soleil canin

— Факт: меня бросил тот, кто даже не считал меня своим парнем, — Санджи выбрал шот и опрокинул. Замолк легендарный трек про принцев Вселенной и их борьбу с абстрактным злом. Бар жил своей жизнью, и уже через пару секунд, пока схлынувшая волна мелодичной вибрации из динамиков оголила человеческие голоса и живые звуки культурных попоек, помещение снова наполнила музыка. На этот раз играла более молодая и динамичная группа. Memories consume, like opening the wound — Для меня до сих пор загадка – это как? — Катакури наконец мог смотреть в лицо Санджи пристально, не отводя взгляда и не волнуясь о том, что принц неправильно его поймёт. Теперь в его взгляде легко можно было разглядеть искреннее, ничем не прикрытое внимание. I’m picking me apart again — Провожая его на прошлой неделе, я окончательно убедился, что мы по-разному воспринимали происходящее. Я неправильно его понял. — Как можно неправильно понять, в отношениях ты или нет? Санджи в ответ лишь пожал плечами. Ему было больно об этом говорить, но пока его лицо отображало лишь душу-на-ментальных-обезболах: смесь отсутствующего выражения с осознанием масштаба ранений и потерь своей призрачной травмированной плоти. А анестетиком выступило лживое ощущение контроля через принятие вины за то, что он просто не мог знать и контролировать, — за чужие чувства. I don't want to be the one the battles always choose 'Cause inside I realize that I'm the one confused Между ними был неширокий стол и небольшие подносы с шотами, но, наклонившись, они без особых усилий стукнулись бы лбами. Пространство вокруг существовало и одновременно истаяло в вибрации звуков барабана, электрогитары и голоса легендарного вокалиста. Пространство пошло зыбкой дымкой от жара двух желаний: высказаться наконец полностью, без остатка и наполниться тем, что хотят поведать. Санджи знал: слова ограничены, никто и никогда не увидит всего, что пережил он, но если бы он мог переложить этот груз, разделить его с кем-то, он бы это сделал. — Он сказал, что мы всего лишь накама – люди, которые вместе, лишь пока их цели не расходятся... I don't know what's worth fighting for Or why I have to scream

***

Зоро стоит у пропускного пункта. За ним — терминалы таможенной проверки аэропорта. Его обычно каменное выражение лица в равной степени немного удивлённое и виноватое. Санджи прибежал в последний момент, потому что кто-то сдал билет на тот же рейс. Это должно было стать приятным сюрпризом, но Зоро не рад. — Знаешь, я буду занят тренировками. Я — единственный ученик, которого он принял. Если я буду постоянно думать о тебе, то не смогу заниматься. Так что тебе лучше сдать билет. Спокойные слова звучат как пощёчины. Санджи такого не ожидал, потому что был абсолютно уверен, что проблема решаема. Нужно лишь сделать над собой усилие, и всё должно получиться. — Ты... ты говоришь, что я буду тебе мешать? — рыдания душат. Санджи не плакал в общественных местах с тех пор, как... да, собственно, никогда. — Я не просил тебя брать билет, — Зоро выглядит решительным, но не безразличным. Ему жаль, он чувствует в воздухе терпкий запах разлитой вины. — Ты постоянно делаешь то, что хочешь. Совсем не думаешь о других. Санджи поднимает взгляд, потому что это ложь. Или нет? Вдруг он действительно не смог рассмотреть, что нужно самому родному для него человеку? Что-то где-то пропустил. Недопонял. Неправильно расшифровал сигналы. Слишком упорно отрицал очевидное. Слишком сильно изображал из себя цундере. Чрезмерно огрызался? — Зоро! С именем прозрачная влага проливается за пределы. Больно. Так больно, что он будто бы ослеп. Он не знает, что говорить. Рассказать, что он теряет вместе с тем, кто хочет улететь? Как вообще описать ту пропасть, что разверзалась в его сердце в эту минуту? Зачем давить на жалость, описывая пустоту? Эгоист. Наверное, желание оставить себе своё счастье — это действительно высшая форма эгоизма. Санджи ненавидит себя, но ничего не может сделать со своими желаниями. — Не плачь, — лицо Зоро выражает жалость, и от этого горечь отравляет желудок, хочется его очистить, — я лучше других знаю, насколько ты сильный, завитушка, — он обнимает его голову одной рукой, пряча изуродованное эмоциями лицо, — это пройдёт. Я не хочу быть посредственностью. Мне необходимо стать кем-то особенным. — Ты был особенным для меня! — кричит Санджи, отталкивая Зоро, но не осознавая, насколько громко он это делает. — Ты был для меня всем! Я даже сказал отцу о нас! Я пошёл и признался, что хочу улететь с тобой! Ты же этого хотел?! Чтобы я признал, что я гей? Я признал! — Санджи, успокойся! — рявкает Зоро. Ещё чуть-чуть, и, казалось, он даст успокаивающую пощёчину. Брови мечника грозно сведены к переносице, в ухе качаются три поблёскивающие серёжки. Он выглядит монолитным, как всегда, но обычно это восхищает, а сейчас размазывает душу. — Это уже не имеет значения! Не дави на меня. Что ты устраиваешь истерики, как баба? Я сказал тебе — нет, ты не должен лететь со мной. Ты будешь мне мешать! — Мы же пара, как я могу тебе помешать? — Ты мне не пара. Мы были кем-то... — Зоро выглядит растерянным, пока Санджи с отчаянием загнанного зверя судорожно ищет ответы на свои множащиеся вопросы. — "Кем-то"? — Ну, накама, сожителями, друзьями с привилегиями! — Зоро, ты сейчас серьезно? — Я не помню, чтобы делал тебе предложение! И ничего не обещал! Это выше сил, отведённых Санджи для самоконтроля. Он не просто ослеплён, а перестаёт существовать в миг, когда сердце останавливается от копья пронзительно ядовитых слов. Ловит себя в реальности, сделав шаг и предотвращая падение, до боли сжимая кулаки, до предела открыв мокрые глаза. За шесть лет они действительно вели себя так, словно понимают друг друга без слов, словно находятся в одной системе координат, словно проговаривать очевидное — абсолютно глупая затея. Оказалось — не понимают; выяснилось — на разных меридианах; на проверку — что-то очевидное и важное для одного – как минимум не столь же важное для второго. Мир разрушился в ту минуту, когда казалось, что Санджи уже всё исправил и починил. Волевым решением пожертвовав всем и приняв сторону того, кого считал самым дорогим для себя человеком. Но это было ненужным. Ничтожным. Глупым. А судьбоносные жертвы возврату и обмену не подлежат. Санджи отступает на шаг, второй. Его приоткрытый рот и безмолвное "нет" очевидно говорят – он осознаёт, но не хочет верить, что всё зря и вся его жизнь, по сути, ни к чему больше не ведёт. Как и от Зеффа, он разворачивается и убегает. Так быстро, как только может. Благо аэропорт огромный, и силы оставляют его раньше, чем он добирается до выхода. Девушка из службы безопасности сочувствующе спрашивает, не нужна ли помощь, но у неё вряд ли есть пластырь, который прикроет рану на сердце.

***

I don’t know why I instigate And say what I don’t mean — Факт номер два: я ничтожество, — Санджи опрокидывает в себя шот с отчаянной решимостью инквизитора, отпускающего грехи вместе с жизнью. — Ты дурак, — вырывается у Катакури, пока он обеспокоенно хмурится. — С чего бы субъективная оценка стала фактом? I don’t know how I got this way I’ll never be alright — Потому что это правда. Я лишился всего. Потерял отца. Единственного, кто понимал меня, учил всему, что я знаю, дал кров над головой. Я пришёл и сказал: знаешь, я по парням, а девушкам я просто люблю делать комплименты. Сиськи для меня — арт-объект, а не то, что я действительно желаю. И за своим парнем я готов отправиться на край земли, как последний влюблённый идиот. Санджи выпил сразу несколько разных шотов. Кажется, потеря отца была не менее болезненной, чем потеря недопарня. По крайней мере, пока они общались на кулинарном форуме, про отца Санджи говорил часто и охотно, с любовью и уважением, а про парня – ни разу. Хотя если каминг-аут перед родителем произошёл только летом, то многое становится на свои места. — Этот тот, который из Прованса? — спрашивает Катакури, ожидая реакции. И она следует: Санджи сосредотачивает на нём мутный взгляд, вскидывая бровь. — Очередной факт: ты переписывался со мной с марта этого года, потому что Ангел дала мне свой аккаунт. Шот с утвердительным стуком вернулся пустой рюмкой на стол. Санджи кивнул, он не был удивлён, и, закурив, сказал: — Факт: ты был единственным, с кем я провёл свой день рождения. Хоть и присутствовал по переписке. Зоро должен был вернуться к марту, но задержался в Вано. А друзья знают, что я обычно не праздную. Не люблю ни свой день рождения, ни своё настоящее имя. — Стоп, а когда он? — Второго марта. Анжелика появилась онлайн на сайте, и я реально подумал, что это ангел спустился с небес, чтобы спасти меня от одиночества. Херово тогда было, — ещё один шот обжигающей волной исчез внутри. — Возможно, ты был прав, и я действительно призван спасти тебя от одиночества, — улыбнулся Катакури. — Тем более всё, что я писал, было правдой. Ты и в самом деле мне помог. Очень. — Не знаю, кто из нас получил больше от этой переписки, — пьяно кивает Санджи. Потому что он до сих пор помнил, как бросился набирать знакомый номер. — Маримо? Не спишь? — Дурная поварёшка, про разницу во времени в курсе? — ворчливо ответил самый желанный голос. — Бездушная водоросль, с ДР поздравить не хочешь? — Ты же не празднуешь никогда... — Ладно, у меня для тебя есть особое задание, надо сходить в одно кафе. Адрес я тебе направил. — Завтра уже, — широко зевнув, – сейчас закрыто. Опять есть и описывать тебе? — ворчливо, но соглашается очень быстро. — Да, — Санджи счастлив, потому что это значит, что Зоро готов из пригорода переться в самый центр мегаполиса. — Когда вернёшься? — Через неделю, если ничего хорошего не случится. Санджи хмурится. Он хочет пошутить: «Что может быть лучше твоего возвращения?», потому что скучает. Что-то в голосе Зоро насторожило, и он просто спрашивает: — Что может случиться? — Ц, не стоит об этом. Потом расскажу всё в подробностях. Приехав через две недели, он рассказал про легендарного мечника, величайшего мастера из живущих; рассказал, что тот категорически не берёт учеников; даже сказал, что мечтает попасть к нему в последователи. Только Санджи не придал этому значения. Если этот легендарный мастер кендзюцу принципиально не берёт учеников, то разве стоило о чём-то волноваться? — Получается, я о тебе почти ничего не знаю. Хоть и общались больше сезона, — говорит Катакури, не отводя особенного взгляда. Санджи понимает его значение, потому что сам часто смотрит так на девушек, и совсем украдкой - на красивых парней. Ближе всего к расшифровке наслаждение совершенно особенного рода. — Я вообще думал, что переписываюсь с милой девушкой. Так что считай – не считай, я о тебе действительно абсолютно ничего не знаю. Даже с финансовым положением прогадал. Думал, моё предложение поможет тебе сэкономить деньги, а в итоге ты только мучался на моём диване, когда тебя ждал королевский люкс, — Санджи с досадой и усмешкой покачал головой, а Катакури лишь пожал плечами, словно всё сказанное было не важнее пыли на дорогах. — Я знаю ещё один неоспоримый факт: ты на самом деле очень добрый. Возможно, самый отзывчивый человек, которого я знаю. — Которого ты не знаешь, — поправляет Санджи, в ленивой задумчивости выдыхая дым. — Я тоже могу сказать один факт: ты добрее, чем хотел бы показать всему свету. — Возможно, — коротко кивнув, басовито соглашается Катакури, — но у тебя слишком нерепрезентативный опыт, чтобы об этом судить. Он поднимает руку, привлекая внимание бармена, и знаком просит повторить. — Может, и так, но ты любишь свою семью, раз начал для них готовить. Я же помню фото пирогов, — на лице Санджи расцветает хитрая улыбка, словно он смог переиграть оппонента. — Ты заботишься о сёстрах, стараясь поддержать отчаявшихся. Помогаешь официантке не разбить посуду, не повышаешь голос без надобности, а также танцуешь с высокой девушкой, у которой нет нормального партнёра. Катакури замер, уставившись на золотоволосого принца. Воистину фул-хаус аргументов, против которых спорить было бесполезно. — Скажем так, обычно для меня это нехарактерно, — Катакури опрокидывает в себя шот, словно закрепляя за сказанным статус "факт". — И что же изменилось? — Скажем, в моей жизни внезапно появилось солнечное тепло, — приподняв рюмку в сторону Санджи, словно тостуя в его честь, Катакури уничтожил последний коктейль из своего набора. — Нам новое несут, так что пей быстрее. Свои. Расскажи, к примеру, как вы вообще с этим твоим "накама" познакомились. Официант убрал пустую посуду и деревянные подставки с выжженными логотипами известных групп, заменив их на другие. Оставшиеся с предыдущих сетов рюмки пополнили ряды новобранцев, выстроенных ровной шеренгой. Санджи задумчиво взял один из них и посмотрел на просвет. Ему было больно, но почему-то боль свернулась где-то глубоко, словно впавшая в спячку змея. Делиться жизненной историей с чужаком было просто, понятно и приятно. Ведь Катакури не знал Зоро, не мог бы рассказать другим о том, как реально видит ситуацию Санджи. Что не готов простить, не готов отпустить, не готов забыть. — Факт: я не очень умею пить, и меня скоро развезёт. На тебе – поездка до дома и последствия моего буйства, как договаривались, — пока Санджи делал обжигающий глоток, Катакури кивнул. — Очередная истина: все думают, что это я соблазнил Зоро. — А это было?.. — Не могу отрицать. Просто не знаю. Я был беззаботным восемнадцатилетним идиотом, который искренне не понимал, почему у него не встаёт на девушек. Я обожал их. До сих пор считаю женские тела совершенными. Мне очень нравится общаться с ними, обсуждать моду, эстетику, искусство, чувства, готовку и даже уборку. Все их маленькие фантазии, косметика, уход за собой. Женщины даже пахнут красиво, и мне нравится разбираться в купаже духов. Наверное, да, я соблазнил его, — Санджи закурил. По позвоночнику прошла расслабляющая волна. Он был уверен, что уже не сможет пройти по прямой линии, но мозг почему-то работал нормально, лишь чуть-чуть размыв фокус зрения и мыслей. — Я не понимаю... — мягко подтолкнул поделиться Катакури. Он вообще был каким-то нереально аккуратным в этом вопросе. — Зоро был приезжим. Мы общались в одной компании, я понял, что ему сложно выживать, потому что зарабатывать на аренду, пока он всего себя отдаёт тренировкам, попросту очень тяжело. Я пригласил его к себе. Благо Зефф незадолго до этого открыл ресторан в мою честь и на первую прибыль купил мне квартиру. Я не привык жить один, меня это давило. Общения не хватало. Короче, Зоро стал моим соседом. А потом мы напились. И переспали. Точнее...

***

— Санджи, ну ты и слабак! Совсем не умеешь пить! У Зоро красные щёки и блестящие глаза, что ему поразительно идёт, по мнению Санджи. Молодой повар полулежит на столе, уткнув нос в локоть и словно бы подглядывая за реальностью. А там, прямо в его кухне, расположился грубоватый сосед, мужлан, если подумать, но почему-то от взгляда на него становится тепло. Санджи глупо и лениво улыбается в ответ на весёлый подкол. — Пошьшьёл... иффи ты нафиГ! — проговаривает он непослушными губами. — Маримо! Последнее почему-то вырывается легко, чистыми звуками. — Чё сказанул, подкаблучник? — Зоро подаётся вперёд через стол. — Шо ты вадуросль! — кричит Санджи на манер "заплетык языкается" и ценой огромного усилия поднимает голову навстречу. Его лицо привычно оказывается напротив лица Зоро. Они постоянно так бодаются. Это веселит остальных, да и самого Санджи. Глаза в расфокусе. Обычно в народе говорят: один другого нафиг посылает. Вот он и не может сосредоточиться, пошатываясь вперёд-назад к Зоро и от него. Губы чуть приоткрыты, а дыхание – с нотками самбуки. Зоро почему-то замирает, или это так кажется в изменчивом мире. Его глаза бегают по лицу Санджи, словно впервые его видят. Друг подаётся вперёд и сразу впивается французским поцелуем. Санджи от неожиданности отвечает. Влажное теплое ощущение рождает тянущий томный поток, который опускается по позвоночнику вниз и поднимает волну того, что не хотелось признавать. Санджи толкает Зоро прочь, но в итоге отлетает сам, опрокидывая свой стул. Сидя на холодном кафеле пола, он трясёт головой, разгоняя дурман. — Ты дурной! Я не сосушь с мушчинами! — кричит Санджи, вытирая рот. Он смотрит на Зоро и видит лишь застывшее выражение "мне понравилось", когда человек довольно медленно признаётся себе в этом, уставившись в пространство души. Гость не жалел о содеянном. И это лишь сильнее возбуждало. Быть нужным, быть рядом с тем, кто искренне тебя желает, — хорошая тема, с которой в юношеском возрасте и хочется начать отношения. Санджи бежит прочь. Сначала ползком на четвереньках, потом словно за пять метров кухни проходя путь эволюции от обезьяны до прямоходящего гомо сапиенс, правда, с опорой о стеночку. Он прячется в своей комнате и падает животом на диван. Он знает, что пьяный мозг вот-вот отключится, и надеется, что завтра всё забудет. Потому что он ну никак, абсолютно точно не может быть геем. Скрипит входная дверь. Санджи притворяется спящим. Он не знает, чего хочет больше: чтобы Зоро осуществил с его телом все свои желания или чтобы ушёл, так и не решившись. Наверное, чтобы ушёл. Потому что в момент, когда его со спины прижимает сильное мужское тело, он слабо шепчет: — Иди спать. Ты пьян. — Ты тоже. И возбуждён. Ничего плохого не будет. Просто расслабься, Санджи. От звука нового, но быстро прилипшего к нему прозвища он тает и громко дышит. Потому что Зоро дал ему имя, и в некоторой степени Санджи теперь принадлежит ему. — Потом. Давай потом. Не сейчас, — слабое сопротивление, пока с него снимают одежду и целуют плечи. Даже через туман алкоголя он понимает, что возбуждён. Всё произошло довольно быстро и поменяло жизнь безвозвратно.

***

— То есть он, — Катакури судорожно соображал, как это сказать корректнее, — взял тебя силой? Санджи, красный как рак, — и надо бы или не надо бы отметить, что румянец ему очаровательно шёл, по мнению Катакури, делая принца ещё более очевидно чувственным, — посмотрел на визави блестящими, полными непонимания глазами. До него дошло, что сказанное звучало как изнасилование, хотя им и близко не было. Он уткнулся лицом в плечо. — Нет. Не было никого в мире, желавшего этого больше меня. Не было никого в мире, отрицавшего это желание больше меня. Катакури в очередной раз замер, пытаясь не снести и не разбить что-то в посудной лавке души Санджи. Он очень ярко представил, какие противоречивые и одновременно очевидные сигналы посылал повар своему так называемому другу. — После этого вы стали парой? — Нет, — Санджи покачал головой, пытаясь сесть ровнее, — утром я накричал на него. Устроил истерику, даже выгнал. — А он что? — Ничего. Ему было некуда идти, или он не захотел. Он вернулся вечером, мы сели поговорить спокойно о случившемся, и, ну, мы снова начали целоваться. А потом снова переспали. Это повторилось. Много раз. Днём мы были задиристыми баранами, а вечера часто оканчивались в моей постели. Я не называл его парнем. Мы не ходили под ручку, не брали парные майки или подвески, даже не принимали ванну со свечами. Просто проводили в постели довольно много времени. Мне вроде не на что жаловаться. Я работал поваром. У меня были классные друзья. У меня появилась сексуальная жизнь. Я просто не думал, что, — Санджи замолчал, уткнувшись взглядом в стену, — что счастье так скоротечно, и шести лет окажется недостаточно, чтобы удержать его рядом со мной. Если честно, Зоро просто наполнял каждый день собой, и это казалось неизменным. Санджи понимал, что прошло слишком мало времени, и тоска пока не накрыла с головой. Он ещё не верил, что остался один. Было больно, но не так пронзительно тоскливо, как, он это точно знал, будет в скором времени. Это лишь пустота прибрежных пляжей перед цунами. Потому что... ...почти каждое утро он встаёт рано, чтобы успеть что-нибудь приготовить, прежде чем Зоро уйдёт на утреннюю разминку. — Что сегодня, завитушка? — Как ты можешь быть таким жизнерадостным с утра, тупой повар? — Опять что-то жаришь? Сделал бы рис, и всё! — Спасибо... Голос Зоро преследовал, словно придёт новое утро и он снова, как прежде, скажет что-то бессмысленное со своим утренним напускным хмурым безразличием, пряча улыбку в уголках глаз. ...каждую ночь, засыпая в чужих объятиях, Санджи привыкает чувствовать тепло и безопасность. Зоро не просто прогоняет одиночество, он делает его мифическим зверем, иллюзорным и бессильным, которого никто и не помнит, за что бояться-то. Сжимая пальцы ног от неги, Санджи обнимает мускулистую руку, как ребёнок, и со счастливой улыбкой падает в блаженный сон. — Ты мне руку опять отлежишь, — ворчит Зоро тихо и на задиристый упрёк от повара а-ля «ты же сильнее всех, разве нет?» — ещё пять минут, и я тебя скину. Но он всегда ждал, пока Санджи заснёт. Зоро не был мудаком, но никогда не был и романтиком. Санджи стеснялся и при этом отчаянно хотел всяких глупых нежностей, не понимая, почему партнёр не может прочитать и реализовать эту простую потребность. Ведь желание быть с ним он определил и действовал решительно. ...они много ссорятся. Ругаются вдрызг. Даже дерутся. Наслаждением, некой отдушиной становится страстное, но неизменное примирение. Либо Санджи приходит, ставя что-то съестное и невероятно вкусное перед носом "друга", либо Зоро, чаще всего молча, берёт его за руку и начинает нежно, но настойчиво целовать. — Ты невероятный, завитушка... — Чудесный... — Очень нежный для парня... — Я рад, что эту твою сторону знаю только я... — Такой колкий на людях. Цун-цун. И нежный наедине. Дере-дере. Шёпот Зоро, щекочущий ушную раковину влажным дыханием, неизменно пробуждает партизанскую армию мурашек по телу... Санджи до сих пор слышал эхо его голоса, к которому привыкал на протяжении шести лет. Шести. Мать его. Лет. Он не мог его простить. И перестать любить тоже. Это сводило с ума. — Знаешь, как говорят? Ничто не вечно под луной, — сказал иной голос. Более глубокий, менее хриплый, фундаментально спокойный, а не показательно безразличный. Санджи приподнял голову. Этот человек требовал сосредоточенности хотя бы своим присутствием. Приходилось вылезать из трясины прошлого, которое топило настоящее. Катакури наклонился немного вперёд и выхватил из рта Санджи сонно тлеющую сигарету, которая прилипла к губам и мялась меж ними, словно забытая. Он с удовольствием увидел, как мутный взгляд удивлённо сосредотачивается на его руке, пока он широким жестом подносит белую палочку к своим губам и делает затяжку. Катакури смотрел спокойно, с какой-то бесовской искрой в глазах, словно знал много больше Санджи: — И это пройдёт, — грустно прошептал он после глубокой затяжки, но принц услышал. — Будто я не знаю!.. — Скажи. Ты сделал всё, что мог? Чтобы удержать его? — Да, — мгновенно, но затем Санджи что-то вспомнил и поник. — Или нет. — Что ещё ты мог сделать, чтобы его удержать? — Не знаю... вернее, я мог бы полететь за ним. Не пслушать отказа и сорваться вслед. — Тебе чётко и ясно сказали, что этого не хотят? — Да, но... — От тебя раньше ожидали такого поведения? Сталкерства? Идолопоклонничества? — Нет! Кнешно, нет. Зоро, он, он не такой. — Тогда, сделав это, ты бы потерял и его уважение, и своё. Санджи замер, давая этому выводу настояться в голове. Действительно. Это было больно услышать, ещё тяжелее сейчас принимать нынешнее положение вещей. Тем не менее он не мог поступить иначе. Просто не мог. Вне сомнения, был способен на такую глупость, но не смог переступить через себя. Повар пьяно кивнул, признавая правоту своего нового знакомого. — Да, тут ты п-прав. Но я мог бы с-ссамого начала вести сбя иначе. Мог, хм, хотя бы признать наши отношения. Мог же, точно мог представить его старику и была не была. А так он был другом. Хотя ребята догадывались. Вернее, точно знали, но мы об этом не говорили. Мы вообще мало говорили. Вот что я мог сделать: больше говорить о своих преживаниях, более открыто доносить то, что на сердце. А я просто играл в игру в отношения, за что и поплатился. — Посыпать голову пеплом и упиваться собственной виной – самое лёгкое, глупое и бесполезное, что можно делать при расставаниях, — Катакури раздавил окурок в пепельнице. — Хотя тупой факт обо мне: я никогда никого не любил до потери разума. Ещё один факт: иногда мне кажется, что я много упустил. Катакури опрокинул в себя два шота один за другим. Санджи уставился на него в хмуром непонимании. — Хтел бы страдать, чтобы внутреннасти выворачивало наизнанку, а серце билось на куски с каждым сокращением? — Удивительно, но да, — Катакури сосредоточенно крутил маленькую рюмку, словно раздумывая, за что её выпить. — Сейчас я бы лучше понимал тебя, наверное. Опыт, в том числе негативный, способен объединить быстрее даже прожитых совместно лет. А я понимаю твою боль от ссоры с родным, потому что в большой семье без конфликтов никуда. Мне горько и больно от мысли, что отец отказался от тебя. Но я совершенно не понимаю, как можно так сильно переживать из-за того, кто просто взял и смылся в никуда. Бросил. Оставил. Собирается забыть, если уже не. Я бы злился скорее. Ненавидел. Рвал и метал. — Я и не просил тбя понимать! — снова попытался вспыхнуть Санджи, но Катакури предупреждающе поднял открытую ладонь. — Не просил. Но я бы этого хотел, — мужчина неотрывно смотрел прямо в синие глаза напротив. Словно поддавшись их магнетизму, он наклонился вперёд. — Почему ты не плачешь, Санджи? Твоя боль буквально льётся через край, отравляя пространство вокруг, но я не понимаю, как и ради чего ты до сих пор держишь себя в руках? Санджи ошалел. Он подумал, что явно нравится этому человеку напротив. Наверное, это было очевидно ещё со скрипящего дивана, или пончиковой, или вовсе с переписки, но сейчас этот факт словно бы оголился, и двойственное прочтение весьма сомнительно. Или нет? Более того, Санджи не мог понять, как ему к этому относиться. С одной стороны, он явно не мог ответить никакими взаимными чувствами. Зоро был везде, им пропахла его реальность. С другой стороны, что плохого в том, чтобы уже осознанно плыть по течению? Просто потому что нравиться кому-то — вроде бы притупляет боль от одиночества. Ты не брошенный и бесполезный, а словно кому-то нужен. Чуть-чуть протрезвев, ровно для того, чтобы достать очередную сигарету и прикурить, Санджи сосредоточился на заданном вопросе. Облако дыма взлетело вверх и рассеялось. — Ради кго? Ради сcтарика Зеффа. И себя. Пжалуй, факт: из меня вспитывали настаяшего мужика. Отец учил, что мальчики никогда не плачут. Ожоги? Порезы? Ушиб? Держи себя в руках! — он почти крикнул это, как сделал бы мужчина, привыкший командовать. — Бьют? Если не имеют права — бей вответ. Жаль, что настоящего мужика из меня не плучилось. Катакури нахмурился. Его возмутило такое отношение к самому себе от человека явно замечательного. Тем более что Санджи прикончил целых два шота, закрепляя "факты". — Почему же? Кто, по-твоему, "настоящий мужчина"? — Силный. Ответ-отве-ответственный. На кго можно пложиться. А ещё чиртов старикан любил пвторять, что со времен диназавров никогда мужчина не должен обижать женщину. Ни словом, ни делом. — Скажи, ты хоть раз, один раз обижал женщин? — Нет, но на меня нельзя пложиться. Я думаю, что все так думают. — Слушай! — Катакури стукнул по столу так, что шоты обеспокоенно позвали на помощь тонким звеньком, их смотритель пристально прищурился из-за барной стойки. — Мне не нравится, что ты так легко себя уничижаешь. Это что-то из детства? Старик тебя подавлял? Или этот Зоро тебе это привил? — Нэт! Нэт, нэт, ничево такого! С чего ты вообще это взял? — Санджи залился краской, как помидор. Странно, но было ощущение, что Катакури попал в точку и одновременно промахнулся. — Зефф – единственный отец для миня, и он лучший. Запомни это! — Вот и разозлился. Тебе задиристость больше идёт, — Катакури едва заметно дёрнул уголок губ в улыбке. Растерянно моргая от такой реакции, Санджи нащупал рюмку и медленно выпил. Алкоголь почти не чувствовался, зато мятный сироп – очень даже. Катакури был такой ошеломляюще учтивый, существовал здесь и сейчас, что совершенно расхотелось говорить про то, что у Зоро был отдельный пунктик про "настоящего мужчину". Впрочем, они с самого начала не сходились в определении этого понятия. Зоро утверждал, что Санджи ведёт себя как куколд и подкаблучник, за что получал по полной, в том числе и в словесных баталиях. Возможно, он был прав в том плане, что следовало меньше времени проводить с Нами, Виви, Робин и другими женщинами, но музеи, шопинги, дружеские беседы с "секретиками", обсуждения косметики и так далее давали отдушину. Санджи смертельно уставал от режима тренировка-сон-выпивка-тренировка-друзья-тренировка-выпивка-секс-сон. Катакури с неудовольствием отметил, что его золотоволосый принц снова ушёл в себя. Благо, тот быстро пришёл обратно, вернувшись в беседу. Его речь стала невнятной, язык ворочался неохотно. — Ффакт! Зефф выгнал меня здолго до сссоры с Соро. Гда три назад. Может, это смягчит твою горечь са миня. — Почему? —Скзал, чтобы в его рестране наги моей не была, пка не пойму, как надо готовить. — Он сумасшедший. Ты готовишь лучше всех на свете. — Нет, этто не так. Зефф всегда говорил, ччто надо пстигнуть три, три! — Санджи жестом показал четыре пальца, тыкая ими в сторону Катакури, — секретных компонента: любофь, нвую надежду после разру-раз-разршающевого мир разочарования и-и-и щастье. Гворил, без этого хорошим пваром мну ни стать. — Сколько компонентов ты уже постиг? — Тумаю, что всяво адин. Са-а-амый лёгкий, — принц очень старался, но речь давалась ему всё сложнее, как и ровная посадка. — Счастье? — Любоффь. Я пять льит, бльше, гатовиль для лбимого челвека, — Санджи задумчиво поскрёб стол, опьянение явно накрывало его быстрее, чем того же Катакури. — Мир-р-р уже рзрушелся. Взможно, это май чанс пстигнуть надежду после разчарвания. По Зеффу, щастье — самый слжный кампонент. Потом-му шо "щастье" — это истинный фкус дезерта, но мнгие заминяют ево на раффинад. Кус-сочками. Если б всё была тк прсто, то сахер стоило запхивать в себя лажками, с-с-сахерок. А щастье н-надо умет, уметь гатовить, что требует панимания, терпенея и снаровки. Так и гворил этот виживший изума старик. — Судя по рассказам, твой замечательный старик — слегка свихнувшийся гений, — ухмыльнулся Катакури. Он понял основной смысл сказанного, хоть и с трудом. — Ахга, — подтвердил Санджи, широко зевая и опуская голову на стол. На фоне вдруг осозналась тишина, оглушённые басами перепонки чуть обеспокоенно звенели, отдавая эхо послезвучия в мозг. Но затем мир рока взял своё, и ударила музыка. Тело Санджи чуть дёрнулось в ответ, но в целом это не нарушило процесса превращения в спящее желе. It is the end of all hope To lose the child, the faith To end all the innocence To be someone like me Повар затих, не поднимая головы и никак не реагируя на громкий оперный вокал. Катакури одолела ленца, а потому он просто замер, в очередной раз рассматривая Санджи. Впрочем, отводить взгляд не хотелось, потому как зрелище ещё не надоело. Удивительный, очень редкий оттенок золотых волос ловил рефлексы от разноцветных ламп, сверкая яркими прядями. Прямой аристократический нос, тонкие, но чувственные и на вид мягкие губы, очерченные скулы, нежная ухоженная кожа. Взгляд скользнул под чёлку, где прятались тонкие брови и два странных, если не сказать загадочных тонких спиралевидных шрама. Катакури много думал, отчего они могли появиться. Судя по виду, старые, почти затянувшиеся, незаметные, ровные. Было предположение, что кто-то вырезал их ему на лбу, но представить такое не получалось: это же какие пытки надо пережить, если тебе устроили карвинг на лице? Да и неужели автор такого увечья остановился бы на нём? Нет. Очень вряд ли. Санджи, конечно, сильный, но подобное оставляет глубокие психологические травмы, явно глубже тех, с которыми он столкнулся сейчас. Впрочем, если это было в глубоком детстве, то дети способны забыть такое. Он ведь признался, что в некотором роде принц? Это мотив. И всё же стоило отодвинуть эту теорию как маловероятную. Катакури покачал головой, продолжая наслаждаться видом и музыкой. Ещё один вариант – несчастный случай. Упал на что-то вроде скрученного в рулон тонкого листа стали. This is the birth of all hope To have what I once had This life unforgiven It will end with a birth Хоть и не хотелось терять из виду спящего, Ката закрыл глаза. Лучше всего его состояние описывало слово "кайф", когда оно означает восторг, гармонию и счастье, а не последствия употребления психотропных средств. Почему-то дома даже с самой лучшей акустической системой музыка ощущалась не так пронзительно правильно. Сейчас ему казалось, что все песни снова рассказывают тайны людских сердец, а не просто играют фоном. Словно сам мир умел говорить на языке рока. Снова открыв глаза и сфокусировавшись, Ката улыбнулся. Санджи спал. Если бы среди младшеньких уродилось такое солнышко, он бы его баловал, это точно. Если бы Зоро вдруг, ну вдруг, бросил бы члена Семьи, то тупого мечника не нашли бы — так и затерялся бы в аскетическом трипе по Вано, уйдя в небытие, возможно, вместе с учителем. Если вспомнить Пудинг, Фламбе, Англи, да даже десятерняшек всем скопом, не считая ещё более младших детей Лин-Лин, то со всех не сдоить и капли той доброты, что давал Санджи просто так. Выросшие избалованными, они обладали своим очарованием, но вряд ли в их добродетели входила развитая эмпатия. Может, Санджи нравится ему, именно потому что Ката изголодался по таким простым вещам? А может, он ему просто нравится. Катакури прищуренно моргнул. Надо было вызывать водителя и ехать домой. Вернее, к принцу на квартиру. Этот план был мгновенно реализован. Шоты потихоньку доходили и до него. Пьянеть было приятно, потому что рушились барьеры, всё казалось простым и понятным. Катакури получил ответ водителя, попытался поднять Санджи, но тот был в состоянии нестояния, потому пришлось его вести-волочить до выхода. На барную стойку хлопнулась купюра, явно достаточная для оплаты. Бармен поднял голову и пристально посмотрел прямо в глаза. — Оставьте автограф. — Это ещё зачем? — Я узнал вас. Не каждый день видишь вокалиста легендарной группы. — У вас есть мой автограф. Вот там висит моя гитара с росчерком, сами знаете, — буркнул Катакури, гуще краснея. — Да и до легенды мы не доросли... — Тогда мне оставьте! Тут! — парень протянул ту самую купюру и ручку. Катакури спиной почуял, как насторожились чужие уши и притянулись заинтересованные взгляды. Он схватил ручку и быстро черканул роспись. Затем поспешно вышел прочь. Ещё не хватало попасть в окружение зевак, которые даже не фанаты. Хотя фанаты — ещё хуже. Благо почти все давно вымерли как класс. Водитель уже привык к странностям. Он получил аванс за неделю. И даже предложил пассажирам помочь подняться до их этажа. Впрочем, в этом не было нужды. Катакури нёс Санджи вверх по короткому лестничному пролёту к лифтам. Сначала казалось, что молодой повар способен хотя бы стоять на ногах, но в итоге гравитация победила: желейной массой гибкое тело так и норовило выскользнуть из рук. Катакури пытался помочь ему опереться о свои плечи, но безуспешно, словно он решил поиграть с гигантским осьминогом. Чертовски мило лепечущим что-то невразумительное. Забавно, что пьяный и растрёпанный Санджи всё ещё казался ангелом. Просто запутавшимся. И в дрова. С обречённым вздохом Катакури умудрился подхватить гибкое тело, как принцессу или невесту, и наконец нажать оттопыренным пальцем кнопку вызова лифта. Мужчина замер, вслушиваясь в лязганье старых механизмов и отслеживая приближение кабины. Мир слегка кружился, но это полбеды. Дыхание жаркое от выпитого, а ведь давно он так не пил. Сердце бьётся галопом бешеной лошади, но тут был виноват не только алкоголь. Катакури перевёл замерший на щёлке дверей взгляд в сторону замолкшего Санджи. Золотоволосый принц посапывал, откинув голову далеко назад. Открытая белоснежная шея соблазняла. Катакури мысленно отвесил себе пощёчину такую же звонкую и холодную, как скрежет открывающихся дверей, но мысли не хотели течь в благопристойном направлении. Он аккуратно внёс Санджи и нажал нужный этаж. Двери глухо закрылись, недовольное эхо пустого подъезда осталось за ними. Катакури снова смотрел ровно перед собой, чтобы не сделать ничего лишнего. На этаже он повесил тело на плечо и обыскал карманы брюк, доставая ключ. Действо казалось ему слегка неприличным, хотя он не трогал Санджи больше положенного. По голове молотом била мысль, что юноша не будет против забыться на время в чужих объятиях. Собственно, не это ли сквозило между строк во всех его действиях? Доброта добротой, но одиночество – очень горький напиток, который может стать слаще, если разделить его напополам пусть даже с первым встречным. Спрятанные прежде мысли, робко выглядывающие во время разговора, теперь устроили переворот и захватили власть. Он знал, что чувствует внизу живота. Терпеть этот комок было попросту неприятно. Катакури зашёл в прихожую, судорожно вспоминая, куда тянуться за щелчком, пробуждающим свет. Он аккуратно прислонил тело спящего в пьяном угаре принца к стене. Скинул с себя ботинки. Потом присел, чтобы разуть Санджи. Охватив крупной ладонью щиколотки, Катакури стянул прячущую их обувь за пятку. И залюбовался. Красивая, словно выточенная из мрамора ступня. Нельзя было сказать сразу, принадлежит она нимфе или молодому греческому богу. Пальцы оказались маленькими, аккуратными. Косточки торчали, подчёркивая крепкую сухощавость жилистой ступни. Собственно, весь повар на ощупь казался крепким малым, но это никак не мешало ему валяться на полу тряпичной куклой. Катакури с грустью посмотрел в лицо, ворочая что-то неприятное для себя на просторах рассудка под грохот пьяного прибоя. В груди вокруг предательского барабана словно грел ореол из тепла. Катакури поднял Санджи и понёс в его комнату. Толкнул дверь и замер, словно встретился нежданно-негаданно со змеем-искусителем. Ибо комната была полна провокаций. Напротив двери между двух окон висела картина с голой женщиной в псевдоимпрессионистском стиле. Она извивалась в вихре воды, как нельзя откровеннее демонстрируя все изгибы своего тела. Её томные глаза смотрели прямо в душу, словно она – сирена, которая читает непристойные мысли. Крупные гипертрофированные, как и многое в ней, соски крикливо торчали, отвлекая внимание от глаз и приглашая взглянуть ниже, где у основания двух сочных бёдер чуть темнел похотливый треугольник. Картина была чертовски хороша, но Катакури замер, словно его внезапно облили феромонами. Ведь на тумбочке под изображением девушки высился огромный драконий фаллос – явно сугубо эстетическое украшение, а не практическая игрушка. Но вот лежащие рядом наручники, верёвка, разнообразные кисточки с мехом и перьями могли применяться прямо на стоящей здесь же широкой двуспальной кровати. На белой стене были нарисованы огромные женские глаза, из которых вытекали слезинки в виде китов. По левую руку расположилось белое трюмо с выключенными лампами по контуру большого зеркала. Туалетный столик был уставлен разными средствами. Санджи явно не брезговал косметикой. Нет, не так – он явно обожал ухаживать за собой. От этой мысли Катакури повернул к нему голову и зарылся носом в золотую шевелюру. Запах лайма и каких-то едва знакомых цветов. Делая глубокий вдох, он опустился ниже, к шее. Пахнуло чуть липким от летней испарины телом и уже давно выветрившимся эстрагоном. Хотелось опустить Санджи на кровать и продолжить исследовать его запахи, но Катакури остановился. Рассматривая принца на своих руках, сладко пожёвывающего губы, мужчина решал сложную моральную дилемму: раздевать его или нет. Удобнее спать без одежды, но так на утро может возникнуть недопонимание. — Эй, Санджи, — позвал он, — ты как обычно спишь? С такого станется и голым... — Мммм... Аргументов в пользу какого-либо решения это не прибавляло. Наверное, стоит хотя бы снять рубашку, открыть окно и пойти мять бока скрипучим недоразумением. Катакури подошёл к кровати и наклонился, чтобы аккуратно опустить тело. Оглушённая алкоголем нервная система вдруг подвела, мужчина упал вперёд вместе со своей ношей. На секунду даже протрезвел из-за адреналинового всплеска страха, что он мог навредить Санджи. В итоге мужчина замер прямо над ним. Левая рука упиралась в матрас, утопая в нём, а правая так и осталась под шеей, придерживая голову принца. Глаза снова пробегали знакомый маршрут по чужому лицу. Такому близкому и красивому, что можно было легко забыть, как дышать. Мягкость матраса звучала словно приказ ложиться. Кто такой Катакури, чтобы в пьяном состоянии сопротивляться соблазнам Морфея? Мужчина лёг, чуть-чуть перемещая руку, чтобы предплечье служило подушкой. Санджи улыбнулся во сне, снова начав со сладким почмокиванием бормотать что-то невразумительное. Движения губ завораживали, Катакури не мог не смотреть на них. В паху становилось откровенно жарко. До болезненной судороги сердца хотелось поцеловать Санджи. — Маримо... — вдруг удалось вычленить среди потока пьяного лепета. — Всё будет хорошо. Расслабься... Прошептал Катакури, а затем коснулся губами странной завитушки на лбу.