Немой

      — К чему все нежности эти, старик? — вновь подал голос парень, решился наконец, осмелел. — Чего предателя к сердцу жмете? Вы поглядите, что делается. Командира нашего приложила, немцев к объекту секретному привела... а там чего еще останется — очередью невинных всех прибить к стенке?       Иван Петрович взглянул на молодого парня с винтовкой за спиной, в глаза его посмотрел. Видел в них он что-то тревожное, пугающее. Осторожно он от Нади отошел и к нему прямо, безоружным зашагал.       — Говорить ты будешь сначала, — строго нарек он, напротив остановился. — Кто и кем являешься? Что за отряд тут, и по какой причине не с Беляевским.       — Не с Беляевским? Ты, отец, не попутал часом стороны-то?       — Не попутал, не боись. За плечами у меня не один колхоз лишь.       — Вы о все о прошедшем молвите, давнишнем. А нам сейчас подавай, что имеется. Кем были, кем стали — дела нам и до этого нет. Не начальник вы нам, и не мне.       Старику нечего добавить было на то. И хоть селяне тут все как один за него стояли, отряд русский по размеру как и немецкий собрался здесь немалый народу. С десяток третий. Переть на них идея глупой была бы. Но разве мог он девочку эту одной оставить?       — Командира может и нет, но долг быть должен, за Отчизну воевать. Не таков ли устав? — припирался Иван.       — Таков, дед, таков. Вот и воюем. А предателей — наказываем. Потому то, от девчонки отойдите, подальше. Не здесь место ей, а среди фрицев.       Вспышку гневную резко рука прервала — тонкая, костлявая коснулась она едва-едва сморщенной руки старика и чуть вниз потянула. Васильева тихонько в глаза глянула защитнику единственному, и отрицательно покачала головой.       — Надя, не ведись на это все, бредит! Не верю я, что ты немцев привела.       — Привела, — почти сразу на духу выдала девушка.       Покатились охи по округе. Замерли деревенские все, как собаки бешенством поросли, даже глаза их поменялись.       — Чего говоришь-то, чего...!       Тут со спины камень прилетел, прямо в Надю. Рассек ей бровь и под ноги глухо повалился. Васильева даже не взглянула на тот, только хрипло закашлялась на минуту. В ужасе старик замер, оглядываясь.       Свора собак рычала, а не люди стояли! И так горели они в своей этой ненависти, что почти что кровью харкали и желчью. Сердце сжалось в груди, да только девушку ничего это не тронуло. В глазах ее белеющих увидел старик смирение.       — Чего же делаете-то, люди... Ни слова не сказала...       — А нам слов ее не надо! Предателя Родины! Ты посмотри, Иван Петрович, что творит-то руками своими, прав солдат русский! Прав! — крикнула Фрося Михайловна; та самая, что письмо принимала, и что так до адресата и не донесла.       — Цыц! — крикнул наперекор старик.       — И не заткнете! — обрушивалась как гром на небе она; вылезла из строя и громко зашагала, запыхаясь. — С лет малых знала! На глазах росла девчонка, а что сейчас стоит передо мной?       Ничего Надя не ответила, только смотрела. Немцы позади нее, убитые горечью сокрытой, взглянули в спину врага своего. И глаз оторвать не могли.       Ни слова не сказала, никак не защитила себя, хотя каждый историю фрицевский знал. Отчего ей все терпеть это было надо — понять не могли. Как и переводчик на руках девочку держащий. Не понимал к чему она унижения эти терпеть должна — ведь вот, только руку к своим протяни, они то все поймут, на защиту встанут.       Но молчала.       — Правильно все говорят: с кем поведешься, тем и станешь, — с усмешкой бросил отрядовский, и к своим зашагал, распоряжение отдавать.       — Отчего молчишь? — перепугано залепетал старик, девчонку в руках сжимая. — Ну же, Наденька! Говори как было там, говори! Чего же ты молчишь, родная!? Отчего в тебе слов нет больше!?       А она смотрела — как и прежде. Язык примерз словно, онемел. Понимала девушка, что нечего ей сказать ни людям, ни старику. Даже против немцев что-то. Все уже сказано было ранее. Чего добавить то можно было к этому?       Лишь приговор привести в исполнение наконец, окончательный. Только вот... осталось с ней вещь одна, важная. И может потому еще, на тот свет не могла уйти сейчас.       — Стреляйте, — стеклянным голосом произнесла Надя, не двинувшись с места. — Или чего хуже можете сделать. Но дайте мне немцам вопрос один задать.       — А чего один то, чего? Ты можешь хоть с десяток задавать, пока винтовки готовим. Ведите к своим ее!       Фрося Михайловна отскочила обратно от слов услышанных страшных, сделалось ей за Надю боязно вмиг, но ничего она не сказала боле. И никто из остальных не сказал. Только Иван Петрович, давнишний друг ее дедушки, да и семьи, бесшумно рыданиями исходил в стороне; его под руки крепкие ребята схватили и держали, пока Надя к командиру вышагивала в сопровождении.       Переводчика тоже под присмотр взяли. И он, почему-то, тоже слез сдержать не мог. И так сильно плакал, что имя своего не мог промолвить когда попросили.       — Давай, говори что хотела, — сказал кто-то из солдат.       Девушка не поднимала глаз на командующего, и лицо ее не менялось. Только губы что-то начали шептать. Переводчик сил своих так и не нашел, чтобы переводу помочь. Потому врача притолкали к ним.       Никто не слышал, что командиру немцев тот и не нужен был — зря, наверное. Но волей это его уберегло от многого, что случиться могло. Так думал и тот.       — Не надо, не надо, Надя! — противился старик, из рук вырываясь. — Не надо! Скажи же ты что-то, скажи что не так все!       Крики, рыдания не доходили уже до нее. Ничего подле себя не слышала, и не хотела. Только одно было в сердце — узнать, наконец, правду. Ту, что не раскроют уже никому, и искать не будут виноватых.       Знала, чувствовала то. И на покой душе старшины и ребят хотела, чтобы и немец сказал. Сам.       Подняла глаза девушка, наконец, а мужчина как насквозь глядит, в душу. Столько во взгляде его было утешения, скорби, что невольно слеза с щеки ее скатилась. Смотрит переводчик, врач, Крутского отряд, даже старик — все как один думали они, что вскочит, утешать начнет он.       Но фриц лица не терял. Поднялся он с земли неспешно и, что сил было, по коленям русскую огрел сапогом. От резкой боли перед глазами потемнело все; не в силах даже удержаться, повалилась девушка на землю.       В ужасе к ней деревенские ринулись, с земли поднимать, а к командиру трое подскочили и в крепкий захват взяли.       — Чего творишь, паскудник!? Испугался, что ваших сдаст?! — чуть ли не кидался солдат наглостью исходивший. — Связать его! Все связать! И ноги, и руки, все!       Фриц что-то прошипел злобно, сквозь стиснутые зубы. Глаза его как никогда огнем полыхали страшным, аж кровь стыла в жилах у всех, кто лицо его увидать мог.       — Уж лучше мне собакой подохнуть, чем врага у себя ютить! — отозвался врач, переводя. — Все вы тут сдохните. И она, как задачу свою выполнит.       Застыли солдаты, как духа увидали. Слов и у Ивана Петровича не нашлось, что Надю на руки поднять пытался. Замер, как вкопанный и на немца оглянулся.       Все гневом стали на фрица рушиться, бранить. Кто камнем кидался, кто словом. И только один старик понял, что не только ненависть за словами его стоит.