Цитрус, соль и тёплый ветер

Чан просыпается так рано, что стонет в подушку от бессилия, ведь до обозначенного им самим времени встречи ещё несколько часов. Он выбирает проверенный способ убийства времени, устраивая долгую и утомительную пробежку — сперва по прохладной линии пляжа, затем по дороге и уже под конец усложняет задачу на максимум, ступая на неровную тропинку леса. Ему во что бы то ни стало нужно выбить из себя всё дерьмо, включающее в себя дурные мысли об едва совершеннолетнем мальчишке, но получается из рук вон плохо — даже горящие огнём мышцы не помогают охладить его дурной мозг. Прислоняясь к дереву, Чан даёт себе волю буквально на пару секунд, вспоминая самую яркую. Стукаясь головой о ствол дерева, Чан надеется, что это поможет ему хоть чем-нибудь, но дерево безразлично продолжает стоять на месте, а в голове Чана продолжают вспыхивать такие волнующие, но такие недопустимые фрагменты вчерашнего наваждения. Из леса Чан возвращается грозным, как туча. Он без удовольствия завтракает, принимает душ и валяется в постели, пытаясь заснуть. В голове то и дело сами по себе возникают странные, волнующие тело кадры, но в какой-то момент ему всё-таки удаётся задремать на пару часов. Стоя на причале, Чан щурится от яркого солнца, успевшего подняться над горизонтом, и размышляет о том, стоило ли вообще ему приезжать сюда в отпуск, селиться в этой чёртовой вилле, заводить знакомство с Феликсом и уж тем более приглашать его, как какой-то сраный извращенец-миллиардер, на частную яхту. Назад дороги нет, да и подарок, тоскливо ютящийся на дне красивого пакета, нужно подарить как можно скорее, сделав Феликсу приятно. На самом деле он не уверен, что припасённый второй подарок он посмеет хотя бы достать, он так и отправится домой вместе с ним, потому что, подари он его, его распнут на месте и утопят в глубоких здешних водах. Как самый примерный мальчик на свете, Феликс приходит ровно во столько, во сколько они договариваются. Он одет просто и по погоде во всё белое, а на его голове царит обычный вьющийся кончиками волос беспорядок. На его переносице — солнцезащитные очки, делающие его образ ещё более небрежным и в то же время наивным и нежным, а на шееболтается простой крестик. Чан на мгновение выпадает из реальности, позабыв о том, что так пялиться на кого бы то ни было просто неприлично, особенно на того, кто буквально несколько часов как совершеннолетний. Мысль об этом по-особенному будоражит и так донельзя взволнованного Чана. Феликс деловито осматривает причал, проходится туда и обратно, точно пытаясь определить, на каком именно катере они поплывут, и не обнаружив ничего подходящего размера, хитро смотрит на Чана. Если бы Чан умел творить чудеса, он бы обязательно организовал бы отплытие яхты не отсюда, а со старого причала, с которым у Феликса связано так много приятных воспоминаний. — У меня для тебя подарок, — Чан качает маленьким пакетом в руках. Сам он предпочёл одеться во всё чёрное, возомнив из себя чёртового мафиози, и накатывающее на ленивое утро тепло напоминает ему о том, насколько непоследовательным он становится, когда в его голову начинают попадать хоть какие-нибудь мысли, кроме как о работе. Особенно если это мысли о чём-то, связанном с Феликсом. — Что там? — Феликс тянет руки, и Чан вручает ему небольшой пакет. — Так, безделушка. На самом деле, Чан сильно лукавит. Феликс аккуратно вынимает маленькую коробочку из пакета, и его пальцы чуть дрожат, когда он приподнимает крышку. Внутри, на мягкой бархатной подложке, сверкает на солнце маленькая серёжка-крестик. Чан наблюдает, как взгляд Феликса цепляется за свет, играющий на гранях камня. Несколько долгих секунд Феликс молчит, а затем поднимает глаза, полные смущения и благодарности. В этот момент Чан чувствует, как что-то внутри него болезненно колет: желание увидеть этот взгляд снова и снова. — Я заметил, что твоё ухо проколото, но в нём… ничего нет, — Чан запинается, чувствуя себя глупо, — поэтому решил, что это… будет к месту. Стараясь не пялиться на небольшой бриллиант слишком сильно, Чан прочищает горло. — Может быть, ты её наденешь пару раз или типа того. Феликс поднимает на него недоверчивый взгляд, несколько долгих секунд разглядывая его лицо, из-за чего Чан примерно сотню раз жалеет о сделанном и сказанном. Вдруг Феликс улыбается во все зубы и бросается с объятьями, повисая на чужих плечах. Их разница в росте, комплекции и в целом будоражит Чана, и он обнимает Феликса в ответ, прикрывая глаза и касаясь губами его макушки, отчего, должно быть, со стороны это выглядит как поцелуй. Момент нежности затягивается, и хочется остаться так на подольше, продлить ещё на несколько секунд, насладившись теплом и запахом Феликса. Чан ведёт пальцами по его голым плечам, ласково касаясь кожи их кончиками, и вдруг чувствует, как тот дрожит, крепче цепляясь руками, делая объятье крепче, уткнувшись лбом Чану в ключицы. Отстраняется Феликс первым. Он тут же отворачивается, пряча лицо, и некоторое время наблюдает за водной гладью, крепко держа в руках коробочку с украшением. — Нам пора, — пробует Чан, равняясь с ним плечами. — Идём? Чан указывает на не очень большую, но всё равно сияющую на солнце яхту, грациозно покачивающуюся на лёгких волнах. Ему нравится делать сюрпризы, а для Феликса он хочет расстараться ещё больше. — Так и знал, что ты выкинешь что-нибудь такое, — Феликс говорит это без намёка на недовольство, хитро улыбаясь и при этом щурясь от яркого солнца. — Что? Я всего лишь арендовал её на день, ничего такого. — Неужели? — Ну… или на два, — Чан почти не врёт, стараясь не встречаться взглядом с внимательными глазами Феликса. Ступая на идеально отполированный пол судна, Чан волнуется. Он пропускает Феликса вперёд, и на палубе их встречает капитан — единственный человек, который будет сопровождать в их этом небольшом приключении. Краткие инструкции впечатляют Феликса, и он принимается сыпать вопросами, забывая обо всём, кроме начинающейся поездки.

***

Феликс предсказуемо оказывается хорошим пловцом, демонстрируя удивительную грацию в воде. Он то и дело выныривает на поверхность воды, чтобы отдышаться, и ныряет вновь, каждый раз пугая Чана, болтающегося неподалёку. Сам Чан не то чтобы жалуется на плохие навыки в этом деле, ведь отец учил его всё детство всему, что было так или иначе связано с водой: плавать в бассейне сотней разных способов, стоять на доске, седлая высокие волны, и даже нырять на приличную глубину, чтобы поглазеть на кораллы и анемоны. Теперь же, наблюдая за бликом солнечных лучей на веснушчатых плечах Феликса, Чан старательно делает вид, что едва держится на воде, за что периодически получает поддразнивания и беззлобный смех. Он готов перестать дышать, если это заставит Феликса так заливисто и счастливо смеяться. — Крис! — Феликс вдруг оказывается так далеко, что Чан щурится, пытаясь разглядеть его лицо. — Плыви сюда! Нарочито нелепые движения в воде вызывают у Феликса, маячащего неподалёку, очередной приступ смеха. Сам Феликс, как крошечная рыбка, юрко скользит то так, чтобы было видно только голову, то полностью погружаясь под воду, чем жутко забавляет Чана. Чан, потяжелевший за десять лет не менее чем на десять килограммов крепких мышц, уже не чувствует себя в воде так легко, как раньше, но его старых навыков, покрывшихся небольшим слоем пыли за время пребывания в Корее, хватает для того, чтобы успеть схватить Феликса за лодыжку и потащить на себя, утягивая под воду. В этот момент Чан, широко раскрыв глаза под водой, наблюдает за тем, как Феликс барахтается, пытаясь освободиться, и вдруг уставляется на Чана, замирая и переставая сопротивляться. Совсем невовремя — или, наоборот, слишком вовремя? — Чан вспоминает сцену из «Ромео и Джульетты» с целующейся парой под водой. Он пытается отогнать эту мысль, но она становится всё ярче, как будто подсознание решило создать идеальную копию в реальной жизни. Его взгляд скользит по Феликсу, который зависает неподалёку, вода мягко колышется вокруг него, подчёркивая линию шеи и плеч. Не давая мысли развиться в голове, Чан крепче хватает Феликса за лодыжку, тянет вниз от себя и наконец оказывается с ним лицом к лицу. Навскидку он может вспомнить ещё пару-тройку сериалов, где уже два парня прячутся под водой, чтобы скрыть запретный поцелуй от любопытных глаз. Феликс моргает, отчего из его глаз поднимаются крошечные пузырьки воздуха, и подаётся вперёд, хватаясь обеими руками за шею Чана, прижимаясь грудью к груди и животом к животу, отчего в груди спирает ещё больше, лишая последнего кислорода в лёгких. Чан глупо дёргается в воде и в конце концов не находит ничего разумнее, чем схватиться обеими ладонями за талию Феликса, крепче прижимая к себе. Между ними не остаётся ни капли пространства, и Феликс льнёт ближе. Выныривают они уже обнимаясь, и несмотря на необходимость смахнуть лишнюю воду с глаз, Феликс не разжимает хватки на шее Чана, а лишь щурится от стекающей с волос и лба воды. Прикрыв глаза, Феликс распахивает рот, пытаясь отдышаться, и хватка его рук не становится слабее. Настойчивая мысль о том, что Феликс мог бы обхватить его талию обеими ногами, юрко вползает в голову и отказывается покидать её, пока Чану даётся возможность держать Феликса вот так в своих руках. — Спасибо, — наконец проморгавшись, шепчет Феликс. — За что? — Чан улыбается, наслаждаясь объятьями; все мысли благополучно покидают его голову, когда он замечает веснушки на ушах Феликса. — За подарок, за… — Феликс ослабляет хватку и делает движение назад, но не заканчивает свой манёвр, замирая на месте, будто передумывая отстраняться, — за всё это. — Я только рад, — так же тихо отвечает Чан. Со стороны это, должно быть, смотрится уже неприлично, но Чану плевать, пока ему дозволено держать Феликса вот так. — Мне… нам нужно вернуться, — Феликс всё же убирает руки и точно с неохотой отталкивается от Чана, отплывая в сторону, и тот покорно выпускает его из своих ладоней. Фантомное ощущение гладкости его кожи будет ещё долго преследовать Чана, вызывая крупные мурашки по всему телу. Плывя следом, Чан старается не пялиться. Но как он может не делать этого, если теперь он знает, что у Феликса есть веснушки не только на лице, руках и ногах, но и на ушах и шее? Как может не пытаться рассмотреть каждую из них, точно он получит награду за открытие каждой веснушчатой звезды, собрав их все в одно большое созвездие по имени Феликс? Как может не… Вереницу мыслей, центром которой вдруг оказывается веснушчатая вселенная, прерывает всплеск воды, прилетающий прямиком в лицо Чана. Феликс смеётся и указывает на корму яхты, на которую он легко забирается, тут же садясь на её краешек. Он болтает ногами, внимательно и хитро следя за каждым движением Чана в воде, и не остаётся ничего, кроме как направиться к нему. У штурвала неподалёку капитан невозмутимо разглядывает горизонт, спрятавшись за солнцезащитными очками, и будто бы совсем не замечает двух пассажиров, сидящих рядом и наблюдающих за закатом. Чан старательно делает вид, что тоже не замечает третьего человека на борту, ведь их уединение кажется особенным только потому, что никто не может им помешать. Солнце медленно стремится за горизонт, отдавая последние лучи красными всполохами над горизонтом, окрашивая небо. Феликс, кажется, перестаёт дышать, он всё смотрит и смотрит на то, как небо становится ярче, как последние ленивые птицы пересекают водную гладь, чтобы улететь в свои гнёзда, как блики последних лучей солнца отражаются на светлых боках яхты. Всё это время Чан слабовольно глазеет на красивое лицо Феликса, на его руки, обхватившие колени, на его бёдра, покрытые короткими волосками, на его грудь с тёмно-розовыми сосками и живот, внизу которого виднеется едва заметная линия волос, уходящая под резинку его шортов. Несмотря на тёмный цвет волос, Чану видится, что Феликс весь светится золотом, ярко сияет на фоне закатного неба, разворачиваясь сияющим великолепием по попутному ветру. Чан открывает рот, чтобы сказать какую-нибудь несусветную глупость, но вовремя находит в себе силы не делать этого. Возможно, он бы важным тоном сообщил Феликсу дурную пошлость, обёрнутую в комплимент его глазам или губам, а, может быть, начал бы сыпать дурацкими эпитетами, заполонившими голову до самых краёв — так, что кроме них ничего больше там не было. — Возьму что-нибудь перекусить, — вдруг Феликс подскакивает на ноги. — Тебе принести? Отрицательно качая головой, Чан намеренно не смотрит на Феликса, надеясь, что это поможет ему хоть немного прийти в себя. Безусловно, Чану нравится быть рядом с Феликсом. Это ощущается как что-то естественное — лёгкое, почти невесомое, как дуновение морского ветра. В присутствии Феликса время замедляется, и этот эффект едва ли можно назвать обманчивым. Чан, привыкший жить в постоянном цейтноте, впервые за долгие годы находит удовольствие в том, чтобы просто сидеть и смотреть, как кто-то рядом с ним занимается малозначимыми, по мнению всегда занятого Чана, вещами. Феликс красив, это Чан осознал это сразу — с первого взгляда, который в момент их первой задержался на его лице чуть дольше приличного. Но эта красота не имеет ничего общего с той, что Чан видел в модельных каталогах или на огромных экранах в Сеуле. Она не безупречна или идеальна. В ней нет напускной холодности или дорогого лоска. Нет, красота Феликса похожа на тёплые вечерние сумерки — честная, спокойная, с мягкими переходами света и тени. Веснушки, будто россыпь звёзд, кажутся хаотичными, но их беспорядок очарователен. Кажется, сама природа решила отметить его этим странным подарком, оставив следы солнца на щеках, носу и плечах. Чан ловит себя на мысли, что ему хочется запомнить их расположение. Не просто запомнить — понять, как они выстраиваются в невидимые созвездия, которые видны только ему. И, конечно, улыбка. Та самая, которая начинается где-то в уголках губ, прежде чем дотянуться до глаз. Это улыбка, в которой нет ни капли лжи, и от этого она кажется для Чана чем-то уникальным. Ему нравится наблюдать, как эта улыбка меняется — от смущённого вздрагивания губ до широкой, почти детской радости. Но, может быть, больше всего Чану нравится то, что рядом с Феликсом он чувствует себя лучше. Спокойнее. Настоящим. Как будто та бесконечная гонка, в которой он жил, становится неважной. Феликс, сам того не осознавая, помогает Чану сбросить его броню — многослойную защиту из успеха, контроля и вечной сдержанности. Смотреть на Феликса — это как видеть новое начало. Простое, тёплое и невероятно светлое. Когда Феликс исчезает в каюте, Чан подбирает ноги под себя, устроившись на них локтями, и утыкается лицом в обе ладони, замирая вот так на какое-то время. Сзади раздаются шаги, и Чан знает, что это не Феликс, потому что тот только недавно прошлёпал босыми ногами по палубе, а на подошедшем — строгие туфли с каблуком. Капитан, понимает Чан без особой радости. Кому же ещё здесь быть? — Прекрасный вид, не так ли? — говорит капитан, и это, должно быть, то, что он говорит каждому, бывающему на этой яхте. — Да, вид чудесный, — Чан не поворачивает головы, надеясь, что капитан не сочтёт его грубым. Морской пейзаж, доступный взгляду, в самом деле впечатляет, если твоя цель пребывания здесь — именно красивые виды. Капитан вдруг смеётся, и Чан морщится. Ему меньше всего хочется размениваться с кем-то любезностями, потому что он заплатил хренову кучу денег не за то, чтобы вести светские беседы с незнакомцем. — Такой хороший мальчик. Первый порыв — виновато вздрогнуть, потому что в голосе капитана слышится насмешка, и Чану удаётся выдержать это испытание. Он поднимает голову и со скучающим видом смотрит на него, чувствуя раздражение, и видит, как тот внимательно осматривает болтающегося по палубе Феликса, держащего в одной руке бутылку с водой, а в другой гроздь винограда. — Да, — как Чан может не согласиться? Капитан, будто почувствовав чужую слабость, улыбается, но очень быстро улыбка перерастает в ухмылку человека, чувствующего превосходство, или хотя бы человека, который хотел бы, чтобы другие это почувствовали. — Уверен, что он привык к такому вниманию, — капитан продолжает говорить, не отводя взгляда от Феликса. — Молодые, красивые… Такие, как он, всегда привлекают проблемы. Чан резко встаёт, на мгновение позабыв о своей обычно безупречной выдержке. Ему не раз доводилось участвовать в сложнейших переговорах по работе, защищать себя в суде вместе с адвокатом и делать ещё чёрт знает что. Но никогда ему не доводилось вот так стоять за кого-то, кто так быстро становился для него небезразличен; кого-то, кто совершенно точно нуждался в этой защите. — Вы хотите что-то мне сказать, капитан? — в голосе Чана теперь не просто холод, на его место приходит чистая угроза, которую не нужно обличать в слова. Капитан, вопреки поднявшемуся на ноги Чану и занимающему значительно больше места в пространстве, хватает смелости посмотреть Чану в глаза. — Я лишь думаю, что если вы будете медлить, кто-то может успеть быстрее. Вот и всё. Собирая в кулак всё имеющееся терпение, Чан даёт себе всего секунду, а после безразлично оглядывает лицо капитана и говорит: — Моё дело — принимать решения, а ваше — вести яхту. На минуту между ними воцаряется тишина, которая, несомненно, стала бы звенящей, если бы не шум моря, крики чаек и глухой звук ударяющихся о борт яхты волн. Капитан вновь ухмыляется, только теперь не так нагло, и чуть склоняет голову, в явном жесте смирения и поражения. Капитан разворачивается и, не торопясь, идёт к штурвалу, оставив Чана стоять на палубе с тяжёлым чувством. Чан оглядывается, и его взгляд снова находит Феликса, видя как тот, не подозревая о произошедшем, что-то напевает себе под нос. Чан вздыхает, сжимая кулаки, чтобы прогнать неприятное послевкусие разговора. Он чувствует, как гнев и беспокойство борются в его груди. Чан позволяет себе пару минут наедине с собой, после чего удаляется в каюту, чтобы тоже взять себе перекусить. Он устраивается на диванчике с бокалом вина, и отсюда ему отлично видно, с каким азартом Феликс исследует все уголки небольшой каюты, хоть и кажется, что он успел сделать всё это днём. — Ликси, — вдруг произносит Чан, сам удивляясь тому, как ладно это звучит. Феликс, хорошо расслышавший это, замирает, точно застигнутый врасплох. Он медленно оборачивается и несколько долгих секунд просто глупо пялится на Чана с удивлённым выражением на его хорошеньком лице. — Почему ты так назвал меня? — Феликс начинает медленно идти к нему, делая крошечные шаги. Его голос звучит тихо, но в нём слышится явное желание разобраться. Чан с азартом наблюдает за ним, надеясь, что эта игра продлится как можно дольше. Между ними не такое уж большое расстояние, но и этого хватит, чтобы Феликс успел выяснить все интересующие его подробности. — Мне нравится, как красиво это звучит, — пробует Чан, отлично зная, что этот ответ не устроит Феликса. — А мне не нравится, — Феликс делает ещё пару шагов. — Но ты так и не сказал мне своё корейское имя, — выгибая бровь, Чан смешливо фыркает, чуть меняя позу, нахально разваливаясь на мягком диванчике. — Я обязательно скажу, — подбираясь к Чану вплотную, тихо говорит Феликс; его губы слегка приподнимаются уголками, а на лице появляется выражение, которое Чан может трактовать как угодно. Тени от лампы мягко падают на пол, подчеркивая их близость. Яхта едва покачивается на воде, как будто поддерживая напряжение между ними. Феликс, наконец, наклоняется ближе, опираясь ладонями на диван, так что их лица оказываются всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Чан не может избавиться от ощущения, что этот момент — их игра — важна именно для них двоих. Может быть, Феликсу всё же важно быть здесь сегодня. Быть не одному, не испытывать от этого разочарование, не искать случайное веселье где-то ещё, а получить его здесь. — С днем рождения, Ликси. Спасибо, что позволил подарить тебе… всё это. — У тебя ведь есть ещё один подарок? — Феликс делает едва заметное движение вперёд, и на мгновение Чану кажется, что тот сейчас сядет к нему на колени. Но фантазия заканчивается там же, где начинается, когда Феликс плюхается на диван рядом, устраиваясь всем телом на свободном месте, а головой — на коленях Чана. — Да, у меня есть кое-что ещё, — хрипло отзывается Чан, внимательно разглядывая лицо Феликса: его вьющиеся от солёной воды волосы, успевшие подсохнуть на солнце и ветре, изящные тёмные брови, аккуратный нос и приоткрытые пухлые губы, которыми Феликс обхватывает одну виноградинку и тянет её на себя, пытаясь оторвать. — Я хотел бы, чтобы ты открыл этот подарок, когда я уеду. Услышав это, Феликс замирает, напрягаясь всем телом, и перестаёт жевать. Чан внимательно наблюдает за выражением на его лице, отмечая, что все эмоции исчезают с него, оставляя вместо себя нечитаемую маску. Непривычно и… неприятно видеть Феликса таким. — Когда? — Феликс не выдерживает и садится; он устраивается на диванчике рядом, подбирая под себя ноги, и хмуро смотрит на Чана. Чан снова старается не пялиться слишком сильно, ведь Феликс по-прежнему перед ним практически обнажён, не считая единственной детали одежды, плохо прикрывающей что-либо. — Через неделю, — чуть задумавшись, отвечает Чан. — И сколько всего ты здесь? Всего две недели? — Феликс становится ещё мрачнее. — Целых две недели, Ликси, — Чан смеётся, но делает это скорее в качестве защитной реакции; на деле же ему совсем не смешно. — Я уже успел забыть, что такое полноценный отдых, длящийся больше одного-двух дней. Ковыряя ни в чём не повинную виноградину, Феликс больше не смотрит на Чана, сосредотачивая всё своё внимание именно на ней. — И где же мой подарок? — Феликс вдруг отбрасывает дурацкую виноградину и встаёт. — Обещаешь, что не откроешь его до моего отъезда? — Не обещаю, — совершенно серьёзно говорит Феликс. Что ж, справедливо, думает Чан, тоже вставая. Он ещё с вечера приготовил для Феликса пару сюрпризов, спрятав их здесь, и если уж ему суждено как следует опозориться, то он сделает это с небольшой отсрочкой: — Не открывай хотя бы сегодня? — То есть… не прямо сейчас? — на лице Феликса вновь проскальзывает искра озорства. — Да, — Чан выдыхает, расслабляя плечи. Да, думает он, оставь мне ещё немного времени наедине с тобой. Ещё один неприметный подарочный пакет Чан преподносит без особой торжественности. Вероятно, уже завтра Феликс откажется от общения с ним, и этот час, проведённый наедине в густых и влажных сумерках, спустя долгое время Чан будет вспоминать с нежным трепетом в груди, одиноко сидя в своей огромной и бесполезной квартире. На дне пакета лежит записка, которую Чан впопыхах написал ранним утром сразу после пробежки. Наводнённая дурными мыслями голова отказывалась генерировать хоть что-нибудь вменяемое, и Чан позволил пальцам запечатлеть всё самое… странное. Оглядываясь назад, он ни капли не жалеет о написанном, как и не жалеет о том, что этот подарок, вместе с запиской, всё же оказался в руках Феликса. — И последний подарок, — Чан возвращается к своему бокалу, но только для того, чтобы налить в него же ещё немного вина. Мысль о том, чтобы разделить с Феликсом непрямой поцелуй, посылает по затылку мурашки. Феликс ничего не говорит, лишь ступает ближе и берёт бокал из рук Чана. Он несколько секунд рассматривает пузырьки, поднимающиеся на поверхность и делающие крошечные «бум» уже там, а после выпивает весь бокал залпом, даже не поморщившись. Он не может быть ценителем хорошего вина просто потому, что… — Чан мысленно скрипит, превозмогая эту мысль, — потому что ещё не родился, когда собирали самый удачный урожай в регионе, откуда эта конкретная бутылка. — Готов поспорить, — Феликс рассматривает бокал, наблюдая, как попавшие мимо рта капли скользят по его гладкой поверхности, — что это вино ты тоже назвал бы «безделушкой»? Застигнутый врасплох Чан не успевает сообразить, когда Феликс, ступая ближе, отбирает у него бутылку и наливает себе ещё. Наполняет бокал до краёв, немного проливая мимо, и ставит почти пустую бутылку на столик. — Я собираюсь выпить это, — глаза Феликса уже блестят, ему не нужно много, чтобы опьянеть. — Собираюсь взять всё, что ты мне предлагаешь. Внутри Чана мгновенно разбивается… что-то. Он глупо моргает и чувствует себя раненой ланью в свете фар, не имеющей шансов спастись. Не чувствуя ни рук, ни ног, Чан прикрывает глаза, не смея смотреть на Феликса, потому что он знает, что в его взгляде можно увидеть совершенно несовместимое: неуверенность, помешанную с горящей похотью, усталость и радость, и ещё чёрт знает что. Эти эмоции, сплетённые в хитрую химеру, пытаются выйти наружу, рвут глотку и шепчут на ухо: ты можешь дать больше, но ещё больше ты можешь взять. Ты можешь, шипит что-то внутри, ты можешь взять столько, сколько захочешь. Ты можешь, ты можешь, ты хочешь. Отпрянув, Чан закрывается. Он отворачивается от разморённого морем и алкоголем Феликса, призывно и взволнованно глядящего на него своими большими глазами, и жмурится так, что становится больно. Вино, вскружившее голову на самую малость, вдруг становится для Чана злейшим врагом, расслабившим мозг ровно настолько, что внутри начинает скрести то самое нечто, умоляющее разрешить себе хоть что-нибудь. Стоило бы ему выпить больше, и, сам Бог не ведает, что могло бы произойти. — У меня есть кое-что ещё для тебя, — так и не повернувшись, хрипло говорит Чан, разглядывая окончательно потемневшие небо и пристань, озарившуюся множеством мелких огней, горящих вдалеке, — но я не уверен, что тебе это нужно. О, Чан всегда был хорош в эвфемизмах, деликатно обращаясь с каждым из тех, что были в его библиотеке паршивых выражений, и не всегда собеседники понимали его, плохо чувствуя ту грань, по которой он ходил, приправляя всё сарказмом. Но, он уверен, Феликс отлично понимает, о чём идёт речь. Феликс, первый начавший откровенно заигрывать, стоило ему лишь глотнуть вина, Феликс, едва ли не предложивший себя, используя не самую изощрённую для этого формулировку. Чан боится, нет, Чан надеется, что он убедил себя, что Феликс вкладывает в каждое своё слово двойной, а то и тройной, смысл, и хочет сказать что-то, что Чан с такой животной радостью читает между строк. — Уверен, мне это нужно, — твёрдо говорит Феликс, маяча где-то позади, за плечом Чана. — Ты должен подарить все полагающиеся мне подарки. Стеная про себя, Чан хочет ударить себя уже по-настоящему. — Хватит с тебя подарков на сегодня. Кое-как найдя в себе силы, Чан возвращает на лицо обычное выражение и поворачивается к Феликсу, улыбаясь своей привычной доброй улыбкой. Улыбкой, которую он готов подарить кому угодно, дежурную улыбку, выручающую день ото дня. Не ту самую улыбку, предназначенную только для Феликса, когда от неё почти болят щёки, а глаза сощуриваются так, что вместо них видно лишь маленькие щёлочки. — Малышам уже пора спать, — добавляет Чан со смешком. — Я больше не малыш. Уже восемь часов как. Чан называет Феликса малышом не потому, что ему нравится мысль о том, что Феликс младше или что он возомнил из себя сахарного папочку, просто… Феликсу очень идет это ласкающее слух прозвище. Если опустить рост и возраст Феликса, Чану просто нравится чувствовать себя рядом с ним большим, важным и главным. Тем, кто может позаботиться о нём, дать ему абсолютно всё и в любом размере. Только Феликс ничего не хочет: у него простая и хорошая жизнь. Феликс наверняка обожает свою мать и своих сестёр, и они дают ему всё, что тому требуется. Но… есть кое-что, что Чан всё-таки мог бы ему дать. На яхту опускается прохладный вечерний воздух, и Феликс вдруг ёжится. — Вот, возьми, — Чан накидывает на его плечи огромное полотенце, позволяя себе пару секунд растереть им его плечи. — Скажу капитану, что пора возвращаться. В движениях Феликса появляется нечто новое. Он стряхивает с плеч полотенце, роняя его обратно на диванчик, и хватается за свою рубашку, накидывая её на плечи. Всё это он проделывает, не глядя на Чана, со слабо скрываемым раздражением. — Ликси? — пробует Чан, вкладывая в обращение столько нежности, сколько он может себе позволить. Феликс не поднимает глаз, его взгляд остаётся прикованным к деревянному полу каюты. Лёгкое покачивание яхты под шум волн наполняет тишину, но она кажется напряжённой, будто воздух между ними пропитан ожиданием. — Я бы хотел остаться здесь ещё ненадолго, — неохотно отвечает тот, всё так же не поднимая глаз. — Мне оставить тебя? — спрашивает Чан осторожно. — Ты хочешь побыть один? — Нет, я хочу побыть с тобой, без капитана. Что ж, удивительно спокойно подытоживает Чан, он не был готов к подобному, и ситуация требует некоторых… уточнений. — Капитан нам никак не помешает, думаю, он занят своими… — Нет, — в голосе Феликса появляется удивительная твёрдость. — Нет? Феликс, наконец, поднимает взгляд, и в его глазах видна какая-то странная смесь твёрдости и решимости. — Он мешает, — твёрдо и уверенно произносит Феликс. Вдруг Чан начинает понимать. Липкие взгляды, которые капитан кидал весь вечер на Феликса, заметил не только Чан. Возможно, Феликс чувствовал их на себе почти физически, пока они плавали в открытом море, и вполне вероятно, что продолжил чувствовать их, когда они поднялись обратно, и Феликс принялся расхаживать туда-сюда, лишь бы спрятаться от этого пристального внимания хотя бы ненадолго. Чан чувствует, как внутри поднимается глухое раздражение. Мягкое раскачивание яхты теперь кажется ему слишком резким, а тёплый морской воздух каким-то липким. Он выдыхает, стараясь удержать спокойствие, и мягко спрашивает: — Что мне сделать, малыш? Здесь он нам не помешает, здесь он нас не видит… Внутри небольшой каюты действительно нет места для посторонних взглядов, и только если намеренно подойти вплотную к иллюминатору, можно попытаться что-то рассмотреть. Их маленький мир, скрытый от остального мира. Но даже здесь Чан замечает, как Феликс ерзает на месте, словно не может полностью расслабиться. — Мы можем… можем остаться здесь на ночь? Чан не уверен, что читает Феликса верно. Он вообще ни в чём больше не может быть уверен, потому что Феликс явно путается в мыслях, то желая остаться на яхте подольше, то избавиться от общества капитана, то предлагая остаться здесь. Может быть, аренда яхты и оплачена на два дня, но это не значит, что им нужно ночевать здесь. Практичность Чана вообще не подразумевала подобного, он сделал это не для того, чтобы оставить Феликса с собой наедине в тёплую летнюю ночь, а лишь с тем умыслом, что они могли бы продолжить отдых уже завтра, точно так же встретившись на причале в несусветную рань. — Без капитана? — на всякий случай уточняет Чан. — Без капитана, — Феликс наконец отвечает с непоколебимой уверенностью. — Единственный способ прогнать капитана прочь — это… — Чан деланно задумывается, издавая протяжное «хм», чем заставляет Феликса фыркнуть, — вежливо попросить его оставить её у причала и уйти. Феликс с восторгом кивает. — Но нужно ли нам оставаться здесь, Феликс? На это Феликс не находит, что ответить.

***

Уже на берегу Чан не находит себе места, потому что Феликс мрачнеет с каждым шагом. Чан идёт следом, послушно, словно преданный пёс, тащась с ворохом маленьких подарочных пакетов. Когда до дома семьи Ли остаётся пройти пару домов, Чан останавливается. Он ожидает, что Феликс сделает то же самое, и перестаёт двигаться, кажется, даже дышать. На небе расползаются нежно-розовые линии, окончательно пряча за собой солнце. Чан ёжится, но больше не от прохладного бриза, доносящегося с моря, а от необходимости подбирать слова. Феликс тоже замирает и оборачивается, непонимающе вглядываясь в лицо Чана. — Мы можем поговорить обо всём завтра, — голос Чана звучит низко и спокойно, чем он невероятно гордится. — Обо всём? — Феликс делает шаг навстречу и замирает. Он говорит это, сузив глаза, чуть склоняя голову. Его дыхание становится неровным. — Обо всём, о чём ты захочешь, — отвечает Чан, подходя вплотную и проводя ладонями по плечам Феликса. Жест уверенный, но медленный, будто он даёт время привыкнуть к своему прикосновению. Феликс не отстраняется. Напротив, он тянется ближе, и его пальцы крепко сжимаются на предплечьях Чана, и в этом движении больше напряжения, чем спокойствия. — Ты серьёзно? — шёпотом спрашивает он, его взгляд становится глубже, будто он пытается увидеть что-то, что Чан пока не сказал. — Абсолютно, — Чан чуть наклоняется ближе, так что его дыхание почти касается щеки Феликса. — Завтра всё, что ты захочешь. Феликс тихо выдыхает, его губы чуть приоткрыты, как будто он собирается что-то сказать, но передумывает. Его пальцы на миг разжимаются, а потом снова цепляются за Чана, но уже мягче, осторожнее. Молчание между ними становится плотным, ощутимым, словно воздух вдруг приобрёл вес. — Тогда завтра, — чуть тише говорит Феликс, его голос дрожит едва заметно, но в нём слышится что-то похожее на предвкушение. Чан отступает ровно на шаг, позволяя Феликсу вновь обрести личное пространство. — Завтра, — подтверждает он, и надеется, что его голос звучит так, будто за этим словом скрывается нечто большее, чем просто разговор. Оставшись один, Чан глубоко вдыхает. Его плечи медленно опускаются, но ощущение этого взгляда — короткого, но насыщенного — всё ещё горячо отзывается где-то внутри.