Пэйринг и персонажи
Описание
Если судьба даёт выбор, то есть только один вариант, – следовать зову души.
Посвящение
Родной Пчёлке.
Кот
27 ноября 2024, 01:48
– Слышь, Шторм, – обратился к брату Кот и снял с себя куртку. Он виновато опустил глаза и накрыл плечи Разумовской кожанкой. – Мы не перегнули?
– Это уже не наше дело.
Шторм никогда не отличался добротой в отношении других людей. В детстве он часто ловил насекомых и изучал биологические процессы в их организмах, будто ему действительно интересно, что находится внутри каждого живого существа. Родители думали, что Шторм, крещёный Алексеем, в будущем станет высококлассным специалистом в сфере медицины и совершит гениальный прорыв. Но разочарование постигло слишком рано, когда Лёша провалил выпускные экзамены и отправился в армию.
После Шторм женился. Жена его была на несколько лет младше и совершенно безобидна, что отличало её от бывших женщин Алексея. Анастасия выходила замуж по большой и светлой любви, поэтому оправдывала ею каждый синяк на своем теле и новую ссадину. Несколько раз сбегала она от мужа, укрываясь в доме своей семьи, но Шторм находил её за считанные часы и обязательно возвращал домой под бесконечную клятву: «Я такого больше не допущу».
Что касается Майи, то никакого дела Шторму до неё не было и в помине. Он считал её очередной молоденькой девушкой, которая и шагу не может ступить без рук своего богатого отца. Шторм не знал, зачем Майя нужна Буманскому, и для чего тот в сотый раз приказывает принести её голову, но однажды Шторму пришла мысль, что Андрей Федорович, пройдя непростые времена, пытается закрыть юношеские фантазии при помощи Разумовской. Но это было уже не его ума дело.
– Хрен с ней, пойдем, – дополнил Шторм и щёлкнул зажигалкой. Майя ощутила противный запах.
– А вдруг умрёт? – Кот взволнованно потрогал старшего за плечо.
– Значит, закопаем во дворе, – Шторм выплюнул эти слова и сбросил сигаретный пепел на пол. – Брат, не капай на мозги. На, покури.
Кот взял из пачки сигарету и задумался о том, что добровольно попал в настоящий детектив, только о нем не пишут романы. Исключительно снимают кино. Будучи младшим братом, Кот всегда получал гораздо больше плюсов от жизни, чем Шторм, поэтому и отцовские кассеты с боевиками доставались ему легче. Несмотря на суровое воспитание, Кот вырос добрым и отзывчивым человеком, способным даже на благородные поступки, но и в нём проскальзывала ненависть и злость к миру, которую он был не в силах контролировать. Кот, по паспорту Дмитрий, в средней школе избил соседа по парте, когда тот отказался ему помочь с контрольной по математике. На следующий день одноклассник добровольно отдал ему свою тетрадь и подписал инициалами Кота. В тот момент Дима понял, что его сила в страхе.
По той же схеме работал и жил Андрей Федорович Буманский, о котором часто думали братья в последние несколько дней. В один из вечеров они решили, что оба в руках Буманского – пешки. Он их нашёл, дал всё, что было нужно, обучил и вынудил уважать его, сделав собственным оружием. Майя должна была стать очередной пешкой, но Шторм и Кот не учли одного: невозможно подмять человека под себя, если тот на всё имеет собственное мнение.
Майя не знала всех вычислений, происходящих в головах братьев, поэтому продолжала молча лежать на твердом диване, ощущая тепло от кожаной куртки. Разумовская старательно не подавала вида, что слышит шестёрок и ждала, когда те, шурша ботинками, покинут помещение и закроют за собой тяжёлую дверь.
Как только звук железа коснулся её ушей, Майя распахнула заплаканные глаза и попыталась сосредоточить взгляд на ярких предметах, но сделать это в комнате однотонного серого бетона было невозможно. Потерев глаза, Майя вновь обвела стены и заметила несколько высоких окон, закрытых черной тканью. Самое большое из них было приоткрыто, и краем уха Разумовская слышала громкие голоса и звуки скользящих шин по свежему асфальту, плеск лужиц и шарканье детских туфелек. Испуганно поднеся тонкие ладони к ушам, Майя попыталась избавиться от назойливого шума, но лишь сильнее загоняла его в голову.
Несколько минут провела она в таком положении, и ей показалось, что прошла вечность. Положив руки на диван, Майя попробовала подняться, но не смогла даже опереться на ладонь. Каждая попытка встать приносила страшно острую боль в груди и животе, и от неё Разумовская скручивалась и подолгу застывала в позе эмбриона. Чтобы выровнять дыхание, Майя разорвала на себе воротник водолазки и вдохнула.
– Ненавижу тварей, – она в очередной раз закусила губу и сжала до боли пальцы. Стивнув зубы, Майя подняла руку и увидела, что ноготь окончательно отошёл от пальца, и вместо него находился пластырь, лишь немного закрывающий рану.
– Извини, пришлось действовать радикально, – услышала Майя и подняла глаза. Та самая тяжёлая дверь, под которой находилась невысокая лестница с карманом, оглушительно хлопнула за спиной Буманского. Чем выше поднимала Майя голову, тем лучше понимала, что синяк на шее не станет её союзником.
– Это не по понятиям,– выплюнула Майя, пока разминала запястье.
– У меня они свои, – Андрей Федорович опустился перед ней на корточки. – Непослушные суки должны быть наказаны.
Он резко положил руку на бедро Разумовской и сжал его до боли в собственных ногтях. Воскликнув от ужаса, Майя слегка приподнялась, а Андрей Федорович, не желая упускать момент, второй ладонью толкнул её на пол.
– Больно, – по щеке пробежала единственная слеза. – Что ещё тебе нужно?
– Мы не в слезливом сериале, – Буманский схватил Разумовскую за запястье, перевернул её на спину и сел сверху, прижав к полу всем весом. Он впервые увидел, как потекший косметический карандаш собрался в уголках глаз, а тушь, намокшая от слез, скатилась по щекам, оставив тонкую дорожку. Буманский был страшно возбужден.
– Я дышать не могу, – с трудом подав голос, Майя попыталась коснуться шеи, чтобы отодвинуть порванный воротник ещё дальше. Буманский сразу же заметил порыв и перехватил обе руки, впечатав в пол. Свежие синяки остро пробились на коже.
Чем дольше Андрей Федорович нависал над Майей, тем сильнее хотелось ему совершить всё, в голову пришедшее. Он медленно опустился к ней и оставил почти невесомый, но от этого не менее противный поцелуй на её щеке. Резко выдохнув в ухо, он проложил губами дорожку к мочке и подал голос:
– Я же все тебе дать могу, – сказал он, и руки Разумовской сжались в кулак. Она чувствовала, что через несколько минут точно потеряет сознание, если не выберется из-под медведя. Страшно хотелось плакать, но Майя старалась держаться. – Ты у меня в золоте купаться будешь, – продолжал он, оставляя поцелуи на открытых частях тела. Отпустив одно запястье, Андрей Федорович грубо схватил тонкую водолазку и натянул её. – Я тебя королевой сделаю, – не останавливаясь говорил он, пока Майя постепенно отключалась. – Но ты мне заплатить должна.
Майя старалась. Искренне старалась сопротивляться, но её избитое тело слишком резко отзывалось внутри, поэтому Разумовская могла только жмуриться и истошно кричать, зная, что Буманский не закроет ей рот.
– Ненавижу, – устало произнесла Майя и собрала последнюю волю в кулак. Подняв ногу с адским жжением в костях, она попыталась скинуть его, ударив по самому больному, но напоролась лишь на гнев. Он был вдвое сильнее неё, Майя понимала, что шансов выбраться поистине немного.
Когда Андрей Федорович привстал от неожиданности, Разумовская вырвала запястья, оттолкнула его и испуганно попятилась назад, влипнув в бетонную стену. После очередного удара, Разумовская свела лопатки и в ужасе зажмурила глаза, сгруппировавшись. Она слышала, как Буманский поднялся, отряхнул от пыли грязные руки и медленными шагами подошёл к ней. Все это напоминало сцены из фильмов ужасов, которые Майе запрещал смотреть отец в детстве, лишь бы сохранить психику дочери в норме. Сейчас Разумовская подумала над тем, что успехи побегов из кино могли бы помочь ей.
Но действовать нужно было быстро. Майя не знала, как вести себя во время нападения, поэтому понадеялась на спрятанную интуицию. Разумовская выждала несколько секунд, а после вскочила на ослабшие ноги и подлетела к запертой двери, оступившись на лестнице. Майя постаралась как можно громче стучать по железу, но в душе понимала, что по ту сторону никого нет, а замка, который Андрей Федорович предусмотрительно скрыл дополнительным слоем железа другого цвета, она не заметила.
Буманский громко аплодировал за её спиной, когда увидел испуганные глаза Майи и покалеченные лопатки, просвечивающиеся сквозь тонкую водолазку. Андрей Федорович резко схватил её за талию, оттянул от двери и закрыл одной рукой рот, после чего бросил на пол. Он видел, как Майя перекрутилась несколько раз, пока не остановилась от удара об угол дивана.
– Заметь, Разумовская, у тебя был шанс.
Андрей Федорович в последний раз взглянул, как Майя вытирает кровь с молодого лица и бесшумно плачет, закрывая усталые глаза. Бросив к её ногам пулю, он шумно захлопнул дверь и повернул замок, отдав кому-то приказ. На пуле выцарапано её имя.
***
Несколько часов подряд Витя обходил маленький кабинет вдоль и поперек, то хватая, то отбрасывая от себя бесформенные статуэтки со стола Белова. Люда безостановочно приносила ему рюмки со звенящей по краям водкой, но ни одна из них не лезла в горло. Он был зол и трезв, страшнее этого словосочетания только сам Пчёлкин. Психовал он страшно. Витя, и без того не шибко умеющий держать себя в руках, превратился в настоящего зверя, подойти к которому означало неминуемую смерть. Но злость Пчёлы не касалась отдельно каждого, Витя корил себя за собственную беспомощность и отсутствие хоть какого-то понимания, что делать дальше. Его звонок Илье дал маленькую надежду, что им удастся выйти на главную суку. Подозреваемых было слишком много, чтобы обшарить каждый угол Москвы, поэтому бригада приняла решение рассмотреть локально несколько вариантов, а после проверить. Растрачивать силы просто так было совершено нерационально, и Витя тоже это понимал. Пусть и отчасти. Ровно половина его мозга остановилась на том газоне около высотки, где он нашёл плащ, лежащий сейчас вместе со всеми вещами Майи на диване. – Сядь и успокойся, – мягко сказал Филатов, но Витя пропустил его рекомендации мимо ушей и недовольно прошептал что-то себе под нос. Он упал в кожаное кресло и вылил в горшок с растущей гортензией водку. – Фил, блять, – Витя огрызнулся. Валера видел, что друг был абсолютно растерян и не понимал, в какую сторону ему кидаться, за какие фланги хвататься, чтобы провернуть дело чисто, аккуратно, да ещё и без лишнего шума. – Пока мы здесь сидим..... Филатов не дал ему закончить. Он бросил в него пушистую подушку, купленную Олей на барахолке, и отвлёк внимание. – Илья просил подождать, я ему верю. – Убить – не убьют, – перебил несуразицу Космос, орудуя ножиком на маленьком зеркале, изъятом из сумки Разумовской. – Но потрепать могут. Щёлкнув челюстью, Витя силой вырвал из рук Космоса зеркальце и положил его на подоконник, предварительно отряхнув. – Совсем озверел? Космос подскочил на месте. – Имей совесть, блять, – огрызнулся Пчёла, когда взгляд Холмогорова нахмурился под густыми бровями. – Убью чертей, – сквозь зубы добавил он, а Космос даже не заметил, что последние слова Вити были обращены не к нему. Он страшно вскипел и завёл руку над головой Пчёлы. – Пойдем – выйдем. Валера подошёл к Космосу, невесомо похлопал его по плечу и под возмущения вывел его из кабинета. Спустившись на лестничный пролет, он открыл оконную раму и вынудил друга подышать свежим воздухом, от которого, на самом деле, на Цветном бульваре было только название. – Если она умрёт – Витя сопьётся, – произнес Космос и достал из кармана брюк пачку сигарет. – Закодируем, – отрезал Фил и вытащил сигарету из коробочки Холмогорова. – Тома рассказала, что они недавно поссорились крупно, прикинь, к Илье её ревнует. – Я бы тоже ревновал, он же смотрит на неё, как волк на зайца из того мультика, – Космос выдохнул дым в окно, и лёгкость проникла в грудь яркой вспышкой, от которой он невольно закашлялся, а после сильно засмеялся от собственой искромётной шутки. – Не будем обсуждать, а то ведём себя хуже прекрасных дам. Толкнув друга локтем, Филатов обратил внимание на почти бесшумные шаги, тонким звуком доносящиеся до их перепонок. Аккуратно заведя руку под пиджак, Космос схватил рукоять пистолета и вытащил из кобуры, после чего скрыл ладонью. – Ну где ты ходишь? – неожиданно для себя спросил Филатов, когда сквозь перила лестничного пролёта появилась голова Сетевого. Он быстро перемещался по высоким ступеням и держал в руках стопку бумаг. – Витя уже извелся. – Я Майе помогаю, а не Вите, – грубость нечаянно вырвалась сквозь губы Ильи, и он миновал опасность в образе Космоса, поднявшись дальше. Холмогорову не оставалось ничего, как смириться и затушить сигарету. – Нарываешься? – Фил попытался остановить друга, но его мозг работал по собственному плану. Услышав снятый затвор, Илья обернулся. Его круглые глаза без лишних слов сказали Валере всё, что он думает, и заставили Космоса остановиться. – Брейк? – спросил Сетевой и улыбнулся в надежде смягчить удар. – Кос, кончай хернёй страдать, – Валера аккуратно подвёл руку, подцепил ткань пиджака и резко потянул на себя. От испуга Космос дернулся и свел курок. С оглушительным свистом пуля пролетела мимо Сетевого и навсегда осталась в дверном косяке кабинета, из которого появился выпивший и одновременно трезвый Пчёлкин. – Слышишь, друг, прости! – буркнул Космос, видя, как Илья поднимает с лестницы бумаги. – Погубите вы себя и её за собой утащите. – Получилось? – Пчёлкин взглянул на Илью, и тот согласно кивнул. Подойдя к столу, Витя принялся листать бумажку за бумажкой и с интересом обнаружил, что на них не было ничего, кроме разбросанных цифр и букв, которые даже при самой упорной викторине нельзя было бы соединить. Пчёлкин начал сетовать на нетревозсть, но вскоре понял, что проблема заключается не в нём. – Смог я вывести её на диалог, – начал Илья, намекая, что Пчёлкин понимает, о ком идёт речь. – Она хоть понимает, что из-за неё мы уже потеряли сутки? – Витя возмутился, но после хлопка по плечу со стороны Филатова резко замолчал. – Значит, ситуация такая, – Илья достал из кармана сигарету, поджег и с разочарованием закурил. – Девушку зовут Алина, она выходила из подъезда, когда заварушка началась. Испугалась, спряталась внутри, но дверь осталась открытой. – Очень содержательно, – пять копеек вставил Космос. Проигнорировав замечание друга, Пчёлкин во все уши внимал каждому слову Ильи и надеялся. Надеялся, как никогда раньше. – И все же, – обратился к Космосу Илья. – Я продолжу. Алина услышала погоняло одного из них. Бугай назвал своего кореша Котом. – Сетевой услышал смех Холмогорова. – А буквы и цифры на листах – части номера машины, которые она запомнила. Говорит, что целиком вспомнить не может. Накалякала что-то карандашом. – Больше ничего не выяснил? – у Пчёлкина чесались кулаки от несправедливости. – Почему же, – Илья самодовольно затянулся. – Узнал, что бабка, с которой ты общался, на самом деле не живёт в высотке. У сестры гостила. Алина рассказала. Где искать Майю – я не знаю, – Илья устало сел на диван и бросил на пол все найденные артефакты, запечатанные в бумагах. – Считай, что мы с тобой сделали одну и ту же работу, обе – безрезультатно. Никто ничего не знает, никто ничего не видел. Не столица, а Тмутаракань, твою мать! – Спасибо за помощь, – обратился к нему Витя и предложил водки. Сетевой не привык отказываться от заманчивых предложений. Он чокнулся с ним стопкой и осушил её, не почувствовав никакого эффекта. Чист, трезв и прозрачен. Как слеза. – Граждане бандиты, – Филатов прервал долгое молчание. – Давайте вспоминать вместе. – Вчерашний день? – прервал его Пчёла. – Я тебе его и без воспоминаний расскажу. – Ай! – Валера махнул рукой и недовольно хрипнул. – Все мозги пропьёшь. Кота мы явно видели и знаем, и я даже тебе это докажу. Хлопнув стопку, Филатов неожиданно встрепенулся и покинул пределы кабинета. Бежать за ним, конечно, никто не осмелился. Как будто каждый понимал, что холодный разум Валеры слишком рационален для глупостей. И оказались правы. Ровно через пятнадцать минут Филатов вернулся с распечатанной фотографией с камеры видеонаблюдения, взятой у охраны. – Узнаешь? – спросил он и вручил Пчёле карточку. Илья и Космос тут же оказались рядом и передавали фото друг другу. – Так это ж хер этот, который тогда приезжал с Буманским на встречу, – заключил Космос. – Не все мозги ещё продул! – довольно заметил Фил. – А я ему ещё сигарету дал покурить, – голос Вити прозвучал излишне драматично. – Сука найдена. Может, пробить его? – Пчёлкин обратился к Илье. – Твой друг-мент все ещё друг? – Я могу, конечно, попытаться, но это займет время, а у нас каждая минута на счёту. – Наш историк прав. Космос взлохматил Сетевому волосы и саркастически улыбнулся. Илья не знал, что Холмогоров порядком не соображает, и белый пакетик в его кармане буквально вибрировал от желания. Заметив напряжение, Витя громко позвал Люду, которая подслушивала под дверью. – Люд, будь другом, – сказал он и подтолкнул Космоса к ней. – Я не хочу никуда идти, я хочу быть героем! – Космос возмущался, а Филатов молча схватил его под руку, пока Люда сняла с него пиджак и устроила зону отдыха на кухне. Как только за ними закрылась дверь, Пчёлкин рухнул на кожаный диван и позволил себе закрыть глаза. Он думал о ней, о купленной квартире, о своей жизни до и будущем, которого он не ведал. Витя так боялся смерти, что малейшая мысль о ней приводила его в настоящий кошмар. Пчёлкин пришёл к одному единственному выводу: если он не сможет спасти Майю, то никогда себе этого не простит. – Хороший ты мужик, Вить, – обратился к нему Илья, и Пчёлкин удивлённо вскинул брови. – Но каким бы хорошим ни был, твоя жизнь не для неё. Витя усмехнулся. – Это ты так решил? – Ты же и сам это понимаешь. Витя никогда не признается себе, что Илья прав. – Она сможет уйти в любой момент, на привязи я никого не держу, – с болью в голосе ответил Витя. Мысль потерять её становилась всё более невыносимой. – Она не уйдет. До последнего станет бороться. Сетевой сделал затяжку и смахнул пепел. Он не боялся, не страшился смерти, как Пчёлкин, единственным его ужасом за последнее время было одно – потеря личности. Он наблюдал за Майей, за её новыми знакомствами и постоянно задавал себе один и тот же вопрос: а сможет ли он так? Сможет ли вертеться, как уж на сковородке, разрешая вопросы тяжёлого бизнеса, или же до конца будет топить за собственную принципиальность? Будут ли у него силы возвращаться вновь и вновь к задачам постепенным, даже ему неинтересным, но составляющим новую личность? Сетевой был искренне восхищён Разумовской, но страшно переживал, что новая жизнь её убьёт, и с горечью наблюдал, как петля на её шее затягивалась всё туже. – Ты пойми, Вить, – продолжил Илья и налил Вите водки. – Я против тебя, пацанов, да и отношений Ваших ничего не имею, – Сетевой старался врать искренне. – Но я головой отвечаю за неё. Я обещал её отцу. А ты знаешь, обещания мертвым сильнее, чем живым. Витя взял небольшую паузу. Он надеялся, что ответ сам придет ему в голову, но тот не спешил. Пришлось выкручиваться собственными мозгами. – Поможешь мне пробить домашний адрес Буманского?***
– Я поначалу тебя по кругу пустить хотел, – сказал Кот и вручил Майе стакан воды. – А когда ты в машине отключилась, испугался. Боль, с которой каждое слово проникало в голову, вынуждало Майю кривиться и крепче держать стеклянный стакан, дрожащий в её побитой руке. Она увидела, как кровь из свежей ранки сочилась каждый раз, когда она сгибала пальцы, и старалась минимизировать движения, только получалось ещё хуже. Кот вернулся в её подвал через полчаса после ухода Буманского. Он нашёл её без сознания, с ударом о ножку дивана на лбу и порванной водолазкой, от которой остались одни маленькие кусочки. Он положил Майю на диван, накрыл её и остался рядом до тех пор, пока Разумовская не открыла глаза. Как только взгляд её упёрся в него, Кот начал диалог. – Тебе лет сколько? – Майя сделала глоток, выдавила улыбку от спазма в горле и вскинула взгляд к потолку. – Двадцать семь, – честно ответил Кот и виновато опустил глаза. Как только слова вырвались из его уст, Кот ужаснулся собственному возрасту. В его голове перемешались воспоминания прошлого, своей юности, беззаботности и веры. Он перебирал в голове события хорошие и плохие, жестокие и несколько романтичные, которые составляли его личность. То история с бродячей спасенной собакой вернулась в его голову, то скандал с братом на собственной свадьбе, даже мамины блины оказались в этом ворохе прошлого. Что касалось Разумовской, Кот планировал забыть её на следующий же день после заварушки у высотки, только ничего у него не вышло. Его приход в подвал был неким шансом загладить свою вину. – Мне двадцать один будет в декабре, – Майя тяжело выдохнула и ощутила ноющую боль в груди. Она разбила её тело пополам. Разумовская попыталась спуститься ниже на твердом диване и лечь на руку, но попытка была с треском провалена. – А зовут тебя как? – Дима я, – утвердил он. – Дим, скажи, – Разумовская смотрела сквозь него и безуспешно молила об уже несуществующей пощаде. – Что тебе пообещали за меня? Кот замешкался. – Я делаю всё по собственному желанию. Майя тихо усмехнулась и положила ладонь на ребро. От тепла кожи дыхание постепенно выравнивалось, и Разумовская впервые за последние сутки смогла прикрыть глаза, не ощущая боли. Больше всего Майя боялась перелома рёбер. Когда она была маленькая, отец сломал ребро, прыгая с ней на батуте. В конечном счёте, срослось оно неровно, а Разумовская на всю жизнь оставила в душе неисчезающее чувство вины, от которого иногда хотелось забиться в конвульсиях. – Ты Шторма давно знаешь? – Всё тебе расскажи, – буркнул Кот. – Удар просто у него хороший, – Майя закусила губу от нахлынувшей ломоты в висках. – Вряд ли смогу теперь забыть, – Разумовская замолчала. Несколько минут она беспричинно высматривала обшарпанный потолок, а после повернулась лицом к Коту и вновь обратилась. – Дим, почему ты здесь сидишь? Он искренне улыбнулся и как-то по-детски взглянул на неё. – Мне жена позвонила. Ночью она родила дочь. Заметив радость на его лице, Майя не смогла сдержать ответной улыбки и подняла руку. Она похлопала Кота по руке. – Поздравляю. Это настоящий подарок судьбы. – После её звонка я представил, если бы с моей дочерью так обошлись, – Кот заметно занервничал, и Майя раскрыла шире и без того круглые глаза. – Короче, считай, что я пытаюсь совесть свою очистить. А ты детей хочешь? – Как и большинство женщин, – чуть прохладнее произнесла Майя и схватилась сломанными ногтями за край дивана. – Ты прости, ладно? – Кот аккуратно положил ладонь на измученную руку, испачканную в кровавой земле, и слегка погладил пальцами. – Я не знал, что у него за планы. На тебя. – Хороший ты человек, Кот, пусть и со своей тенью. – А у кого из нас её нет? – У некоторых, кроме неё, ничего нет. Майя махнула головой в знак полного понимания и прощения. Она медленно привставала на диване, скрутила брошенную куртку Кота, положила её на подлокотник жёсткого дивана и слабо коснулась головой импровизированной подушки. – Дим, я могу тебя попросить? – безнадежно спросила Майя и улыбнулась краешком губ. Заметив в его лице заинтересованность, продолжила. – Мои друзья волнуются за меня. Я не прошу тебя говорить им ничего, только сообщи, что я жива. – Нет, этого я сделать не могу. – Дима, будь человеком! – Майя повысила голос. – Только скажи, что я жива, больше ничего! – Тихо, блять. Милость Кота тут же сменилась на гнев. Подскочив от шума за дверью, он достал из кармана своей куртки перчатку, смял её и засунул в рот Разумовской. Кот никогда не был так испуган. Навострив уши, Кот представил себя в боевике, в том самом, который тайно смотрел на батиных кассетах, и достал из-за пазухи пистолет. Он плавными движениями стал ближе подходить к двери. Майя же считала его шаги, пыталась отследить путь к двери, от которой ей нужно будет убегать, но она не могла даже подняться на локтях. Тело нещадно ломило, голова тяжелела от каждого звука, а зубы с такой силой впились в кожаный кляп, что Разумовская вновь начала молиться. Один раз ей помогли. Вдруг и сейчас? Три выстрела насчитала Майя, прежде чем до её ушей донеслись крики, смешавшиеся в симфонию, контур которой чересчур сильно отразился в её голове. Кот заметил, как Разумовская в очередной раз потянулась ладонями к голове и попыталась закрыть уши. Она медленно свесила одну ногу, ступила на холодный пол, а после попыталась подняться, держась за живот в качестве опоры. С хрустом вытащив перчатку изо рта, Майя бросила её на пол и заметила угол под лестницей. В один момент она решила, что непременно должна там оказаться. – Знаешь, раз уж так случилось, – Кот спрятал пистолет в карман, озираясь по сторонам, и быстрыми шагами подошёл к ней, а после забросил её руку к себе на плечо. – Хоть что-то должен я хорошее сделать. Слыша приближающиеся шаги, Кот помог Майе быстрее добраться до противоположной от дивана стены и усадил её прямо под высоким навесом. – Если меня убьют, – проговорил Кот и вручил Майе свой паспорт. – Найди мою жену, скажи, что всё было ради неё и нашей дочки. Майя выхватила из его рук документ и зажмурилась. Слепое кино, происходившее перед лицом, было слишком громким. Майя слышала каждый шорох, писк и шарканье кожаных ботинок. Множественные выстрелы смешались в автоматную очередь и на несколько секунд оглушили Майю, пока звук разорванной плоти не вернул ей слух. Разумовская вот уже несколько минут молилась шёпотом. Она впервые ощутила смерть настолько близко. – Глаза открой! Прошло ещё несколько минут, после которых Майя смогла узнать родной голос и попыталась поднять ресницы. Она чувствовала, как кто-то настойчиво ощупывал её лицо, не останавливаясь ни на одном сантиметре кожи. Чьи-то руки прошлись по бровям, губам, отметили новые синяки и убрали прилипшие ко лбу пряди. – Слышишь меня? – спросили у неё, и Майе пришлось раскрыть глаза. – Ты его убил? – испуганно произнесла Разумовская и тут же обхватила плечи Вити, прижимаясь ближе. Боль постепенно отступала, пока Майя все крепче сжимала Пчёлкина в объятиях. – Богом клянусь, что нет. Витя говорил правду. Как только его ладони коснулись её спины, Разумовская громко воскликнула и позволила себе пустить единственную слезу. – Я больше не хочу твердый матрас. – Посмотри на меня, – он поднял её лицо и убрал со скалы следы крови. Майя подняла тяжёлый взгляд и оглядела Пчёлкина с ног до головы. От цепкости её глаз не скрылись ни дырки на новом пальто, ни разорванная ткань брюк на колене, а в особенности – капающая кровь на натуральную кожу итальянских ботинок. – Тебя ранили? – руки Майи испуганно забегали по его рубашке и попытались расстегнуть маленькие пуговицы, но потерпели поражение. – Ты что, пришёл один? Бог мой, ты же правда ранен! – тараторила Майя и не давала возможности сказать и слово. – Брось ты это, я в порядке, – Витя убрал её руки и поцеловал кисти. Пчёлкин не любил геройствовать. Ему казалось всегда, что люди, пытающиеся создать образ абсолютной добродетели забывают о правде, а её Витя любил больше всего остального. Увидев испуганную, загнанную, читающую одну и ту же молитву по кругу Майю, сердце его сжалось настолько, что он не мог себе позволить впасть в рыцарскую гордость. Пчёлкин действительно был ранен. Острая пуля впилась в его плечо несколькими минутами ранее, но он не простил бы себя, если сказал бы об этом. – Как же ты можешь быть в порядке? – маниакально спросила Майя и разорвала рубашку. Она скрутила её пополам, а после обмотала рану и плотно закрепила подмышкой на два узла. – А я так к тебе припала, дура! Болит? Ну скажи мне, что же ты молчишь! Витя готов был поклясться, что нежнее слов никогда не слышал, но на них он не ответил. Он только мягко обнял её, закрыл со всех сторон от чужих глаз и приложил губы к макушке, поцеловав, словно ребенка. Майя свернулась калачиком в его руках и прикрыла глаза. – Я жизнь отдам за тебя и не пожалею, – признался Витя, пока гладил её лопатки. Посильнее прижавшись к Пчёле, Майя поцеловала его в закрытое рубашкой плечо и мягко уткнулась в него. – Сплюнь! – из глаз Разумовской полились тонкие слезы. – Я себе не прощу. – Голубки, вашу мать! – голос Космоса отрезвил обоих. – У нас есть три минуты, чтобы смыться. Дома пообщаетесь! – Ты мне веришь? – Витя отпрянул от Майи и погладил её по щекам. Он махнул Космосу рукой, бросил ему ключи от машины и попросил исчезнуть с глаз. – Если ещё раз вздумаешь без Кости куда-то поехать – скажи мне, я поеду вместо него. Положив вторую руку в ноги, Витя поднял Майю над землёй и закусил губу от ноющей боли в плече. Пчёлкин никогда не узнает, что его спасённая рука полностью стала заслугой Майи и способностей врача. Пока они добирались до офиса, Филатов обрывал трубку хирургу, а Разумовская не отнимала ладоней от пульсирующей Витиной раны. Она знала, что внутри находится пуля. Пуля с её именем.