Цитрус, соль и тёплый ветер

Чан совсем не жаворонок, но ради этого мальчика готов не спать вообще. Феликс же, до жути бодрый и воодушевленный, болтает без умолку и размахивает руками. Между ними снова воцаряется прежняя лёгкость, более похожая на ту, что была в начале вчерашнего дня, и Чан наслаждается каждой секундой. Он внимательно разглядывает Феликса, и каждый его осторожный взгляд цепляется то за маленькие пальцы, почти скрытые под рукавами джинсовой куртки, то за кусочек обнажённой шеи, выглядывающей из-под воротника. Одет Феликс в простую чёрную майку и светлые джинсы, и всё это утеплено сверху джинсовой курткой. На улице снова совсем не жарко, и иногда Феликс обхватывает себя руками, чтобы потереть предплечья, вызывая у Чана закономерное желание обнять и согреть. — Смотри! — Феликс показывает куда-то вдаль, повернувшись к Чану спиной. За линией горизонта медленно поднимается бледный круг солнца, пока что едва озаряя пляж своим светом, но Чану вдруг кажется, что солнце уже взошло полностью и светит прямо перед ним всем своим растрёпанным и юным великолепием. Чан любовно рассматривает изящную фигуру Феликса со спины. Тип Чана — вот такие милашки, умеющие не только очаровательно хлопать большими глазами, но и давать жесткий отпор в случае необходимости. Но ещё никогда милашки, попадающие во внимание Чана, не были столь… юными. Чана никогда не тянуло к тем, кто помладше. Его партнёрами всегда становились мужчины его возраста, а в юности он, конечно, экспериментировал с ровесниками. Да и Феликс ему нравится не потому, что ему так мало лет, нет. Скорее его юность — это бонус, прилагающийся к очаровательной и зрелой душе. Возможно, недостаточно зрелой, но Чан больше не пытается найти в этом логики, наконец позволяя себе отпустить ситуацию. Он вдыхает побольше воздуха в грудь и, прикрыв глаза, медленно выдыхает его, готовясь. Феликс, заподозрив неладное в затянувшейся тишине, оглядывается. — Что? — Ты красивый, — шепчет Чан, улыбаясь не только губами, но и глазами. Он чувствует облегчение. Феликс поджимает губы, явно смущаясь. Прячет глаза, краснеет и наконец отворачивается. — Просто захотелось об этом сказать, — смущённо добавляет Чан, ни капли жалея, что осмелился. Феликс долго молчит, пока Чан стоит позади, не предпринимая никаких попыток объясниться. Он хотел это сказать — он сказал, можно было позволить себе быть честным хотя бы в этом, раз уж другие опции ему недоступны. — Ну и что во мне красивого? — наконец подает голос Феликс. Чан не верит своим ушам. Что творится в голове у этого красивого мальчика, если ему потребовалось несколько минут, чтобы сформировать в ней такой вопрос? — Если ты повернёшься ко мне лицом, я обязательно тебе скажу. Феликс оборачивается со вздохом. На его щеках продолжает играть почти незаметный румянец, но Чан рассматривает его лицо очень внимательно, отмечая каждую деталь с невероятной жадностью. — Ну? Чан оглаживает лицо Феликса нежным взглядом и тянется пальцами к его чёлке, поправляя непослушную прядь. — Твоя улыбка способна исцелить умирающего, — Чан говорит без намёка на шутку; его многолетняя усталость, накопленная в борьбе с самим собой и работой, растворяется рядом с Феликсом. — А веснушки, словно солнечные отблески, делают тебя ещё прекраснее, даже если ты предпочёл бы, чтобы их не было. — Они дурацкие, — цыкает Феликс. — Девчачьи. — Такие же веснушки у тебя не только на лице и ушах. Чан переходит опасную черту, и делает это осознанно. Он уже всё видел, пока они ныряли и дурачились в воде, а после обсыхали на солнце, сидя рядом друг с другом. — Здесь? — не подозревая ничего дурного, Феликс стаскивает джинсовку с одного плеча, оголяя предплечье, и указывает пальцем на россыпь веснушек. — И не только. Чан касается кончиками пальцев места на его предплечье, где веснушек больше всего. На этом моменте Феликс наконец смущается, вздрагивая. — Очаровательный нос, — касаясь кончика носа Феликса, Чан нежно улыбается, ступая ближе, — и красивые глаза. Думаю, на твоих веках хорошо бы смотрелся розовый цвет. На этом моменте глаза Феликса становятся круглее. — Что? — Чан широко улыбается, сощурив глаза так, что их становится почти не видно. Он чувствует, как его сердце наполняется тёплым, почти неуловимым счастьем. Этот момент — этот взгляд Феликса, полный невинного удивления, кажется невероятно ценным. Это чувство близости и лёгкой радости, которое растекается внутри, словно солнечные лучи. — Почему именно розовый? Чан не может сдержать улыбку, понимая, что этот вопрос — совершенно не то, что он ожидал услышать от Феликса, этого прекрасного и немного неловкого мальчика, который своей искренностью трогает его душу. — Это моё тайное желание. На этом их разговор вдруг заканчивается, потому что Феликс, насупившись и подобравшись, просто сбегает, быстрым шагом уходя вдоль линии пляжа, утопая босыми ногами в мокром песке. Чан, щурясь от первых рассветных лучей, лениво пытается переосмыслить произошедшее. Чан тихо фыркает, устало проводя рукой по лицу. Это не злость, нет. Скорее непонимание, смешанное с лёгкой досадой. Ещё вчера Феликс, не смущаясь, делал недвусмысленные намёки, отчего у Чана в груди расползался жаркий ворочающийся ком, и ещё чуть-чуть — и Феликс бы откровенно предложил взять себя. Сегодня же он краснеет и сбегает из-за такой ерунды? О, с восторгом думает Чан, именно этот смущённый, милый мальчик — его Ликси.

***

Чан находит Феликса в уединении неподалёку. Он медленно подходит, стараясь не смотреть на Феликса, вместо этого наблюдая за медленно идущей по лёгким волнам парусной яхтой — такой крошечной, что приходится постараться, чтобы рассмотреть её. Оказываясь рядом с Феликсом, задумчиво глядящим на волны, лениво лижущие берег, Чан не спешит нарушать молчание, и только когда Феликс наконец поднимает одновременно расстроенный и виноватый взгляд, Чан спрашивает: — Тебе не понравились мои комплименты? Это проблема? — Нет, это не проблема, — Феликс тушуется ещё больше. — Тогда в чём дело? — В том, что они мне понравились, — голос Феликса дрожит, будто он извиняется за свои слова. — Очень понравились. Чан неожиданно замирает, и его сердце ускоряется. Он был готов услышать что-то совсем другое, и вот этот ответ, такой откровенный и уязвимый, заставляет его вдруг улыбнуться, как безумный. У него вырывается тихий смешок, словно это единственное правильное и естественное, что он может сейчас сделать. — Я могу сделать тебе столько комплиментов, сколько ты захочешь, — говорит Чан, и в его голосе сквозит что-то почти весёлое. — Почему ты должен заставлять себя это делать? — Заставлять? — Чан не может поверить своим ушам. — Разве похоже, что мне приходится себя заставлять? Они могут бесконечно обмениваться вопросами, но Чан решает сделать шаг вперед во всех смыслах. Он, ступив ближе, осторожно и мягко берёт Феликса за руку, и тот вздрагивает, но не сопротивляется касанию. — Что ты имеешь в виду? — растерянно спрашивает Феликс. Чан, ступив ближе, осторожно тянет руку и мягко касается запястья Феликса, на что тот вздрагивает, но не отстраняется. Их пальцы медленно переплетаются. — Комплименты — это не всё, что я хотел бы тебе дать. Если бы я мог предложить тебе… что-то большее, что бы ты сказал на это? — голос звучит тише, но гораздо увереннее, чем прежде, а его глаза полны чувств, которые Феликс, возможно, ещё не готов понять, но которые теперь невозможно скрыть. Глаза Феликса наполняются слезами за мгновение, и он жмурится, пытаясь сдержать их. Но это лишь приводит к обратному эффекту: несколько слезинок скатываются по его нежной коже, оставляя тонкие дорожки на щеках. Он нервно сжимает губы, словно пытаясь удержать невидимую преграду внутри себя, но ничего не помогает. Сердце Чана бьется как сумасшедшее, едва не выбиваясь из груди, потому что в этот момент, с каждым биением, он осознает, что только что только сделал. — Феликс, малыш, из-за чего ты плачешь? — спрашивает Чан, его голос мягкий и заботливый, в нем звучат не только удивление, но и тревога. Чан осторожно подаётся ближе. Его движения медленные, почти нерешительные, как будто он боится нарушить хрупкость момента. Он не отводит взгляда, ловя каждую эмоцию, читаемую на лице Феликса: боль, смущение, страх... но вместе с этим доверие. — Ты не должен держать это в себе, — тихо произносит Чан. Его рука медленно тянется вперёд, и он касается плеча Феликса. На секунду тот напрягается, но затем чуть подаётся вперёд, позволяя Чану ближе. — Ты не понимаешь, — срывается Феликс, его голос едва слышен, но в нём читается столько боли, что Чан чувствует это физически. — Тогда объясни, — отвечает Чан, наклоняясь чуть ближе. Его ладонь медленно скользит с плеча Феликса вниз, к его запястью, обхватывая его тонкую руку. — Дай мне понять. Феликс прикусывает губу, его взгляд падает вниз, туда, где их руки теперь переплетены. Ещё одна слезинка скатывается по его щеке, и он делает короткий, почти судорожный вдох. — Мне страшно... — признаётся он наконец, его голос звучит хрипло и надрывно. — Мне тоже, — тихо говорит Чан, но я буду здесь, если ты позволишь. Феликс наконец поднимает взгляд. Его глаза блестят от слёз, но где-то в глубине этого взгляда Чан видит тёплый свет, слабую искру надежды. — Ты ведь тоже можешь уйти, ты уйдёшь, — шёпотом произносит Феликс, как будто сам боится этого слова. — Нет, — Чан слегка сжимает руку Феликса, давая понять, что тот может на него опереться. — Если ты дашь мне шанс, я не уйду. На какой-то миг между ними возникает тишина, наполненная только шумом волн. Феликс делает ещё один вдох, более ровный, более спокойный. Он ослабляет своё сопротивление, позволяя себе чуть ближе податься к Чану. — Я не знаю, как это должно быть, — говорит он, и в его голосе звучит растерянность. Чан медленно улыбается, его взгляд становится мягче. — Мы разберёмся вместе, — отвечает он. Феликс медленно кивает. Затем он чуть склоняет голову и касается своим лбом плеча Чана. Этот жест — маленький, но значимый — становится для них обоих своеобразным признанием. Чан накрывает ладонью руку Феликса, и в этом прикосновении больше тепла, чем во всех словах, которые он мог бы произнести. В этот момент он понимает, что между ними уже есть что-то большее, чем слова. И это «большее» только начинает раскрываться. Они обнимаются, стоя на безлюдном пляже, в утреннем свете, когда первые лучи солнца только начинают пробиваться сквозь облака. Чан утыкается носом в волосы Феликса, вдыхает их запах — свежий и такой родной, и вдруг чувствует себя абсолютно счастливым. Это простое, тихое мгновение — больше, чем достаточно. В его душе появляется ощущение, что можно было бы остановиться здесь, в этом моменте, не стремясь к большему. Но в этот момент Феликс вдруг обнимает его крепче, всхлипывая, и случайно прижимается всем телом к Чану. Это маленькое движение запускает в голове Чана целую бурю, и он понимает, что назад пути уже нет. Его чувства теперь ясно и беззаветно обращены к этому мальчику. Когда на берегу начинают появляться первые утренние птички, Чан мягко уводит Феликса с пляжа, предлагая ему несколько вариантов, куда они могли бы пойти, чтобы провести день. И, вопреки всем ожиданиям, Феликс ведёт себя как прежде. Они завтракают в кафе, открывшемся первым, обсуждают планы на день, гуляют по городу, обедают, снова гуляют, ужинают... Чан начинает думать, что всё, что было на пляже, — это всего лишь сон, что оно не могло быть реальным. В попытке развеять свои сомнения, он берет Феликса за руку, когда они оказываются на тихой улочке, ведущей к вилле, которую Чан арендует. И в этот момент ему кажется, что, возможно, они все же не возвращаются назад. — Всё в порядке, детка? — вкладывая в голос столько нежности, сколько вообще возможно, Чан оглаживает внутреннюю часть ладони Феликса большим пальцем. Феликс поднимает на него взгляд — в них уже меньше растерянности и больше лёгкого доверия. Он не отвечает сразу, лишь слегка вздрагивает от прикосновения. Его пальцы, тонкие и чуть дрожащие, едва заметно сжимаются вокруг ладони Чана, словно он ищет в этом жесте не только теплоту, но и уверенность. — Не... не называй меня так... — Как бы ты хотел, чтобы я называл тебя? Феликс, Ликси, малыш — дозволено. Детка — пока что нет. Чан делает мысленную заметку, с трудом сдерживая улыбку. Ему совсем не хочется смущать Феликса ещё больше, но в мыслях он уже начал продумывать, как именно можно приучить того к новому ласковому прозвищу. — У меня есть аж два имени, — говорит Феликс, задрав нос, и в этом жесте Чан видит такую утончённую прелесть, что ему едва удаётся не потерять голову. Он крепче хватается за руку Феликса, его пальцы перемещаются на запястье, и ему легко удаётся обхватить его всего двумя. Изящество этого мальчика может стать основой для целого романа, в котором главный герой проживает один день рядом с ним, как будто следующий не наступит.   — Тебе не нравится это ласковое прозвище или... ты просто стесняешься? Феликс не отвечает, окончательно смущённый, и Чан привлекает его к себе, обнимает за плечи и шепчет уже на ухо — так, чтобы их совершенно точно никто не услышал. — Просто скажи: первое или второе? — ...второе, — неохотно отвечает Феликс, судорожно выдыхая, когда Чан касается его уха своими губами. — Хороший мальчик. Феликс вздрагивает, и на этом Чан решает прекратить сладкую пытку. Больше он не позволяет себе ничего такого, лишь просто остаётся рядом, и в какой-то момент Феликс наконец-то начинает вести себя как обычно. Они бродят, то возвращаясь на пляж, то снова исследуя узкие улочки, и в какой-то момент Феликс, неловко кашлянув и замешкавшись, переплетает пальцы их рук. В этот момент Чану кажется, что время замедляется, потому что между ними происходит нечто такое, чему раньше попросту не было места. Осторожное намерение выразить привязанность и некое чувство принадлежности. Чан, боясь спугнуть момент, давит в себе громыхающее изнутри желание ухватить Феликса и утащить в свою берлогу, и отвечает такие же осторожным касанием, переплетая их пальцы крепче. Он понимает, что теперь нужно быть осторожным, не нарушать баланс, не гневить ни судьбу, ни местных духов, ни те невидимые силы, которые до сих пор благосклонно относились к их отношениям, позволяя им быть такими, какие они есть, не отвратив Феликса от него.

***

Уже на следующий день Феликс приходит к нему совсем другим. Его энергия кажется иной — одновременно решительной и немного тревожной. За ночь его желание быть ближе, касаться Чана буквально разрастается, словно прорывая стену, которую он долго возводил. Чан замечает это почти сразу. Когда Феликс проходит мимо него, он ненароком касается его плеча, а через секунду его рука задерживается чуть дольше, чем обычно. Позже, их взгляды встречаются чаще, чем за весь прошлый вечер, и каждый раз Чан чувствует в этих взглядах что-то неуловимое, но всё более смелое. — Ты хочешь поговорить о вчерашнем? — осторожно пробует он, когда Феликс в очередной раз виснет на нём, не смущаясь ни прохожих, ни серьёзных взглядов самого Чана. — Не сейчас, — уклончиво отвечает Феликс, прижимаясь сбоку. И всё же, эта внезапная открытость заставляет Чана насторожиться. Он знает, что для Феликса подобное поведение — огромный шаг, поэтому то, как легко тот пересекает привычные границы, кажется одновременно радостным и пугающим. Они стоят в очереди к лавке с уличной едой, и некоторые люди, стоящие рядом, начинают странно на них поглядывать; Чан прекрасно понимает почему. Он ощущает эти взгляды как лёгкий укол, но это его нисколько не смущает. Ему достаточно лишь перевести взгляд на Феликса, который в этот момент увлечённо изучает меню, слегка наклонив голову, чтобы вспомнить, почему всё остальное не имеет значения. Феликс, в свою очередь, кажется совершенно не замечающим этих косых взглядов. Или же он делает вид, что не замечает. Его пальцы едва касаются локтя Чана, как будто проверяя, что он всё ещё рядом. — Что будем брать? — наконец спрашивает Феликс, оборачиваясь к нему с лёгкой улыбкой, которая почти сразу гаснет, когда он замечает, куда смотрят окружающие. Чан замечает, как эта перемена отражается на лице Феликса. Его улыбка становится натянутой, глаза чуть опускаются вниз, а плечи едва заметно поджимаются. Это нечто, что Чан уже видел раньше: попытка стать незаметным, раствориться в толпе. — Всё в порядке, — говорит Чан тихо, чуть наклоняясь к нему. Его голос звучит уверенно, но мягко, словно защищая. Феликс кивает, но его пальцы теперь сжимаются в кулак, и он отступает на полшага назад, будто создавая между ними дистанцию. Чан не позволяет этому продолжаться. Он делает шаг ближе, почти полностью стирая расстояние. — Как насчёт взять поесть и прогуляться где-нибудь, где я ещё не был? — Давай лучше пойдём к тебе, — пожав плечами, Феликс делано безразлично уставляется в свой телефон. Его настроение снова меняется, и Чан начинает догадываться, что именно таким образом Феликс пытается скрыть свою неуверенность в том, что будет дальше. О, Чан очень хотел бы рассказать ему всё так, как он представил себе в голове этой ночью, но необходимость сберечь Феликсу честь и достоинство для него важнее порочных фантазий. Это первый раз, когда Феликс приходит к Чану домой. Ну, почти домой. Чан гостеприимно ухаживает за Феликсом: предлагает поесть, делает лимонад с мятой, включает фильм и между делом шутливо предупреждает, что позже он отведёт Феликса домой, чтобы мама не волновалась. На всё это Феликс смотрит с хитрой улыбкой с чуть отсутствующим выражением на лице. Он будто пребывает в другом месте, а его тело по ошибке находится рядом с Чаном, донельзя взволнованным подобным поведением Феликса. Ему не раз приходилось общаться с самыми странными людьми, и порой от переговоров зависели финансовые итоги деятельности его компании за квартал, а то и за год. Каждый раз он справлялся. Жёстко ставил на место, если нужно, давил. Если требовалось, прогибался, услужливо кланяясь. У него всегда был план. Чан безусловно имеет твёрдую волю и никогда не сомневается в своих решениях. Однако сейчас, осторожно присаживаясь рядом с таким уютным Феликсом, забравшимся с ногами на диван, Чан не может решиться ни на единое движение, пока тот неспешно устраивается среди подушек со всем удобством. В голове Чана образовывается пустота, когда он вдруг представляет лежащего среди этих же подушек Феликса, только почти обнаженного и тяжело дышащего. Его глаза полуприкрыты, волосы растрёпаны, великолепные гладкие бёдра призывно раздвинуты, а шелковое нижнее бельё подчёркивает то, что должно скрывать. Внезапно Чан обнаруживает, что каждая часть тела Феликса способна завести его, пусть это даже лежащие в беспорядке волосы или тонкие запястья, которые так удобно обхватывать всей пятернёй. Феликс в его секундной фантазии часто и тяжело дышит, и Чан, смаргивая, начинает дышать так же. — Ты чего? — Феликс меняет позу, чтобы задать вопрос. Чан моргает, и наваждение рассеивается. Перед ним всё тот же Феликс, сидящий среди подушек, и переключающий каналы телевизора со скучающим видом. Он доедает хот-дог, пачкаясь кетчупом и горчицей, и берётся за пакет чипсов. Чан сомневается. Не приснились ли ему последние два дня и не показалось ли, что Феликс дрожал от восторга, когда Чан коснулся своими губами его уха, ласково огладив талию раскрытой ладонью? Не померещилось ли ему, что Феликс откровенно предлагал себя, стоя на идеально отполированном дощатом полу яхты, призывно глядя в глаза? Не является ли все это больной фантазией Бана, такой же сумасбродной, как и сегодняшняя, и есть ли у этой самой фантазии продолжение в реальной жизни? — Что? — с набитым ртом спрашивает Феликс. Моргнув, Чан снова возвращается в реальность — ту, где между ним и Феликсом ничего не было. — Правда или действие? Феликс хлопает глазами, дожёвывая остатки чипсов. Уже через долю секунды Чан нависает над Феликсом, и тот рефлекторно выставляет руку вперед, раскрытой ладонью упираясь в грудь Чана, пока тот удерживает вес своего тела, упершись на другую руку рядом с головой Феликса. — Правда или действие? — повторяет Чан, теперь более мягким, но настойчивым тоном, обхватывая запястье Феликса своими пальцами. Его губы касаются тыльной стороны ладони Феликса, оставляя там лёгкий поцелуй. Феликс кусает губы, призывно глядя на Чана своими большими глазами, в которых стелется взволнованная паника. Чан внимательным и ласковым взглядом оглаживает его лицо, не прекращая прижиматься губами к ладони Феликса, и терпеливо ждет. В конце концов Феликс медленно моргает, будто что-то окончательно для себя решив. — Действие. Одно слово, и между ними всё меняется. Чан расслабляет напряжённую руку, позволяя своему телу чуть опуститься ниже, а Феликс раздвигает бёдра, приглашая его лечь ближе. Их губы встречаются, и в этом поцелуе нет ничего робкого — он страстный, глубокий, жадный. Чан прижимается плотнее, всем телом ощущая каждое движение Феликса, его тепло. Его губы исследуют губы Феликса, язык касается его языка, зубы цепляются друг за друга, а каждый выдох, смешанный с поцелуем, кажется, отнимает остатки разума. Феликс отвечает неуверенно, но этого достаточно, чтобы Чана повело, уволокло куда-то в самые глубины тёмного и жадного до ласк Феликса подсознания, а после выкинуло обратно на поверхность, где с губ его мальчика срывается первый несмелый стон, а бёдра раздвигаются шире, позволяя Чану вжаться плотнее. Ладони Феликса осторожно касаются его ключиц, но уже одно это движение заставляет его захлебнуться желанием. Чан вжимается плотнее, полностью отдаваясь этому моменту, который затягивает их обоих куда-то вглубь, где больше не существует ничего, кроме них двоих. — Ликси, — охрипшим и возбуждённым шёпотом Чан опаляет щёку Феликса. Распахнув зацелованные влажные губы, Феликс дрожит от страха и возбуждения, его глаза застланы поволокой, пока он пытается сконцентрироваться на лице Чана и его словах. Не давая Феликсу опомниться, Чан вновь целует его, ещё глубже и смелее. Внутри него борются две сущности. Одна корит его за то, что он поцеловал Феликса без разрешения и, вероятней всего, украл его первый поцелуй. Другая жадно смакует касания губ и языков, беснуясь от восторга, потому что знает, что в этот момент Феликс всецело принадлежит его рукам, губам и бешено колотящемуся в груди сердцу. Останавливаться хочется меньше всего, поэтому приходится сделать над собой усилие. Чан кладёт голову Феликсу на грудь, вслушиваясь в стук сердца в его груди, и прикрывает глаза, тоже пытаясь отдышаться. В это время Феликс ведёт ладонями по рукам Чана, оглаживая чуть вспотевшую кожу, и устраивает их у него на голове, ероша волосы. Чан притирается сперва ухом, потом носом и наконец подбородком, поднимая взгляд наверх, чтобы встретиться глазами с Феликсом. На губах Чана тут же расползается виноватая улыбка. Сожалеющая о содеянном сущность, рвущая глотку, всё же побеждает. — Ёнбок, — вдруг тихо шепчет Феликс. — Что? — Чан, поглощённый своими мыслями, не сразу осознаёт, что происходит. Ему требуется секунда, чтобы осознать, что это слово только что слетело с губ Феликса. — Я хочу, чтобы ты назвал меня сегодня именно так, — отвечает Феликс, не глядя на него, но тон его голоса оставляет мало места для вопросов. Чан замирает. — О господи, — выдыхает он, когда до него наконец доходит, что происходит. — Ёнбок, — повторяет он медленно, впервые пробуя это имя, такое личное, почти священное. Каждая буква кажется сладкой, обволакивающей его язык. — Ёнбок, Ён… Феликс не даёт ему договорить, резко подаваясь вперёд и затыкая его губы поцелуем. Ещё долго они лежат, обнявшись и слушая дыхание друг друга. Чан больше не разрешает себе трогать Феликса, давая тому время поразмыслить над случившимся, а также даёт время себе, ведь ему самому не помешает успокоить разбушевавшееся либидо, осознать произошедшее и принять второе имя Феликса, вызывающее у него учащённый пульс. Они засыпают, крепко обнявшись прямо в одежде, и между ними не происходит больше ничего, чем Чан, проваливаясь с умиротворённый сон, жутко гордится. Наутро Феликс, со следами подушки и одежды Чана на лице, сонно передвигается из комнаты в комнату, как котёнок, только что выбравшийся из тёплого укрытия. Наконец он оказывается на кухне, причёсанный, но всё ещё немного помятый, хотя на удивление бодрый. — Решил умыться и почистить зубы перед тем, как пошучу над тобой, — заявляет он, зевая и потягиваясь. — Как пошутишь? — сердце Чана пропускает удар, а взгляд тут же цепляется за Феликса. — Что ты вообще сойдёшь с ума, когда скажу ещё и свою фамилию, — Феликс широко улыбается, довольный своей глупой шуткой, и на его щеках появляются очаровательные ямочки. Чан глупо моргает, а после до него доходит смысл сказанного. — Ах ты, мелкий… — Чан хватает Феликса за талию, стаскивает с высокого барного стула и с лёгкостью тащит обратно в гостиную, где роняет его на диван и забирается сверху, чтобы защекотать до смерти. Одна из важных вещей, которую он успел узнать о Феликсе, — это то, что тот до жути боится щекотки. — Прости! — Феликс сопротивляется, заливаясь смехом, и пытается прикрыться то локтями, то коленями. Они шутливо дурачатся, и вся эта возня быстро перетекает в несколько долгих и чувственных поцелуев. Чан благодарит провидение и свою сообразительность, что он додумался встать пораньше, чтобы принять душ и почистить зубы. — Должен ли я поделиться своим корейским именем, которым я ежедневно мысленно ругаю себя? На этом моменте Феликс зависает, буквально выдавая ошибку 404. — У тебя есть корейское имя? — Ты же не думаешь, что корейцы способны выговорить имя «Кристофер»? — Чан смеётся. — Особенно мои деловые партнёры, которые коверкают абсолютно любую фамилию, которая не начинается на «К» и не заканчивается на «…им». Феликс улыбается. — Или «Ли». — Или «Ли», — кивает Чан. — Ли Ёнбок... Звучит красиво. — Так ты знаешь? — Это было первое, что мне сказали ваши соседи, — улыбнувшись, Чан помогает Феликсу сесть. На щеках Феликса расплывается игривый румянец, и Чан не отказывает себе в удовольствии огладить ладонью его лицо, озаряемое проникающими через занавески первыми лучами солнца, на что тот подаётся вперёд, выпрашивая ласку. — Я бы очень хотел узнать твоё корейское имя, — вдруг совершенно серьёзно говорит Феликс, — но я хочу услышать его позже, когда для этого появится особый случай. Какой именно случай, Чан предпочитает не задумываться. Вместо этого он обнимает Феликса крепче, крепко переплетая их тела, и они ещё некоторое время остаются на диване, позволяя утру медленно перерасти в день. Когда солнце полностью поднимается над горизонтом, солнечные лучи медленно просачиваются сквозь полуприкрытые занавески, заполняя комнату тёплым золотистым светом. Воздух за окном свежий, влажный, наполненный запахом морской соли и прогретого песка. Где-то вдалеке раздаются крики чаек, а лёгкий утренний бриз доносит до них отголоски чужих голосов и шуршание волн. Они завтракают молча, как будто не хотят нарушить утреннюю тишину. Феликс лениво играет с вилкой, поглядывая на Чана из-под ресниц, но ничего не говорит. Чан тоже молчит, бросая на него редкие, задумчивые взгляды. Когда они заканчивают есть, Феликс отходит к двери, чтобы взять свою сумку, но не успевает — Чан оказывается рядом быстрее. — Хочу проводить тебя до дома, — Чан прижимает Феликса к стенке возле входной двери, и с наслаждением ведёт носом по его щеке, при этом ощутимо наклоняясь, чтобы сделать это. Их разница в росте и весе будоражит, посылая острые мурашки по затылку. Феликс тихо хихикает, но не отстраняется, только тянет руку, чтобы обхватить плечо Чана, будто пытаясь найти в нём опору. — Что, уже готов познакомиться с моей мамой? — смеётся он, но в его тоне слышится нервозность. — Сделаю это, когда будешь готов ты, — не остаётся в долгу Чан, оставляя невесомый поцелуй ему в щёку. Они выходят из дома, и утренний свет освещает их лица, заливая всё вокруг тёплым сиянием. Их шаги звучат глухо на деревянной террасе, пока они не спускаются на тропинку, ведущую к пляжу. Несколько минут они идут молча. Солнечные лучи начинают прогревать песок, и воздух становится чуть тяжелее, но всё ещё сохраняет утреннюю свежесть. Чан замечает, как Феликс становится всё тише, его плечи напряжены, а взгляд блуждает где-то вдали. Он решает первым разорвать тишину, мягко привлекая Феликса к себе. — Она не знает, да? — спрашивает Чан, голос звучит серьёзно, но спокойно. Феликс поднимает на него свои большие, несчастные глаза, полные сомнений, и тихо вздыхает. — Что ты гей, — уточняет Чан, чуть склонив голову, чтобы поймать взгляд Феликса. Феликс усмехается, но это скорее защитный рефлекс, чем настоящая улыбка. — Я и сам не знал об этом… до определённого момента. Чан обнимает его, притягивая ближе. Его рука мягко ложится на затылок Феликса, а пальцы едва ощутимо перебирают его волосы. — Знаешь, — начинает он, пытаясь говорить так, чтобы его слова звучали как можно мягче, — иногда мамы узнают об этом раньше, чем их дети. Феликс фыркает и тянется к своей шее, не разрывая объятий, чтобы достать из-под одежды тщательно скрытый ото всех крестик, висящий на длинной цепочке. — Я бы не был так уверен. Чан обеспокоенно вздыхает и в последний раз обнимает Феликса, прежде чем они окончательно не покидают виллу. Феликс уверяет, что мама вряд ли заметила его отсутствие ночью, но Чан на всякий случай переживает больше положенного, пока они петляют между домами и не попадают на пляж, чтобы дойти до дома семьи Ли уже через него. Неспешно прогуливаясь обратно до виллы в одиночестве, Чан вспоминает о том, как тяжело ему далось признание перед родителями. Как много скандалов произошло после, сколько грязных и несправедливых слов он услышал в свой адрес, по сути оставаясь всё тем же девятнадцатилетним Кристофером, что и за секунду до признания. Единственного сына, которого родители любили больше дочерей, за что Чану всегда было немного стыдно. Ханна всегда была на его стороне, и она не стала молчать, высказав своё мнение так жестко, как могла в свои двенадцать лет. Лукас же… был слишком маленьким, чтобы понять, почему его старший брат вот так сбежал, и не куда-нибудь в соседний город, чтобы после иногда приезжать повидаться с младшими, а в другую страну, на другой континент. С тех пор они виделись всего несколько раз, когда Ханна и Лукас приезжали в Сеул, и Чану было немного стыдно звонить им сейчас, вот так внезапно врываясь в их жизнь. Наверняка нормальную и правильную, по мнению их родителей. Чан лишь надеется, что Феликса не постигнет такая же неудача в принятии родителями его одной из самых важных частей. Ему мало что известно о маме Феликса, но одно ясно точно — Феликс вырос в атмосфере любви и вместе с тем католической строгости, что само по себе часто подразумевало крепкую веру, молитвенные размышления о собственных грехах и духовную осознанность. Главное, надеялся Чан, чтобы Феликс не думал о себе, как о человеке, который совершал этот самый грех.