Немой

      К ночи буря страшная разразилась. С кольев шатры сносила, деревья редкие гнула, даже людей выплевывала из палаток бывало. Снег льдинками кожу резал, а холод такой стоял, что лишний раз вдоха не сделать. Попрятались фрицы кто куда; как в банку консервную под завязку напихались друг на друга, от стихии убегая. Ни огонь, ни шинели не спасали. Ураган поднимался морозный. И ночь быть неспокойной обещала.       В эту же ночь, после ухода переводчика, к шатру крепкому самому, куда майор их переселился, приволокли и Надю. Заметила девушка ненароком, что посыльные в дороге как на иголках держались: глаза их черные бегали по сторонам, а рты искажались в гримасе ужаса. Украдкой они бросали что-то друг другу на немецком, словно в тишине ума остаться боясь. Может знали чего о толстяке том? Может сослали куда, на разведку?       Чуяла Надя — чертовщина творится. По лицам не сложно понять это было, по запуганным.       И вдруг... смолкли сопровождающие; тут же, как носы сапог уперлись в порог. Шаг назад оба сделали в метель непроглядную, как солдатики на механизме заводимом — на пару. Васильева взглядом их окинула — не двинулись. Замерли часовые, словно не живые. Так и остались снаружи приказа ждать.       Внутри ничего не поменялось словно: все тот же широкий стол с расстеленной рваной картой посреди; огонек, разгорающийся в качающейся от ветра лампе; и немцы.       — Ну что, русская. Говорить?       Перед Васильевой словно из-под земли врач вырос. Голос его звучал особенно неприятно, а лицо буквально трещало от радости. Даже в мыслях позволить Надя не могла себе, что из-за переводчика он так радостен мог быть. Человек пропал, иль ушел. Или, быть может, весел так раз ее участь ждет сейчас какая? Может сам руками сейчас повесит? Надя молчала.       — Дружок твой, все, — закивал немец, губ его тут же улыбка коснулась.       Надежда сначала не поверила. Даже, думала, переспросить может? Может не услышала чего, все же воет метель за порогом. Но та змея в лице не менялась. Все также доктор фрицевский лыбу тянул.       — И ты за ним следом идти. Хотеть?       Из небольшого футляра тонкая сигарета показалась, с темной окантовкой: захватив крепко ту, командующий поднес ее к губам. Глаза его все также прожигали пленную словно горящей спичкой. И хоть стоял поодаль, почти дыхание уловить могла рядовая. И так до костей то пробирало ее, что мурашки кололи нещадно. Почувствовала вдруг Васильева себя загнанным в угол зверьком, которого голыми руками приложить хотят. А пока тянут время — играются вдоволь. Так, для потехи.       — Ты нам окажи услуга, по совесть, — продолжал доктор, закашлявшись.       — Дорогу показывала, а больше и нечего, — тихо отозвалась девушка. Голос ее звучал слабо и хрипло. И на мгновение, показалось Наде, что в пустоту говорит, и что не слышит ее никто. Хотела, думала повторить, но прервал ее вражеский смешок.       Врач ухмылялся. Пальцы его, сцепленные между собой, освободились и к Наде, в ее сторону обратились. Чуть ближе подходить начал.       — А ту ли дорога?       На место улыбке пришел смех. Пожилой немец напротив остановился. Палец его скрюченный уже в девушку упирался, в область сердца. Надя в страхе замерла, словно черта увидела.       — Нам нужна не абы какая, НА-ДЯ, — нарочно выделил он. — Нам нужна правильный.       Спину словно иголками исполосили. Попятилась Васильева, кровь в венах стыть начала. Человек что напротив стоял вдруг зверем сделался. Не осталось ни во взгляде его, ни в движениях, ни в словах человеческого.       — Почему жива я? — был озвучен мучающий так долго вопрос. Перехватило дыхание в груди, но отступать уже было некуда. Конец подходил.       На удивление врачеватель замолчал — выражение лица его неожиданно поменялось на серьезное. Васильева оторопела. Взгляд его метнулся куда-то за спину, там и замер, будто в ожидании. После паузы небольшой он заговорил.       — Не понять ты, русская. Ничего не понять.       Надежда замолчала. Она попыталась проследить взгляд фрица; где-то позади снова движения привиделись.       — Отчего вам нужно повторить? Почему повторить? — терпение немца иссякать начало; его грубый голос переходил практически в крик.       — Вам ведь склады нужны, так? — не выдержала девушка. — Потому и дорогу ищите?       Тишина повисла — ни шороха. Жутко делалось.       Врач выдержав паузу, к ней обернулся, к пленной. Глядел прямо и хмуро. И вмиг, как только взглядом встретился, замахнулся и со всей силой вложенной огрел пощечиной. Девушка с ног повалилась. Фриц к ней быстрым шагом метнулся. Руки его жестко за грудки схватились кителя солдатского.       — Если бы не местность проклятый, давно бы придушить. Не переносить вас, русский, видеть не могу русский, — зубами заскрежетал тот. — Ты плохо видеть, как твои умирать и расстрелять, вопросы не задавать! За своеволие — расстрелять!       Давило на грудь — тяжело дышать становилось, — то ли от рук его проклятых, то ли от слов — будто дымом наполнилось все резко: не видать, не слышать. Стараясь в сторону от немца уклоняться, Надя только сильнее гнев ощущала в хватке зверской.       — Сил нет терпеть!       В углу снова шорохи почудились, — и юрко лицо осветилось: паренек лет семнадцати из тени выбежал, незнакомый. На своем запинался тот, тараторил без остановки. Врач захват оставил невольно, и с земли медленно подниматься начал. Казалось, то что слышал — безумием было, — так он на паренька глядел. Гнев с испугом перемешались на пару с радостью нездоровой.       И только как времени прошло немного, вдруг начал понимать, что творилось. Руки его затряслись, глаза округляться начали, и с тех слезы...        — Найти...?       — Ja!*       О Васильевой, казалось, забыли. Оживившиеся немцы куда-то бросились, прямо в метель. И только командующий их не двинулся ни на шаг. Только улыбался слегка — и так нежно, что кровь в жилах леденела.