Цитрус, соль и тёплый ветер

Последние десять лет Чан провёл усердно работая над собственной компанией, чтобы сколотить не только приличное состояние, но и великолепную репутацию. Его бизнес-партнёры всегда с восторгом отзывались о способностях Чана вести дела, никогда не отказываясь от встреч с ним, потому что это всегда сулило им впечатляющую прибыль. Каждый день, оказываясь в своей бесполезно огромной квартире глубоким поздним вечером, Чан вспоминал не только свою прошлую жизнь в Сиднее, но и ту, что у него была в Сеуле ещё десять лет назад. В его жизни было место не только для работы, обедов и ужинов с коллегами и партнёрами, но и нечто похожее на личную жизнь, больше походившее на бесконечные вспышки света в ночных клубах, после посещения которых он обязательно уходил оттуда с кем-нибудь. Активный рост его компании заставил позабыть об этом, не оставляя времени на подобную ерунду. Только годы спустя, когда у него появился целый штат помощников, включая его бесценную Юджи, жизнь начала вновь обретать очертания вне работы. У него наконец появилось время, которое можно было потратить на себя. Чан без сожалений начал посвящать это время походам в спортзал, где тяжёлые тренировки стали его единственной отдушиной. Там, среди металлического лязга тренажёров и усталой тишины, он научился глушить мысли и отключаться от мира, который так долго казался единственно важным. Здесь, в уединённом и крошечном кусочке бескрайней Австралии, Чан чувствует себя так просто и свободно, что его обычная жизнь в Сеуле кажется чем-то далёким и давно позабытым несмотря на то, что прошло чуть больше недели. Внезапно ему оказывается нужно так мало для настоящего отдыха, что это вызывает даже лёгкое удивление. Хороший сон под шум волн и пение птиц, вкусная еда, от которой наконец не нужно отвлекаться на рабочие звонки, и приятная компания. Компания, заключающаяся лишь в одном человеке. Общительному Чану хватает одного только Феликса. Вряд ли подозревающий, какой сумбур он вызывает в голове Чана, Феликс открывается ему медленно, выказывая такой уровень доверия, что Чан боится сделать лишний шаг. Боится разочаровать его, продемонстрировав не лучшую свою сторону. Несмотря ни на что, Чан хочет попытаться. Показать Феликсу всё то хорошее, что он может внести в отношения, пускай и кратковременные, и разделить с ним столько приятных моментов, сколько успеет. Мысль об отъезде больно колет где-то под рёбрами, и Чан, занятый готовкой, хмурится. Ему никогда не хотелось замедлить время, потому что оно всегда текло в том ритме, какой был удобен ему, но сейчас, думая о том, что ему придётся собрать чемодан и оставить Феликса здесь, тревожит не на шутку. Тёмная сущность, сидящая глубоко внутри, шепчет о том, что нужно поторопиться, и Чан раздражённо отмахивается от неё. На улице с самого утра промозгло и сыро из-за надвигающегося ливня, и Чан с сожалением думает о том, что один день его пляжного отдыха можно выкинуть из программы. Но всё же он надеется провести время с Феликсом, и пишет ему сообщение с предложением побродить по окрестностям пляжа, перетекая из одного места под крышей в другое. Феликс реагирует так быстро, будто только и делает, что ждёт сообщения от Чана: «Сегодня не могу» Чан хмурится, но со спокойным смирением принимает отказ. Ему есть чем заняться — рабочая почта ломится от писем, на которые может ответить только он, но Юджи деликатно об этом молчит, стараясь не тревожить босса по пустякам. С работой Чан заканчивает только к вечеру, с трудом разгибаясь от ноутбука, потому что весь день он провёл то сидя за неудобным высоким столом на кухне, ёрзая на барном стуле, то на диване, чувствуя жжение на бёдрах от выдыхающего горячий воздух ноутбука, то за кофейным столиком, принимая немыслимые для этого позы. Тихо играет музыка, аккомпанементом к которой становится дождь, не перестающий ни на секунду, то переходящий в ливень с бешеным ветром, то затихая на пару десятков минут, чтобы начать разгоняться по новой. Когда совсем темнеет, а дождь снова превращается в бушующее нечто, в дверь громко стучат. Чан с раздражением отрывается от ноутбука и слабовольно подумывает не открывать чёрт знает кому, потому что вероятность застать за дверью в такую погоду не самую приятную персону, очень высока. Стук повторяется, и Чан со вздохом идёт открывать. На пороге оказывается промокший до нитки Феликс. Его прекрасные волосы, пушистые и чуть вьющиеся в обычное время, свисают по лбу и вискам мокрыми тёмными прядями, делая его похожим на щеночка, выброшенного за порог дома в самую плохую погоду. Одет он не по погоде — в рубашку, наброшенную на майку, и шорты выше колена, а в руках у него нет ничего похожего на зонт. В руках у него вообще ничего нет, и этими самыми руками он хватается за Чана, как утопающий за соломинку. Тревога наполняет сердце, пуская холод по всему телу и оседая в районе желудка. — Ликси? — Чан тут же отступает назад, впуская Феликса, и тот делает шаг вместе с ним, не разжимая напряжённых пальцев. — Крис. Побелевшими от холода губами шепчет что-то так тихо, и Чан льнёт ближе, обнимает, пытаясь услышать. Феликс судорожно вдыхает воздух, и в его горле слышится всхлип, какой бывает, когда пытаешься успокоиться во время плача, переходящего в истерику. Не поняв ни слова, Чан обнимает его крепче, его одежда намокает, пропитываясь дождевой водой, но ему плевать, плевать настолько, что он вышел бы вместе с ним под ливень и стоял бы, крепко обнимая сколько потребовалось бы. — Малыш, — ещё раз пробует Чан, касаясь губами его шеи, неудобно наклоняясь, выгибая спину, — что случилось? Феликс вновь пытается что-то сказать, но в очередной раз всхлипывает, вжимаясь носом в ключицы Чана, а после он вдруг меняет позу, хватаясь за плечи Чана, и обвивает его ногами, как маленькая обезьянка, повисая всем своим не таким уж большим весом. — Обними меня, — хрипло шепчет он, — обними меня. И Чан обнимает, так крепко, как только может, сильными руками удерживая весь вес Феликса, который раза в полтора легче его, а ещё ниже и хрупче, и так хочется окружить его заботой, ходя вокруг на цыпочках, или прижимать к себе бесконечно долго и так, чтобы почувствовать каждый изгиб его изящного тела. Проплакавшись до хрипящих вдохов, Феликс поднимает мокрые покрасневшие глаза и, обхватив шею Чана покрепче, целует его, прижимаясь теснее, хоть и казалось секунду назад, что это невозможно. Чан делает шаг к стене, удерживая Феликса под зад, и прижимает его к ней, отвечая на поцелуй, смакуя сладость губ и горечь слёз. Этот поцелуй совсем не похож на тот, что был между ними вчера хотя бы потому, что в этот раз начинает всё Феликс, изо всех сил стараясь и дальше вести в поцелуе, но он быстро сдаётся, когда язык Чана проникает в его рот, раскрывая его сильно, настойчиво и немного больно. Феликс начинает дрожать, но теперь не от холода, и Чан удваивает усилия, целует сильнее, отчего из уголка губ Феликса бежит слюна, и Чан, уже плохо соображая от тупого жара в голове, тут же слизывает её, ведя языком ниже, прикусывая подбородок и направляясь к шее, чтобы оставить горячий поцелуй уже там. Между ног становится тяжело, и Чан чувствует, как Феликс тоже твердеет, притираясь членом об его живот, задыхаясь от каждого движения, которое они делают, всё так же не отлипая от стены. — Ликси, — Чан находит в себе силы выдавить его имя, надеясь, что будет звучать хоть немного раскаявшимся. Блять, блять,блять,рычит Чан про себя, прижимаясь твёрдым членом к паху Феликса. Между ними не так уж много одежды, и обострённые донельзя чувства усиливают ощущения, заставляя дрожать вместе с Феликсом, и тот не помогает, подаваясь навстречу, и Чан вновь толкается вперёд, теперь без стеснения вжимая Феликса в стену и притираясь всем собой, крепко держа Феликса под ягодицы. Феликс трётся своим членом о живот Чана, запрокидывая голову назад и издавая самые сладостные стоны, какие только возможно вообразить. Даря Феликсу этот поцелуй, Чан знает, что тот кончит с секунды на секунду, да и сам он едва держится, чтобы позорно не излиться в домашние штаны. Феликс дрожит ещё сильнее, хрипло и низко стонет громче Чану на ухо, пока тот исследует губами веснушки за его ушами. Чан, окончательно потерявший стыд, сильнее вжимает Феликса в стену, чтобы одной рукой пробраться ему в шорты, бесцеремонно обхватывая влажный и липкий от предэякулята член. — Посмотри на себя, — шипит Чан ему на ухо, невесомо ведя пальцами вниз по члену, хорошо смазывая его и сжимая посильнее, чтобы хоть немного отсрочить оргазм, — такой возбуждённый, такой влажный. Поза неудобная, а рука, удерживающая весь вес Феликса, сильно затекает. Эти мелочи мало волнуют Чана, пока он гладит своего Ликси там, где никто не касался его, пачкая руку в терпко пахнущей смазке, размазывая её по всей длине члена и заставляя того крупно дрожать и стонать. Чан намеренно оттягивает его оргазм, желая насмотреться и в полной мере почувствовать их первый раз, и наконец отпускает ситуацию, позволяя Феликсу забыться, запрокинув голову назад, изливаясь на пальцы Чана и себе на живот. Чан, едва стоя на ногах оттого, как сильно и больно у него стоит, прижимает Феликса к себе, пачкая свою футболку его спермой, и крепко обнимает, успокаивающе поглаживая по спине. Феликс вновь обвивает его руками и ногами, и теперь в этой позе нет ничего сексуального, как десять минут назад, несмотря на то что член Чана готов разорвать на нём штаны. — Тебе было хорошо? — мягко спрашивает Чан, проводя пальцами по влажным от дождя и пота волосам Феликса. Его прикосновения медленные, почти ленивые, словно он хочет задержать этот момент как можно дольше. Феликс, прижавшись щекой к его плечу, всё ещё пытается успокоить дыхание, которое сбивается при каждом новом всплеске волн за окном. — Было, — выдыхает он, и в этом коротком слове слышится сытая, тёплая хрипотца. Но, как и всегда, Феликс не может обойтись без своего привычного сарказма. — А теперь я не только весь мокрый, но и... грязный. Феликс всё ещё прижимается к животу Чана обмякающим членом, и Чан с удовольствием осознаёт это. Он смеётся и помогает Феликсу встать на ноги, и тот стыдливо отворачивается, пытаясь поправить одежду и привести себя в порядок. — Я принесу тебе чистую одежду, пока эта будет стираться и сушиться, — чуть отойдя в сторону, Чан даёт Феликсу время прийти в себя. Он поднимается наверх, следуя в спальню, и там долго решает, какую именно одежду предложить Феликсу, потому что… ну, их комплекция разительно отличается. Попутно Чан даёт себе время, чтобы остыть, потому что возбуждение всё ещё плавит мозг, а тело потряхивает от отсутствия разрядки после всего, что сейчас произошло. Одно лишь воспоминание о том, как выглядело лицо Феликса, когда он кончал, ещё долго будет видеться Чану и во сне, и наяву. Спускаясь по лестнице вниз, Чан вспоминает о том, что его футболка тоже прилично заляпана, и стаскивает её прямо здесь, стараясь не думать ни о чём таком, чтобы вновь не почувствовать позорное возбуждение. На самом деле, его до жути заводит то, что Феликс кончил ему на живот. Член уже не так мешает передвигаться по дому, и Чан благодарит всех известных ему богов, что он смог сдержаться и не наделать глупостей. Феликса он находит в гостиной, сидящего на полу и раздражённо рассматривающего свою футболку, оттянув её подальше от себя в районе живота двумя пальцами. Чан присаживается рядом и с фальшивым удивлением замечает, что его футболка тоже грязная, на что Феликс закатывает глаза и фыркает. — Душ, малыш? — предлагает Чан, и в глазах Феликса тут же мелькает паника, на что требуется незамедлительное пояснение: — Я подожду тебя здесь. Чан вручает ему стопку чистой одежды и встаёт, чтобы снова уйти наверх и переодеться. Он решает принять душ в другой ванной комнате, прилегающей к его спальне. Почти ледяная вода не помогает остудить ни голову, ни всё ещё возбуждённое тело, и Чан решает не отказывать себе хотя бы в такой малости, обхватывая себя пальцами и прикрывая глаза. Теперь ему не нужно даже напрягаться, чтобы представить лицо Феликса, кусающего свои полные губы и выдыхающего короткие стоны, пока Чан, двигая рукой по его члену, наслаждается этим даже больше, чем сам Феликс. Нежная и влажная от смазки кожа ощущается под пальцами по-особому приятно, а горячие капли спермы на них — до головокружения великолепно. Кончает Чан с мыслью о том, что Феликс, будь случай более удачным, мог бы излиться не на его пальцы, а ему в рот. Спускаясь вниз на дрожащих ногах, Чан вытирает влажные волосы полотенцем. Феликс всё ещё в душе, но уже не слышно шума воды. Всё произошедшее требует полноценного разговора, и начать Чан планирует с самого важного и того, что следовало спросить, прежде чем лезть к Феликсу в трусы. Ему по-настоящему становится стыдно, когда он вспоминает, как горько Феликс плакал на его плече, но стыд немного отступает от мысли, что Феликс сам захотел объятий, поцелуев и более тесного контакта, проявив удивительную инициативу. Из ванной комнаты Феликс выходит спустя несколько минут, за которые Чан успевает настолько закопаться в себе, что он не сразу замечает его, появившегося в дверном проёме. Поднимая голову, Чан встречается с Феликсом глазами, и тот выглядит… неуверенным и даже потерянным. Первый порыв — подорваться с места и, ухватив покрепче, прижать к себе, успокоить, уверить, что всё так замечательно, как может только быть, но Чан сдерживается, внимательно всматриваясь в румяное лицо Феликса — не только от горячего душа, но и от произошедшей близости. — Малыш? — пробует Чан, внимательно разглядывая Феликса. Одет тот в футболку Чана, которая велика ему на пару-тройку размеров, и донельзя свободные домашние шорты, прикрывающие его колени. В руках Феликс держит свой телефон, тоже наверняка промокший, крепко вцепившись в него побелевшими пальцами. Напряжение в нём чувствуется из другого конца комнаты, и Чан хлопает по ковру рядом с собой, приглашая сесть. В комнате тепло, уютно от приглушённого света и закончившийся ливень шумит лишь стукающими единичными каплями, падающими с деревьев на крышу. Феликс пересекает комнату и садится аккуратно там, где ему указали, и эта покорность разбивает Чану сердце. — Давай поговорим, — как можно мягче шепчет Чан, придвигаясь ближе и беря ладони Феликса в свои, нежно обхватывая его тёплые после душа пальцы. — Ты расскажешь мне, что произошло? В глазах Феликса начинает нарастать паника, и от отворачивает голову, уставляясь в пол. Он мгновенно закрывается, толком не успев открыться. Его волосы влажные и немного пушистые, и видя это, Чан тут же представляет, как Феликс яростно вытирает голову полотенцем, пытаясь высушить волосы как можно скорее. Несмотря на нервозность, Феликс не пытается освободить руки, и Чан нежно гладит внутреннюю сторону одной его ладони большими пальцами, надеясь успокоить хоть немного. — Мы можем обсудить то, что произошло только что, или то, из-за чего ты плакал. Первое или второе? Чан хитрит, снова используя подсказки, мешающие отказаться от хоть какого-нибудь выбора. Феликс вновь смотрит ему в глаза, кивает и хрипло отвечает: — Второе. — Тебе было больно или обидно? — Обидно… и больно от этого. Чан кивает, двигаясь чуть ближе. Его колени касаются коленей Феликса, но он не давит, не пытается нарушить границы. Он кладёт ладони на бёдра Феликса — жест абсолютно нейтральный, простой, но в то же время наполненный поддержкой. — Кто тебя обидел? — Не то чтобы кто-то, — Феликс хмурится, — думаю, она не хотела этого. Я надеялся, что она поймёт. Она всегда понимала, чтобы я ни рассказывал. Начиная догадываться, Чан кивает. Он знает, что именно имеет в виду Феликс, и знает, какой разрушительный эффект это может оказать на того, кто доверился, поделился самым сокровенным, открылся страху и получил в ответ совсем не то, что ожидал. — Ты рассказал ей? — Да, — Феликс кивает и вздыхает. — Не о нас, а в целом… в целом о том, что, возможно, мне нравятся не девушки. Я даже ничего не утверждал. — Твоя мама любит тебя, не так ли? Феликс медленно кивает, поджимая губы. Он на грани того, чтобы заплакать снова, и Чан, не раздумывая, притягивает его к себе. Он обнимает Феликса крепко, но мягко, позволяя тому уткнуться лицом в его плечо. Его рука медленно скользит по спине Феликса, успокаивая. — Просто дай ей время, хорошо? Чан в самом деле верит в то, что говорит. Если бы ему удалось вернуться назад на пятнадцать лет, он бы всенепременно поступил иначе. Он бы обязательно дал родителям шанс, может быть, даже не один и не два. Ему бы пришлось нелегко, но Ханна и Лукас наверняка поддержали бы его, помирили с матерью и отцом, и им бы не пришлось разлучиться навсегда. Иногда мать писала Чану на фейсбуке, рассказывала странные истории о родственниках, которых Чан или не знал, или давно забыл, и ничего о себе. Было безвозвратно поздно налаживать отношения, но Чан… надеялся, даже сейчас, что всё волшебным образом исправится, починится, склеится обратно. — А твой отец? — Чан продолжает обнимать Феликса, и тот чуть меняет позу, перебираясь к нему на колени. Теперь в этом нет никакого подтекста, только желание утешить, укачать в тёплых объятьях. — Он уехал в Сеул не так давно, но я всё равно не общался с ним года два. Это даже забавно, думает Чан, какой изощрённой бывает жизнь. Чан, приехавший из Сеула, чтобы отдохнуть, встречает Феликса, которого в детстве увезли оттуда же, а теперь его отец вернулся на их родину, бросив семью здесь, в Австралии. — Хочешь поговорить о том, что произошло между нами сегодня? — в последний раз пробует Чан, на что получает отрицательное покачивание головы, которое он скорее чувствует, чем видит. — Чего ты хочешь, малыш? — Остаться с тобой вот так навсегда, — Феликс трётся щекой о его шею, продолжая обнимать, и ситуация перестаёт быть расслабленной. Чан держит Феликса за талию, пока тот всем своим не таким уж большим весом наваливается на него всем телом, сопя в ухо. — Могу я называть тебя Ёнбок? — мягко спрашивает Чан, проводя ладонями вверх и вниз по спине Феликса, задавая успокаивающий ритм. Этот вопрос он задаёт уже не в первый раз, зная, какой эффект он может произвести. — Да, — Феликс кивает, касаясь губами кожи за ухом Чана, отчего мурашки расползаются по всему телу. — А Ликси? — Тоже да, — теперь за ухом становится влажно, это Феликс касается нежной кожи кончиком своего языка, тут же начиная хихикать. — Малыш? — пальцы Чана пробираются под футболку и опускаются на поясницу Феликса. Возбуждение накатывает медленными волнами, уже не той горячкой, какая была, когда он прижимал Феликса к стене или обхватывал себя в душе под ледяной водой. — Да, мне нравится, — Феликс хрипит это, начиная дрожать. Он снова возбуждён, это становится очевидным не только по его движениям, но и по едва ощутимому, но настойчивому давлению в живот Чана, где чувствуется его эрекция. — Мне нравится, когда ты называешь меня малышом. Чан окончательно пропадает. Им всё ещё нужно поговорить, обозначить границы, обсудить все варианты развития событий, но… всё это становится неважным, когда Феликс опускает свою маленькую ладонь вниз и без стеснения сжимает полутвёрдый член Чана через ткань штанов. — Феликс, ты… — Чан дёргается, хватая его за запястье, и тот замирает, но не пугаясь, а будто бы просто выжидая момента, когда ему вновь разрешат делать всё то, что он хочет. — Опять Феликс? — он хихикает, позволяя Чану повалить себя на спину. — Ёнбок, — тихо шепчет Чан, почти угрожающе, и его ладони скользят по бокам Феликса, замирая у талии. Нависая над распластанным по белоснежному ковру Феликсом, Чан думает о многом, и в большей степени это странные и мерзкие вещи, от мыслей о которых член перестаёт твердеть в штанах. Он не ожидал, что события будут развиваться так быстро, как и не ожидал того, что Феликс буквально возьмёт инициативу в свои прекрасные маленькие ладони. Не то чтобы Чан не хочет этого, напротив — от мысли о том, что его Ликси обхватит его член своими пальцами, поведёт по всей длине, старательно оглаживая каждую венку, и с силой сожмёт… от всего этого начинает кружиться голова. С губ Чана слетает позорный стон, и он прижимает Феликса к полу, и тот послушно, точно делал так миллион раз, обхватывает его бёдра своими ногами, упираясь пятками в зад. Разложенный на полу, Феликс призывно смотрит на Чана, и его смущение выдаёт только яркий румянец на щеках, так нежно контрастирующий с россыпью веснушек. — Я так и не поставил стираться твои вещи, — уткнувшись в шею Феликса, шепчет Чан. — Мне нравится в твоей одежде, она пахнет тобой, — Феликс тоже утыкается носом в его шею и втягивает воздух носом. — Теперь я тоже пахну тобой. Каждое слово, произнесённое этим мальчиком, выкручивает Чану все кости. Он хрипит, хватая Феликса за талию, и переворачивается на спину, усаживая того к себе на живот. Восседая на Чане сверху, Феликс ведёт плечом, устраивая ладони у него на груди, и футболка вползает с одного его плеча, обнажая веснушчатую кожу, тронутую лёгким летним загаром. — Хотел бы я… — Феликс чуть отодвигается, усаживаясь на пах Чана, — хотел бы я пахнуть тобой ещё сильнее. Что именно имеет в виду, остаётся только догадываться, но пылающий возбуждением мозг Чана мгновенно подкидывает картинки, лишающие воздуха: Феликс мог бы пахнуть Чаном сильнее, если бы они долго целовались, обнажённые, и в какой-то момент их пот перемешался бы, или если бы Чан кончил ему на лицо, и этот терпкий запах надолго бы остался на его коже, и Феликс бы наслаждался каждой секундой, пока он не выветрился, или если бы Чан кончил внутрь Феликса, заполнил его так сильно и глубоко, изливаясь горячей спермой и не давая ей вытечь наружу, удерживая её внутри так долго, как только возможно. Чан жалеет о том, что дал Феликсу шорты. Хотел бы он, чтобы тот сидел на нём, одетый лишь в одну его огромную футболку, потираясь обнажёнными ягодицами о твёрдый от возбуждённого напряжения живот, но и в шортах Феликс делает всё, чтобы свести Чана с ума. Сидя на окончательно затвердевшем члене Чана, Феликс двигает тазом и прикрывает глаза, прикусывая губу. Чан замирает, позволяя тому насладиться процессом, лишь устраивая ладони на его бёдрах, никак не мешая. Небольшое исследование Феликса затягивается, и Чан втягивает воздух сквозь сжатые зубы, борясь с желанием сделать хоть что-нибудь. Между ними как минимум три слоя одежды, которые не дают в полной мере ощутить тепло и гладкость кожи Феликса, мешают дать ему понять, насколько крепко и сильно у Чана стоит именно на него. — Ты чувствуешь, Ликси? Чан не выдерживает и задаёт свой глупый вопрос, и Феликс кивает. Он перестаёт кусать губы, но глаз не открывает, теперь распахивая рот и дыша так громко и сбивчиво, что Чан начинает подозревать, что ещё немного — и Феликс снова может кончить без особой стимуляции, лишь ёрзая на Чане, член которого упирается Феликсу аккуратно между ягодиц. — Чувствую, — выдыхает Феликс, медленно раскачиваясь. Чан не может вспомнить, когда в последний раз он испытывал подобное. Сколько лет прошло с тех пор, когда он довольствовался невинными ласками и получал от этого столь огромное удовольствие? — Я так хорошо всё чувствую, — хрипло шепчет Феликс. Садясь, Чан крепко прижимает Феликса к себе и накрывает его сухие губы жадным поцелуем. Их поза снова меняется, и Феликс ещё больше съезжает вниз, давя всем своим весом на болезненное возбуждение Чана, который сожалеет в этот момент лишь об одном — что не подрочил в душе ещё один контрольный раз. Хорошо отдавая себе отчёт в том, что он делает, Чан хватает Феликса за бёдра и встаёт вместе с ним, не прилагая для этого особых усилий. Несколько шагов с маленьким драгоценным грузом даются ему непросто, но только потому, что Феликс неудобно держит его за плечи, повисая всем телом, и начинает хихикать, неудобно обхватывая Чана обеими ногами. Их поза вновь повторяется, но только теперь Чан не собирается прижимать Феликса к стене, для этого он находит более подходящее место: диван в гостиной. Не жёсткая чуть шершавая стена, не пыльный ковёр, а огромный и мягкий диван. Роняя Феликса на спину, Чан размышляет над своим поведением не больше пары секунд, нависая над распластавшимся на спине мальчишкой. Феликс буквально в полёте теряет всю свою наглость, и теперь, лёжа на спине с широко раздвинутыми ногами, старательно краснеет, делая несколько рваных движений, пытаясь прикрыться, но Чан не позволяет ему, хватает за колени и разводит их шире, чтобы как следует полюбоваться. Шорты на нём снова пачкаются, потому что у Феликса стоит так сильно, что светлую ткань пропитывает предэякулят его влажного и твёрдого члена, а футболка задирается, обнажая живот и небольшую часть груди. Загнанно дыша, Феликс кусает губы и отворачивается, не выдерживая пристального и, должно быть, слегка дикого взгляда Чана. — Если ты хочешь остановиться, — низко шепчет Чан, ласково оглаживая коленку Феликса, — то нужно сказать об этом сейчас. Конечно, Чан не хочет останавливаться. Внутренняя животная сущность кричит: возьми, возьми, возьми, пока другая, более сознательная, заставляет держать себя в руках, пока Феликс решает. — Я… Феликс вдруг начинает дрожать, закрываясь теперь уже не физически. Чан тут же расслабляет все напряжённые конечности и отпускает колени из крепкой хватки, и те безвольно съезжают по бёдрам Чана. — Тише, тише, малыш, — Чан устраивается сбоку и обнимает Феликса, оглаживает по щеке, при этом стараясь не делать лишних движений. — Всё в порядке. Просто дыши. Чан ещё долго обнимает и гладит Феликса, и тот жмётся всё ближе и ближе, пока между ними совсем не оказывается места, дыхание смешивается, и между ними повисает удивительно мирная нежность, столь противоположная всему, что случилось за этот вечер. Чан ещё долго обнимает и гладит Феликса, его пальцы едва касаются влажных прядей, скользят по тонкой линии позвоночника, будто стараясь убедиться, что он здесь, что он реальный. Феликс прижимается всё сильнее, его ладони находят место на груди Чана, а нога невольно обвивает его бедро, словно он хочет стать частью этого тепла, этой безопасности. Их дыхание постепенно замедляется, смешивается в одном ритме, пока между ними совсем не остаётся места — ни физически, ни эмоционально. Чан ощущает каждый вздох Феликса, его тихие, расслабленные выдохи, которые почти касаются его кожи. Он чувствует, как напряжение, которое весь вечер сковывало их, растворяется, оставляя только невероятно мягкое, тёплое ощущение мира и покоя. Впервые за долгое время всё кажется правильным, как будто мир на секунду замер, позволяя им просто быть. Феликс слегка шевелится, его губы едва касаются шеи Чана, неосознанно, но этот крошечный жест вызывает волну нежности, которая растекается по всему телу. Чан крепче обнимает его, укрывает своим теплом, словно оберегая не только от внешнего мира, но и от чего-то внутри. Так они и засыпают, сплетённые в этом хрупком, но таком правильном моменте. Последней мыслью Чана становится то, насколько идеально Феликс умещается в его руках, как будто был создан для того, чтобы быть здесь, с ним.