soleil canin

Аэропорт. Как много в этом слове! Особенно для тех, кто почти никогда не летал. Санджи был в восторге. Романтика неба, облаков, крыльев, технологий и полета. А главное — красотки всех мастей и форматов. Шипастые и опасные, роковые в красном, нежные феи в пастельных тонах с летящими тканями, загадочно закутанные до самых глаз, деловые в сидящих по фигуре шикарных пиджаках, женщины в форме — и это далеко не весь список типажей, которые он насчитал. Стильные образы будто устроили слёт в аэропорту. А сколько эмоций на лицах! Ожидание, нетерпение, страх, радость, предвкушение, скрытый блеск в глазах! Санджи постоянно вертел головой, впитывая видения из толпы как губка. — У тебя последний шанс покурить, — Катакури кивнул в сторону специальных комнат в здании аэропорта. — А в самолёте нельзя? — Не рекомендую, — весомо сказал мультимиллионер. — Хотя, я знаю, многие курят. — Разве? — Ты забыл, с какой публикой я обычно летаю? — Катакури даже приподнял брови. — Мы будем в отдельном салоне ещё с пятью бизнесменами. — Я вообще боялся, что у тебя собственный джет. — Гм, — очень приглушенный горловой звук, но закатанные глаза говорили сами за себя. — То есть… есть? — Чему ты больше удивишься: тому, что у меня его нет, или тому, что есть? — Что нет. — Ну, он есть. Даже не один. Но я в семье тоже не один. Бывают накладки. — Арендовать? — Зачем, если можно полететь рейсовым бизнес-классом? Катакури не стал говорить, что торопился, ибо боялся, что его принц передумает. Не так много в мире свободных частных самолетов, и иногда их тоже нужно ждать. А уехать надо было сейчас, а лучше бы — ещё вчера. Слава всем богам, принц не успел передумать. — Лететь всего пару часов. Впрочем, если сильно захочешь… — Катакури красноречиво пожал плечами, мол, ничего неоплачиваемого тут нет. — Резонно, — кивнул Санджи, все же входя в платный зал для курения. Санджи не мог понять, насколько правильно поступает. Вообще, какой критерий правильности? Он просто позволял незнакомцу творить с его жизнью что хочется. В некоторой мере он так же позволил Зоро вести его куда хочется. А до этого Зеффу. А ещё раньше… — Я слишком пассивен, — выдыхая дым и закидывая одним резким движением в урну окурок. — Всегда был.

***

Ему три года. Он смотрел, как красивая оранжевая божья коровка поднимается по стреле травы вверх. Она перебирает шестью лапками и не путается. Всё вверх и вверх. Неторопливо, но неумолимо уверенно приближаясь к вершине. — Что нашел? Ой, фу! — Ничего не “фу”! — обиделся Терцио. — Сам ты “фу”, Уно! — Чего?! — мальчик его же возраста без сомнения накладывает детскую ладонь на его лицо и со всей дури толкает. Терцио падает прямо на то место, где только что ползла божья коровка. — Ой, нет! — переворачивается и шарит ручками по газону, пытаясь понять, задавил он букашку или она смогла улететь. — Терцио опять за жуками смотрит?! — это Квадро подоспел на шум-гам. — Наверное, фей ищет! Чудачелло. — Замолчи! — обиженно ворчит Терцио. — Не замолчу! Не замолчу! — дразнится Квадро. — Только ты до сих пор сказки слушаешь! — Ты странный, — выдает Деус, который, как тень, следует за Уно. — Не странный! Я инл.. инд… ин-ди-визуальный! Так мама говорит! Ай! Уно наступил ему на ладонь. — Зазнайка ты, а не индвизуальность! Наверное, они ревновали. Наверное, мама его действительно больше любила. А может, они к ней и не тянулись. И всё равно ревновали. Парадоксально, но так и бывает. Важно то, что мир никогда не любил Санджи и совершенно не способствовал, чтобы тот стал самим собой. Они с братьями были четверняшками, похожими и при этом совершенно разными. Отец мог позволить себе обучать их на дому. На самом деле богатые люди очень ценят домашнее образование. Но Терцио на уроках каждый раз было томительно скучно. И нет, не потому что учитель плохо преподавал, дело было вовсе не в чужих людях. Дело было в своих. Кому описать — посмеются. Потому что братья были идеальными учениками: внимательными, усидчивыми, умными, даже улыбчивыми. Но стоило им остаться одним, они поливали всех грязью. Один учитель — доверчивый идиот, учительница — хмурая сука. — Уно, почему ты не скажешь это мисс Элизе в лицо? — спрашивал Терцио. — Ты тупой или правда не понимаешь? — мальчик сложил руки, зло зыркнув. — Да тупой как пробка! — поддразнивал Деус. — Бой! Бой! Бой! — азартно подпрыгивал от нетерпения Квадро. — Ну раз все просят, — говорил Уно, разминая маленькие кулачки. — Мама… — “против” Терцио не договорил, потому что на него налетели и повалили. Вечером было иное. — Терцио, ты опять порвал рубашку? На тебя жалуется служанка! — Я не виноват! Это… — Замолчи! Ну почему ты такой неуправляемый и неугомонный? Словно не мой сын. — Нельзя так… — тихо шепчет мама, и отец не продолжает эту тему. Разочарование в словах отца становилось глубже с каждым днём. Зато к маме можно прийти каждый вечер, слушать её тихий голос, рисующий волшебные картины детских сказок, заснуть рядом с ней под одеялом и вовсе не возвращаться в их с братьями комнату.

***

— Солнышко, что случилось? — мама пришла к нему после очередной драки, пока Терцио ещё давал достойный отпор. Она взяла снова порванную рубашку, осмотрела, цокнула языком и откуда-то достала нитку с иголкой, чтобы сидеть и слушать. Терцио плакался ей и рассказывал всё-всё как на духу. Мама нарочно медленно латала дорогую ткань. Не потому что они не могли себе позволить новую, а чтобы папа не ругался. А ещё потому что, кроме неё, у Терцио словно бы было банально не с кем поговорить. — Мои братья — монстры. Они ужасны! — Не говори так про братьев, не стоит, — осматривая шов, тихо говорила мама. — Они твоя семья. А семья должна любить друг друга. — Но они никого не любят! — Терцио, солнышко, не говори так. Пожалуйста, хотя бы ради меня, — тихонечно кашлянула в сторону и поморщилась. — Тебе плохо? Мама! — Всё хорошо. Не тебе нужно обо мне волноваться, а мне о тебе. Я же твоя мама. Верно? Люблю тебя, — мама отбросила залатанную рубашку и заключила сына в объятия. — А я тебя, — с искренним чувством прошептал мальчик, и Сора подумала, что он похож на маленького ангелочка. — Ладно, — отпуская его, сказала мама и погладила по голове. — Пойду приготовлю твоему отцу рагу из дичи. Он приедет слишком поздно, и ему нужно будет восстановить силы. — Мам, а я могу тебе помочь? Пожалуйста! Сора явно сомневалась в таком решении, но, увидев широко раскрытые синие глаза, обращенные к ней с мольбой, она сдалась: — Конечно, милый! Вот папа обрадуется! Тогда Терцио был уверен, что именно так, в готовке, проявляется любовь. Много лет спустя Санджи понял, что такое необходимость скрыться от всего мира на кухне; как обрести защиту в одиночестве готовки. Наверное, это единственное, что он умел делать, в чем он был уверен. Всё остальное никогда не было его выбором. Даже семью он ни разу не выбирал. Северный климат все же доконал маму. Никакие лекарства не помогали, а послеродовые осложнения переросли в злокачественные образования. Вся семья переехала на побережье теплого моря. Всё так же в огромный дом на скалах, с прилегающими полями, засеянными газонами. Казалось, счастью не должно быть предела, но Терцио всё чаще стоял молча у края моря и думал, как было бы классно просто уплыть за горизонт. Сбежать. Взять лодку и уплыть на МариДзоя или в Вано — хоть на край света. Увидеть весь мир, все моря. — Увидеть все моря! — шептал он, глядя на волны. — Что опять бормочешь, недоносок! Что-то про сраного Синдбада? — Мы вообще-то одновременно родились. Санджи пять, почти шесть, и он уже отвечает спокойнее. Хотя в горле привычно застревает комок, а глаз почти дёргается от постоянной травли. — Да, но ты как будто тролльский подкидыш! — дразнит его Квадро. — И точно! — восторженно подхватывает Деус, — тролльский сын! — Как вы можете так говорить, пока наша мама лежит в больнице! Братья на секунду замирают, словно в немом кино. И Терцио даже кажется, что в них проснулась совесть. А затем Квадро сжимает кулаки и, подходя, говорит: — Как же ты меня бесишь! Деус уже не стоит в стороне и тоже присоединяется к избиению. Уно смотрит. И глаза его безжизненные, как у робота. Вернее, почти как у отца. С годами Терцио стал меньше сопротивляться. Не было ни физических, ни моральных сил постоянно драться. Он закрывал голову руками и терпел, пока им не надоест. Потому что обязательно надоест. — Тьфу, — Деус плюнул на него, возможно, впервые. — Тролльский сын. Не хочу тебя больше видеть! — кричит Квадро. — Пойдём, — коротко командует Уно, и они уходят. Терцио лежит некоторое время, а потом встаёт. Медленно пробуя, насколько в этот раз всё болит. Прижимая левой рукой правую к телу, он ковыляет вслед за ушедшими. Остановившись, оглядывается на синий горизонт. Все моря? Хорошая мечта. И если не знать, ради чего жить, то хотя бы ради такого, пусть даже призрачного, будущего. Подходя к шикарной усадьбе, Терцио увидел Рей. Сестра стояла и строго смотрела. Он уже расходился и двигался свободнее, но всё ещё припадал на одну ногу. Да и ссадины быстро бы не сошли. Рей скептически осмотрела брата. — Опять подрался? Когда ты поумнеешь! — Никогда, — шмыгнув носом. — Отойди. — Куда направляешься? — Готовить. — Папе это не понравится. “Зато маме понравится”, — думает Терцио. Сил на разговор у него больше не было. Мальчик помнил, что произошло с прошлым экспериментом — отец швырнул тарелку об стену. Служанки долго оттирали дорогие тканевые обои. В этот раз он торопился, чтобы успеть до возвращения отца. Когда всё было готово, он нашёл корзину, с которой старая Розита ходила на местный рынок за свежими фруктами и овощами, и аккуратно сложил туда красиво оформленную тарелочку. — Маме должно понравится. Он хотел её увидеть. Это была стихийная необходимость. Потому что в этом мире больше никто бы не мог вместе с ним оценить красоту простой мечты проплыть через все моря. Внимательно вслушиваясь и чутко оглядываясь, словно спецагент, Терцио прокрался к выходу. В небольшом саду никого не было. Потом — снова бесконечный газон и скалистый спуск к морю. Потому что официальный выход из поместья тщательно охранялся. — Нет!!! Вечерняя роса и морские брызги сделали камни скользкими, Терцио уронил корзинку. Рухнув вслед за ней на тонкую полоску песка, видную во время прилива, он едва успел спасти ужин от набегающей волны. Хищно зашипев и обиженно булькнув, море отступило, намочив только его ноги. — Блин, — Терцио рукой поправил крупные кусочки рагу, закидывая их обратно в тарелку на дне корзины. Он знал, что так нельзя, но мама могла подхватить кусочек со столешницы и проглотить, весело воскликнув: — Правило пяти секунд! Здесь тоже действовало это правило? Он считал. Пять секунд не прошло. Иногда по колено в воде мальчик бежал вдоль берега к ближайшему городу. Темнело. Огни встретили его, словно наблюдающие глаза. Он никогда не выходил из дома без сопровождения. К маме его вместе с братьями всегда возил личный водитель. И теперь его пробрала дрожь. — Я не трус! Сказав так, мальчик со всех ног бросился в сторону набережной и гуляющей толпы. Наверное, на него оборачивались, он не видел. Остановился, только сорвав дыхание и ног не чуя. Упер руки в колени и жадно глотал кислород. Кажется, город не настолько уж и страшен. Вдруг он услышал с силой втягиваемый воздух. — ЭЙ! Уличная собака больше его самого подкралась сзади и с интересом обнюхивала корзину, неуверенно повиливая хвостом. Терцио толкнул её морду прочь. — Это маме, а не тебе! Почувствовав детскую силу и правильно её оценив, собака подошла ближе и толкнула ребенка туловищем, пытаясь оттеснить от корзины. — Нет! Отдай! Но псина словно играла в игру, снова и снова делая так, чтобы Терцио оказался возле ее хвоста, а сама с всё большим нетерпением обнюхивала корзину. Наконец она толкнула её мордой и надавила огромной лапой. — Пошла вон! — крикнул Терцио, резко бросаясь к корзине в прыжке с переворотом, как делал главный герой в его любимой кинокартине. — Ой. Он слишком поздно понял, что кувыркаться так — не лучшее решение. Зато собака от испуга отскочила, ощерилась и залаяла. — Мама! Терцио подхватил корзину и бросился прочь. Собака — за ним. Он почти плакал от страха, когда выскочил на оживлённую улицу и врезался в прохожего. — Осторожнее! Вот же мелкие! — Простите! — тут же крикнул Терцио. — А где площадь с фонтаном в виде русалок? Мне нужно туда! Он с опаской обернулся на узкую улочку, но собака словно испугалась огромного количества народа и ходила туда-сюда, не сводя с него глаз. — Ты в больницу идешь, что ли? Родственник там? — Д-да! Туристы скорбно переглянулись, считывая контекст. — Смотри. Вверх по этой улице и у ресторана “Китовый ус” повернуть направо. — Спасибо! — Терцио бросился туда. — Не беги только!.. Терцио не слушал. Он бежал в горку и боялся оглянуться: а вдруг собака все же преследует его? Но она отстала. Чуть-чуть отдышавшись у террасы битком забитого ресторана, он повернул в нужную сторону и увидел огромный красивый фонтан в конце улицы. Подойдя ближе, он снова рассмотрел прекраснейших обнажённых русалочек, которые отдыхали на белоснежных скалах, навсегда замерев в чувственных позах. Они подставляли волосы под струи воды и расслабленно нежились под светом ночного города и взглядами восторженных прохожих. Терцио не позволил себе задержаться, хотя очень хотелось. Пройдя через вращающиеся двери, он огляделся. Надо было обратиться на стойку, как отец, и сказать, что он к Соре Винсмоук. Вдруг он услышал знакомый голос. Невнятный, но такой родной. На другом конце приемного покоя мама стояла, оперевшись на железную стойку с капельницей. Она что-то усиленно втолковывала возвышающемуся над ней Джаджу. Отец выглядел пугающе из-за высокого роста и широких плеч. Неосознанно Терцио втянул голову и попытался стать незаметным. Оборвав свою жену резким жестом, Джадж развернулся и ушёл. Терцио успел укрыться за креслами и сидящими посетителями. Сора стояла бледная, с бескровными губами и обессиленно смотрела вслед мужу. Отчаяние подтачивало её, потому что она никак не могла втолковать ему, что детям нужны не только точные науки и три языка, чтобы стать достойными людьми. Им нужны вера в чудеса, мечта и мораль. Он не хотел её слышать. Женщину слегка шатало. Она уже собиралась развернуться и уйти в свою индивидуальную палату, как откуда ни возьмись появился её сын. — Терцио, солнышко! — невольно улыбнулась она, но тут же забеспокоилась. — Что ты тут делаешь? — Мама! — чумазый и мокрый ребенок прильнул к её ногам. — Ох, где же ты был?! Опять подрался? — она увидела новые ссадины. — Я тебе ужин приготовил! — Правда? — Угу! — Терцио улыбался, и от его улыбки почему-то становилось тепло и легко на душе. Сора отогнала свои тревоги и тоже искренне улыбнулась. — Пойдём, буду дегустировать! — положив нежную материнскую ладонь на маленькие плечи, она увлекла его за собой. — Постойте! — возмутилась медсестра, дежурившая в коридоре отделения. — Сейчас не приемные часы. — У меня только что был муж, и ему никто ничего не сказал! — строго ответила Сора. — Индивидуальные палаты разве не для этого нужны? Что их обитателям было комфортно! — Но вам нельзя переутомляться! — Ребенок не может утомить мать. Терцио благодарно держался за юбку мамы. Медсестра ему не понравилась. — Злюка какая! — прокомментировал он, войдя в палату. — Она заботится обо мне и просто беспокоится. Ты же тоже обо мне беспокоишься? — Да! — Тогда вы с ней на одной стороне! — улыбнулась мама. От этой улыбки и всего пережитого Терцио вдруг понял, что в носу защипало, подбородок скривило, а глаза застлали слезы. — Мама, я же не тролльский подкидыш?! — Нет, конечно! Солнышко, откуда у тебя такие глупости в голове? — мама притянула его к себе и крепко-крепко обняла. — Ты — моя радость. Мой маленький принц. И родился вот ровно из этого животика. Понял? — мама отстранилась немного и показала на себя. — Я тебя очень люблю. И всегда буду любить. Терцио заливался слезами. Они текли рекой. — Ну-ну, — Сора отерла его щеки и попыталась отвлечь. — А где твой замечательный ужин, что приготовил для меня мой маленький принц? Слезы потекли ещё сильнее, но сквозь сбивчивые детские заикания Сора разобрала: — Я несколько раз упал. Ыыыыы! В морскую воду! — всхлип. — И собака!!! Всё испорчено! Вааааа!!! — Ничего не испорчено, а ну покажи! — мама отобрала у него корзину, открыла и подхватила кусок голыми пальцами. — М-м-м-м! Вкуснятина! Терцио смотрел, как кусок за куском исчезают в мамином рту, и совершенно забыл, как плакать. — Вкусно?.. — пролепетал он, уверенный, что нет. — Разве может быть иначе? Пища, приготовленная с любовью — вкуснее всех. Терцио смотрел на неё, как на чудо из чудес. Она им и была. Потом пришла медсестра для осмотра и насилу отобрала у мамы сырое мясо с неровно нарезанными овощами. Он торопился, чтобы не попасться под руку отцу, а потому не жарил и не тушил, как надо. На следующий день маме стало плохо, и к ней перестали пускать людей. Ещё через пару недель стало известно о её смерти. После этого житья Терцио и вовсе не стало.

***

— Эй! — Что? — резко спросил Санджи. — Объявили посадку, — спокойно сказал Катакури. — Сейчас. Санджи за одну затяжку докурил очередную сигарету и пошёл вслед за своим… другом? Компаньоном? Нанимателем? Накама? Спина Катакури казалось большой, сильной и надёжной. Оттого родился довольно странный вопрос. — Ката. Мужчина ответил только после того, как дал себе пару мгновений насладиться своим именем в чужих устах: — Да? — А ты когда-нибудь чувствовал, словно бы ты пассивный наблюдатель своей жизни? Катакури крепко задумался, припоминая свой долгий век. — Скорее, я знаю, что такое бессилие что-либо изменить или отменить свой поступок. — Это не то. — Тогда нет. Если и есть о чем мне сожалеть, так это о сделанном, а не о несделанном, — пожал плечами Катакури. — Крутой ты, — выдохнул Санджи. — Что? — Говорю, не тормози, а то на пятки наступлю, верзила! — крикнул в широкую спину. Катакури почувствовал лёгкую грусть, как отголосок того самого чувства бессилия что-либо изменить. Он не знал, что именно так тяготит Санджи и есть ли в этом что-то, помимо свалившего в закат мечника. Не мог проникнуть в его мысли. И не мог ничего сделать. — Только время… — Что? — настала очередь Санджи задавать этот глупый вопрос. — Шевели своими короткими ногами, маленький принц, — не оборачиваясь, Катакури ускорил шаг. Санджи ошалел на пару долгих секунд, а потом с улыбкой поспешил за своей странной крёстной феей. Удобно устроившись в кресле, Санджи готовился закрыть глаза и поспать. Хотя бы номинально. Воспоминания настырно лезли в голову и требовали внимания. Почему? Мог ли он где-то свернуть в другую сторону, чтобы не быть в этом странном моменте, когда вся его жизнь по чужой вине превращается в яркий хаос калейдоскопа? Но хаос остается хаосом. Впрочем, чужие порядки чаще всего доставляли боль. — Пожалуйста, во время взлета и посадки пристёгивайте ремни безопасности…

***

Они вернулись на север. Отец даже затеял ремонт в старом крыле. Оно на время стало нежилым. В будние дни там в поте лица трудились мужчины. В выходные же там можно было спрятаться от семьи. Сестра тоже присоединилась к травле: постоянно забирала его и заставляла то комнату свою убирать, то нести за неё тяжести. Она почти не говорила с ним. Терцио всё больше замыкался. Его чувства и мысли были неважны для внешнего мира, и легче было не обращать на них внимания. Иногда ему удавалось прокрасться на кухню и что-нибудь приготовить. Чаще всего — ничего сложного или требующего долгой работы: салаты, бутерброды да простые гарниры. В такие моменты ему было легко представить, что мама сидит за столом, наблюдает за его мастерством и улыбается. Она гордится его натуральным цветом волос, ловкостью нарезки, быстроте очистки. Пусть пока кусочки были кривые, неровные, а каши то и дело пригорали… но призрак мамы продолжал улыбаться. Однажды братья обнаружили его на кухне. Как всегда, испугали громким криком и начали загонять в угол, как охотники. Казалось, им нравится его беспомощность. — Терцио, чего так долго! — на кухню вдруг вошла Рей и грозно на него взглянула. — Ты обещал приготовить мне перекус ещё полчаса назад! О, а вы чего это за моим рабом охотитесь? Драки захотели? Драки с Рей не хотел никто. В первую очередь, потому что папа уделял ей довольно много внимания и ценил. Приди она на ужин в синяках — ни одному из братьев не дожить до следующего утра с целой жопой. А также Рей была довольна сильна и старше, что давало ей пока что определенные преимущества. Братья цыкнули и ушли. Терцио подошёл поближе к ней, как побитая собака. Едва оторвав губы друг от друга, он быстро произнёс: — Спасибо! — За что? Тупица. Давай свои бутерброды и иди почисти мою клавиатуру! — Хорошо! Не сказать, что Терцио был этому рад, но когда в твоей жизни так мало хорошего, то и такая доброта воспринимается как подарок. Сестра хотя бы на него смотрела. Отец отказывался его видеть. Словно у него три сына, а не четыре. На ужинах он не обращался к нему, не спрашивал, как дела по учёбе, хвалят ли его; не интересовался здоровьем и мыслями; не предлагал помощь. Терцио думал, что умер вместе с мамой, по крайней мере, в глазах отца. Впрочем, отец словно хотел стереть маму из истории этого дома. Иначе зачем ремонтировать то крыло, где жила она? Зачем выкидывать мебель, обдирать стены, выкапывать кусты сирени под окнами? Терцио не знал, почему всё так? Он приходил в то крыло поплакать, когда рабочие уходили. Там было тихо и спокойно. Даже троица братьев почти не лазила туда. Может, они тоже видели призрак мамы? Хотя нет, они всегда были бессердечными и жестокими болванами. Утерев нос, Терцио встал и решил посмотреть, что оставили рабочие. На первом этаже лежало много строительных материалов, включая какие-то скрученные листы, на вид металлические. Были они для какой-то системы или для создания новых перекрытий, Терцио не знал. Но смотреть на спираль, которую составлял скрученный лист, было интересно. Почему-то в этом присутствовала гармония. — А вот и он! — откуда ни возьмись выскочил Деус и приложил его наклоненную голову со всей силы. — Строительных фей ищешь? — весело хохотал Квадро, но только до тех пор, пока Терцио не поднял голову. — Ой. От шока Терцио не чувствовал боли. Его глаза были в ужасе широко раскрыты, а лицо стало красным, словно в маске. Густая кровь заливала веки, виски, щеки, активно капала с подбородка на подставленные ладони. Тонкий срез железного листа рассёк кожу на лбу, разорвав близко к поверхности расположенные капилляры. — Эй, Деус, вдруг отец разозлится, если он умрет! — крикнул Уно. — Быстро вызывай водителя! Ищи прислугу! Вот же тупой Терцио… Терцио отвезли в больницу и зашили раны. К сожалению, ровный разрез в этом случае почти гарантировал, что останется шрам. А Джадж даже не пришёл к нему. Не прокомментировал раны и их причины. Он вообще на него мало смотрел. Возможно, винил плохо приготовленное сырое мясо в скорой смерти своей жены. И вот тогда братья окончательно почувствовали свою безнаказанность.

***

Терцио прятался в бывшей маминой комнате и даже не плакал. Слишком устал от постоянной травли и издевательств. Братья, больше не боясь, переходили все грани. Последнее, что они сделали — с помощью суперклея приклеили к его лицу дорогую карнавальную маску шута. Всё равно в Ватер Севен ещё купят, так рассуждали они. А ещё говорили, что отец смотреть на него не может и они делают брату одолжение: может, хоть в маске Терцио станет для него приятнее. — Они тебя убьют. Рей нашла его. Она подошла с ватными дисками и ацетоном, присела рядом на корточки. — Что? Кожа лица саднила от растворителя, нос мгновенно забился резким запахом. Сестра молча, довольно грубо счищала клей, но старательно избегала попадания в глаза. Часть маски словно бы оторвалась вместе с кожей, хотя это было не так. Терцио зло шикнул, хотя и понимал, что обошлось. В этот раз обошлось. — Ещё пара месяцев, и с такими шутками твои братья тебя убьют, — всё же развернула свою мысль Рей. Сестра повернулась к нему спиной. Она говорила тихо, но вкрадчиво. Сердце Терцио замерло от страха. И прежде всего потому что он сам так думал, но не решался озвучить эту мысль. Так не бывает. Мама верила, что так не бывает. Терцио хотел накричать на глупую сестру, прогнать её, потому что своей холодностью она совсем не помогала. И всё же… даже несмотря на розовые волосы, она была очень похожа на маму. А мама была добра ко всем своим детям. — И что? — шмыгнув носом, глухо спрашивает Терцио. — Может, тебе просто не стоит больше оставаться в этой семье? Терцио резко вскакивает на ноги, сжимая кулачки. Он возмущен и почти зол. И тут сестра повернулась к нему. Лицо Рей было сморщено от сдерживаемых слёз. Маленькие кулаки мальчика сами собой растерянно разжались. Она пришла не для того, чтобы над ним издеваться. — Что ты предлагаешь?! — неверяще спрашивает он свистящим шепотом. В ответ на его душевную боль ноют почти зажившие раны в виде спиралей на лбу. — Мы же полетим скоро на побережье. Типичный шопинг богатых семей. Каждый год они посещали эту мекку модных домов. Терцио обожал эти поездки, а потому ждал грядущую с нетерпением. Он кивнул, давая понять, что готов слушать дальше. — Воспользуйся любой возможностью и беги, — говорит сестра на одном выдохе и разворачивается, готовая уйти. — Так не терпится избавиться от меня?! — с досадой кричит Терцио ей в спину. Мозг, изо дня в день переживающий травлю, неправильно расценил её порыв. — Дурак, — остановившись, но не оборачиваясь, говорит сестра. — Но лучше быть живым дураком, чем мертвым. Как думаешь? — она с места сорвалась на бег.

***

Солнечные дни на морском побережье в межсезонье — что может быть лучше для шопинга? Личный водитель на лимузине и один дополнительный слуга, чтобы носить покупки. Рей веселилась, радуясь новым платьям от кутюр, но всё же иногда Терцио ловил на себе странный пристальный взгляд. Ее слова все не шли из головы, заевшей пластиной с разными помехами повторяя: “Они убьют тебя”. Фраза теперь казалась будничной, словно говорила про несчастный случай с врезавшейся в лобовое стекло птицей. Терцио был уверен, что никто из братьев не планирует убийство, и всё же… всё же они скоро его убьют. Скинув ли случайно со скалы, избив ли слишком сильно ногами по голове или животу или ещё что-то столь же нелепое — неважно. С каждым днём они становились все сильнее, а у него с трудом хватало мужества даже на то, чтобы стоять и внутренне не сдаваться. За окном лимузина мелькал каменный город на скалах, очень похожий на тот, где мама лежала в больнице. Фешенебельный центр, туристические окраины, а о других районах, секретных подворотнях, Терцио знать не знал. Бежать? От этой мысли пробивала испарина. Внезапно его лицо вжали в окно лимузина. — Фу, Третий! От тебя воняет, — крикнул Деус. Он уже перекрасил волосы в яркий цвет, как и остальные братья. Санджи отказался. Ему казалось, что их белые волосы напоминают о маме. Зачем их прятать? — Да, теперь надо проветрить! — поддакнул брат. — Да, проветрю! — радостно и чуть-чуть кровожадно подтвердил Деус. Терцио отбивался, пинался, бил локтем, но ничего не помогало. Вдруг щекой он почувствовал, как стекло поплыло вниз. — Мальчики, ведите себя достойно! — строго нахмурилась Рей, но это не возымело никакого эффекта. Мальчишки продолжали потасовку. Квадро радостно перегнулся через колени братьев и дёрнул рычаг открытия двери: — Так быстрее будет! Терцио выпал из салона автомобиля. Земля и небо завертелись вокруг, а мозг не успевал считать ссадины и удары. Позади по центральной магистрали летели машины. Мальчик врезался головой в тротуар и замер. Проехав метров десять, лимузин остановился под натужный скрип резко напрягшихся тормозов. Наверное, водитель и охранник костерили себя и боялись наказания за то, что не заблокировали двери, но кто мог такое представить? Воспитанную богему же везли, а не чумазых оборванцев с улицы. С переднего сиденья вылетел шофёр. Ему, остановившему дорогую машину в неположенном месте, гневно бибикают вынужденные огибать их водители. Терцио поморщился, начиная приходить в себя. Он услышал смех. Наглый счастливый смех трёх братьев, которые выкинули Терцио на полном ходу. — Пристёгиваться надо, тупой хиляк! — кричит Деус, высовывая синюю башку в приоткрытую дверь автомобиля, но и не думая выходить. Терцио, пошатываясь, попытался встать. Шок проходил, и оказалось, что он несильно пострадал. В очередной раз пронесло. — Тролль! И правда каменная башка! — Квадро покрасился в отвратительно зелёный. — Я вынужден буду доложить вашему отцу, — говорит шофёр, пытаясь их приструнить. — А тут нечего докладывать, — этот холодный голос может принадлежать только Уно. — Терцио не пристегнулся, начал драться с Деусом, вот и вылетел. Верно, младший? Терцио смерил его мрачным взглядом, а потом увидел вышедшую из машины Рей, которая смотрела на него своим фирменным строгим взглядом, как у мамы, когда она была чем-то обеспокоена. Воспоминания об её словах выбивают воздух сильнее удара об асфальт. “Они тебя убьют.” “Воспользуйся любой возможностью и беги.” “Лучше быть живым дураком, чем мёртвым. Как думаешь?” Терцио развернулся в другую сторону и побежал. Охранник за ним. Наверное, мальчик никогда так быстро не убегал, даже от той чёртовой собаки. Нырнул в подворотню, на следующем повороте — ещё раз. И снова. Шаги охранника позади были заглушены стуком собственного сердца, выпрыгивающего из груди. Он словно от смерти бежал, а впрочем… В итоге, свалившись в каком-то дворе и прислушиваясь к собственному надрывному дыханию, Терцио понял, что ему удалось сбежать. Восторг свободы и страх неизвестности затопили сознание.

***

— Катакури, — тихо позвал Санджи. — Зови меня “Ката”, как в аэропорту, — сказал мужчина. — Что? — А твой отец? — Что с ним? — Ты его знал? — Зачем? — Но разве тебе не хотелось бы… узнать его. — Нет. Мамы, братьев и сестёр всегда было достаточно. Не вижу смысла придавать искусственную значимость тому, кто просто участвовал в твоем зачатии. — Но он хороший человек? — Без понятия! — чуть резко ответил Катакури, но потом вдруг задумался и выдал. — А я хороший человек? — Да, конечно. — "Да"?! Ты серьёзно? — Зачем спрашиваешь? Ты же себя дерьмом не считаешь? — опять Санджи резко пустился в штопор грубости. — Не считаю. Но и хорошим тоже. Просто какой есть. Для кого-то — зло во плоти, для кого-то — сын, брат и друг. Хотя… “друг” — нет, наверное. Друзей у меня нет. Не было. До тебя. — Почему? — Санджи с легким болезненным уколом ностальгии вспомнил тех, кого оставил позади. — Потому что я никому не доверяю. Почти никому. Тем, кто стремятся сами сблизиться со мной, как правило, что-то от меня нужно. Или от моей семьи. Проблема больших денег в том, что почти никто не хочет быть с тобой искренним. Вернее, не может. И ты уже не можешь воспринимать жизнь иначе и начать доверять. Санджи задумался, даже нахмурился. — А я чем заслужил такое доверие? — Тебе было наплевать. Ты просто поделился рецептами; просто посоветовал прекрасную пончиковую; просто пригласил незнакомца к себе переночевать, чтобы он смог сэкономить деньги. Даже сейчас тебе нужны не просто деньги. Потому что я точно знаю: ты и Зефф сможете открыть любой ресторан с любой концепцией, но вам просто нужно время, чтобы накопить или взять кредит, подобрать место, разработать дизайн и так далее. А я экономлю твоё время. Даю возможность. Я давно не занимался чем-то таким, и мне приятно сделать нечто настолько… — Ката запнулся, подбирая слово, — безвозмездное? Искреннее! Да, пожалуй, искреннее и интересное — правильные определения. — То есть для тебя это просто игра в “Симс”? — Скорее, это уже старость с потребностью участвовать в благотворительности, — пошутил сам над собой Катакури. — Да какая “старость”? Ты себя давно в зеркало видел? — искренне возмутился Санджи и вдруг понял, что слегка заговорился и его на этом подловили. Катакури довольно улыбнулся до солнечных морщинок в уголках глаз. Редкое явление. Ему шло. Санджи вдруг резко покраснел и отвернулся к окну.

***

Жизнь на улице. Терцио не был к ней готов. На самом деле он успел несколько раз пожалеть, что сбежал. Сначала он в неверии слонялся по городу. Межсезонье ближе к экватору — приятнейшее время днем. А вот ночью с моря нападала неприятная зябкость. Не мыться три дня оказалось мучительно, а через неделю и вовсе стало все равно. В центр, в кварталы с бутиками, Терцио больше не наведывался. Он бегал по городу от полицейских, но почему-то было ощущение, что они это делают для проформы, то есть лениво и незаинтересованно, как бегали за другими беспризорниками. Терцио с болью осознал, что Джадж его даже не ищет. Никто не поднял на уши правоохранителей, не нанял поисковые отряды для него. Ничего. А вроде бы — наследник, маленький принц с родовыми титулами длиннее, чем у иных монархов. Терцио злился и ненавидел тот мир, который его предал, но новый мир тоже не хотел его принимать. Через некоторое время его нельзя было отличить от местной полунищей детворы. Только цвет волос и глаз — северные, а грязь, худоба, злой колючий взгляд — все очень аутентично. Хотя местная шпана сторонилась его и тоже не принимала. Пить из городских фонтанов, есть с помоек. Терцио сначала думал, что ни за что до этого не опустится, но время шло, живот урчал, болел, а потом и вовсе прилип к позвоночнику. Он просился работать. Подходил к барам, мелким кафешкам и предлагал себя на любую должность, хоть полы мыть. Пару раз его колотили, один раз дали милостыню и много раз матерно прогоняли. Если и было в нём что-то, что не растоптали братья, это стёрла в порошок улица…

***

Зефф жил размеренную спокойную жизнь. Ту самую, когда нашёл свое место в мире, не бог весть какое, но вполне себе по плечу и сердцу. Он занимался рэкетом мелкого ресторанного бизнеса. Ну как “ресторанного”? Кафешного и забегаловочного. Ну как “рэкетом”? Все было на мази, договорено, и даже местные жандармы прикормлены. Зефф просто решал проблемы, давал за других взятки, пил с нужными людьми в нужное время. В туристический сезон срубал бабла и жил припеваючи весь год. В свои неполные пятьдесят он считал себя счастливым человеком со стабильной табуреткой под жопой. Даже кафе открыл сам для себя, для души. Ну чем не красота? Выглядел он вполне моложаво, так что дамы не переводились. С ними он был честен: никаких долгосрочных отношений и привязанностей, только сиюминутное удовольствие и жизнь в моменте. Многих даже отсутствие ноги ни капли не смущало. Но в основном Зефф общался с такими же простоватыми, как кефаль, мужиками с побережья. Играл в нарды и карты по вечерам; горланил песни под гитару; танцевал, как дерево, которое качает грёбаный муссон; кричал и скандалил, даже дрался, а потом напивался и клялся в дружбе до гроба. В общем, вёл жизнь типичного пожилого балбеса, из ребер которого никогда не выселялся бес, только собутыльников из ада приводил. Новый мальчишка в городе сразу стал темой для разговоров. Нет, приличная публика, ясное дело, не обсуждала, а вот детвора да кумушки галдели как заведённые. Видать, богатый, сбежал парнишка, да ничего — голод пригонит к родителям обратно. Мальчишки его дразнили, но почему-то боялись. Говорили — взгляд дикий. А потому держались подальше. Его прозвали “призраком” и “невидимкой”, потому что тихий и скрытный, слова не вымолвит. Когда этот белобрысый мальчишка пришёл к нему в кафе, Зефф его за шкирку выкинул и пенделя додал для ускорения. Мальчишка щуплый, красивый, шельма — подрастёт, все девки вешаться будут. Правда, шрамы немного портили, но то такое, почти и незаметно. Но взгляд… Зефф давно такой не видел. Затравленный и глубокий, словно само море стало живым существом, которое поломали и загадили люди. — Домой иди. Никто беглеца не примет на работу, — крикнул на него Зефф. — Значит, сдохну у вас под дверью, — пробормотал малец себе под нос. И как назло — через две недели действительно почти сдох у служебного входа у мусора рядом с обрезками баклажанов. Зефф когда увидел, сразу подумал: окочурился. Но нет — дышал. Едва заметно, слабо, но дышал. От него остались кожа да кости, даже глаза, казалось, впали в череп. — Дурак. Дебил. Самоубийца. И где шлялся две недели? Там бы и помер. Так нет — приполз! Ворчал Зефф, таща тело к себе домой. Мужикам передал кухню, не рухнет все за полдня, а сам умыл парня, положил на постель, влил чистой воды в губы. Тот попил немного, глаза зашевелились, дыхание стало рваным и свистящим. Ну добре, больше признаков жизни на этом этапе — уже хорошо. Зефф сварил бульон, остудил и по ложечке скормил ребенку. Не было печалей, да вот ветром надуло. — И чего тебе дома не сиделось, а, тощий баклажан? Ничё, придёшь в себя, живо выспрошу, где дом, и отправлю тебя туда. Да не тут-то было. Пару дней спустя мальчик пришёл в себя, но успел ошалело лишь назвать своё имя — Терцио. На остальные вопросы отказался отвечать. Особенно если дело касалось семьи. Даже угроза сдать его жандармам встретила лишь хмурый злой взгляд в окно. Словно на плаху обещали отвезти. — Мелкий баклажан! Как окрепнешь — вали! — Мне некуда идти. Если хотел, чтобы я сдох, оставил бы на мусорной куче… Ох уж этот дерзкий язык… Зефф понятия не имел, как обращаться с детьми. Своих у него не было, и его это абсолютно устраивало. — Я из тебя суп сделаю!!! — Сделай. Это же насколько ему было плохо в холёной семье, что он вот так смотрит? Явно же аристократ или типа того. — Чет не то с этим ребенком, — делился Зефф на своей кухне, разговаривая то ли с су-шефом, то ли с картошкой. — На нём дорогущие лохмотья: твидовый пиджак, шёлковая рубашка. Порванное и грязное, но хорошую вещь я вижу. Пуговицы бы свои продал, мелкий паршивец, может, сраный хостел и оплатил бы на месяц. Но нет. Он готов умереть на улице, но не возвратиться туда, где на него это надели. — Тебе ли не знать, что есть дома, куда не хочешь возвращаться даже под страхом смерти? — сухо спросил су-шеф, не отвлекаясь от своих обязанностей. Пожалуй, этот старик был единственным на кухне, кто знал о прошлом Зеффа. И его слова попали в самую точку. Зефф действительно не понаслышке знал, что значит умирать от голода и ненавидеть свой собственный дом. Даром что он никогда не был настолько богат, чтобы одеваться так, как этот ребенок. — Думаешь, не сдавать его в полицию? — спросил он тихо. Старик лишь пожал плечами. Он вообще мало говорил, если, конечно, не выпьет. Тогда Зефф впервые подумал, что мальчик может остаться. Это было нелогично, невероятно и абсолютно неправильно: как одиночка может взять чужого ребенка, особенно такой, как Зефф, взять такого, как Терцио? Тем не менее взгляд найдёныша говорил, что в его жизни есть только одна истина: он не хочет туда, где был. А что делать с будущим, просто не знает. — Тупой, мелкий, упрямый баклажан, — ворчал Зефф, но и почему-то чувствовал внутри подъем. Придя домой, он с порога спросил: — Парень, у тебя есть мечта? Ребёнок взглянул на него удивлённо, а затем ответил: — Проплыть все моря. Зефф замер. Это звучал так серьёзно, уверенно и весомо, что мозг некоторое время отказывался воспринимать смысл. Мужчина разразился заливистым хриплым хохотом, чуть не падая на пол от того, что воздуха не хватало. Терцио покраснел, явно не зная, как дышать. А затем ребёнок закричал: — Чего смеёшься, старый дурак?! Зефф утер слёзы, оперся на стол, чтобы хотя бы сесть на полу, и ответил: — Ничего. Просто у меня когда-то тоже были такие же детские и нелепые мечты, ха! — Моя не нелепая!!! — Да-да, хахахха… Ух, — отсмеявшись, выдохнул Зефф. — Я в детстве мечтал стать пиратом и увидеть все моря и океаны, да. А сейчас мечтаю лишь о крутом ресторане, который будет приносить доход и дарить покой душе. Терцио на удивление внимательно выслушал старческое откровение и будто бы что-то понял, ну, или просто нахмурился, потому что он мрачный — хрен детей разберёшь. У Зеффа было всё на мази, так что он устроил формально Терцио в местный интернат, а затем усыновил. У полицейских были вопросы, но поисковой листовки на кого-то похожего так и не поступило, так что Терцио остался. Пошёл в местную приходскую школу, в которой не нужно было платить за обучение. В общем, дал Бог зайку, пусть и обучает…

***

Терцио никогда не гулял долго после школы. На самом деле Зеффа это беспокоило. Потому ребенок должен быть непоседливым, должен убегать из дома, пялиться на лужи, или что там мелкие делают. Старый ворчливый су-шеф по имени Роберто постоянно говорил: — Опять твой баклажанишка со школы прямо сюда. Самого Зеффа в этом возрасте нельзя было затащить домой. Он и школу прогуливал. Не то чтобы у него было нормальное детство, но он был нормальным ребёнком. И Терцио он просто не понимал. Казалось, что ему на руки упал сын, но он ничего ему не мог дать, кроме готовки. Вообще ничего. — Вали с кухни и не мешай, — ворчал Зефф, видя золотистую макушку на своей кухне. — Не указывай мне, старик, — неизменно отвечал мелкий наглец. — Я буду полезен. Мальчик стоял на подставке и сосредоточенно чистил картошку. Пятый килограмм. Ни один десятилетка не должен так самозабвенно, с упоением чистить грёбаную картошку. Зефф злился. — Ты срезаешь половину. Бросай и вали! — Нет! — звонкий детский голос. — Ты должен слушаться меня! — Я ничем тебе не обязан, старый таракан!!! В золотой затылок прилетел шлепок. — Повтори, мелкий баклажан. — Уродливый старый таракан со странными усами!!! — крикнул Терцио, зажимая свободной рукой место удара на голове. Зефф в мгновение ока вышел из себя и выбил табуретку из-под ног Терцио. Ребёнок грохнулся и порезался. — Ай! Крик быстро затих, перейдя в тихое детское поскуливание. Зефф упал на колени. Мальчик зажимал ладошку, кровь капала на кафельный пол. Терцио закусил нижнюю губу и пытался сдержать слезы. — Придурок, быстро надо обработать, а не пачкать пол на кухне! — рявкнул Зефф, испугавшись. Терцио вдруг посмотрел на него ошарашенными своими синими-синими заплаканными глазами, и Зефф понял, что сказал что-то не то или не так. Но ребенок не дал ему опомниться. Встал и убежал в подсобку, где была аптечка. Зефф, тяжело пыхтя, поднялся, помогая своей культе рукой. Кухня замерла. Суровые повара молча пялились на него, даже шкворчащее масло словно стало тише. Тяжело в таком почтенном возрасте — пусть даже в сорок! — чувствовать себя старым идиотом, который не может найти общий язык с ребёнком. Зефф вздохнул и поковылял в подсобку. Шмыгая носом, Терцио пытался заклеить кровоточащую рану пластырем. — Дурачелло ты, — тяжело падая на табуретку, проворчал Зефф. Он схватил руку мальчика и вытянул на себя. Терцио пытался сопротивляться, но был слабее. — Сожми. Не так! Расслабь кулак, но сожми. Да, вот. Чтобы остановилась кровь. Солью присыпь. — Больно… — Терпи. Терцио шмыгал носом и моргал красными глазами. Для изнеженного ребенка он был слишком терпилой. — Ты слишком мягкий… — Я все отработаю. — Да помолчи ты! — рыкнул Зефф. Все этот мелкий не так понимал. — Мягкий, говорю, — но Зефф уже потерял мысль. — И зачем ты свалился на мою голову… Сказал, просто чтобы найти потерянную фразу. Терцио резко набрал воздуха и замер, надулся. Гадёныш. Зефф крякнул с досады. — Не нужно тебе работать на кухне. — Не так много я срезаю! — Да не нужен ты тут! — Мне тут нравится. — Тебе тут не место! — Не тебе решать! Я помогаю! Я буду помогать! Не выгоняй меня! На этой фразе Терцио окончательно сломался и расплакался, как маленький. Ну, то есть, как и нормально… наверное. Зефф опять молчал, как старый идиот, бессильно смотря на детские слёзы. Будто он мог выгнать такого, как этот мелкий баклажан. Слезы не пересыхали, а слова не находились. Зефф сидел-сидел, тяжело вздохнул и встал. — Работать пора, нельзя рассиживаться, — буркнул он и сбежал. Мальчишка изменил его жизнь, но не нутро задубелого от жизненных ветров старого волка.

***

Санджи с ностальгией вспоминал то время. Он чувствовал себя обязанным Зеффу и готов был всю свою жизнь посвятить его делу — ресторану. Он старался не жаловаться, ничего не просить. Понимал, что у нового опекуна на самом деле не так уж много денег, которые он к тому же откладывал на полноценный ресторан и подтверждение квалификации повара высшего класса. А Зефф, казалось, злился на него без причины. Возможно, просто переживал и не знал, как это выразить. И всё же у Санджи никогда не было отца лучше. После жизни на улице он начал сочувствовать всем обделённым. До сих пор от воспоминаний по позвоночнику проходил холодок. Санджи знал, что всем не поможешь, но не мог пройти мимо голодающего или того, кому негде переночевать. Зефф постоянно жаловался, что тот прикормил всех кошек в городе, да и собак маленькую свору, но никогда не мешал, не разбивал тарелки и не наказывал его за это. За многое другое — да, но за помощь живым существам — никогда. — О чём задумался? — Что? Ни о чём. — Уже жалеешь? Катакури спрашивает с пониманием и фирменным спокойствием. От этой непрошибаемой уверенности становится тепло. Наверное, это то, что действительно ценил в людях Санджи. Что было в Джадже (как маленький Терцио его видел), в Зеффе и особенно — в Зоро. Да, может, став взрослее и проработав часть своих травм, он бы и признался себе, что первый раз был неправильным: всё же Зоро стоило бы добиться полноценного согласия. Но они оба были слишком молоды. И напор, с каким Зоро брал от жизни всё, восхищал Санджи и порождал в нём что-то глубже и дольше оргазма. Ведь это то, чего ему всегда не хватало. То, что он хотел бы иметь. “Взял и сделал — вот что делает мужика мужиком”, — говорил Зефф. И Зоро был ровно таким. Он захотел Санджи — он его добился. Все правильно. Такова жизнь. Просто Санджи никогда не вписывался в эту систему, никогда не брал для себя, не рвал реальность, чтобы ухватить себе её кусок. — А мне стоит жалеть? — Тебе решать. Надеюсь, что нет. Я уж точно не пожалею. — Никогда не говори “никогда”, — говорит Санджи и почему-то хмурится. — Слушай, а что ты ценишь в людях? — Хм. Катакури молчит долго. Его взгляд блуждает по чертогам разума, словно скачет по корешкам книг из жизненной библиотеки, но быстро ответ он найти не смог: — Разное. Хотя верность точно. — Верность… — Санджи стало больно, и он прикрыл веки. Правильно ли то, что он делает, с точки зрения верности? С Зоро вышло болезненное недопонимание, и если, ну а вдруг, ему просто… — Верность необязательно в плане однолюбства, — тут же пояснил Катакури. — Верность идеалам, семье, мечте, да даже своей сумасбродности. Я это безмерно уважаю, даже если то, чему посвящена верность, меня раздражает. И тут Катакури понял, что сам себя загнал в ловушку. Резко закрыв рот, он поставил на паузу откровенный разговор. Потому что он слишком не хотел, чтобы Санджи проявлял верность этому Зоро. Это раздражало, но при этом его принципы требовали относиться к этому с уважением, и это бесило вдвойне. Надо было менять тему. — Откуда всё же у тебя такая привычка лебезить перед женским полом? — спросил Катакури. Уж лучше откровенный вопрос, чем такое молчание. — Это базовая культурная опция любого мужчины! Что за глупые вопросы.

***

Почему же Санджи так относится к девушкам? Ответов на вопрос Катакури было много. Самый яркий эпизод случился, когда юному Терцио было десять. Зефф только взял его под своё крыло и заставил ходить в обычную школу. Он был умнее остальных, а потому его сразу взяли в пятый класс. Социализация среди сверстников не задалась. Главной задирой была курносая и конопатая девчонка в синей юбке в клетку. Она называла его сиротой и отбросом. Дело дошло до драки. Терцио помнил, как все лицо саднило от крови из разбитого носа. Жидкость подсохла на ветру и стягивала кожу. Он, гордый, пришёл к Зеффу на кухню ресторана, готовый рассказать, что не дал себя в обиду, что победил врага. В той семье, что он хотел забыть, в него вбивали, что именно в этом доблесть. Зефф обернулся на междометия своих поваров. Он обеспокоенно присел и начал вытирать лицо Терцио, аккуратно, не надавливая. И слушал. Внимательно слушал детский рассказ. А потом прозвучало имя: — …эта Амелия… — Кто? — Амелия, моя одноклассница. — Ты дрался с девочкой? — Ну да. Лицо Зеффа стремительно наливалось краской, пока Терцио оглядывался в поисках ответа, что он сделал не так. Повара, продолжающие усердно работать, выразили сожаление: кто — поднятыми бровями, кто — цоканьем, а кто — и неодобрительным покачиванием головы. — Иди сюда, мелкий баклажан, — Зефф сказал это так сурово, что Терцио испугался. Мужчина схватил ребенка за ухо и потащил в подсобку. На детских глазах навернулись слёзы. — Но она же первая начала! — Идиот! Никогда! Никогда!!! Слушай и вбивай в свою тупую башку: никогда мужчина не должен поднимать руку на женщину! Они слабее! — Но она мне нос разбила! — А я сейчас жопу отобью и ещё добавлю! Зефф выполнил своё обещание. И ни слёзы, ни крики его не останавливали. Но даже если предпочтительный метод воспитания старого повара был варварский, причины чаще всего были понятными и простыми: он требовал уважения для себя и окружающих и не привык добиваться его как-то ещё. Терцио не обижался. Наоборот. Казалось, что этому человеку он небезразличен, хоть Зефф — даже не родной отец. На следующий день Терцио был обязан извиниться перед Амелией. — Чтобы как следует извинился! И выполняй все её прихоти весь день! Понял? Терцио с трудом поймал маленький букетик, который кинул ему Зефф утром перед школой. Он всю дорогу с трепетом вспоминал его слова и назначенное наказание. Он боялся того, что может сделать эта девчонка в ответ на предложение стать её рабом, ибо прекрасно помнил опыт с братьями, но мужественно отрепетировал свою речь. Амелия испугалась его избитого вида: распухший нос, отёкшее ухо, синяки на руках и хромающая походка. Её пара ссадин и царапин от вчерашней драки ни в какое сравнение не шли. Амелия в шоке выслушала его извинения и предложение служить ей весь день, сказанное дрожащим голосом. Терцио замер, ожидая её торжества. — Не нужен ты мне. Дурак! Иди куда подальше и не трогай меня! — девочка разбила букет о его плечи и убежала. “Может, девочки и правда слабее?” — впервые задумался Терцио, смотря вослед на её тонкую фигуру. И, возможно, тогда в его детском мозге “слабее” означало “добрее”. Много позже он случайно разговорит старого пердуна из первой поварской команды Зеффа. Тот проболтается, что мама Зеффа прикончила его отца за то, что тот её систематически избивал. Всё это происходило на глазах у маленького ребенка. Зеффа довоспитала улица, но он никогда не осуждал маму и горько оплакивал её смерть. Она не успела выйти на свободу, умерла после пары лет за решеткой. Старик су-шеф так и сказал: “Он, как и ты, был сиротой ещё при живых родителях. Никогда не хотел идти домой. Вот и не смог тебя выпихнуть обратно”. На все попытки выведать детали старый хрыч молчал, словно сыч. Видимо, сквозь дурман выпивки всё же понял, что сболтнул лишнего. Впрочем, Санджи к тому времени не нужно было дополнительных причин, чтобы понимать Зеффа. К совершеннолетию принцип “никогда не бить девочек” в нем глубоко укоренился по многим причинам.

***

И девочки довольно быстро оценили и завертели вокруг себя красивого парня, который относился к ним с большим уважением и трепетом, чем остальные сверстники. А Терцио не был против. Жестокие игры одноклассников вызывали скорее злость. Бить других толпой или кидаться в кого-то грязью он не хотел категорически. А вот пройтись по магазинам, поглазеть на красивое или обсудить психологию чужих поступков (в простонародье — сплетни) — это всегда пожалуйста. Притом нельзя сказать, что он не дрался. Разумеется, дрался, куда без этого. Зефф сначала учил драться, проводя довольно болезненные удары, а потом уже смеялся вместе с Терцио, когда тот приходил с очередной маленькой уличной победой. Пожалуй, его даже за пятерки так не хвалили, как за защиту дамы от очередного слишком нахального поклонника, вздумавшего проявлять свою симпатию подножками и задиранием юбок. — Молодец малец, слышали, парни? — мог похваляться Зефф своим поварам. — Но небось и сам заглядывался на то, что под юбками, а? Безобидные шутки намекали на то, чего от него ждали. Впрочем, было определённое волнение в том, чтобы подсмотреть белые кружева на округлых ягодицах, словно видишь что-то прекрасное и сакральное. И Терцио начал воспринимать это именно так. — Терцио, как думаешь, что мне больше подойдёт? — Амалия брала его с собой по магазинам, с того раза они сильно сдружились. — Розовое. — Ты всегда выбираешь розовый! Если я девочка, это не значит, что я должна любить розовый! О! Давай тебе купим что-нибудь? Ведь это твой любимый цвет! — Мне кажется, Зефф не одобрит. — Твой опекун такой строгий! А меж мы живем на родине моды! Каждый может позволить себе ходить в чем хочет! — Наверное… Они выбрали рубашку нежно-розового оттенка. Когда Зефф её увидел, он сначала нервно начал подтрунивать над Терцио, а затем “случайно” её порвал. В итоге она пошла на половые тряпки. Терцио досталось за трату денег. Мальчик смотрел на грязно-розовый кусок ткани, которым возюкали по полу кухни, и думал о том, что сделал в этой жизни неправильно. Наверное, он просто сам насквозь неправильный, раз один отец его видеть не мог, а второй всё время злится и поправляет. С этим что-то надо было делать. Возможно, просто перестать быть странным…

***

При переезде в столицу огромной новой страны ничего по сути не поменялось. Терцио работал на мечту Зеффа, проводил время с девушками, но оставался одиноким, прячущим своё естество человеком. Всё поменяли Мугивары. Они ворвались в его жизнь, когда он просто прогуливался по фуд-корту, смотрел на новые идеи стрит-фуда, а рядом на этаже были игровые автоматы. Терцио соблазнился новой рекламной акцией: сыграть полминуты бесплатно на площадке для Монстро-Трио. Случайно увидев это выступление, Луффи вцепился в него, как клещ, начал сталкерить и звать в команду. И Терцио бы ни за что не пошёл, ведь он только что получил от Зеффа в управление ресторан, названный в его честь, но тут приёмный отец начал дурковать. Зефф придирался к каждой мелочи. Начал зудеть и ворчать больше обычного. Купил квартиру и настоял на выселении. Одиночество и невозможность привычно заниматься любимым делом толкнули юношу в новую компанию. Поначалу он не понимал, что это за чувство возникало в груди, стоило ему посмотреть на странного накачанного парня. У того были чуть раскосые глаза, словно в предках затесались азиаты, и все его мысли были пропитаны самурайской культурой. Он был красив. Смел. Решителен. И Терцио подумал, что это восхищение, что это просто зависть: он хотел быть таким же. — “Терцио”? Тупое имя. Что оно означает? — Не тупее тебя, — огрызался Терцио, но затем отвечал. — Три. Третий. Вот что означает. — Ещё тупее, чем я думал, — довольно улыбнулся Зоро. — Я буду звать тебя Санджи. — Почему? — Смысл не меняется, а звучит лучше. Как-то оно так и прижилось. Санджи был рад новому имени. Своё настоящее он ненавидел, но даже не удосужился дёрнуться, чтобы поменять его. А тут сразу вся компания начала звать его иначе, и стало будто бы спокойнее. Даже Зефф принял новое имя. Санджи долго избегал того факта, что Зоро ему нравится. Не было никакой интриги в том, чтобы подсмотреть его нижнее белье, но рот наполнялся слюной при одной мысли о голом парне. Казалось, такое притяжение просто невозможно. Они много времени проводили друг с другом на тренировках. Луффи казался ребёнком, но Зоро смотрел внимательно, оценивающе. И Санджи предпочитал думать, что эти пристальные взгляды — признак того, что Зоро расценивает его как соперника. Иначе… иначе это и вовсе глупость. Такого быть не могло, ибо с геями у Санджи ничего общего не было и быть не могло! Хотя стоило подумать об этом и представить, что это означало, как в паху предательски теплело. Пиетет к женщинам заставлял смотреть на них как на полубогинь. Что уж там: смотря порно, Санджи было легче представить себя на месте женщины, чем на месте безликого члена, который в неё тыкается. А потом ситуация разрешилась довольно нелепым образом. Вернее, этот гордиев узел разрубил Зоро, заставив Санджи признать то, чего он реально хотел. И эта правда оказалась сладко-горькой, такой, что её вкус не каждый ценитель поймёт. Санджи сам не рвался ничего решать, если дело не касалось выбора сексуальных игрушек. Зоро и не думал, что нужно что-то ещё решать: им обоим хорошо — вот и славно.

***

В 20 лет Санджи поменял паспорт и даже фамилию, всё с подачи новой компании. — Спасибо, — как-то сказал он Зоро на ухо. — Что? Наш гордяк удосужился кого-то поблагодарить? За что хоть? — Тебе показалось. Заткнись. — Сам заткнись! Или тебя заткнуть? Зоро всегда действовал агрессивно и давал много телесного контакта, что Санджи совершенно устраивало. Его отец никогда не был нежным. Потому в словарь его языка любви вполне вписывалось оттягивание головы за волосы, словесные перепалки и оскорбления, синяки и даже драки. Потому что именно так ведут себя мужчины, а не мягкотелые женоподобные романтики…

***

— Даже сейчас плыву по течению, — сказал Санжи, в его голосе слышался горький укор самому себе в бессилии что-либо изменить. — Плыть по течению? — Катакури случайно услышал его слова. — Разве это плохое умение? — Раз такой умный, скажи, что в нём хорошего? — Сначала ответь, что в нём плохого? — Ты говоришь словами человека, который всегда действует решительно! А это значит, что твоя жизнь всегда принадлежала тебе и никому другому. — Кто сказал? Катакури посмотрел серьезно и пристально, что заставило Санджи усомниться в своей картине мира. — Санджи, ты действительно думаешь, что я полностью свободен и никому не принадлежу? Светловолосый принц не нашёл, что ответить. Катакури дал ему время на один вдох, а потом продолжил: — Умение служить другим. Это то, что я уважаю и понимаю. Редкое явление на самом деле. Как самоцвет. Действовать, искренне исходя из чужого блага и не прося ничего взамен, — это ли не парадоксальное, алогичное и совершенно чудесное свойство души? Ты можешь называть это "пассивность" или "плыть по течению", но я это вижу иначе. Лицо Санджи вытянулось и покраснело. В целом он был похож на собаку, внезапно попавшую под проливной дождь — несчастный и растерянный. И, как всегда, смущённый, он не знал, что ответить, потому крикнул только: — Глупость! Это просто нелепо! — и отвернулся. Но Катакури видел, как пару секунд спустя принц улыбнулся.