Скромные зарисовки

      Смотрю на старое фото полчаса, или час, а может, пару дней, во времени я потерялся.       Черно-белая карточка порядком выцвела, но мне кажется, что это самое яркое, что есть сейчас в моей жизни. Почему она не стоит на моем рабочем столе? Почему я не ношу ее в бумажнике, где она была все эти дни? Годы? Я не могу вспомнить, что было месяц назад, или неделю, все дни так похожи один на другой, что смазались как пейзаж за окном скоростного поезда. Но день, запечатленный на фото, я помню до мельчайших подробностей, со всеми его прикосновениями, звуками, запахами и мыслями в моей голове. Мне начинается казаться, что края фотографии медленно расползаются, и я проваливаюсь в нее, как Алиса в кроличью нору, и падаю, падаю, падаю.       Нам семнадцать лет. Я мечтаю стать фотографом, а он просто мечтает, чувствует, дышит, живет. И любит. Любит этот мир, небо и землю.       — холодная! Пальцы сводит! — закатал джинсы и стоит по колено в воде.       — вылезай, ты заболеешь.       — дно видно, так переливается! — вообще не слушает меня. — смотри, смотри! — указывает в воду, а другую руку тянет ко мне.       Я за эту руку хочу держаться всю жизнь, вот ей богу.       Подхожу ближе к воде, ловлю хитрый взгляд, поздно соображаю, что попался — брызги ледяной воды уже летят мне в лицо вместе с заливистым смехом.       — эй! Прекрати! Камера! — отворачиваюсь на мгновение, потому что отвести взгляд от этой улыбки преступление.       — ты наивный как ребёнок! — А я вижу только его губы.       — вылезай, губы уже посинели, — а сам поднимаю фотоаппарат. Щёлкает камера.       Этот момент остался со мной. Момент.       Переворачиваю снимок. На обороте послание его кривым почерком, который только я и научился разбирать за все школьные годы — «на память тебе, мое сердце и душа». И год: семь лет назад.       Мое сердце и душа. Я был его сердцем и душой. А теперь я кто?       И вот прямо тут, на этом самом вопросе, мне стоило остановить свои глупые мысли, вылезти из кроличьей норы, затолкать этот снимок куда подальше и сесть в скоростной поезд моей жизни, чтобы слились все дни воедино. Но мое настоящее уступило место моему прошлому, когда в памяти вспыхнуло прикосновение его холодных пальцев к моей руке.       Пальчики у него маленькие, милые, он их очень стесняется, хотя говорит, что нет. Пальчиками этими он обхватывает себя за плечи, потому что замерз в воде до посинения.       — надень обувь, — подаю ему кеды.       Он натягивает носки на мокрые ноги, кеды, но шнурки завязать не может — замерз. Смеется, засовывает их внутрь кед.       — я же говорил вылезать, — закатываю глаза и сажусь на корточки, чтобы завязать ему шнурки.       — а я говорил тебе, что ты зануда?       — если я зануда, то ты будешь ходить с развязанными шнурками! — хмурюсь, а он мне в ответ улыбается. Ну как, как он может так улыбаться!       — все, все! Ты не зануда, слышишь? — поднимает вверх свои лапки в примирительном жесте. — Ну может только чуть-чуть, — добавляет, когда я уже завязал бантики на его кедах.       Я бы все равно завязал. И кофту бы свою отдал, только бы он не дрожал. И обнял бы, когда мы пялились в ночное небо на звезды. Я бы и звезду достал и отдал ему, если бы он только попросил. А он не просил ничего, он просто был рядом, мечтал, чувствовал, дышал, жил и любил. Меня. Я был его сердцем и душой. А теперь я кто?       И вот снова этот опасный вопрос. Мне бы его из головы выкинуть, но это меня в пучину кидает, и я тону, тону, тону, и дышать нечем совсем. Прошлое затопило меня и давит, и ничего я не чувствую, кроме того, как маленькие пальчики выскальзывают из моей ладони, а я вместо них беру свой рюкзак и шагаю в вагон.       Оборачиваюсь. Улыбка пропала с губ. Не может улыбаться тот, у кого нет сердца и души. Я был его сердцем и душой. А теперь я кто?       2022.04.26