Цитрус, соль и тёплый ветер

Чан приходит к старому причалу намного раньше назначенного времени. Никто его не заставлял, но он словно не мог иначе. Пустой деревянный настил скрипит под ногами, а холодный утренний ветер с моря пробирает до костей. Чан глубже натягивает капюшон, засовывает руки в карманы и всматривается в медленно светлеющий горизонт. Он пытается убедить себя, что это всего лишь привычка быть пунктуальным, но мысли всё время возвращаются к Феликсу. Вспоминая его сообщение, Чан невольно улыбается. Кто ещё мог назвать себя «событием» с такой лёгкостью и долей очаровательного нахальства? Время тянется медленно, и каждый плеск воды о старые опоры причала звучит как отголосок его собственных мыслей. Но стоит ему уловить знакомый силуэт на дорожке, ведущей к причалу, как всё остальное теряет значение. Феликс идёт неторопливо, в толстовке, небрежно накинутой поверх лёгкой футболки, и с небольшим рюкзаком за плечами. Его волосы растрёпаны ветром, а на лице видна едва скрытая сонливость. Он замечает Чана, и его губы трогает лёгкая, ещё немного сонная улыбка. Когда Феликс подходит ближе, Чан ловит себя на мысли, что хочет обнять Феликса, хотя бы на мгновение. Чтобы поприветствовать, поделиться теплом и, возможно, совсем немного, быстро втянуть носом запах его волос, такой солнечный и наполненный морской свежестью. Вместо этого Чан сдержанно кивает и, всё-таки не выдержав, улыбается. Он правда рад быть здесь, рядом с Феликсом, таким уютным и сонным. Феликс шагает вперёд, к самому краю причала, и смотрит на спокойную водную гладь, которая отражает первые солнечные лучи. — Красиво, — говорит он тихо, будто самому себе. Чан подходит ближе, вставая рядом. Он смотрит не на море, а на Феликса, улавливая в его профиле что-то по-особенному притягательное. И в этот момент его мысли наконец замолкают, уступая место странному, почти умиротворённому спокойствию. — Здесь всё будто другое, — произносит Феликс, скользя взглядом по воде. — Спокойнее, чем в городе. — Зато ветер такой же, — отзывается Чан, ощущая, как прохладный морской бриз снова щекочет кожу. В это время года и без того нет удушающей жары, а по утрам уж тем более. Феликс оборачивается к нему, и их взгляды встречаются. — Ты рад, что пришёл? — Думаю, это лучший момент с начала моего отпуска, — Чан чуть прищуривается и улыбается. Феликс отворачивается, пряча лицо в высокий ворот толстовки. Чан смотрит на него, чувствуя, как в груди что-то сжимается. Это чувство — новое, тонкое, почти неуловимое — заставляет его сделать ещё один шаг вперёд. Но он тут же осаживает себя, решив не поддаваться этим мыслям. Не сейчас. Возможно, он даст им волю позже, в уединении с самим собой, а пока что он должен как следует насладиться каждой секундой свежего и влажного утра, насладиться компанией и, как выясняется, лёгким завтраком. Феликс расстилает небольшой плед и устраивается на нём, ставя перед собой рюкзак, из которого он начинает неспешно доставать какие-то закуски, термос, стаканчики. Он смущается под пристальным взглядом Чана, всё ещё стоящего над ним, но не прекращает свою уютную возню. Чан не может оторвать взгляд от того, как Феликс аккуратно раскладывает закуски, будто создавая порядок в хаосе мира. В его движениях чувствуется простота и естественность, которые вдруг вызывают у Чана почти болезненное желание сохранить этот момент. Он понимает, что не просто рад быть здесь, а хочет, чтобы такие моменты длились дольше. Когда всё наконец расположено так, как хочется Феликсу, он поднимает глаза на Чана и, чуть склонив голову, хитро смотрит на него. — Так и будешь стоять? На языке вертятся самые разные саркастичные колкости, но ни одну не хочется использовать против Феликса. Чан послушно садится на плед и повторяет позу Феликса, скрещивая под собой ноги. На улице всё ещё по-утреннему прохладно, с моря несёт холодный бриз и проникает под одежду. Феликс разливает что-то горячее из термоса по двум картонным стаканчикам и подаёт один Чану, и тот послушно берёт его, согревая руки. — Здесь было лучше, когда я был маленьким, — говорит Феликс, закидывая в рот крошечный сэндвич, который он наверняка приготовил сам. — До того, как построили новый причал, и об этом все позабыли. — Но здесь всё ещё красиво. Феликс с самым серьёзным выражением на лице кивает. Где-то вдалеке начинают кричать первые неугомонные чайки, волны усерднее лижут деревянные потемневшие сваи причала, а ветер наконец утихает. — Я всегда приходил сюда, когда хотел сбежать, — тихо говорит Феликс, глядя на воду. — От чего ты сбегал? — мягко спрашивает Чан. — От всего. Иногда от людей, иногда от себя, — улыбается Феликс, но в его голосе слышится грусть. — А сейчас? — Сейчас я не хочу убегать. Сегодня я просто хочу быть здесь. С тобой. Эти слова, сказанные тихо, без пафоса, но с какой-то неподдельной уверенностью, заставляют Чана застыть. Мир вокруг вдруг становится глухим. Единственное, что остаётся, — это Феликс: его глаза, лёгкая улыбка, дыхание. Чан чувствует, как его сердце пропускает удар. Это не просто симпатия, не дружеское тепло. Это что-то другое, глубокое и необъяснимое. Что-то, что он так долго избегал, но сейчас больше не может. Он смотрит на Феликса и понимает: ему хочется быть рядом. Настоящим, честным, до конца. Чан чувствует, как у него пересыхает в горле. Это неожиданно. Это неправильно. Но именно поэтому он больше не может игнорировать этот странный импульс. Пытаясь отогнать от себя эти мысли, Чан хватается за крошечный сэндвич и закидывает его целиком в рот. Феликс снова отворачивается к воде, как будто его слова не значили ничего особенного, но Чан чувствует, что это не так. За этой простотой скрывалось нечто большее. Он не привык к такой открытости, особенно от кого-то, кто казался настолько лёгким, будто ветер, но при этом хранил в себе тайны глубже самого моря. Всё, что их окружает, кажется лишь фоном. Единственное, что его занимает, — это сидящий рядом Феликс, его чуть склонённая голова, нежная линия шеи, будто вырисованная светом. — Значит, единственная причина того, что ты не любишь свой день рождения — это поступок твоего отца? — неожиданно для самого себя начинает Чан, его голос звучит тихо, почти неуверенно. Феликс не сразу отвечает. Он бросает в воду камушек, который подхватил с песка, наблюдая, как тот с тихим всплеском исчезает под поверхностью. — В детстве это был особенный день, — наконец отвечает он, — но потом отец всё испортил. Этот день стал напоминанием о том, что кто-то мог быть рядом, но выбрал не быть. Феликс улыбается, но эта улыбка больше похожа на маску, тонкую и прозрачную. Чан чувствует, как внутри него нарастает желание что-то сделать. Утешить. Защитить. Убедить Феликса, что не все люди способны предавать, что есть те, кто останется, несмотря ни на что. — Знаешь, — говорит Чан, наклоняясь вперёд и упираясь локтями в колени. — Иногда мы фокусируемся на тех, кто нас подвёл, и забываем про тех, кто готов быть рядом. Феликс молчит, но его взгляд становится мягче. Он медленно поднимает глаза на Чана, и в этом взгляде Чан видит больше, чем хотел бы. Или, может быть, именно то, что хотел. — Ты один из тех, кто готов быть рядом? — спрашивает Феликс, и в его голосе звучит удивительная серьёзность, которая застигает Чана врасплох. — Если ты позволишь, — отвечает Чан, прежде чем успевает подумать. Эти слова кажутся одновременно слишком простыми и слишком смелыми. И в этот момент он понимает, что это не просто импульс. Это желание быть важным для Феликса, стать тем, кто будет с ним, несмотря на его сомнения и страхи. Феликс долго смотрит на него, будто пытается понять, правда ли он это сказал. Потом он снова отворачивается, пряча лицо за воротником толстовки. — Ты странный, Крис, — говорит он с улыбкой, но в его голосе больше тепла, чем насмешки. — Разве это плохо? — отвечает Чан, пытаясь скрыть, как сильно колотится его сердце. — Не знаю, — медленно говорит Феликс, меняя позу и опуская подбородок на колени. — Может, это хорошо. Мягкость его слов разливается по Чану, как тёплая волна. Он понимает, что уже зашёл слишком далеко, что его чувства к этому мальчишке стали слишком очевидными. Он больше не хочет это отрицать. Феликс снова тянется к термосу и наливает себе немного чая, а затем, словно в задумчивости, протягивает стаканчик Чану. Их пальцы случайно соприкасаются, и этот короткий момент заставляет Чана замереть. Он смотрит на Феликса, но тот будто не замечает, его внимание снова сосредоточено на горизонте. Чан опускает взгляд на свои руки, крепко сжимающие стакан. Его сердце бьётся слишком громко, слишком быстро. Он знает, что этот момент станет переломным, потому что теперь всё, что он чувствует, невозможно игнорировать. Рядом с ним сидит мальчишка, чья улыбка словно создана для того, чтобы прогонять тени. Чан осознаёт: ему не просто нравится быть здесь, рядом с Феликсом. Его тянет к нему, как тянет к тёплому свету в холодный зимний день. Феликс вдруг поднимает взгляд на Чана, и их глаза снова встречаются. — О чём ты думаешь? — спрашивает он мягко. Чан открывает рот, чтобы ответить, но внезапно понимает, что слов не хватает. Всё, что он мог бы сказать, звучало бы слишком громко, слишком резко для этого тихого утра. — О том, как хорошо быть здесь, — наконец отвечает он. Феликс улыбается, его глаза светятся теплом. — Мне тоже. И в этот момент Чан чувствует, что для него это больше, чем просто слова. Это больше, чем утро на старом причале. Это что-то, что он хочет сохранить. Что-то, что он не позволит себе потерять.

***

После долгого дня, проведённого вместе, вечер окутывает город мягкой тёплой дымкой. Они идут по почти пустой улочке, где редкие прохожие возвращаются домой, а открытые лавки манят ярким светом и ароматами. Чан и Феликс лениво переговариваются, их разговор то и дело перескакивает с одной темы на другую, будто оба наслаждаются моментом, не желая привносить в него что-то серьёзное. — Ты проголодался? — спрашивает Чан, когда они проходят мимо небольшой забегаловки, откуда доносится запах жареной рыбы и специй. — Не особенно, — Феликс встряхивает головой, будто хочет стряхнуть лишние мысли, — но ты ведь всё равно хочешь что-нибудь купить, да? Чан усмехается. — Ты слишком быстро меня раскусил. Феликс останавливается, дожидаясь, пока Чан зайдёт в лавку, и облокачивается на деревянный столик у входа. Когда Чан выходит с двумя пакетиками, пахнущими чем-то жареным и острым, Феликс тут же хватает один, открывает его и, не стесняясь, пробует. — Неожиданно вкусно, — комментирует он, жуя что-то хрустящее. — Я выбираю только лучшее, малыш, — Чан смеётся, а Феликс закатывает глаза, но продолжает есть. Они выходят на небольшую площадь, освещённую тёплым светом уличных фонарей, и садятся за один из столиков, поставив пакеты с едой между собой. Вечерние разговоры всё ещё лёгкие, но в их тоне постепенно появляется нечто более личное, будто тишина вокруг позволяет обоим быть немного откровеннее. — Странно, — внезапно говорит Феликс, глядя на фонари, чьи слабые отблески отражаются в его глазах. — Обычно я провожу такие дни один. — Почему? — спрашивает Чан, заинтересованно глядя на него. Феликс пожимает плечами, его взгляд становится задумчивым. — Просто так проще. Никто ничего не ждёт, никто не разочаровывается. Эта фраза неприятно отдаётся в груди Чана. Он знает, что это не просто слова. Это боль, скрытая за непринуждённостью, которой Феликс так мастерски пользуется. — Может, это не так уж плохо — позволить кому-то быть рядом, — мягко говорит Чан, чувствуя, как его голос слегка дрожит. Феликс молчит, но уголки его губ трогает тень улыбки. — Ты уверен, что я не пожалею? — спрашивает он, его голос звучит чуть игриво, но взгляд серьёзен. — На сто процентов, — отвечает Чан, откидываясь назад. — Если только ты не передумаешь провести со мной ещё один день. Феликс фыркает, но не отвечает сразу. Он задумчиво играет с краем своего стаканчика, а затем, вдруг подняв взгляд, произносит: — Почему бы и нет, — Феликс жмёт плечами. — Ты не похож на извращенцев, про которых пишут в брошюрах, валяющихся на остановках. Феликс прячет своё согласие провести ещё один день с Чаном за грубой шуткой, и Чана это более чем устраивает. — На кого же я похож? Смотри внимательно, малыш. Феликс в самом деле со всем старанием рассматривает сидящего перед ним Чана, держащего в руках стаканчик с давно остывшим чаем. Вдруг Феликс отвечает ему на корейском: — На героя дорамы, приехавшего искать свою любовь в маленький городок. Чан замирает, будто его застали врасплох. Слова Феликса звучат легко, почти насмешливо, но внутри Чан ощущает, как они задевают что-то глубже, чем он готов признать. Герой дорамы? Это звучит нелепо. Вряд ли в этом есть хоть капля правды, но сейчас, когда Феликс говорит это на корейском, его голос словно проникает в самые укромные уголки души. Чан смотрит на него и думает, как же странно судьба бросила его сюда, в этот крошечный город, где каждый момент рядом с этим мальчишкой становится будто вырванным из другого времени, другой жизни. Он пытается усмехнуться, но вместо этого замечает, как взгляд Феликса цепляется за его глаза чуть дольше, чем нужно. Сердце подсказывает Чану что-то простое и очевидное, но разум спешит отвергнуть это как глупость. Он не герой дорамы, он просто человек, который слишком долго игнорировал собственные желания. И сейчас, наблюдая за тем, как свет мягко очерчивает профиль Феликса, Чан думает, что, возможно, он впервые за долгие годы действительно хочет остаться. Феликс делает так много ошибок в одном единственном предложении, но у Чана всё равно перехватывает дыхание, и он спрашивает тоже на корейском: — У этой дорамы хороший или плохой конец? — Этого никто не знает. Феликс улыбается и хитро подмигивает, продолжая уже на английском с ярким местным акцентом: — К тому же, ты перестанешь быть незнакомцем для меня, когда скажешь своё полное имя. Чан глупо моргает, осознавая, что до сих пор толком не представился, несмотря на то что успел узнать и имя, и фамилию Феликса. — Я — Кристофер Бан. Феликс недоверчиво рассматривает его лицо, чуть сощурившись. — Ты точно кореец? — В следующий раз я принесу своё генеалогическое дерево, малыш. Чан смеётся, а Феликс отворачивается, поджав губы. — Твой акцент такой дурацкий. Он одновременно и австралийский, и корейский, — не остаётся в долгу Феликс. — Это плохо? — Нет, мои мама и сёстры говорят так же. Я единственный в семье, кто почти не говорит по-корейски. От знания, что у Феликса, кроме мамы, есть ещё и сёстры, вдруг становится легче на душе, и это приятное тепло разливается где-то в районе груди. — Хочешь, я научу тебя нескольким фразам на корейском? Феликс смотрит на Чана несколько бесконечно долгих секунд, а после склоняется к его уху и шепчет: — Ты уверен, что я справлюсь, хён? На этом моменте мозг Чана вдруг превращается в вязкую липкую кашу, и на то, чтобы взять себя в руки, уходит до позорного много времени. Чан подносит кулак ко рту, неловко кашляет и прячет это за тихим смешком. — Тебе не кажется, что ты слишком рано научился флиртовать? Феликс смеётся, совершенно довольный своей проделкой. — И кто здесь ещё флиртует? Вдруг Чан находит в себе смелость признать, как сильно трогает его этот момент. Трогает не только тем, как мило Феликс, оказывается, умеет кокетничать, но и тем, что он делает это именно с Чаном. Именно с Чаном Феликс проводит свой канун дня рождения, очень важный и сложный для него день. Здесь и сейчас, сидя перед этим красивым и улыбчивым мальчиком, Чан в очередной раз позволяет признать очевидное: Феликс нравится ему не только как непринуждённый собеседник и отличный проводник по местным выставкам. Его прекрасное веснушчатое лицо, лучезарная улыбка, пушистые взъерошенные волосы, чуть загоревшая кожа… Чан откровенно любуется, наслаждается моментом, позволяя себе всё это. Его мир, разделённый на до и после, совершенно незаметно и нежно трещит по швам, мягко осыпаясь кирпичиками его стойкости на грязный пол действительности. Чан, вдруг осознавший почти очевидное, отворачивается и с деланной внимательностью начинает всматриваться вдаль. Горизонт, донельзя пустой и скучный, отвлекает его совсем ненадолго, потому что Феликс, чуть придвинувшись, устраивается головой на плече Чана и тихо вздыхает. — Знаешь, это был самый лучший канун дня рождения, — разрывая тишину, вдруг говорит Феликс. Чан прикрывает глаза и чуть склоняет голову, чтобы коснуться ухом волос Феликса. От них всё так же веет приятным ароматом, их всё так же хочется коснуться. Чан даёт себе передышку: несколько секунд, чтобы ответить что-нибудь нормальное и не странное. — Завтра будет ещё лучше. Ты заслуживаешь этого. Чан невероятно гордится собой. — Только не исчезай завтра, ладно? Эти слова Феликса вдруг бьют Чана в самое больное место. В попытках договориться с самим собой с мыслью о побеге, он совсем забывает о самом важном: о Феликсе и его давней печали, горько отравлявшей его не так уж длинную жизнь. — Ни за что. Чан смотрит на него — на этого мальчишку, который будто вплёлся в каждую трещинку его сознания, вычерчивая в ней узоры своих улыбок, слов, смущённых взглядов. Ни за что, повторяет он про себя, цепляясь за это короткое обещание, словно за якорь в океане собственных страхов и сомнений. Феликс, такой близкий, такой уязвимый, вытесняет всё остальное, заполняет собой каждую мысль, каждый вдох. Чан вдруг понимает: что бы ни случилось, он не сможет заставить себя уйти. Ему кажется, что этот миг растягивается в вечность, потому что здесь, с Феликсом рядом, он впервые за долгое время чувствует, как его мир наполняется смыслом.

***

Чан идёт домой, наслаждаясь тишиной вечернего города. Улицы пустеют, фонари разбрасывают мягкий свет по мостовой, воздух пахнет свежим хлебом и чем-то сладковатым, как будто сам вечер решил обнять его своим уютом. Внутри у Чана не так спокойно. Каждый шаг отдаётся эхом мыслей о Феликсе. Этот мальчишка, со своей беспечной улыбкой и глубокой печалью, так легко проникает в сердце, что Чан не может понять, как это получилось. Он вспоминает, как тот устроился на его плече, как тихо вздохнул, словно доверял ему что-то большее, чем просто свое тепло. Чан строго спрашивает себя, что он делает. Что намерен делать. Он знает, что его мысли заходят слишком далеко, но остановиться не получается. Когда его взгляд цепляется за витрину, он останавливается почти машинально. Комплект нижнего кружевного белья розового цвета, состоящий из двух волнующих взгляд частей, выставлен под мягким светом, создавая идеальный образ чего-то невесомого и утончённого. Чан застывает. Он смотрит на это, пытаясь объяснить себе, почему не может отвернуться. Он не видит комплект, он видит Феликса. Его лицо, чуть смущённое, но с вызовом, его нежная кожа, его веснушки, которые, кажется, даже в темноте улавливают свет. Этот внезапный образ ошеломляет, заставляет его сердце пропустить удар. Чан моргает, будто пытаясь вытолкнуть из себя это видение, но оно не уходит. Что за чёрт? Он чувствует, как у него перехватывает дыхание. Его сердце колотится так громко, что, кажется, его слышит весь город. Он ещё ребёнок, злясь на самого себя думает Чан, но эти слова звучат фальшиво. Он знает, что Феликс уже не ребёнок. Феликс силён, глубок, мудрее своих лет, но… Чан не может думать о нём так. Чан делает шаг назад, но взгляд снова возвращается к витрине. Это неправильно. Всё это неправильно. Он пытается убедить себя, что это просто шутка его воображения, случайный образ, вызванный усталостью, но его ноги уже ведут его внутрь. Магазин тихий, с лёгким сладковатым ароматом, от которого становится только неуютнее. Женщина за кассой улыбается, но Чан не может встретиться с ней взглядом. Он чувствует, как горят уши, пока направляется к полке с красиво упакованными комплектами нижнего белья. Его пальцы дрожат, когда он берёт один комплект. Ткань мягкая, почти невесомая. На кассе он чувствует себя так, будто совершает преступление. — Это для подарка? — спрашивает женщина, её голос мягкий, доброжелательный. — Да, — отвечает Чан, едва сдерживая хрип в голосе. — Ей точно понравится, — она улыбается. Чан едва не давится языком. Когда она заворачивает комплект в бумагу с ленточкой, Чан едва ли может дышать. Он почти убегает из магазина, прижимая пакет к груди, как будто это поможет ему скрыться от самого себя. На улице воздух кажется плотным и тяжёлым. Он снова и снова спрашивает себя, что именно он делает, тут же пытаясь убедить себя, что это был импульс, ошибка, ничего важного, но каждый раз перед его глазами всплывает образ Феликса, и от этой мысли ему становится стыдно. Вернувшись домой, он бросает пакет на кровать, но взгляд всё равно возвращается к нему. Он знает, что не должен был этого делать, но вместо того, чтобы избавиться от наваждения, Чан прячет его в самый дальний угол своего чемодана. Словно пытается спрятать не только эту вещь, но и свои мысли, свои чувства.