Немой

      Уходили немцы, все дальше в лес. Как хозяева брели, не страшась. Своего у болот, мертвого, оставили. Глазом не повели — будто чужой кто, не их. Не было сожалений. Ни печали, ни скорби.       Волжский с земли подниматься стал, на ногах дрожащих. Трясло его. Свидетелем ужасного чего-то стал, что в голове воли не хватило представить.       — Нелюди, Сереж, ты глянь, что делают-то...       А второй притих, не двигался, развидеть никак не мог. Лица не было на Яровом. Будто стерли. Побледнел.       — Где это видано своих-то... — молвил все Волжский, винтовку в руках зажать пытаясь. Да не давалась — из стороны в сторону ходила, дрожала.       Затихло болото под пением металлическим. Ветра средь стволов завыли. До костей пронизывало.       Птицы вдруг с верхушек темных сорвались — тело, пулей пробитое, ко дну уходить начало. Бурлила вода, пузырилась. Илом утягивала, кровью чужою питаясь. Вздохнуло болото — пары свои в стороны бросило, и стихло. Взглядами запуганными провожали русские мертвеца. До самого вздоха последнего топи. Молились.       — Не по-божески умер. Как скот какой... — прошел к берегу солдат, вгляделся.       Там и второго увидал, пришитого. Отскочил, почудилось думал. Туманы его скрывать начали, холодным покрывалом укутывая. Плотно ложились — в шагах нескольких не увидать было.       — Старшина наш, не простой мужик, — обернулся к кустам Яровой, хмурился. — За Надьку-то, на все пошел. Спасать его надо. Из рук фашистских забирать.       Сергей к другу красться стал. За руку того в кусты поволок, молчать наказал. Шаги послышались скользящие. Оба к земле опустились, тихо на карачках поползли. Надя все выбежать к своим хотела, но онемела страхом. И шага не сделала — свалилась бы. Тряслась Васильева, слово сказать пытаясь, озноб схватил. Только мычать еле слышно могла. Бесполезно было.       В туман девушка глядела с замиранием, зубами скрежетала, сапог чужой надевая. Выбора не было. Тучи, что в небе гремели, чернее становились. Дождь начинался. И тут рядом гроза мелькнула, вздрогнула русская. В секунду в тумане силуэт увидела незнакомый. И исчезли ребята свои в пелене. Утихли голоса родные.       Дождь редкий закапал, усиливался. Потоками обрушивался, следы стирая. Вслед поползла Васильева — вымокшая, раненная — без сил ползла. Гребли руки, землю рыхлили. Размывалась почва с водами дождевыми сильнее. Где болота, где земля не видно было уже. Все в одно смешалось. Да прекратить движенье совесть не позволила. Вина внутри когтями рвать начала. Застучало сердце в груди.       — Куда ж вы? Постойте, — хрипела Надя, подняться на колени пытаясь. — Постойте, братцы!       Уверенно капитан их шел впереди, хоть и ранен был серьезно. Перед чужаками слабость показать — так лучше сразу замертво лечь. Гордость у них у всех выше носа была. Не спускались даже на помощь своим, раненым. Глядел ему в спину Беляев, сопротивление не оказывал. Выжидал. Горели глаза старшины пламенем решительным. Держал в голове план свой, последний.       Немцы переговариваться стали. Горячо что-то обсуждали. Руками махали — радостно, яро, будто мертвеца ранее не видывали. Так, рутинная работа. Тому и дивился Михаил Ильич, каждого осматривая. Ни в одном не увидел ни капли стыда за содеянное. Сплюнул крови сгусток, как сильнее руки сжали, и взгляд опустил. Как мешок тащили с картошкой. Грубо, небрежно.       — Кажись вот для них жизнь что значит. Хочешь — стреляй, хочешь — бей. Свой ли, чужой — роли не играет. Звери во всем звери, — ни звука не произнося, подытожил мужчина, как к лагерю небольшому подошли. Костер уж не горел — размылись угольки водой небесной, шипели еще недолго, пар выпуская. Потом смолки.       Вокруг людей восемь было — пересчитал старшина. Еще двое — на карауле. Их позже заметил. Проблема была, что далеко они друг от друга были. Если и кинул бы гранату, то не больше половины легло бы. А если с собой подрывать — то заманить надо. Вариант за вариантом отпадал. Не складывалась картинка никак. Голову ломал Ильич, да замерли вдруг помощники — прибыли к месту.       Скудно было вещей. Пару мешков спальных, котелки возле болота мерцали в огнях слабых. Заметил старшина и яму вырытую, чьи стенки глиняные вниз ползли от воды. Но спокоен был, словно страха не чуял. Понял, наконец. Заморены немцы голодом. Зажаты в тисках. Идти некуда им — потерялись.       Как и думал старшина — сразу на расстрел не повели. Перед капитаном посадили на колени, руки позади связав. Пытать сначала будут, думал. Пока своего латали командира, Беляев рассматривал врага своего — ножевое у него алело. Больно по размеру клинок русский напоминал. Худощавым был тот, но крепким. Лицо выразительности не теряло немецкой. Усмехнулся. Немец взгляд поднял леденящий.       — Пытай, коль жаждешь. Пытай, не жалко мне. Только не получишь ты с этого ничего, белобрысый, — под ноги плюнул фрицу, и во весь голос смеяться начал, словно обезумел.       В секунду его от командира отбросили, в землю лицом. Резко. Не сразу шаги уловил старшина. Медлил враг. Но силы не пожалел — ботинком голову вдавливать начал в грязь. Рычал зверем диким над ним, сильнее давил. Искры из глаз сыпались. Сорвал он весь гнев свой на русском, словно псину дворовую наказывал. Стиснул старшина зубы. Кровь брызнула изо рта.       — Это наказание мне, — хрипел старшина, кровь свою в воде чувствуя. — За ребят. Не искупить смертью собственною. Сам на смерть привел. Хоть выжили бы, хоть...       — Товарищ старшина! — что сил было кричать Яровой начал.       — Не бросим вас, товарищ старшина! — за ним Андрей следом завопил, сквозь дождь.       — Дураки! — закричал Беляев, своих увидав. Голову в бессилье опустил. Оборвалось что-то внутри. Трещинами план пошел.       К старшине обоих бросили. Повязали тут же.       — Почему не отступали?! — сквозь зубы шипел Михаил.       — Как бросить-то...? — неуверенно Волжский начал, к старшине повернув голову в крови запачканную.       — Почему не ушли? — грубым тоном по слогам повторил командир. — Кто просил?! Приказ был?!       — Никак нет, товарищ старшина. Приказа не было, — поникшим голосом Яровой молвить стал, голову повесив.       — Своих спасать — приказ не нужен! — рявкнул Мишка, к старшине ползти начал.       — Спас? — понизил тон мужчина.       И замолчал. Все замолчали. Только немцы шептаться начали. Один из них, полный такой, в годах, очки поправил и вперед вышел. К русским. Присел на корточки, брезгливо руки от грязи платком потирая, и на родном солдат схваченных заговорил. Лицо его дождь размывал. Не видать было черт. Командир немецкий с неохотой ногу убрал со старшины, в сторону отойдя. Переговорщик кивнул.       — Разговор есть, — глазки маленькими камушками сияли, но не живые были. — Сделку вам предлагаем.        Хотели солдаты что-то сказать, но старшина прервал.       — С отродьем сделки не складываем.       Притих переговорщик. Прищуром глядел на Беляева. Движения его агрессивнее становились.       — Отчего же грубо так, господа? Отпустить же можем, спасти.       — Своего спасти не захотели, тут вражеских вдруг захотелось? — не выдержал Яровой, руки сжимая за спиной.       Переговорщик улыбнулся хитро так, противно. Блеснули глазки его мышиные. Дождь стихать начал. Лягушек услышать можно было.       — На карте укажите, где находимся и как выйти с трясины. Тогда и разбежимся. Как солнце встанет, окрасится болото лучами — тогда и за ответом придем. Не согласитесь — туда переместитесь, — указал немец в сторону ямы вырытой, и поднялся. — До рассвета думать. Не больше.       Окинул их взглядом надменным своим, и к командиру своему. Рядовые русских к дереву большому привязали, чтоб не видели друг друга, только слышали. И чтоб не смог один другому помочь от оков избавиться — знали вражеские уловки эти.       Молчали всю ночь дождливую солдаты, все больше врагов удивляя. Не переглянулись, не шелохнулись. Ни слова. Будто знал каждый ответ правильный. Только старшина этот ответ с тяжестью нес, и болью — ибо на нем грех висел смертный. За жизни молодые головой платился. Глазами смотреть не мог на своих — нарочно последним его приложат, молодых в ряды первые вынесут. Чтоб смотрел, что руками своими сделал.       — Отчего русские смерть всегда выбирают? — с тяжелым вздохом подниматься начал переговорщик, от командира удаляясь. — Не понять нам народ этот.       — И не поймете, — улыбнулся из последних сил Беляев, лицо его кровавым рассветом зажигаться начало.       Пролилось пламя вокруг — окрасило воды стоячие, стволы мертвые берез. Сверкнуло солнце за горизонтом. Солдаты вокруг ушедшие почудились старшине. Те, с которыми служил перед уходом на покой. Те, кто собой его закрыл, жизнь отдать не поскупившись. Снова рядом были, как и обещали пред концом.       И сдержали слово.