Недосягаемость

Крупные капли неприятно ударяли по макушке, стекали по вискам, к подбородку, падали вниз. Белоснежная футболка посерела, насквозь пропитавшись влагой. Небо почернело. Застланный тучами небосвод привлек внимание Джона лишь на мгновение. Остановившись посреди тротуара, парень запрокинул голову назад и устремил свой взор ввысь. Взгляд мылился, холодные капли неумолимо скатывались за шиворот. «Как же скверно», — буркнул парень, слегка ежась от холода, окутавшего в одночасье каждую клеточку его тела. Смахнув налипшие на лоб пряди волос, он резко сорвался с места и спешно зашагал по направлению к своему дому. Ребра ломило. Настроение, под стать неожиданно изменившейся погоде, было безвозвратно испорчено. Ближайшие томительные часы Джон будет вынужден провести в компании четырех стен и роящихся мыслей. Он не любил оставаться один надолго, избегал зеркал и брезговал говорить о прошлом. Последние годы жизни Харрис провел в тщетных попытках сбежать от воспоминаний, навязчивых мыслей и щемящего чувства в груди; он хватался за каждый ничтожный шанс, но всякий раз сталкивался с очевидной истиной: сбежать от собственной тени невозможно. Парень, будто позабыв о присущей ему брезгливости, равнодушно ступал по лужам. Изрядно измученные за долгую историю небрежной эксплуатации ботинки быстро пропитались дождевой водой, смешанной с уличной грязью. Когда Джон уже подходил к дому, небо содрогнулось под натиском внезапно вспыхнувшей молнии. Неопределенно хмыкнув, Харрис шмыгнул под навес. Оказавшись перед подъездной дверью, парень пошарился по карманам в поисках ключей. Недосып сказался коротким приступом паники, когда заветной связки не оказалось в привычном месте. «Переложил в рюкзак», — вспомнил Джон уже после того как прикинул, сколько будет стоить экстренный вызов слесаря, а также прокрутил в голове несколько вариантов развития разговора с арендодателем по поводу вынужденной замены замка. Дожидаться лифта, судя по циферблату вставшего на последнем этаже, парень не стал. Миновав лестничные пролеты со скоростью раздавленной улитки, он завалился в квартиру. Завалился в слишком буквальном понимании семантики этого слова. Споткнувшись о порог, Джон налетел на вертикальное вешало, с грохотом повалив не только металлическую конструкцию, но и висевшую на нем верхнюю одежду. — Блять, — раздосадованно рыкнул Джон, медленно поднимаясь на ноги. Раздражение отдавалось дрожью в конечностях. Оценив сложившуюся ситуацию, Харрис окончательно вскипел. Спортивная бутылка (которую, как оказалось, Харрис до сих пор крепко сжимал в руках) сиюминутно полетела в ближайшую стену, вскоре за ней последовал и рюкзак. Подскочив к порогу, парень со злости пнул его носком, будто пытаясь установить над ним свое превосходство, но вместо морального удовлетворения испытал резкую боль и ощущение того, как мозги медленно вытекают из черепушки через ушные каналы. Нечленораздельно взвыв, Харрис отскочил от порога, попутно скидывая с себя обувь, которая благополучно улетела куда-то в сторону. Спустя половину минуты гневной брани, шипения и проклятий в сторону всего рода человеческого, он все-таки нашел в себе силы захлопнуть дверь, дважды провернув вертушок, и дотащить свою бренную тушу до кухни. Стоило бы переодеться. Прилипшая к телу ткань ощущалась противно, однако тело Харриса перешло на автоматический режим как только тот ступил за порог кухни. Он машинально зажег газ и поставил на плиту чайник, напрочь игнорируя небольшой объем оставшейся в нем воды. Настежь распахнув дверцу холодильника (и, кажется, чуть ее не оторвав), парень прошелся взглядом по забитым энергетическими напитками полкам. Банка, вмиг оказавшаяся в руках, с шипением открылась. Сладкая жидкость неприятно объяла горло, вплоть до рвотного рефлекса. После первого же глотка Харрис поперхнулся и сложился пополам, заливаясь кашлем. Когда-нибудь сахар его погубит… С трудом подавив позыв швырнуть несчастный напиток в стену, Харрис упал на стул, с грохотом отправляя жестянку почивать на стол. В глазах двоилось и плыло. Мысли — липкие и тягучие — оседали на стенках черепной коробки и стекали вниз кашеобразной массой. Уши, кажется, заложило; окружающие звуки стали подозрительно приглушены. Джон безвольно опустил голову на сложенные предплечья. Устало зевнув, он взглянул на чайник: самый обычный, керамический, местами потертый, явно видавший виды. Когда конечности уже обмякли под натиском накопившейся усталости, что-то глухо ударилось о потолок, заставив парня невольно вздрогнуть. Закатив глаза, он стянул с себя кислотно-оранжевые очки с затемненными линзами и откинул их на край стола. О происхождении шума гадать не приходилось: соседи, весьма раздражающие личности. Для проектировщика должен быть заготовлен отдельный котел в аду, потому что само допущение мысли об использовании в жилом здании настолько тонких стен должно быть внесено в реестр преступлений, направленных на уничтожение человечества. От раздражения Джона корежило, а его череп начинал зудеть от чересчур громких мыслей. Несвойственная нервозность определенно была побочным эффектом от злоупотребления кофеином на пару с таурином. Комната в глазах плясала, поэтому пришлось зажмуриться. Раскрыв янтарные глаза, Джон нашел взглядом банку с приторно-сладким содержимым и попытался сфокусироваться на ней, чтобы минимизировать последствия легкого головокружения. Сочетание голубого и черного цветов, присущее этому производителю энергетиков, действовало на психику удивительно успокаивающе. «Ло бы понравился дизайн», — мысленно усмехнулся Джон, но тут же легко нахмурился. — Вряд ли ему было бы дело до дизайна, если бы он узнал, что «праведный сторонник здорового образа жизни Джон Дейви Харрис» втайне заливается ядом, употребление которого не раз прилюдно порицал. Невыносимо представлять, как он кривит лицо в этой… в этой раздражающе грустной гримасе.» Перед глазами тотчас возник Лололошка. С привычной, свойственной, казалось, только ему одному теплой улыбкой, от одного взгляда на которую у Джона внутри что-то скреблось. Чужие синие глаза всегда ярко сверкали, подобно путеводному маяку в разгар чудовищного шторма. Они без видимых усилий разгоняли тьму, окутавшую душу Харриса, внушали чувство безопасности. И Харрис, право, не мог сдержать глупой улыбки, представляя его ребяческий смех после очередной нелепой шалости, совершенной назло фыркающему от притворного раздражения Джону. Со стороны Джон, распластавшийся по деревянной поверхности, должно быть, выглядел подобно наркоману, обдолбавшемуся эйфоретиками. Впрочем, лицезреть сей редкий момент слабости сейчас могли только частично обложенные плиткой стены, кухонный гарнитур, да банка энергетического напитка. Тяжелые веки закрылись сами собой, а где-то на задворках сознания проскользнуло краткое: «А на кой я чайник поставил?»

***

Ободранные пожелтевшие обои, прикроватная тумба, заваленная учебниками по физике и детскими книжками, торшер с запятнанным абажуром, исцарапанный от небрежности частых перестановок мебели деревянный пол, плотные темные шторы, порванные в нескольких местах, некогда безупречно застеленная постель, ныне ставшая пристанищем для хрупкой девчушки — такой Джон запомнил эту комнату. Саша безмятежна; она сидит в окружении многочисленных игрушек и задорно лепечет что-то про чудесные другие миры. Харрис горько улыбается, вспоминая тот день, когда впервые рассказал сестре сказку и храбром Герое, что странствовал по увядающим мирам, возвращая мультивселенной утраченную гармонию. Тогда ее карие глаза сияли так ярко, что он еще долгое время после этого пренебрегал сном, ночами исписывая тетради черновыми вариантами развития сей незамысловатой истории. — И теперь я использую магию, чтобы победить великое зло! — задорно восклицает девочка, прежде чем улыбнуться и одарить парня своей по-детски наивной счастливой улыбкой. Джон нерешительно подступает к кровати и укладывает руку на макушку сестры, пропуская ее шелковистые волосы сквозь дрожащие пальцы. — Братик скучает по тебе, — на выдохе произносит он, на что Саша лишь мимолетно жмурится и смеется. — Я люблю своего братика! Вдоль позвоночника пробегает тревожное чувство, чем-то напоминающее электрический разряд. Эта комната — единственное безопасное место, пока еще окончательно не канувшее в чернильную бездну, заполнившую каждый уголок израненного разума Харриса. Пока этот маленький островок спокойствия не осквернен ужасающей действительностью реального мира, все в порядке. Они никогда не выйдут за пределы зримого пространства, никто никогда не нарушит их хрупкую идиллию. Комната — мир, созданный и запертый на воображаемый ключ Харрисом саморучно, а Саша в нем — его личное солнце, сияющее до того ослепительно ярко, что кошмары, обычно скребущиеся в дверь и отчаянно вопящие в требовании впустить их, отступают. Вопреки громогласным «никто» и «никогда», ничто не вечно. Дверь сотрясается под натиском огромных лап Пустоты, ее когти чуть не протыкают деревянную преграду насквозь. Через зазор между дверью и полом в комнату стремительно вливается вязкая чернильная жидкость. Перед глазами все плывет, и Джон одергивает руку от сестры, ощущая невыносимый жар. Кровь стекает с ладоней к запястьям, пересекает предплечья и, скатываясь с локтей, бесшумно падает вниз, смешиваясь с Пустотой. Харрис бросает взгляд на кровать: вместо жизнерадостного ребенка его взор встречает бездыханное тело сестры. Снова. Адреналин бурлит в крови, чувства и эмоции переливаются через край. Джона тошнит, у Джона плавятся мозги. Ноги подкашиваются, и парень падает в распростертые объятия Пустоты. — Наша драгоценная дочь мертва, а тебе наплевать, сволочь! Голос матери эхом отражается от стенок черепной коробки. Джон захлебывается, субстанция заполняет собой легкие. Перед глазами возникает фельдшер скорой, констатирующий смерть. События прошлого проносятся так стремительно, что голова начинает кружиться: белые халаты, родители, обвиняющие друг друга, похороны, крики, снова похороны, белые халаты, таблетки, ободранные обои, таблетки, халаты, таблетки, обои, халаты, таблетки, таблетки, таблетки… Харрис сопротивляется. Барахтается, пытается вырваться из оков Пустоты, но погружается лишь ниже, к самому дну. Сознание слабеет. — Джон, — откуда-то слышится приглушенный голос Саши. В глазах темнота, Джон пытается дотянуться до фантомного образа, но резкая боль, внезапно пронзившая конечности, сигнализирует о вышедшем времени.

***

— Нет, нет, — судорожно бормотал Харрис, пытаясь ухватиться за сестру. Зрение вернулось не сразу, но как только парень осознал удручающую реальность окружающего мира, он с досадой ударил кулаком по столу. Мерзкое ощущение удушья по-прежнему давило на кадык, а жар после кошмара не спадал еще секунд пятнадцать. Парень не мог унять дрожь, будто бы все его тело в разгар зимней ночи окатило ледяной водой. Уши заложило, но даже так Харрис уловил странный, несвойственный для его обители звук. Резко вскочив, он задел кромку лакированного стола бедром; полупустая банка энергетического напитка опрокинулась и скатилась на пол, а ее содержимое начало стремительно вытекать наружу. — Блять, — выплюнул Джон, но, тут же позабыв про неприятность в виде пролитой на пол жидкости, подскочил к плите и выключил газ, — такими темпами рехнусь и в проклятья уверую. Внешняя поверхность керамического чайника была покрыта плотным слоем копоти. Некогда белоснежный атрибут кухонной утвари ныне уныло переливался оттенками черного в лучах… — Какого хера я не закрыл холодильник? То-то думаю, почему так светло. С силой захлопнув дверцу несчастного холодильника, Харрис подскочил к окну, перепрыгивая недавно образовавшуюся на полу лужу. Открыв окно нараспашку, Джон высунулся наружу. Лунный свет озарял его недовольное лицо, заставляя хмурится. По ушам ударила неприлично громкая ругань, которую парень до сего момента почему-то не замечал. — Ебучки на беззвучки поставили, пока ментов не вызвал, — рявкнул Джон, зная наверняка, что его услышат. — Пошел нахуй, педик, — отозвался мужской прокуренный голос сверху. — Корнишон свой в кулак пихать будешь. Хотя, судя по свиным визгам твоей жены, он у тебя отсох еще лет двадцать назад. — Я сейчас спущусь и зубы тебе выбью, выродок малолетний! «Не спустится, женушка встанет поперек двери и не выпустит», — изредка Джон задумывался, что, быть может, в этой женщине скрываются задатки среднего интеллекта, но потом встречал ее у лифта с рассеченной губой и синяками на шее, что-то весело щебечущую мужу о новых распродажах. Нелепое зрелище. — Не сломись, соловей энцефалитный! — выкрикнув последнюю фразу, Джон захлопнул окно с такой силой, что стекла зазвенели. Однажды (сугубо из соображений удовлетворения собственного нездорового интереса) Харрис прошерстил даркнет в поисках услуг киллера. Поддавшись захлестнувшему с головой раздражению, он, особо не задумываясь над последствиями собственных действий, практически оформил заказ. Когда оставалось нажать единственную кнопку, по комнате разошелся знакомый рингтон. Ло любил звонить в самые неудобные моменты и был готов насиловать трубку до тех пор, пока Джон не соизволит ответить. И не отвяжешься ведь обычным «занят» или «поговорим позже»: юноша зубы заговорит так, что звонок из оговоренных пяти минут растянется на несколько часов. В тот раз именно так и вышло, поэтому пришлось отложить совершение преступления на лучшие времена. Ярость нехарактерна для Джона — по крайне мере так бы сказал всякий, кому приходится коммуницировать с этим парнем на незавидно регулярной основе. В последние годы он и впрямь преуспел в сокрытии импульсивной стороны своей личности от пытливых людских глаз. Поддерживать образ непринужденный и надменный постоянно было и без того непросто, а возможный тюремный срок от необдуманного как следует решения грозил одним махом перечеркнуть все старания Харриса. «Слишком уж много чести для биомусора», — сквозь противный скрежет зубов убеждал себя парень. Нельзя прибегать к крайним методам импульсивно. Месть — в первую очередь блюдо, которое должно подаваться с холодной расчетливостью, а не горячим запалом. Было бесспорно приятно представлять, как он без всякого зазрения совести отдает все имеющиеся у него накопления, чтобы докучающих уже не первый год ублюдков стерли с лица земли, а после заявляется на их похороны как ни в чем не бывало и, притворившись глубоко скорбящим человеком, поднимает тост «за упокой светлых душ», не забывая при этом блаженно улыбаться во все тридцать два. Ох, он точно рассказал бы всем присутствующим, какими славными почившие были соседями, в особенности женушка, полюблявшая исполнять концерты сопрано по ночам — не иначе по молодости пела в хоре. Но это все — лишь мысли, мимолетные и бесплотные. Перепрыгнув липкую лужу, Джон вышел в коридор. Прошмыгнув в ванную комнату, он наспех скинул все еще влажную одежду в корзину для белья и отдался на растерзание воде, предварительно выкрутив напор чуть ли не на максимум. Жидкость тут же объяла тело, заставляя мышцы расслабиться, а разум очиститься — всего на несколько минут. — Раздражает, — язвительно выплюнул Джон, сам не зная кому. Парень зажмурился. Перед глазами вновь возник Ло — нелепо улыбающийся, безмятежный и непривычно раздражающий. Мыслительный процесс больше не отягощался недосыпом, и Джон был вынужден посмотреть правде (а правде ли?) в лицо: Лололошка отдалялся от него. Не первый раз за последние месяцы у него появляются «дела», о которых Джону прежде не было сказано ни слова. Казалось, будто Дейвисон лишь искал отговорки, желая дистанцироваться и выстроить между ними подобие стены. Были такого рода идеи всего-навсего плодом искаженного восприятия или же суждения Джона истинны узнать не представлялось возможным, но одно Харрис знал наверняка: нынешнее положение дел его ничуть не устраивало. Жадность — порок, избавляться от которого не хотелось вовсе. Какому идиоту принадлежала прерогатива назвать жадность смертным грехом? Что порочного в пьянящем чувстве удовлетворения, наполняющем каждую клеточку бренного человеческого тела после получения желаемого? С другой стороны, Харрису никогда не было достаточно. Он стабильно ночевал в чужой квартире как минимум несколько раз в неделю, занимал своей компанией практически каждый чужой вечер, но этого не хватало. Будь у Джона возможность, он бы без раздумий перекрыл другу кислород, в качестве замены предложив себя. Он бы паразитом проник в каждую чужую мысль, намертво впился бы зубами в мозг, избавился бы от каждого «ненужного» воспоминания, искусственно вбил бы в чужую голову простую истину: «все, что имеет значение заключено в пятнадцати буквах — Джон Дейви Харрис». Но сейчас Джон мог лишь срываться на стенах, мебели и прочих предметах обихода, пытаясь сохранить видимость независимости. Он скорее сдохнет, чем признает очевидное: для него их отношения давно вышли за рамки временного развлечения, а ставки стали слишком высоки. — Чтоб тебя, Дейвисон…

***

Вновь горло ядом обжигая, Мешая с кровью желчь и гнев, Лирический герой, страдая, Стремится к правде, осмелев. Он зеркалу не доверяя, С опаской смотрит в Пустоту, И мысли липкие гоняя, К Нему подавит тошноту. Герой на свет глядит пугливо: Он видит фальшь, где фальши нет. Но есть ли здесь альтернатива? Коль в царстве снов един сюжет. Он с чувствами бы сам справлялся, Но всякий довод — просто бред. Герой так часто ухмылялся, Что сам родил отвратный силуэт. Отбросив тетрадь на противоположный край стола, Харрис уперся подбородком в ладонь и тяжело вздохнул. — Последнее четверостишие просто нелепо. Иногда парня грызли мысли об упущенной выгоде: не брось он писательство на долгие три года, писал бы сейчас какой-нибудь стоящий роман, а не бесцельно марал бумагу перебиваясь посредственным стишками, сам при этом не понимая, какую мысль пытается заложить в строки. Хотя, нет — с романом перебор. Джон никогда не воспринимал литературу как нечто серьезное. Просто мимолетное увлечение, способ подарить сестре мир, в котором она сможет спрятаться от ужасающей действительности. Дисплей телефона вспыхнул, оповещая о новом сообщении. Получить сообщение в час ночи Харрис мог только от одного человека, и это по какой-то причине злило. Сжав ручку до хруста, парень проверил содержимое. от: курочка «Тебя сегодня ждать?» — О, неужели благочестивый и вечно занятой Лололошка соизволил вспомнить о моем существовании? Одним метким броском сломанная ручка отправилась в мусорное ведро, а Джон раздраженно вздохнул. Почему Ло считает, будто бы может вертеть им как вздумается? В конечном итоге у Джона есть своя жизнь, которая не строится сугубо на удовлетворении каждой чужой прихоти. Оставаясь наедине с самим собой, Харрис нередко задумывался о том, что дружба с этим лучезарным юношей того не стоит. Джону казалось, будто Лололошка пренебрегает его доверием, будто бы тянет за невидимый поводок, принуждает участвовать в какой-то странной игре в горячо-холодно. Особенно Харриса пугало с каким рвением он сам иногда поддается на эти провокации. В такие моменты хотелось выпустить когти, отстоять свое право на независимость, взять контроль над ситуацией в свои руки… но как только они встречались вновь, всякая решимость что-то менять таяла от теплоты чужой улыбки, мысли о поводках и провокациях переставали иметь значения, начинали казаться глупыми и протянутыми за уши, а за ребрами жаром разливался непривычный трепет. — Ну и придурок.

от: вы

«через полчаса буду.»