Контракт с собой

      Жизнь — вот самый известный аксессуар человеческого хвастовства. Насыщенный, иногда до смешного закольцованный и, что важно, нравоучительный. Чтобы получить ответы на необходимые вопросы, коих больше, чем нужных объяснений, стоит лишь заглянуть в прошлое и попросить у него совета.       Когда родители Майи Разумовской начинали встречаться, Владимир виделся будущей жене человеком властным и серьёзным. Марии казалось, что в руках его сосредоточены большая империя искусства в мире бизнеса, власть над людьми и огромное влияние на финансовые пирамиды. Будучи совсем юной, она с интересом расспрашивала Володю о его работе, старалась вникнуть в самые закрытые схемы и получила достойный результат своему любопытству — Владимир Разумовский ввёл её в состав учредителей, за что Мария и поплатилась годами позже.       Владимир Разумовской, выросший в полноценной семье, где папа каждое утро уезжал на «взрослую» работу, а мама оставалась дома и занималась ребёнком, прививая ему любовь к искусству, мечтал о такой же судьбе. В будущем он видел себя настоящим героем, который управляет масштабными проектами, занимается любимым делом и, конечно, содержит горячо обожаемую семью с сыночком и лапочкой дочкой, умопомрачительной женой и двумя овчарками.       Мама Володи, Серафима Владимировна Разумовская, была выпускницей педагогического университета. С двадцати двух лет она работала в районной школе учителем музыки, участвовала во всех мероприятиях, об организации которых её слёзно умолял директор, и старалась привить бунтующей молодежи любовь к её предмету, но, к собственному сожелению, очень редко находила в их глазах отдачу. Серафима Владимировна часто плакала по ночам от собственной беспомощности, просила директора об увольнении и прерывала уроки, когда дети не слушались и включали радиоприемник, стоявший на учительском столе, однако до последнего дня оставалась верна своему делу.       Отдушиной Серафимы Владимировны была её неподдельная, искренняя тяга к музыке. В небольшой квартире, полученной вне очереди, она садилась за пианино из темного дерева и наигрывала незатейливую мелодию, которая страшно интересовала маленького Володю. Он залезал на колени матери, касался ручками её тонких кистей и повторял за ней каждое движение, а Серафима Владимировна с удовольствием учила сына нотам.       К большому сожалению, умерла Серафима Владимировна рано. Судьбой не довелось ей увидеть ни невестку, ни будущую внучку, о которой она умоляла сына, как только тому стукнуло восемнадцать лет. — Я хочу внучку, Володенька, — часто говорила она, когда Разумовский приводил в дом очередную девушку.       Как только Владимир Разумовский вступил на жестокую тропу борьбы криминального мира и пережил первый привод в полицию, сердце Серафимы Владимировны не выдержало. Ей стало плохо на одном из уроков, и неравнодушные ребята добежали до директора, в суматохе вызвали скорую и попытались реанимировать Серафиму Владимировну самостоятельно, продлив её жизнь на несколько дней. Владимир Разумовский навсегда запомнил отзывчивую Свету Маслову, которая оказала первую помощь до приезда врачей.       Несколько дней пролежала Серафима Владимировна в реанимации под тщательным присмотром, но, как известно, убежать от смерти, замерев в пространстве, невозможно. Морозной ночью женщина, которой не было и шестидесяти, заснула навсегда. Володя думал, что она покинула свет с наполненным печалью сердцем, ведь её неминуемый конец оставил на земле неопытного сына, обезумевшего от горя мужа и потерявшую смысл собачку, которую взяли из приюта за неделю до смерти. Володин отец, Олег Леонидович, стал следующим тяжёлым ударом в судьбе семьи Разумовских. Он не смог стерпеть скоропостижного ухода жены, пристрастился к бутылке и совсем забросил работу. Через полгода после похорон любимой Серафимы Олег Леонидович умер, не дойдя трёх метров до двери универмага. Остановилось сердце. Володя Разумовский, повзрослевший в тот день на десять лет, спустя месяц познакомился с Марией Астаховой, которая по прошествии нескольких лет родила ему дочь.       Владимир, первый раз взяв девочку на руки, предложил жене назвать её в честь умершей матери, чтобы почтить память. Он верил в приметы, и очень хотел, чтобы дочка унаследовала внешность и страсть к искусству Серафимы Владимировны, поскольку подобного соединения таланта и любви он не встречал ни у кого. Однако суеверная жена отказалась. Если опираться на предания, то родившийся ребенок, названный в честь умершего родственника, возьмёт его судьбу на себя. Столь трагической жизни Мария своей дочери не желала, но все же пошла на компромисс. Она пообещала, что даст необычное, звучное и красивое имя, которое будет напоминать мужу об ушедшей матери.       Росла Майя совершенно доброй и до невозможного наивной. Мягкость матери настолько отразилась в ней, что Владимир не представлял, от каких страхов современного мира ему придется её защищать, сколько потребуется сил и времени, чтобы разбудить в ней трезвость понимания, что не все люди добросердечны, а опасность может подкараулить даже за самым светлым углом. Майя всегда говорила отцу: «Человек злым становится не по сути своей, а от её отсутствия».       У Марии Разумовской после мучительных родов начались проблемы со здоровьем, и она узнавала всё новые факты о своём изменённом состоянии вплоть до гибели. Мария безумным желанием мечтала о втором, третьем ребёнке, уговаривала мужа не обращать внимания на исписанную медицинскую карту и осуществить их общую страсть, но зачать — дело одно, когда выносить — совсем иное. Мария Разумовская больше не могла исполнить второй, важнейший пункт, поэтому Майя стала для них не просто чудом, а единственным чудом.       Мария относилась к дочери, как к ангельскому созданию, посвящая каждую свободную минуту. Она ушла с работы, прервала любые международные сделки, лишь бы не отходить от маленькой Маюши. Майя до сих пор помнила, с каким удивительным актерским талантом рассказывала ей мама сказки, благодаря которому Майя детально представляла себя в образе принцессы и, как все маленькие девочки, мечтала о принце на белом коне. Папа тоже не отставал. Он ставил себя на место Серафимы Владимировны и учил дочь музыке, старался привить любовь к искусству не только звука, но и слова, читая классическую литературу, и помогал ей познать основу живописи. После смерти Марии изменилось многое, в особенности пострадали отношения с дочерью, в которой он безостановочно видел жену. Володя, постоянно тративший время на обучение дочери, потерял с ней душевную связь, и восстановить её не удалось даже в день, когда он видел Майю в последней раз за дверью своей камеры.       Владимир Разумовский любил дочь. Искренне любил, как и она его, но ему не удалось стать идеальным отцом, о котором, наверное, мечтала Майя. Он не знал, дочь никогда ему не говорила об этом. Майя видела, как тяжело было ему устраивать личную жизнь, вести бизнес и параллельно мириться с компаниями, в которые попадала неумелая дочь в средней школе. Ни один друг, ни одна подруга не были в почёте у Владимира Разумовского. Ему постоянно казалось, что Майя совершенно не умеет отбирать окружение и открывается каждому, ведь «человек злым становится не по сути своей, а от её отсутствия». Воспитав дочь в строгости, Володя не смог понять, как из его несвободы выросла искренность.       И эта искренность продолжала страдать.       Майя выросла. Она похоронила отца рядом с матерью, начала водиться с бандитами, научилась стрелять из огнестрельного оружия и узнала, что злыми люди не рождаются, а становятся. Она не вернулась в университет, прервала контакты с друзьями и стала много, очень много курить. Отец бы не гордился ей, но Майю это не интересовало. Единственное, что сохраняло Разумовскую в трезвом уме, — любовь к искусству, за которую она отдельно благодарила отца каждое воскресенье на могиле. Ночами она читала старые, библиотечные издания о Великих художниках, изучала полотна и постоянно посещала Третьяковку, когда на душе тоска превращалась в невыносимую боль. Это отвлекало её от ужаса. — Сань, продай мне картину.       Майя больше тридцати минут, словно побитая овчарка, просила в кабинете у Белова. Ещё год назад она и представить не могла, что будет умолять бандита помочь ей в чёрном деле, но жизнь вносит свои коррективы, узнав о которых, неподготовленная личность может сойти с ума. Майя держалась. Пока. И даже напоила Сашу коньяком для большего пафоса ситуации, только тот не стал её союзником. Саша бесконтрольно пил, но не пьянел. — Она же фальшивка, зачем тебе?       Белов налил себе очередную порцию, повернулся лицом к картине и с надеждой взглянул на неё. Он вспомнил, как покупал полотно на аукционе за смешные, по обновленному мнению Саши, деньги и не планировал расставаться с покупкой, если не сможет отбить хотя бы половину рыночной стоимости. Продать Майе картину он, безусловно, мог бы, но слишком простой пусть не привлекал азартного Сашу, ему хотелось вдоволь насладиться каждым шагом этой дороги. — Бе-е-е-лый, — протянула Майя и залезла к нему на стол. Она свесила ноги и принялась ими болтать, словно маленькая девочка на качелях. — Там такие бабки крутятся, — Майя прилегла и взяла в руки статуэтку собаки, прокрутила её в руках и резко сжала в кулаке, поднявшись. — Я продам картину своим ребятам из Питера, а те отправят её в Финляндию, — Разумовская начала двигать фигурку по столу, останавливаясь то у стакана коньяка, то у компьютера. — Двадцать процентов от прибыли тебе. Лично. Я тебе слово даю, что её за холст оттянут. — Сорок. — Что «сорок»? — Процентов. Сорок процентов. — Ты мне не доверяешь? — спросила она и вскинула бровями. Майя по-настоящему удивилась.       Саша прокрутился на кресле и остановился около расширенных глаз Разумовской, выглядывавших сквозь упавшую на ресницы чёлку. — Ты не доверяешь.       Голос Майи стал твёрже, и она вскинула подбородок, сжала челюсть, хруст которой Саша услышал наряду со своим возмущением. — Я в армии читал много. В тех книгах женщины были сильными, конечно, но эмоциональными-и-и.       Белов демонстративно цокнул и помотал головой. — Боишься, что я тебя кину, — также жёстко произнесла Майя, когда глаза её окончательно налились злостью.       Она, собрав всю силу в кулак, встала со стола, подошла к окну, за которым бродили засыпанные снегом прохожие, и одернула штору одним рывком. Перед ней мелькали и маленькие дети под руку с любящими родителями, и старики, тащившие в руках огромные пакеты с предновогодними подарками, и молодые девушки со сжатыми в ладонях рукавами курток своих мужчин. Статные, грустные, потерянные и счастливые люди бегали из стороны в сторону, привлекали внимание Майи и вызывали жуткое желание курить. — Да кого ты кинуть можешь со своей блядской честностью.       Белов резко оторвался от кресла и, залпом выпив коньяк, разбил стакан о недавно положенный пол и шумно выругался. Майя видела, с какой бешеной скоростью разлетались осколки под её ногами, и она подпрыгнула от неожиданности, но не успела отойти. Совсем мелкие кусочки собрались кучкой вокруг её туфель, и Майя случайно хрустнула стеклом, когда встала на него каблуком. — Тебе бы семью свою строить, — Майя заметила, что Саша не был агрессивен. Она увидела в нем только его, собранное из крупиц опыта понимание жизни, которого он придерживался, не отступая ни на шаг. Белов давно уже хотел высказать Майе всё, что думает по поводу её решений, но не мог подобрать нужный момент. Он каждый раз предполагал, что лезет не в своё, как говорят в народе, дело. Год он молчал, съедал её поступки, помогал и старался, правда старался её понять, но любому терпению приходит конец. Сейчас он обращался к Майе, словно к младшей сестре и считал, что вправе это сделать. — Оставь ты это всё. Вон, возьми Пчёлу, отведи в ЗАГС. Ему давно пора остепениться. Будешь жить, как у Христа за пазухой! Университет свой окончишь, устроишься в музей на полставки. Ты же хочешь этого, у тебя по глазам всё видно.       Он похлопал Майю по плечу, и она скинула его руку, дернув локтем. Разумовская страшно злилась. Её, как и любого здравомыслящего человека, имеющего свои планы на жизнь и устои, собранные из тончайших деталей, раздражала бесцеремонная помощь со стороны другого. Ей не хотелось ссориться с Сашей, но и принять его советы она не могла. Громко вздохнув то ли от печали, то ли согласия, Майя прислонилась к стене тонкими лопатками и съехала вниз, скинув туфли. Голыми ступнями она отмела от себя мелкие осколки и аккуратно поставила ноги на пол, не почувствовав, что некоторые крупицы стекла остались на месте и впились в её пятки. — Картину не продашь? — спросила Майя и увидела согласие. — Чёрт с тобой, Белый.       Спорить с Майей у Саши не было никакого желания, да и он откровенно не знал, что ему делать с поникшей Разумовской, поэтому принял самое рациональное и простое решение из всех, которые когда-либо приходили в его голову. Он достал из тумбочки новый стакан, налил стольник и уселся рядом с Майей, протянув руку помощи. — На работе не пью, — Майя в тот же момент забрала осушила стакан. — Не считается.       Белый усмехнулся. — Ты баба-то умная, — по-доброму произнес Саша. — Но такая наивная. — Я женщина, этим сказано всё. — И в этом ты абсолютно права, — Саша встал за очередной порцией и взял бутылку за горлышко, миновав посредника. — Но ты не сможешь без поддержки. — Отказываетесь быть моей крышей? — Тьфу! — Белов возмутился и стукнул кулаком по полу. — Ты либо нихрена не понимаешь, либо не хочешь.

      Майя не хотела.

      Она встала, плотно зафиксировала ноги на полу и достала пачку сигарет из глубокого кармана пиджака. Босыми ступнями Майя прошла по кабинету, остановилась около картины и закурила, словно в Тарковских фильмах. Она бесшумно выдыхала дым на полотно и касалась пальцами краски, некрасиво лежащей на неровном холсте. Это была плохая, по-детски сделанная подделка, которая вызывала у Майи только желание избавиться от неё поскорее. И получить немаленькую прибыль.       Майя невозмутимо ковыряла краску и вспоминала день, когда отцу привезли один из шедевров, украденных из Лувра. Контрабанда так упорно, долго и дорого везла картину, что Разумовский устал её ждать и даже получил первые седые волосы на голове. В момент выгрузки полотна в гараже, Майя случайно опрокинула банку краски на раскрытый холст и увидела, как смывается лак, а за ним и масло. Так Майя открыла отцу глаза на подделку. С того момента Разумовский не заказывал иностранных картин. — Я откровенно не понимаю, зачем тебе она, — Майя затушила сигарету. — Однако думаю, что сам разберёшься. — Производить впечатление, — Саша приблизился к Майе. — Видишь, как она тебя удивила. — Удивление — хорошая вещь, только бессмысленна без подтверждения.       Майя хмыкнула и вернулась к своим туфлям, нацепив их на скорую руку. — Я предложение отзывать не буду, — сказала она и взяла брошенное на кресло пальто. — Пока. В конечном счёте, ты не Юрка Барон, антиквариат тебя вряд ли интересует.

***

— Поймите, я не уйду, пока не поговорю с вами. — Значит, состаритесь здесь!       Совсем юная девушка с заплаканными глазами громко хлопнула перед носом Майи дверью и повернула замок, шум которого разрезал раскалённое злостью пространство пополам.       Это была жена Кота.       С момента его похорон прошло больше полутора месяца, но Майя всё не могла найти в себе мужество позвонить в её дверь. Несколько раз она приезжала к их дому рядом с Пресненской набережной, обходила машину по кругу, томно курила и не решалась войти даже во двор. Что-то останавливало её сделать этот шаг. Однажды Майя набралась смелости и припарковалась под окнами их квартиры на пятом этаже, простояла больше трёх часов, но так и не вышла из машины.       Сегодня, когда декабрь плотно осел на земле, Майя поняла окончательно — время пришло. С самого утра она оставила рабочие вопросы, отдала Тане ключи от офиса и уехала выполнять обещание, объехав столичные пробки и собственный страх. Бросив машину во внутреннем дворе около детской площадки, Майя несколько минут простояла возле неё и вновь принялась обходить её по кругу. Она старательно искала царапины, пыталась сорвать краску в нервах и понимала, что её конец пришёл. Морально она останется здесь. Единственным успокоением для Разумовской была мысль, что это финальное и самое важное дело, которое она обязана сделать до своего дня рождения.       Оперевшись руками на крышу, Майя положила на них подбородок и принялась дословно воспроизводить просьбу Кота в голове. Мурашки по коже молниеносно вернули её в тот страшный день, который она так тщательно пыталась забыть. Болели кости, ломились виски и безостановочно тряслись тонкие пальчики от жестоких воспоминаний. Вот уже два месяца Майя не знала, кто забрал душу Кота. Она боялась услышать правду и бежала от неё, старательно бежала, как будто ожидание смерти могло скрасить её приход. — Ты чего молчишь? — голос из трубки вернул Майю в реальность.       Она не заметила, что пальцы сами, по привычке, набрали номер Вити. — Сколько ты уже стоишь на улице? — спросил он взволнованно, но не получил ответа. Минуту Майя молчала, а после набралась смелости и подала подсевший голос. — Минут десять.       Она провела мысом сапога по снегу, нарисовала полукруг и смахнула упавшие снежинки с асфальта. — Холодно. Я бы зашёл. Хозяйка чай предложит. — Тебе лишь бы чаю попить, — Майя услышала смех. — Представь, что она подумает, когда на пороге появится женщина с паспортом её мужа, — голос Майи дрогнул, поэтому она предпочла замолчать, но желание договорить оказалось сильнее. — Я бы растерзала.       Витя молчал, и только его дыхание доносилось до её ушей. Майя знала, что он нервничал. — Ладно, я пойду. Я обещала.       Услышав желанные слова любви от Вити, Разумовская воспряла духом и сделала неуверенные шаги на пути к подъезду. Как и месяц назад, что-то останавливало её, держало на месте и не позволяло нажать на кнопку лифта, и приехать на пятый этаж. И это была даже не соседская собака, которая безостановочно гавкала на Майю несколько минут, пока хозяин не одел намордник на её тонкую физиономию. — Она чужих не любит, — сказал мужчина в чёрном берете и седыми бакенбардами. Он плотно держал за поводок афганскую борзую и одаривал Майю самой неискренней улыбкой. — У меня кот. Наверное, на шерсть реагирует.       Услышав рык за своей спиной, Майя повторно нажала на кнопку лифта и чуть ли не вжалась в стену. Она не боялась собак, и облик борзой был слишком далёк от настоящего страшного зверя, но, по всей видимости, сам хозяин был настроен агрессивно, поэтому собака считывала его настроение. Не сказать, что Разумовская сильно страшилась сурового мужчину, однако его недоброжелательность не находила внутри неё никакого ответа. Майя только хотела бежать. Желательно, из города.       Ехать же с ними в лифте оказалось наименее боязно. Борзая, которую мужчина именовал Дионисом, смирно сидела около его ног и даже не реагировала на резкие духи Майи, набравшие в закрытом пространстве апогей своих ноток. Аромат феромонов, мускуса и ореха смешались друг с другом и заполнили маленькую кабину, резко ударив в нос Дионису. Он, чуть дёрнув цепь, попытался приблизиться к руке Разумовской, но стал жертвой падающих от золотых часов солнечных лучей, танцевавших на стенах. Майя расслаблено выдохнула и, как только двери открылись на нужном этаже, осталась наедине с собой.              Дело за малым — позвонить. Нажать на маленькую кнопочку справа от двери и дождаться ответа, но на это нужно было ещё больше воли, чем было у Разумовской сейчас. Майя старательно измеряла лестничную клетку вдоль и поперек, считала тёмные и светлые квадраты под ногами и стучала звонкими каблуками. Когда голова окончательно устала тяготиться, Майя села на ступени, достала из кармана сигарету, обняла колени и закурила. Наверное, её дипломатических способностей на сегодня не хватит. Майя принялась прокручивать в голове возможные слова, искать нужные формулировки и старалась нащупать ту самую мысль, которая откроет ей все двери.       Но её не было.       Майя, затягиваясь, ставила себя на место безутешной вдовы и понимала одно — ничего не сможет прервать эту боль от потери любимого человека. Её долгом было выполнить данное Коту обещание и отдать жене паспорт, внутри которого лежала её фотография. Сжав сигарету зубами, Разумовская взяла спрятанной в перчатке рукой карточку и рассмотрела её вновь. Кто-то мог бы подумать, что Майя не желала оставлять отпечатки на чужом имуществе, но Майя боялась другого — коснуться самого дорого своими руками, отнявшими, пусть и не напрямую, жизнь человека. На обратной стороне фотографии небрежно была выведена надпись: «Моя красавица. 2 сентября 1990 года». «Насколько непредсказуема жизнь», — подумала Майя, Смерть настигла Кота именно второго сентября.       Затушив сигарету, Майя вложила фотографию в паспорт и позвонила. Три минуты ждала она, пока с другой стороны откроют ей дверь неуверенной, хрупкой рукой, сквозь тонкую кожу которой просвечивались вены. — Анна Круглова? — спросила Майя, когда услышала поворот замка. В подъезд высунулась маленькая голова с большими глазами и впалыми щеками. — Меня зовут Майя Разумовская, я…от вашего мужа. — Идите на хрен, Майя Разумовская, — выплюнула голова и попыталась закрыть перед Майей дверь, но Разумовская слишком много сил приложила для приезда, поэтому выставила ногу вперёд и не дала маленькой руке захлопнуть квартиру. — Поймите, я не уйду, пока не поговорю с вами. — Значит, состаритесь здесь!       Вторая попытка оказалась удачной. Оттолкнув Майю, Круглова со всей силы хлопнула дверью и повернула замок, от скрипа которого Разумовской захотелось закрыть уши. Майя совершенно потерялась. — Милая, вы поймите, — принялась взывать к разуму она. — Дима попросил меня найти вас. Я исполняю его последнюю просьбу. — Убирайтесь, иначе я вызову милицию!       Майя театрально закатила глаза и попробовала дёрнуть за ручку. Тяжесть не позволяла опустить её ниже, а значит, что вдова стояла по ту сторону и держала. Интересно, чего она боялась, если закрылась на замок? «Как в кино разговариваем», — констатировала Майя и отпустила ручку. — Ваш муж спас мне жизнь, — сказала она и присела на корточки. — Дима попросил передать, что делал всё только ради вас с дочкой и для вас. Он вручил мне паспорт в надежде, что я найду вас, — положив документ на пол, Майя отошла от двери. Почему-то она была уверена, что вдова всё видела.       Несколько раз Майя стукнула каблуками по полу, застегнула шубу и простояла несколько минут у лифта. Ради приличия. Шестое чувство подсказывало ей, что жена одумается. И не ошиблось.       Вдова громко, отрывисто, как будто страдала нервным тиком, прокрутила ключ и распахнула тяжелую дверь, наклонившись за паспортом, а после взглянула на Разумовскую с ног до головы глазами, полными боли и абсолютного отчаяния. — Вы пьете чай или кофе? — спросила она и утерла слезу. — Виски. — Вот и я тоже. Только водку.       Юная девочка. У Майи не поворачивался язык назвать её иначе. Хрупкая до невозможности и без единого лишнего килограмма после родов, которые, наверное, она сбросила после смерти мужа. Своими тонкими запястьями она пыталась открыть бутылку водки, только Майя вовремя опомнилась и забрала у неё всё прилагающееся. Даже рюмки. — Вы же кормящая мать, — мягко и строго произнесла Майя и убрала бутылку за штору на подоконник. — Давайте лучше чаю. Про виски я пошутила. — У меня закончился чай, — печаль в её голосе стала опьяняющей. Майя прекрасно знала эту интонацию, она слышала её у отца после смерти матери. — Дима занимался всем, понимаете? Всем!       Внутри Майи просыпалось какое-то странное, похожее на материнское чувство ответственности, и она на него повелась. Обняв маленькую вдову, Майя провела её к дивану и посадила к включенному телевизору, на котором мелькали картинки «Поля чудес». — Мне всего двадцать пять лет, — захныкала она и закрыла лицо руками. — Что мне делать? — Мне двадцать. Увы, я не знаю, что на это ответить, — Майя погладила вдову по плечам. — А дочка ваша где? — У мамы Димы, она по субботам у неё. — Надо же, совсем кроха, а уже по расписанию живёт.       Незатейливая шутка вызвала искренний смех у вдовы. — Меня Аня зовут, — сказала она и протянула Майе руку. — Да, я знаю.       Майя мысленно отнесла её к их недавнему разговору у двери, и Аня вскинула рукой, приложила её к голове и прошлась по лицу, закрыв себе глаза. Круглова просидела так несколько секунд, а после забралась с ногами на диван и обняла их, словно боялась потерять. — Дима жизнь тебе спас, да? — обратилась она к Майе и приложила ладони к губам. — А как же…? — Он проявил ко мне сочувствие, — Майя старалась обходить неудобную тему. Она не знала, осведомлена ли Аня о работе своего покойного мужа, но лезть на рожон совершенно не собиралась. — Он умел, да… — Аня переключила программу и выкинула пульт на другой край дивана. — Скажи, он не мучился?       Майя стыдилась признаться, что не помнила этого. Её мозг стёр большую часть того дня, поэтому она только сухо кивнула и поджала губы, лишь бы не сказать ничего лишнего, меньше всего Майя хотела ввести Аню в ещё большую депрессию. — Не мучился, — коротко ответила она и встала. Прогулка до кухни заняла немного времени и, размяв дрожавшие ноги, Майя принесла Кругловой стакан воды, который та с жадностью выпила. — Это всё, что я хотела знать. Спасибо тебе, — сказала Аня и поставила стакан на подлокотник. — Ты прости, я бы хотела побыть в одиночестве. — Я всё понимаю, — Майя увидела, как Круглова сжала в ладони паспорт мужа. — Но я должна была это сделать, понимаете? — Я очень тебе благодарна. Оставь, пожалуйста, свой номер. Я в долгу не останусь. — Аня с благодарностью взглянула на Майю и улыбнулась, вручив блокнот с карандашом.       Майя и сама не смогла ответить на вопрос, почему так сильно затаились в её груди сомнения о возможной встрече с Аней. Что-то закололо в районе сердца, и Разумовская перевела дыхание, чтобы решиться и оставить номер, только без хитрости не обошлось. Майя поступила так же, как бы повёл себя её отец в подобной ситуации: нарочно допустила ошибку в одной цифре.       После того, как Круглова исчезла за дверью супружеской спальни, Майя немного помогла ей и перед уходом очистила напряжённую совесть. Она попыталась изъять хоть некоторую часть алкоголя. Если рассматривать её поступок со стороны наглости, то это вопиющая дерзость, и Майя уверяла себя, что не имела малейшего права трогать в доме даже дверную ручку без разрешения, но здесь в игру вступали женская солидарность и щемящее чувство жалости, противостоять которым она не могла. Положив в сумку две бутылки водки, армянский коньяк и оставшееся на дне виски, Майя захлопнула дверь квартиры и выбросила алкоголь в мусорку около подъезда. — Ты красивая! — озорной голосочек из-за спины напугал Майю. Она подпрыгнула на месте, невольно развернулась и увидела перед собой девочку семи лет с русыми кудряшками, проглядывавшими сквозь вязаную шапочку с помпоном и тонкий шарфик. Она радостно улыбалась и сжимала пальчики. — А у моей мамы тоже волосы короткие.       Улыбнувшись неожиданному собеседнику, Майя села на корточки и заметила несильно расстёгнутую молнию на куртке, но не смогла удержаться, чтобы оставить это без внимания. Она аккуратно довела замочек до конца, и девочка благодарно хихикнула. — А как тебя зовут? — Майя смотрела на неё снизу вверх. — Я Майя, будем дружить? — она протянула девочке руку. — А меня Юля, — девочка, маленькие ладошки которой были спрятаны под перчатками, потянулась к Разумовской и потрогала её волосы. — Почему ты без шапки?       Майя засмеялась. — У меня есть капюшон.       Обратив внимание Юли на шубу, Майя накинула капюшон на голову и скорчила рожицу, от вида которой девочка звонко засмеялась. Майя не знала ничего о феномене детской психологии, нечасто общалась с детьми, но почему-то твердо была уверена, что с ними нужно разговаривать, как со взрослым человеком. Разумовская встречала людей разных, однако все они утверждали, что дети рассказывают о сложном простыми словами и помогают старшему поколению разобраться в неподготовленных истинах. — Мама говорит, что от капюшона уши мёрзнут, а в шапке они закрыты. — Маму слушать надо, она правду говорит. А где твоя мама? — обратилась она к девочке и коснулась её ручки. — Она сказала, что оставила дома сумку, мы едем к ней на работу. — Ты осталась ждать её на улице? — Майя вскинула бровь. — Одна? — Мамочка должна сейчас уже прийти.       Девочка шмыгнула носом. — Замёрзла?       Встав на ноги, Майя взяла Юлю за руку. Сразу же подумала она, что может предложить девочке горячий чай, ждавший её в термосе на заднем сиденье машины, но в последний момент одернула себя. Это была чужая дочь, так сильно напоминавшая Майе себя в детстве, что она решила лишний раз не создавать почву для веры. Майя слушала рассказы Юли о предстоящем дне рождения, о письме Деду Морозу, у которого она попросила, чтобы папа вернулся из командировки, о маминой сложной работе, ведь она даже на выходных уезжает в офис и решает вопросы, о которых Юле ничего неизвестно. Майя активно поддерживала Юлю во всех её монологах и неторопливо отводила в сторону их подъезда, откуда должна была с минуты на минуту выйти мама. — Мама говорит, что с незнакомцами нельзя разговаривать, потому что они мне зла желают, — заключила Юля и остановилась около ступеней перед дверью. — Она в добрых людей не верит. — А ты веришь? — Майя вновь присела на корточки и смахнула с плеч Юли упавшие снежинки. — Я верю. Ты же добрая, — она весело захихикала. — Люди злые от своих несчастий, за каждым своё горе стоит, понимаешь? — Юля кивнула. — Доброту в себе не каждый сохранить способен.       Потрепав девочку за щеку, Майя улыбнулась и встала. Она решила остановиться на нижней ступени подъездной двери и предпочла передать ребенка ровно в материнские руки. Наряду с шумом машин, проезжавших за домом по уложенному шоссе, до ушей Разумовской долетел до ужаса знакомый скрежет, который она не перепутает ни с чем. В минуту хлопок и детский крик, замазанный в испуге, отрезвил её сознание и вынудил Майю обернуться. Яркий, жаркий, тянущийся к небу взрыв отразился в её глазах пожаром, и Майя схватила Юлю под руку, распахнула шубу и рухнула на землю, прикрыв Юлю собой. До макушки затянула она капюшон, обняла девочку рукой и прижала к себе, максимально оградив от последствий. Майя слышала, как летали частички железа, гудела сигнализация и кричали прохожие, а непонимающая ничего от страха Юля хныкала под её плечом и не решалась открыть зажмуренные глаза.              Разумовская ничего не говорила. Она только мягко поглаживала её и старалась нормализовать собственное дыхание, опасаясь, что волнение может передаться Юле и навредить её нервной системе в разы больше, чем сам взрыв. Майя знала, что детская память сотрёт этот эпизод, оставит лишь след от пережитого кошмара, однако, если дополнить его эмоциями другого человека, избавить ребёнка от травмы будет невозможно.       Майя не отследила, сколько они пролежали в обнимку. Шум мигалок, вопли выглядывавших из окон соседей и душераздирающий женский крик, с которым вылетела из подъезда мама Юли, окончательно вернули Майю в реальность и заставили проглотить душившие изнутри слёзы. — Ты в порядке, родная моя? — кричала крупная, взрослая женщина. Её черные волосы с седыми корнями выпадали из зелёной косынки и прилипали к щекам, закрывали ей глаза и мешали чётче рассмотреть дочь. — Ты не поранилась, что с тобой? Почему ты молчишь, Юля? — Она отделалась испугом, — Майя убрала от Юли руки и присела, заботливо погладила по голове и тут же получила пощечину. — Заслужила, — кивнула она и попыталась подняться, только колени не слушались. Майя опустилась на асфальт. Только сейчас она увидела порванный на джинсах карман. — Мама, не злись на Майю, — шёпотом сказала Юля сквозь слёзы и обняла женщину. — Она добрая, она мне помогла! — Я сама разберусь, Юля, на кого мне злиться! Я что тебе говорила по поводу незнакомцев? — женщина возмущённо кидалась оскорблениями в лицо Майе, не стесняясь в выражениях.       Но Разумовская их совершенно не слышала. Она, сквозь вставшие в глазах слёзы, смотрела на свою догорающую машину и глотала нескончаемую боль. Майя перестала считать трагические случайности и разочарования ещё в прошлом году, когда каждый день казался последним. Просыпаясь по утрам, она благодарила судьбу за дарованный шанс что-то изменить и вернуть в правильное русло, но продолжала отступаться. И у Разумовской постепенно заканчивались силы. — Майя, не плачь! — Юля оторвалась от матери. — Не плачь, ты хорошая! — Я не плачу, Юльчик, — Майя, доставая из горла каждое слово, глотала рану и сжимала в ладони тканевый платочек. — Ничего важнее жизни человека нет. — Руки прочь от моего ребёнка! — прогорланила мать, когда Майя вновь попыталась обнять Юлю. — Не волнуй маму, — Разумовская выдавила улыбку. — Она тебя любит и очень переживает. — За тебя тоже мама переживает, — от этих слов у Майи посыпались искры из глаз, а Юля не смогла отпустить её и маленькими ладошками гладила Майю по меховому капюшону, отчего у той безостановочно капали слёзы. — Не плачь, почему ты плачешь? — Она плачет, потому что бессовестная, Юля!       Мать силой оторвала Юлю от неё и резко схватила за руку, уводя подальше. Испуганная Юля только ласково смотрела Майе вслед и махала свободной ручкой, и Разумовская отвечала тем же. Как только семья скрылась за подъездной дверью, Майя нашла в себе возможность подняться и, прикрывая рот платком, чтобы не закричать, медленно подойти к пылающей машине, дым от которой поднимался всё выше и выше. Работающие пожарные старались затушить огонь, но получалось долго и сложно. — Это ваша машина? — спросил её один из ликвидаторов. — Что? — Майя повернулась к нему и, чуть подумав, кивнула. — Мы обязаны об этом заявить милицию, а вам нужно заявление написать.       Пожарный вручил ей записку, найденную на пепелище, и поддерживающе похлопал по плечу. Так делал каждый, когда хотел выразить Майе своё участие или сожаление, и она уже не могла трезво воспринимать этот жест. Ей казалось, что ничего хорошего он не сулит. — Поджог? — на удивление у Майи не осталось сил. — Вы полагаете? — Мы такое часто видим теперь, — голос пожарного погрустнел. — Но мы проведем экспертизу в обязательном порядке вместе с милицией. — Простите, как вас? — Майя обратилась к нему, спрятала записку в карман шубы и взяла пожарного под руку, уводя от пепелища. — Юрий Иванович. — Юрий Иванович, не поймите меня неправильно, — клишированная просьба никогда не была так кстати. Майя полагалась на её силу. — Лучше, если в милиции не узнают об этом случае. — Вы что мне предлагаете?       Пожарный непонимающе возмутился. Майя прикинула: в его работе этот случай либо единичен, либо он не поступил в театральное в своё время. Второй вариант казался Майе наиболее реальным. — Я не предлагаю. Вы же сами говорите, что взрывы машин стали частым явлением. Одной больше или меньше, думаете, кому-то есть до этого дело?       Майя незаметно достала из сумки свёрнутую купюру и вложила в руку пожарного, который тут же спрятал её в новомодные джинсы. — Экспертиза в индивидуальном порядке стоит дороже. — Юрий Иванович, вы уже сказали о поджоге, зачем нам экспертиза? Давайте оставим этот случай здесь, среди зевак и ваших коллег, поверьте, так будет лучше.       

***

— У неё такие глаза были… я никогда таких не видела, — Майя, забравшись с ногами на диван, обнимала себя и поглаживала колени в надежде успокоиться.       Майя добралась до офиса самостоятельно. Она не сказала никому о происшествии в нежелании отвлекать других от более важных занятий, но Майя, на самом деле, просто не хотела в очередной раз выслушивать возмущенные реплики и нравоучения со стороны ребят, от которых у неё постепенно начинала ехать крыша. Она знала, что получит порцию обыденных фраз со стороны Саши, послушает поддержку от Валеры и шуточки Космоса, только больше всех будет вещать Пчёлкин. И этого она боялась. Поэтому позвонила единственному человеку, кто мог бы её по-дружески утешить, — Тамаре. — А мама её, она пощечину дала мне. Правильно сделала. — Ты жизнь её дочери спасла, а она пощёчину. Неправильно это.       Тамара, обнимая подругу за плечи, мягко массировала её ключицу и не находила слов, подходящих к ситуации. Она предполагала, что любое умозаключение будет воспринято в штыки, и старалась обходиться с Майей молча. Обращалась только к прикосновениям. Филатова умела вернуть в человека жизнь, но не знала, как заставить его ощутить её дыхание. — Тома, Томочка, скажи мне, я обречена? — Майя обернулась к ней и взглянула щенячими глазами. — Тома, я больше не могу! — Глупости ты говоришь, — ответила Тома и сбежала на кухню. Вернувшись с бутылкой сухого вина и хлебом, она разлила алкоголь по бокалам и села напротив. — Легче станет. — Не хочу я пить, — Майя отодвинула бокал. — Том, ты никому не скажешь?       Получив положительный кивок, Разумовская решила открыться. Она, стуча пятками по ламинату, исчезла в глубине коридора и вернулась со смятой в руках бумагой, которую ранее ей вручил пожарный. Майя так и не открыла её. — Читай, я не могу, — Разумовская бросила записку на стол и плюхнулась на диван. — Пожалуйста, читай!       Как реагировать на подобные просьбы — Тома не знала. Внутри себя она считала минуты до момента, когда в их дверь, спустя мучительное ожидание, постучит Пчёлкин и заберет на себя половину той ответственности, что лежит на её женских, солидарных плечах. Она позвонила ему в ту же секунду, в разгар которой Майя плакалась подруге в трубку и просилась приехать. — «Первое предупреждение», — цитировала Филатова и отодвигала записку всё дальше. — Почерк непонятный, ничего не разберёшь. — Тома-а, — Майя запустила пальцы в волосы и оттянула корни, после чего спустилась ладонями к лицу и закрыла его, словно в темноте был ответ. — Тома, если бы ты знала, как сильно я хочу к маме.       Услышав всхлип, Филатова пересела к Майе и почувствовала мурашки, бегающие по каждому сантиметру её тела. Тому пугали её слова, и она старалась найти в них положительную сторону, но видела только непроглядную тоску и ужас неминуемого. — Там тебя никто не ждёт, — упрямилась Тома и ждала звонка в дверь. — Сплюнь три раза! — недовольство вернуло в Майю жизнь. — Я не хочу к маме, — Разумовская развела руки и указала глазами наверх. — Я хочу к маме. Тома, у тебя есть родители, к которым ты можешь прийти за помощью, у Оли бабушка, любящая её до потери сознания. В моей же жизни существуют только бездушные мраморные плиты, которые не ждут моего прихода, которые не смогут обнять меня. Никогда. — Ты говорила о бабушке…однажды, — робко произнесла Тома. — Этот единственный живой человек отказался от меня ещё до рождения. — А мы — нет, — Тома сжала руки на плече у Майи в знак поддержки. — Разреши нам стать твоей опорой, иногда чужие люди становятся даже ближе, чем семья.       Проморгавшись от слёз, Майя обернулась к Томе и обняла её, уткнулась носом в свитер и прикрыла уставшие глаза. Она чувствовала, как сильно бьётся Томино сердце, и искренне верила каждому её слову. — Я давно разрешила, — спустя несколько минут, Майя решилась ответить. — Только скучать по маме не перестала.       Долгожданный звонок в дверь, раздавшийся из прихожей, заставил Майю встрепенуться и усесться на диване. Она не стала бежать к двери, чтобы встретить неизвестного гостя. Майя неторопливо прошлась по коридору, шурша босыми ногами по ковру, забралась в ванную комнату и закрыла за собой дверь, после щелчка замка услышала знакомые голоса. — Я не знаю, чем ей помочь, — шепнула Тома с шелестом записки, передаваемой из рук в руки. — Вить, они сожгли её машину. — Ублюдки те ещё, она их не видела? — Витя, нахмурившись, раскрыл записку и недовольно спрятал её в карман плаща.       Сняв ботинки, Пчёла проигнорировал предложенные Тамарой тапочки и прошёл к ванной комнате, но не слышал за дверью ни единого звука. Вите не требовалось время, чтобы собраться с мыслями: он постучал по резному дереву, подождал несколько секунд и повторил действие. — Милая, открой, — по ту сторону раздался всхлип. — Не заставляй меня вскрывать дверь, Фил только сделал ремонт. — Скажи, что ты уже был у той женщины, — подсказывала неуёмная Тома ему на ухо.       Но Витя не хотел говорить об этом раньше времени. Бесконечные постукивания по дереву, к его сожалению, не приводили ни к чему, а просьбы с ласковыми голосами уходили на задний план, когда ответа так и не следовало. На мгновение Пчёле показалось, что он сошёл с ума и разговаривает со стеной, но деваться уже было некуда. — Я виделся с мамой Юли, — заявил он, и мгновенно замок повернулся. За распахнутой дверью стояла обессилевшая Майя, смотревшая на Витю чистыми, больными глазами, и от их вида у него сворачивалась совесть. — Что она тебе сказала? — Майя бросилась к Вите и схватилась за воротник пальто. — Что-то с Юлей? — Маму зовут Людмила, и она очень благодарна тебе, — на губах Вити показалась улыбка, дополнившая облегчение на лице Разумовской. — А Юля просила тебе передать вот это.       Витя залез в карман и достал из него самодельный браслетик из нескольких ниточек, завязанный мудрёным методом, неподвластным взрослому разуму. — Она не злится на меня?       Сияющая надежда напротив Пчёлы доставляла ему невероятную радость и искренний восторг, когда он увидел, как Майя удовлетворенно сжала в ладони подаренный браслетик и подняла глаза к нему, оставив лёгкий поцелуй на щеке. Майя благодарно обняла Пчёлкина и не желала отпускать его ни на минуту. — Людмила сказала, чтобы я извинился перед тобой за всё, что ты слышала от неё. За пощечину в отдельности. — Я бы без тебя давно пропала, — ликование в груди Майи потупилось, и на его смену вылетела бесконтрольная любовь. — С ними всё хорошо? Юля хорошо себя чувствует?       Ответив коротким кивком головы и добрейшей улыбкой, Пчёла заботливо смахнул опавшую за день тушь с лица Майи и помог одеться в коридоре. Он накинул на изредка вздрагивающие плечи шубу, взял её сумку и поблагодарил Тому за радушие и искреннее участие в жизни Майи, которая уже сообщила ему и о сгоревших документах на машину, и оставленных в багажнике вещах, что они купили вместе для маленького Вани Белова, даже не забыла о висящем на зеркале брелоке, который раньше находился на ключах у Владимира Разумовский. Вите очень хотелось послушать историю из первых уст, дать ей помощь и поддержку, разобраться и найти поджигателя, но пока он остановился на долгожданных для неё объятиях и решил поднять настроение наилучшим методом из всех известных людям: сделать сюрприз.