Немой

      — А все же, хорошо здесь. Хоть болота и одни... — прислонившись к белоствольной, Волжский довольно потянулся, уведя оружие в сторону.       Прошедший мимо Беляев легонько ему по животу стукнул, тот аж сложился вдвое, и сурово так оглядев собравшийся круг солдат, объявил дальнейшие действия. Строго по инструкции.       — Значит так, бойцы. План таков. Уже туман поднимается, за ним и болотный газ пойдет. Не продохнуть будет. Разбиваемся на небольшие группы и распределяемся по этому пригорку. Желательно, находиться в противоположной стороне от болот. Ветер будет восточный по заверению некоторых товарищей, — мужчина слегка постучал по передатчику. — Что касается разжигания костров и подобного — опасно. Рисковать мы не будем. Караул ведут ночью Поломский и Гриц. После сменят Волжский и Крутский. Приказ понят?       — Так точно, — отозвались тихим хором солдаты.       — Отлично. Васильева — подойди на минуту. Слово кое-какое сказать хочу.       Командир в сторону отошел, а остальные принялись подбирать места для ночлега. Переводчик с неким беспокойством посмотрел в сторону уходящей боевой подруги.       Михаил Ильич, оружие пряча в насыпи близлежащей листвы и растений чуть сгнивших, на шаги подозванной обернулся не сразу, а вот разговаривать начал как только девушка уже позади стояла.       — Ты немца та, хоть раз встречала? — голос его звучал спокойно.       — Никак нет, товарищ старшина.       — А боишься?       Не сразу, но Надя ответила.       — Кто ж не боится, товарищ старшина. Никто врагов встречать лицом к лицу не хочет.       — И то верно, Васильева.       Горизонт на минуту резкой вспышкой озарился — и потух. Все вокруг стало быстро погружаться во тьму. Болота вдали казались мрачными; будто оживая, из вод их стали подниматься белые пояса и укутывать небольшую тропу и курганы вокруг. Чтобы заволочь пригорок хватило нескольких минут.       — Надежда, ты дурака не валяй. Я ж говорил тебе раньше, что в отряд свой беру только из-за приказа начальства. Не по желанию. Чуть что случится с тобой, так мне на отсечение голову дадут. Страх у всех есть, с этим не поспоришь. Но чем больше ты врага боишься призрачного — тем яснее он становится. Ты себе образы не выписывай.       — Товарищ старшина! — хотела таки возразить Надя. — Выслушайте, я ведь правда слышала...       — Без подтвержденья выводы не ставь, — Михаил Ильич обернулся. — Паника — главный враг солдата. Коль у меня в отряде — учись со страхом лицом к лицу встречаться. Иначе из-за глупости пропадешь, уяснила?       — Уяснила, товарищ старшина, — поостыла та.       — Вот и все. На, вот, нож возьми. При себе его лучше держать. Всегда применение найдешь, особенно здесь, в топях. И сучьев нарезать, и зверя какого порубить в голодные времена. Находка! Вон, в сапог его себе положи. Вспомнишь меня, как понадобится. Бери, не стесняйся. Вещь бытовая, полезная. Да и лишний все равно в тягость таскать.       Надя кивнула, да ножик в руках сжала. Старшина с серьезностью на нее смотрел. И на секунду ей показалось, что промелькнула во взгляде его что-то еще, недосказанное.       — Чего замерла, боец Васильева? Вперед. Ступай к точке. Разбивай ночлег, или на земле сырой спать собралась?       — Так точно, товарищ старшина!       Поломский устроился за одним пригорком с Надей. Они хорошо сдружились. Словно братом делался ей, которого у нее никогда не было. Весело было с ним, и вовсе не страшно.       Уже как сумерки сгустились — все вокруг затихло. Только птицы где-то вдали кричали. Деревья над головой оплетали небо паутиной ветвей, а земля под боком стала остывать. Поломский вел караул вместе с Грицем. Но переводчик, в отличие от товарища, с трудом справлялся с сонливостью.       — Надь, — заговорил Поломский, как все улеглись. — Спишь?       — Ни в одном глазу, — отозвалась она, чуть к солдату повернув голову.       — Я тут подумал просто, — парень немного замялся, будто пытаясь вспомнить внезапно забытое слово. — Я ж тебя не знаю совсем. Может расскажешь что о себе? Чем занималась раньше? До войны? Все-таки, не первый день служим... Неудобно.       Надежда теперь слова подбирала. С одной стороны, как-то нехорошо выходит, что толком о себе не говорит, а с другой — есть ли смысл в том? Война вещь страшная и непредсказуемая. Может лишним станет такое откровение?       — Я, это, родом из деревни — Силково. Это Сибирь почти. Из глуши приехала, — утаила девушка о том, что рядом живет с дедом, а почему — сама не знала.       — Надо же, — чуть развернулся солдат. — Издалека. Во даешь. А чего, кстати? Расскажешь?       — Хотела, вот и приехала. Сама служить.       — Да хорош врать-то! Я многих девчонок знаю. Тех, кто пришел на войну, — со стороны бойца послышались шорохи — тот поудобнее утраивался на воссозданном спальном месте. — Девчонки — народ отчаянный. И вовсе не трусливый, что бы там товарищ старшина ни говорил. Они с дуру не пойдут. Только если причина серьезная.       Девушка поалела. Будто за чем-то постыдным ее застали, какую-то правду страшную узнали.       — У меня сестра так в санитарки пошла, прямо в пекло, когда мать собиралась за мной идти. До сих пор служит, даже когда меня перевели и велели возвращаться — не ушла. Глупая, не так ли? И мать, и сестра. Но глупые они ведь от большой любви. Только в этом случае женщины дурехами считаются.       — У меня-то родных нет, — все же решилась рассказать Надя. — Из живых — только дед. Иваном звать. Живет сейчас в той деревне...       — Ни сестры, ни брата?       — Нет. Только я, да он. Почетным летчиком был, много путешествовал. Почти весь мир повидал...       Поломский не стал прерывать рассказ, внимательно слушал, о чем-то задумавшись. А в это время, по ту сторону пригорка не спал и Беляев. Который, впрочем, сейчас едва улавливал их разговор, хотя особо тому этого и не хотелось.       — Дед мой — все что осталось у меня. Не могла я его сослать на войну. Сама пошла. Еле уговорила тогда комиссию. На коленях пороги оббивала. Разрешили все-таки. Надоело меня видеть под дверью каждый раз, вот и разрешили.       — Я всегда думал, что ты по какому-то подобному поводу здесь. Иначе бы не смог представить...       — Думаешь, женщины воевать не умеют?       Беляева аж передернуло от знакомой фразы.       — Тут, скорее, в человеке дело, Надь, — юноша уставился на темный небосвод, улыбка покинула лицо его. — Мы, мужчины, думаешь, хотим окопы копать, да насмерть биться? Никто не хочет. Но раз родились защитниками, то должны. И телом и духом своим. И если нам это предписано, то у женщин должна быть на то причина весомей. Понимаешь?       — Причина? Может быть и так. Ты прав, воевать никто не хочет. Но Родину в обиду дать — грех страшный. Мне так дедушка говорил когда еще маленькой была. С тех пор и болею этим. Не смогу от слов отказаться. Да и глупым будет.       — Угу, — согласился тот. — Умная же... Чего старшина на тебя зуб точит? Хотя, тут причины ясны и без того.       Старшина тут же притаился, будто страшась дыханьем своим перебить разговор их.       — Раздражаешь ты его вот этим вот. Ибо, выбор-то у тебя есть, ты молодая, вон, можешь парня встретить, а пришла туда, где все это отбирается на пороге. А просто потому, что не тебе решать.       — Решила я, и до конца пойду. Чего уж там. Я дедушку хочу уберечь от этого. Он и без того натерпелся. Хватит ему.       Оба замолчали. Не полез Поломский со своей правдой. Как и старшина погрузился в думы.       Где-то снова послышались крики птиц. Запели кузнечики. Луна стала всходить над головой, и земля осветилась. Сокрытые в траве и листьях солдаты мирно спали. Караульные — держали пост, позже их сменили сослуживцы. Ночь прошла спокойно.