Немой

      Клубы дыма обрамляют силуэт, с губ катясь. Он стоит, обращенный к лесу, и неторопливо потягивает самокрутку. Мысли пачкают тишину, врасплох застают и без того уставшую голову.       Куда путь держат люди, размышляет он, домой следуют, в разруху и бесчинства? Новый ищут — где возводить и жизнь свою придется снова. Или, может, как есть живут — под крылом неба над головой, его ненастьями, печалями и незримыми радостями? Сколько дано было пробыть здесь, в местах этих чуждых, командору времени того не хватило понять.       Но отыскать то важное, чем так горел он все эти долгие года — по силам оказалось. Но отчего тогда же так душа ревет и плачет? Отчего так шаг делаться не хочет обратно, к дому?       Тлеет сигарета, пепел роняет под ноги, к сапогам солдатским. Тихо вокруг.       Где-то впереди деревья строем ровным дрожат, ветер кромки бьет; чуть ближе, где бурьян почти городит забор к небесам, травы поют в водянистых низинах. Там, как в трясине какой, бегают звери, кряхтят лягушки, мошкара.       А если, — пролетает в голове его, остаться здесь, в краях этих? Ведь говорил он, товарищ ныне павший, и давно — не соваться обратно в страну пылающую. Не ждать перемен в ней, решений правильных. И не станется лучше с возвращением в дом.       Но путь то должен быть?...       Сигарета обжигает пальцы. Но Смит и не видит ту. Как не ощущает. Глаза его, измученные тревогой и потерянностью, чертят горизонт. Такой же голубой, глубокий и холодный.       — Не возвращайтесь, командир! — слышится знакомый голос как со стороны каждой. — Спасайте дочь. И оставайтесь там. Не возвращайтесь. Не возвращайтесь!       Он здесь. Франц. Грубою хваткою держит, сжимает плечо и кричит.       — Не возвращайтесь! Не возвращайтесь!       И почему мертвец упрям так? Откуда ведать ему, как судьба сложиться может, и как верховное начальство приезд командира своего встретит? Не будет толку им от того, от убиения. Да и кому взбредет в голову защитников бороть своих.       — Командир! — кричит Рупрехт, на забор наваливаясь хлипкий. — Приехали, приехали!       На дорожку небольшую строем выходят пару человек. Лица их непримечательны, схожи между собой и безмолвны. Жестом подзывая переводчика, те начинают разговор. Смит не торопится туда, все еще ждет.       Чего ждать, не знает сам, но что-то не пускает его все. Крепко держит.       — Не идите, Эрвин! — раздается над ухом голос товарища. — Не идите!       Ветер вдалеке воющий, добирается сюда, к ногам. Взмывает и волосы пшеничные трепать берется. Волнуется.       — Не делай то, обратно не воротишься, — чуть тише молвит тот. — Не сможешь ты вернуться больше. Глазами видеть не по силам будет земли эти...       — Командир, — рассекает духа резвый толстяк. — Машина есть. Все нужное собрали. Осталось на состав сесть откуда прибыли.       — Со складской дороги? — догадывается Смит.       — Да! — лыбится немец. — Дорога там. И рабочая! С пересадкой-другой до Германии поспеем к недели следующей. Или через! Домой!       Радости не было предела у того, вопил что сил было, на месте скакал. В глазах его увидеть просто было мор пережитый, усталость, хворь. Рупрехт дорогое отдал службе, ценное — время. Того уже не воротить станет, как бы радостной жизнь не складывалась, представлял мужчина. Разглядывал он своего помощника, подосланных немцев и машину впереди гудящую.       То ли счастьем стать должно?       — Отбытие скоро, командир! — вновь вырывает как из цепей, запыхавшийся очки поправляет. — Ехать сейчас нужно!       Позади мерещится шорох. Вынося на руках Лесю, показывается Надя. В глазах ее, пустых и темных, видит немец что-то непонятное ему, чуждое. И пугающее.       — Торопиться нужно, — проговаривает Надя, и шагает тут же к дорожке протоптанной.       Дыхание перехватывает от картины этой. Не то призрака видеть ему приходится, не то духа какого. Не та эта Надя. Не его.       — Да, — кивает Эрвин, давит мысли эти, сердцем нашептываемые. Глушит злобой, ненавистью — всем, что попадется. Каждым. Врага так и нужно, не иначе. А что останется после, затаится — плетью рассудка здравого гнать. И твердить себе — кто перед тобою предстает, и где место ему.       — Быстро же получится, — отзывается толстяк, на сидение усаживается. — И хорошо то. Давно бы надо воротиться. Времени много прошло, достаточно. А ты, Надь, тоже к своим в деревню наведайся. Ждут, поди, давно.       На сказанное она промолчала. Так и в путь двинулись.