ближе, и в отражении позади моего возникла высокая фигура «слуги» — мощного турианца с «неблагородными» гребнями в белой форме с почти белыми пластинами и серо-голубой кожей, обозначавшей, что ее владелец отмечен айе’хэрра — духовной силой, предназначенной для защиты. Этериус Изар был моим личным телохранителем и начальником моей гвардии. С раннего детства каждый гвардеец рос и воспитывался в Сокровенной долине — уникальном месте нашей планеты, где готовили слуг и защитников членов императорской семьи. Абсолютная преданность, готовность любой ценой исполнить приказ, при этом острый ум, не замутненный слепым повиновением — такие, как Этериус, во многом делили ответственность и бремя, что несли мы. Воспитанники полностью посвящали свою жизнь служению назначенному владыке, не имея родового имени, вместо того приобретая иное — по имени господина, короткое, чтобы подчеркнуть подчинение. Нас познакомили в детстве, когда мне исполнилось десять. Мой защитник старше меня вдвое, и поначалу я думал, что ко мне приставили няньку. Однако со временем мы стали друзьями — настолько, насколько позволяло наше неравенство. Во всяком случае, я знаю, что Этериусу могу доверять безоговорочно.       — Да, принц. Император отправился в храм, и пора присоединиться к нему.       — Значит, идем, — я развернулся и, взглянув на стража, покинул покои.

***

      Идя опустевшими коридорами личного крыла императорского дворца, я кутался в длинный меховой плащ и не мог отделаться от мерзкого привкуса во рту. Тревога никуда не исчезла. По ночному времени пустые коридоры казались мне вымершими и промерзлыми, хотя по зимнему сезону дворец отапливался как подобает. Дело было вовсе не в контрасте с дневной суетой, когда сотни слуг снуют во всех направлениях, занятые своими делами. Темнота никогда меня не страшила. Но сейчас приглушенное освещение мнилось зловещим, озноб пробирал под одеждой, а в шелесте дождя за окном чудился шепот.       — Тебя что-то беспокоит? — спросил Этериус. Еще бы он не заметил. Наедине мы общались без протокола.       — Волнуюсь, наверное. Отец впервые требует моего присутствия в храме в Долгую ночь, — я не мог сформулировать лучше, в чем было дело.       — Он готовит тебя к будущей роли. Кто еще объяснит необходимые ритуалы, как не верховный жрец Требия?       — Твоя правда. Я бы не хотел его подвести.       — С чего ты взял, что подведешь?       — С детства наслушался от придворных.       Это правда. Несмотря на то, что я родился наследником Требия, во дворце за спиной обо мне позволяли шептать. В лицо, разумеется, не осмеливаются — за подобное оскорбление спуску не будет. Чаще всего осуждение скрывали под притворным сочувствием моей матери и жалостью ко мне. А то и боязливо вопрошали, уж не заслужил ли народ немилость нашего божества, раз я родился… таким.       Дело в том, что роды матери выдались трудными. У турианок бывает, пусть очень редко, что дитя в утробе располагается ногами вперед. Чаще всего дитя разворачивается и появляется на свет правильно. Иногда требуется помощь хирургов, которые прибегают к врачебному рассечению. В моем случае я так и появился на свет — но обстоятельства немедленно породили первую волну слухов, потому что многие усмотрели в том дурное предзнаменование. Здоровье матери-императрицы было подорвано, что потребовало длительного лечения. Она оправилась, но по какой-то причине больше зачать не могла. Долгое время это скрывали, но когда народ все же узнал, домыслов о немилости Требия стало лишь больше.       Этериус остановился. Я ощутил на плече его тяжелую руку.       — Ты — будущий император, Изариус. Что бы кто ни твердил, ты — Сын Требия, как и Тарисий.       — Я опасаюсь, что беспокойные голоса зазвучат еще громче, раз Требий позволяет им сеять сомнения.       — Тревожит ли солнце, что думает о нем раканский паук? Будь так, жизнь на нашей планете давно бы остыла.       — И за это меня тоже считают неправильным, — вздохнул я. — Отец не позволил бы себе стать настолько чувствительным.       Пользуясь тем, что нас некому слушать, мы вышли на одну из круглых летных площадок. Ее закрывала крыша, так что мы не промокли. При нашем появлении слуга (один из гвардейцев, конечно же) открыл дверь бесколесного экипажа, низко зависшего над площадкой. Этериус едва заметно кивнул, и я занял пассажирское место на удобном диване. Мой телохранитель сел на место водителя, ввел несколько команд на приборной панели, и крытая кабина обтекаемой формы поднялась в воздух. Как и все, что имело отношение к императорскому дому, она носила белые и золотистые цвета. С нижних площадок, расположенных под нашей, взлетели экипажи поменьше — гвардейский эскорт. Два впереди, четыре позади — охрана, связисты, врачи. Таковы правила и традиции. Почетный эскорт занял одну из специальных воздушных трасс, закрытых для полетов гражданских. Дождь продолжал барабанить по стеклам, тучи плотно закрыли небо, будто угрожая тем, что утро никогда не наступит.

***

      До храма летели несколько часов, поскольку построили его далеко за пределами нынешней столицы. Начинаясь внизу как строение из камня и золота, он вздымался ввысь, не то выпуская из объятий своих шпилей вершину зеркальной скалы, не то обнимая ее плавными линиями, вознесясь вокруг природного монумента. Светлый храм, отделанный золотыми панелями, так же имел не просто много окон, а целые секции крыш и стен, состоящие из стекла и ажурной отделки. Там, внутри, множество залов и галерей утопали в солнечном свете, что сотни зеркал ловили и направляли с утра до вечера. Без солнца храм погружался во мрак — и лишь избранные знали, что за свет сияет в его самых глубоких покоях.       Экипаж приземлился перед главным входом. Величественная арка с распахнутыми створками ворот манила войти, и я снял с плеч меховой плащ, передал вставшему рядом Этериусу. Ветер тут же пробрал меня под тканью одежды. Там, куда я иду, холод помехой не будет.       — Полагаю, что я вернусь вместе с отцом, — предположил я, не сводя взгляда с арки.       — Значит, поищу себе теплое место в пристройке, — страж кивнул на ряд невысоких строений, стоящих отдельно от храма за прямоугольником пруда. В само сакральное сооружение входить «слугам» не дозволялось.       Я снова кивнул и переступил заветный порог. Вытянутый зал уходил вглубь, неровная геометрия стен заставляла сомневаться, где среди зеркал кончаются стены. Огромное пространство было способно вместить в себя около тысячи посетителей, однако снаружи имелся специальный балкон, с которого верховный жрец обращается к народу в дни больших праздников. Завтра у подножия храма соберутся тысячи турианцев — и все с того балкона услышат отца…       Размышляя об этом, я невольно смотрел по сторонам. Внутри храм не только был облицован золотом, но имел немало зеркал и стеклянных колонн, внутри которых светились и двигались цветные изображения, похожие на голографию. В один момент по колоннам змеились и ненадолго замирали письмена древних легенд, чтобы затем их украсили копии древних фресок, на вид почти не отличимые от настоящих. Фрески привлекали внимание ровно на столько, на сколько хватало их рассмотреть, чтобы после смениться портретами прежних владык — моей династии и прежних. Величественное и футуристичное пространство гостям столицы казалось скорее музеем истории, нежели священным местом — до тех пор, пока гости не становились свидетелями службы, что в особенные дни вел лично сам верховный жрец.       Я достиг великолепных золотых ворот в противоположном конце колонного зала, когда заметил, что они были приоткрыты. В этот момент пространство потемнело и озарилось мириадами звезд в черноте, окутавшей все: от пола до потолка, каждую колонну. И тогда же я услышал гулкий, звучный двухтональный, как у всех турианцев, голос, от которого пробрало вибрацией все мое тело:       — Входи, Изариус. Я тебя ждал.       На пороге ворот стоял мой отец. Император Тарисий, верховный жрец Требия. Простая белая туника и короткие штаны, наверное, казались излишне простой одеждой на мне, однако такое же облачение вряд ли что-то могло бы затмить в его облике. Среди всех турианцев не было никого совершеннее, мудрее и справедливее Тарисия Требия — и я восхищался отцом, почитал и надеялся однажды достичь хотя бы сотой доли его величия, не меньше, чем любой другой принц до меня.       — Мой повелитель, — замерев на расстоянии трех шагов до него, я приложил к сердцу сжатую в кулак ладонь, склоняя голову. Я робел перед ним, что не мог скрыть даже наедине в редких встречах.       — Идем, ночь хоть и длинная, но вечной не будет, — мандибулы отца шевельнулись в улыбке. Я не осмеливался делиться с ним своими сомнениями, считая, что отец так же, как Этериус, велит мне от них отмахнуться. Только, в отличие от совета друга, приказ повелителя исполнить мне будет непросто.       Мы пересекли великолепную ротонду, чья стеклянная крыша пропускала бледный свет двух лун. Редкое явление, когда обе они находятся почти в двойной полной фазе. Да еще в Долгую ночь. Почему-то от этой мысли захотелось поежиться снова.       — Ранее я не призывал тебя в храм перед службой, — голос отца раскатывался по залу, хотя его владелец говорил тихо. — Тебе исполнилось двадцать, а значит, пора тебе знать об обязанностях правителя, которые в назначенный срок исполнять станешь ты.       Он остановился у полукруглой стены, приложил к ней ладонь, и створки ее, став видимыми, разошлись в стороны, уходя в стены и пол. Вниз шли ничем не освещенные ступени.       — Когда тебе исполнилось двадцать, ты тоже?.. — я таращился в темноту, силясь в ней что-то увидеть.       — Да, я тоже спустился вместе с отцом к Монолиту, — кивнул он и первым пошел по ступеням. — Здесь света нет, но ты должен помнить, что Требий сияет с любой стороны Палавена. Тьма никогда для его не помеха. Запомни расстояние между ступенями и смело иди.       Маленькая символическая деталь, которая среди многих добавляет глубину нашим знаниям — это абсолютное доверие к нашему прародителю. Не верованиям — их оставим простому народу. Дети Требия знают, что его благословение — вовсе не сказки. Понять бы еще, можем ли мы лишиться его?..       На последних ступенях я таки промахнулся ногой и чуть было не полетел вперед носом. Вот до чего доводят сомнения. Почти в конце лестницы успел упереться руками в стены узкого хода, что привел нас сюда. К счастью, отец успел отойти. Тихо шикнув на меня, он покачал головой и повернулся к источнику неяркого бледно-голубого света.       — Монолит, — проморгавшись после абсолютного мрака, я застыл у края огромного подземного зала, середину которого заняло высокое сооружение.       Тонкий вертикальный шпиль, опиравшийся на три опоры, похожие на когти, со всех сторон обнимали узкие полосы — пластины, сделанные из чего-то похожего на металлический сплав. Полосы вполовину сгибались и сходились у верхушки шпиля, напоминая лепестки закрытого бутона, хотя ничего похожего на органику в нем не было. По краям «лепестков» горели крохотные синие огоньки, будто перемигиваясь между собой. В зале стояла тишина, но мне мнилось, будто бы где-то за границей слуха мои пластины едва-едва резонируют с источником звука, а в голове чудился гул.       Или же это было тихое пение, исходившее от четырех высоких фигур, закутанных по обычаю в длинные балахоны с ритуальными символами. Их головы закрывали глубокие капюшоны, но я и без того знал, что жрецы-хранители всегда стоят здесь, у Монолита. Никто никогда не видел их за пределами подземелья, а комнаты отдыха находились дальше, в соседних покоях. Они и не двигались-то почти, из-за чего казались статуями. Говорили, что обходиться лишь самым малым и стоять часы неподвижно помогает их святость.       — Идем, Изариус, но не подходи к хранителям и тем более не приближайся к Монолиту, — негромко напутствовал меня отец.       — Я помню, что жрецов запрещено беспокоить, а касаться Монолита значит верную гибель, — долго рассматривать четверых гигантов не стоило. Я поймал себя на том, что хочу поскорее отвести от них взгляд, ощущая себя слишком ничтожным. Они и ростом-то превышали нас с отцом на целую голову.       Несмотря на предостережение, внутри я был не согласен. Почему при всей опасности Монолит не оградили защитным барьером? Вроде бы это объясняли тем, что хранителям необходим к нему открытый доступ — но разве для них самих он не опасен? Да, это священная реликвия, которая служит как проводником воли Требия, так и причиной, по которой оборвались три прежние императорские династии. А все потому, что кто-то пренебрег правилом и касался Монолита. Хроники рассказывают, что их смерть была невыносимо мучительной.       — Солнце способно как согреть, так и испепелить, — промолвил отец, словно услышав мои мысли. Он остановился на достаточном расстоянии от Монолита и хранителей, словно заключившим реликвию в квадрат, в котором сами стояли по углам. — Даже мы, его дети, не выживем под всесжигающей силой. Мощь Требия безгранична для смертных, и нам не дано ее укротить. Зато нам даровано право приходить сюда и просить совета у нашего прародителя, ответы на которые мы обретаем в видениях, ниспосылаемых свыше. А прежде — каждый правитель спускается к Монолиту, чтобы обрести свою песнь. Однажды и ты явишься сюда за этим, мой сын.       Я кивнул, не прерывая его. Дитя Требия не может править до тех пор, пока у подножья Монолита впервые не зазвучит его песнь. Ее нельзя выучить, но можно лишь обрести. Язык этой песни понятен только нам и жрецам-хранителям, он сакрален и маловыразим. Значение его слов понимаешь сердцем, внутри себя — поэтому обучить ему невозможно.       — Именно она, эта молитва, напоминает о прямой связи между нами и нашей звездой, нашим солнцем, — продолжал отец. — Именно она распространяет благодать и благословение, что мы передаем от Требия всему Палавену. Вот почему песнь императора, она же молитва верховного жреца, имеет настолько большое значение.       Я огляделся по сторонам, скользя взглядом по стенам. В бледном сиянии едва виделись тысячи тонких строк, высеченных на их неровных поверхностях. Ни письменность, ни порядок слов не были мне понятны сейчас — но обретут смысл, когда придет время.       — Наши супруги не ведают священного языка, но помогают донести нашу молитву до всех. Я хочу, чтобы утром к голосу твоей матери присоединила свой голос Акора. Ей тоже надлежит учиться новым обязанностям.       — Будет так, как ты скажешь, повелитель. Акора ждет службы в большом нетерпении, — это правда. Во всем, что касалось будущих забот, моя жена проявляла усердие, которое во мне смущали тревоги, о которых я не решался упоминать при отце.       Эти непонятные терзания порядком порой меня злили. Я не понимал их причины, значения, последствий. Нутром чувствовал, что ни во что хорошее они не выльются, если позволю им вырасти в страх. Поведать о них я мог только Этериусу, но, к сожалению, тот ничем не мог с этим помочь.       Желая выкинуть из головы недостойные мысли, я поднял голову. Выше, почти под самым потолком, в стенах были прорезаны небольшие ниши, откуда на присутствующих в зале смотрели пустыми глазницами правители прежних времен.       Я перевел взгляд на отца. В полумраке белые пластины его лица выделялись особенно четко. Мне вдруг ярко представилось пламя, пожирающее его фигуру, после которой останется лишь почерневшая маска экзоскелета, соединенная с боковыми и головными гребнями, что займет свое место в одной из пустых ниш. Наши предки возвращались в огонь, символизирующий солнечный жар — однако их часть навсегда упокаивалась здесь, рядом с реликвией. Считалось, что таким образом их дух возвращается к Требию и одновременно присматривает за живыми потомками.       — Что бы в твоей жизни ни случилось, никогда не подходи к Монолиту чрезмерно близко, — повторил отец. — Наша династия не должна прерваться из-за неосмотрительности, отчаяния или по какой угодно причине.       Я уставился на него, пытаясь понять, для чего он предупреждает меня уже во второй раз. Почему он вообще думает о таком? Легенды и хроники ясно и очень красочно рассказывали, как нарушителей запрета терзали немыслимые пытки, как заживо они сгорали в ярости Требия и в конце концов погибали. Это объясняет, почему наследники спускаются сюда впервые не раньше достижения двадцати лет: никто не хочет потерять будущее из-за неуемного детского любопытства.       — Я знаю, отец. Не волнуйся: я хорошо запомнил и своему потомку объясню, когда придет время.       — Хорошо, — он прошелся по залу и позвал меня. — До рассвета есть пара часов. Используем их для отдыха.       На этом наше посещение было закончено. Как я и предполагал, во дворец отец и я вернулись вместе в одном экипаже под присмотром Этериуса.

***

      Попрощавшись с отцом и стражем, я переступил порог личных покоев и услышал негромкий смех. Оказалось, что за время отсутствия меня посетили гости. Повернув в сторону одной из гостиных, я мысленно обрадовался. Так и есть: в просторной зале на удобных ложах с высокими спинками разместились две главные женщины моей жизни. Одна, постарше, была моей дорогой матерью, императрицей Уларой. Вторая, ровесница мне, была Акорой, моей чудесной супругой. Со дня нашей свадьбы прошло едва ли три месяца, хотя Акора и я знакомы с детства. Я рад, что Акора стала Уларе желанной дочерью.       Обе царственно полулежали перед низким столом, уставленным закусками, кувшинчиками и широким блюдом, наполненным разноцветными кристаллами. При моем появлении дамы встрепенулись, обращая взоры на меня, от чего узоры золотых нитей на их платьях заиграли переливами под лучами светильников.       — Матушка, — я подошел к старшей из женщин, взял ее руки в свои и, преклонив колено, коснулся их тыльной стороны лбом. После развернулся к жене и присел на край ее ложа, потянулся к ней и прижал к сердцу, тронув лбом ее лоб. — Акора. А что это вам не спится? — полюбопытствовал я, кивая на стол.       — Долгая ночь — самое подходящее время для гаданий, — ответила супруга, потершись носом о мою шею. — А чтобы не заснуть в процессе, матушка учит меня приготовлению бодрящей урги.       — Урга, значит, — я принюхался к ней. — И что же вы сегодня в нее добавите? Расскажете мне?       — Если останешься с нами, — тепло глянула на меня мать, чуть склонив голову набок, и потянулась к кувшинчикам на столе.       Традиция пить ургу восходит ко временам, если не ошибаюсь, Третьей Империи. То есть, турианцы ее любят тысячи лет. Жадные до воды кусты урги растут по берегам рек, впитывая жидкость мощными корнями. Стебли и ветви слабоядовиты, но в целом безвредны. Листья хороши в заваривании в виде отваров (капелька добирающегося до них яда усиливает согревающий эффект), цветы обыкновенно используют в сервировке закусок, а ягоды собирают и обжаривают до тех пор, пока не останется мягкая косточка, хрупкая и больше похожая на зерно. Ягоды используют для приготовления другого популярного напитка — урганы, и вкус его совершенно другой, как и свойства.       — Я весь внимание, матушка, — я подобрался, садясь поудобнее, благо места на длинном ложе хватало, чтобы с комфортом могли устроиться сразу двое.       Она поставила перед собой пузатый кувшинчик с прозрачными стенками, в котором бурлила вода. На дне лежал огненный камень, который поддерживал температуру. Отодвинув пару закусок, мать взяла в руки мешочек, из которого извлекла немного сильно закрученных листьев. Бросила их в кувшин — хрупкие спирали закружились, опускаясь на дно, оставляя после себя золотистую дымку.       — Как все мы знаем, это основа, — сказала Улара и перемешала листья тонкой стеклянной палочкой, отчего дымка вспыхнула ярче. — Теперь подай мне три золотистых зерна, Акора, — плавно указала на нужное блюдо.       Та мягко шевельнула мандибулами, грациозно потянулась вперед, придерживая широкий полупрозрачный рукав платья, и поднесла к себе блюдо. Там как раз лежали три зерна, в которых я узнал редкий сорт урги. Прежде, чем передать их императрице, Акора слегка дунула на них и тихонько мурлыкнула. Над зернами взвился тончайший дымок.       — Первое зерно означает Трессия, основателя Первой Империи, предсказанного в те времена, когда у турианцев не было единого правителя, — негромко сказала она. — Второе и третье — две луны Палавена и младших богов: Менаэ, воплощение войны, и Нанус, олицетворение милосердия. Прекращение жизни и ее сохранение. Между ними — Сын звезды, что дарует всем жизнь.       — Жизнь и смерть переплетаются в одно целое под золотыми лучами звезды, — продолжила Улара, помещая зерна одно за другим в кипящий кувшин.       Первое вспыхнуло золотистым светом прежде, чем раствориться, будто песок. Второе мелькнуло серебром, а третье замерцало белым и смешалось с остальными частицами. Когда все было готово, напиток поменял цвет и напомнил бездонную пропасть звездных просторов, виденных мной в храме.       — Давайте отведаем, — предложила мать, сочтя напиток удачным. — А затем спросим у духов, какие Дома покажут себя во всей красе в грядущем году.       — Хочешь знать, кто из них доставит больше хлопот? — я бережно принял крошечную чашу с широкими краями. Из таких пить удобно: язык сворачивается лодочкой и зачерпывает жидкость, которую приятно потом покатать во рту прежде, чем проглотить. Ургу и ургану нечасто смешивают между собой, и нужен подлинный талант приготовить их вместе.       — Они всегда доставляют хлопоты, — прищурилась мать, аккуратно сделав глоток. — Некоторые чрезмерно наглы, другие побаиваются первых, но следят за другими — и абсолютно каждый Дом ждет малейший шанс для своего возвышения. Никогда не доверяй до конца ни одному хэссу, Изариус. Сожрут — не заметишь.       — А в старые времена могли и буквально сожрать, — вздохнул я, подвигая поближе блюдо с кристаллами. Их было тридцать, каждый имел два цвета, точно соответствовавшие цветам каждого Дома. Закрыв глаза, я перемешал все, стараясь не рассыпать по всему столу, интуитивно выбирая три из них, что сами сунутся в руки.       — Как я и думала, — донеслось от Улары. Она явственно фыркнула.       Я открыл глаза и уставился на добычу. Коричнево-алый, черно-белый и цианово-синий. И впрямь ожидаемый выбор:       — Значит, Даэрис, Артериус и Тирвиан. Первый, Третий и Пятый Высокие Дома.       — Где бы не вылез кто-то из двух последних, всегда второй держится поблизости, — пригляделась Акора. — Это не новость. Но что понадобится Первому Дому? Он обычно держится сам по себе и не участвует в сопернических интригах.       — А с чего бы Дому Даэрис рваться вперед, когда и без этого он во всем Первый? — не без скепсиса заметила мать. — Выше него только мы, золотые. Понять интересно иное: что может связать сферы образования, войны и разведки? С двумя все понятно, но Первый? Будет полезно к ним приглядеться.       — Насколько серьезно относится к гаданиям отец? — спросил я. Сам я считал, что случайность могла сунуть в руку любой вариант, так что в любом случае три кристалла оказались бы вытащены.       — Ворчит, что это забава для женщин, — усмехнулась мать, качнув головой. По ее жесту я понял, что подобное отношение ее веселит. — Напомнить бы ему, что Четвертая династия почти на всем протяжении своей истории состояла из императриц, которые считали гадания инструментом довольно полезным. И неплохо так правили — аж тысячу лет.       — Что же, прислушаться к мудрому совету не будет лишним. Но решение все же принимать голове, а не сердцу, — мягко сказал я, возвращая кристаллы на место. — За Советом в любом случае не помешает следить. Уверен, отец это понимает больше любого из нас.       Некоторое время прошло в молчании. Мы наслаждались напитком, думали о своем. Постепенно настроение менялось, а за окнами стало едва заметно светлее.       Мать отставила в сторону опустевший кувшин, давая понять, что отдых окончен. Взглянув на нее, Акора поставила свою чашу рядом и неожиданно спросила:       — Каков он, Монолит? Ты видел реликвию впервые, Изариус.       Я поставил локти на колени и положил подбородок на сцепленные руки. Вокруг словно разом стало холоднее — на миг даже почудилось облачко пара, вылетевшее у меня изо рта.       — Он смертоносен, Акора. Как и должно быть проводнику солнца. В нужный час мы спустимся к нему с тобой вместе — и ты обретешь свою песнь. Почувствуешь присутствие Требия всем своим существом.       — Как бы нам в нем не сгореть, — приглушенно пробормотала Улара и мотнула головой. — Ладно, хватит сидеть. Пора проводить темноту и приветствовать возвращение света.       Она поднялась первой, следом и мы. В тот же момент в зале возник Этериус в сопровождении слуг, чтобы сопроводить в личные покои, где каждый мог переодеться, и подвести к экипажу, который доставит нас в храм. Слуги приберут, когда мы уйдем.       Мирная беседа, украшенная присутствием бесценных мне женщин, уютное времяпрепровождение в желанной компании, вкусная пища, приятный напиток, тепло и уют. Дорогие минуты семейного спокойствия, запечатленные в памяти.       Но отчего же внутри так и не утихла тревога и по-прежнему хочется ежиться от потустороннего холода?