Цитрус, соль и тёплый ветер

Решение вернуться на родной континент стало для Чана одновременно простым и сложным. Самым трудным оказалось оставить дела в Южной Корее хотя бы на один день, но как только он взвесил все за и против, то сразу же арендовал жильё на две недели. Необходимость отдыха вдали от ежедневной рутины владения собственным бизнесом, от шума и загазованного плохого воздуха, от бизнес-партнёров-сраных-снобов, от бесконечных пробок и ещё миллион причин привели его к моменту, когда точка кипения была достигнута. Утром Чан выглядел так же как всегда: безупречно выглаженный чёрный костюм, идеальный галстук, аккуратно уложенные волосы. Никто в офисе даже не подозревал, что сегодня всё изменится. Его помощница Юджи мельком сообщила, что на следующей неделе предстоит череда важных встреч, которые невозможно перенести. Чан промолчал, но внутри него начался лёгкий хаос. В обеденный перерыв Чан выходит на балкон своего офиса, чтобы впервые за долгое время просто поднять глаза к небу. Тусклое и затянутое смогом, оно кажется лишённым всякой надежды. В голове мелькают обрывки воспоминаний: как в детстве он с друзьями нырял в тёплые воды у побережья Сиднея, как его отец строгим голосом учил его управлять небольшой лодкой, как мама, поправляя ему на нос очки, подшучивала над его загорелыми щеками. Дома у родителей всегда было место для запаха соли, свежевыстиранного белья и обжигающих лучей австралийского солнца. Но с каждым днём воспоминания теряли яркость, превращаясь в чёрно-белые кадры. Как будто он смотрел на свой дом сквозь плотный туман — и с каждым разом этот туман становился гуще. Его решение уйти из семьи тогда, много лет назад, было внезапным и болезненным. Родители не поддержали его выбора, не приняли его откровений. Этот день он вспоминал нечасто, потому что, как ни странно, он не сожалел. Его путь оказался его собственным, каким бы сложным он ни был. Вероятно, он до сих пор бы жил неподалёку от родительского дома, будь он правильным сыном по их мнению. Неправильность Чана заключалась лишь в одном — он не пожелал жениться на прекрасной соседской дочке, когда им исполнилось по двадцать, а после и вовсе сознался в том, что он никогда не сможет жениться на ком-либо, а только выйти замуж. В этот момент отношения Чана с родителями круто изменились, испортившись буквально не то что за один день, а за одну минуту. Вспоминая об этом, Чан гордится собой, потому что это был первый раз, когда он сказал родителям «нет». С тех пор ему не приходилось им ничего доказывать, потому что для него больше не было места в их доме. В Сеуле Чана ждала тётка по линии матери — куда более понимающая, чем её родная сестра, оставшаяся в Австралии, и в первое время было нелегко. Теперь, оглядываясь на свой опыт, Чан не жалеет абсолютно ни о чём. Двадцать лет в Австралии научили его терпеть, а ещё пятнадцать лет в Корее — позволять себе всё. Всё, кроме полноценного отдыха. Именно поэтому, несмотря на состояние, которое он сколотил на собственном бизнесе, Чан покупает билет в эконом-класс и со смешком захлопывает ноутбук. Его путешествие начинается уже завтра, и у него полно времени, чтобы собрать чемодан и купить себе новые пляжные шорты, наконец избавившись от необходимости носить костюм хотя бы некоторое время. — Юджи, — зовёт он, вернувшись в кабинет. — Отмени все встречи на ближайшие две недели. Она поднимает взгляд, в котором смешиваются удивление и лёгкая паника. — Директор, это будет сложно. У нас… — Я знаю. Просто сделай это, — перебивает он. Юджи послушно кивает, но всё же уточняет: — Вы уверены, что это правильное решение? Чан смотрит на неё так, как будто этот вопрос задел его за живое. Он хочет сказать, что, возможно, это единственное правильное решение, которое он принимает за последние годы. Но вместо этого отвечает коротко и сухо — тоном, не терпящим возражений: — Да.

***

На удивление, здесь было тихо, несмотря на близость шумной торговой улицы, ведущей прямо к побережью. Теперь решение снять виллу именно в этом месте кажется ему донельзя удачным, потому что его встречает уединённый дом, окружённый густыми рядами ухоженных деревьев и кустарников, надёжно скрывающий его от посторонних взглядов. Во дворе висит яркой расцветки гамак, вдоль дорожки к дому расставлены белоснежные горшки с пышущими жизнью цветами, некоторые из которых разносят по округе сладкий запах распустившихся цветов. Первые три дня Чан только и делает, что купается, ест и немного выпивает, чего он не позволял себе дома, и, самое важное, не прикасается к телефону и рабочему ноутбуку. Он вообще жалеет, что взял последний с собой, потому что периодическое желание заглянуть в него хотя бы одним глазком мешает ему в полной мере наслаждаться ленивым и жарким отдыхом. Сидя на пляже, Чан чувствует песок под ногами — не такой горячий, как он помнил в детстве, но всё равно знакомый. Ветер ерошит волосы, и где-то вдали доносится смех детей, строящих замок у воды. На горизонте в лучах заходящего солнца виднеются сёрферы, медленно покачивающиеся на волнах, будто они не боятся времени. Местные здесь не торопятся. Даже лавочник, продающий мороженое из своей маленькой передвижной тележки, кажется неторопливым, как будто жизнь здесь просто течёт своим чередом, не подчиняясь ни правилам, ни часам. На четвёртый день он наконец выбирается в люди, чтобы осмотреть местное общественное пространство, где много маленьких магазинчиков, выставок и других мест, где можно затеряться на несколько часов, в итоге так и не успев осмотреть всё. Местные магазинчики наполняют воздух смесью ароматов: пряные специи из лавки с индийской кухней, сладковатый запах жареных орехов, влажная соль моря, доносящаяся с пляжа. Чан задерживается у витрины сувенирной лавки. Маленькие фигурки из дерева и глины стоят плотным рядом — крошечные кенгуру, коалы, даже морские черепахи. Продавщица в цветастом платье улыбчиво здоровается с каждым проходящим мимо, будто знает их всех лично. Чан на мгновение ловит себя на мысли, что в Сеуле он давно уже перестал замечать улыбки незнакомцев. Они скорее пугали, чем вызывали какой-либо положительный отклик. Измотанный долгими прогулками, покупкой бесполезных безделушек и подарков для подчинённых, а также обилием вкусной еды, Чан случайно наталкивается бесплатную выставку, открытую для всех желающих. Двери широко распахнуты, на входе висит зазывающая вывеска, написанная вручную, и всё невольно заставляет сделать хотя бы шаг навстречу новому опыту. Выставка разделена на зоны, каждая из которых имеет свою уникальную тему. Картины, причудливая глиняная посуда, поделки из камней и ракушек. С первого взгляда обстановка кажется уютной, среди посетителей — пары, небольшая группа людей и одиночки, как он. Едва переступив порог, Чан замечает в центре зала человека, рассказывающего посетителям о выставленных работах. Мальчишка — это слово само по себе всплывает у Чана в голове — выглядит моложе большинства присутствующих, у него тёмные волосы с едва заметной рыжиной на кончиках и яркая улыбка, украшающая его лицо. Его голос низкий, но звучный, пробивает лёгкий гул вокруг, будто специально притягивая внимание. Чан позволяет себе остановиться у входа, сложив руки на груди. Он прислушивается к словам о символизме картины и отмечает, с каким энтузиазмом мальчишка описывает её детали. Но внимание Чана всё больше концентрируется не на картине, а на самом рассказчике. Его движения — плавные, немного неуверенные, но полные искренности. Уголки губ Чана поднимаются в лёгкой улыбке. Он не понимает, что заставляет его задерживать взгляд — то ли веснушки, которые светятся под мягким светом, то ли искра в глазах, когда мальчишка рассказывает, что автор картины — девочка из приюта. Дальше рассказ идёт об изящной вазе, созданной слепым ребёнком, но гармонию неспешного рассказа нарушают двое мужчин, громко обсуждающих что-то своё, не обращая внимания на рассказчика. Они громко и почти неприлично смеются, активно жестикулируя, чем отвлекают не только увлёкшегося Чана, но и других посетителей. Мальчишка замолкает ненадолго, немного замявшись, а после пытается продолжить рассказ, пытаясь сделать вид, что ничего не замечает. Его слегка дрожащий голос выдаёт его, и Чан понимает, что тому неприятно. Сам Чан ровным счётом ничего не смыслит в искусстве, и в этом он признаётся себе с величайшей лёгкостью, потому что все его знания о великом и созидательном ограничены висящими в чужих гостиных картинах за десятки миллион вон. Несмотря на это, он не позволит кому-либо так пренебрегать чем-то, что несомненно важно не только рассказывающему об экспонатах мальчишке, но и другим посетителям. Внутри закипает раздражение, потому что эти двое мешают ему наслаждаться тем, что, возможно, становится лучшей частью этого дня. — Эй, — его голос звучит довольно громко, и мужчины, наконец замолкая, обращают на него внимание с недовольными выражениями на лицах. — Чего тебе? — один из них вскидывает подбородок, явно готовый к назревающему конфликту. Чан делает шаг в их сторону. Грубость, которая так и сквозит в английской речи, вызывает странные эмоции. Привыкший к вежливости, граничащей с абсурдом, Чан почти наслаждается этим, как чем-то, что будет связано с этим отпуском, с людьми, которые ему встретятся, с отдыхом и липким ощущением безделья. — Выкажите немного уважения, а? — конечно, он знает, что его английский уже не так хорош, как раньше, но это не так уж важно в данный момент. — Он старается, а вы всё не заткнётесь? — А тебе-то что? Ты ему папочка или кто? На мгновение Чан теряется, но тут же улыбается — лениво, слегка вызывающе, переводя взгляд на мальчишку и, честно говоря, наслаждаясь видом его поалевшего лица. — Да, у вас с этим какие-то проблемы? Теперь у того вспыхивают даже уши, плавно переходя нежно-розовым цветом в шею. Чан с ленивым любопытством отмечает, как призывно бьется жилка его пульса. — Ну оно и видно, — говорит один из мудаков, видимо, тот, что посмелее, далее обращаясь уже к мальчишке: — Любишь мужиков постарше? За секунду происходит многое. Мальчишка сжимает кулаки и бросается на говорящего, успевая даже занести руку для удара. Чан, сработав быстрее, чем успевает осознать, обхватывает мальчишку за талию, резко притягивая его к себе. Мягкость его тела и лёгкий запах соли и цитруса ударяют в голову, словно внезапный прилив. На мгновение тот оказывается прижат к Чану так плотно, что он чувствует дрожь тонких пальцев, судорожно сжимающих его запястье, словно прося — «держи меня крепче». Остальные участники экскурсии немедленно покидают помещение, пока зачинщики беспорядка соображают, как лучше поступить. Никому не нужны проблемы, но Чан всё равно на всякий случай прижимает мальчишку крепче к себе, чтобы в случае чего дать отпор и защитить его. Силы у него в разы больше, и эта мысль ударяет в голову азартом. Пока воображаемая драка в голове сопровождается героической музыкой, два придурка успевают покинуть помещение. Не так уж внезапно Чан обнаруживает, что продолжает обнимать мальчишку сзади за талию, крепко прижимая к себе, чуть приподняв. По телу идут мурашки, потому что тот оказывается на голову ниже и раза в полтора легче Чана, а от его тёмных волос так приятно пахнет. Вдруг тот начинает дрожать и вяло вырываться, и Чан ставит его на пол и крепче сжимает руки на его талии, устраивая подбородок на его макушке. — Прости, малыш. Хотел проявить немного джентльменства, но в итоге облажался. Несколько долгих секунд ничего не происходит. Тишину нарушают только доносящиеся в приоткрытое окно шум волн, бьющихся о скалистый берег, да крик вечно голодных чаек, скользящих над водной гладью в поисках рыбы или глупых туристов, вздумавших поесть на лодках в море. — От… отпусти меня, — на широкие ладони Чана вновь опускаются чужие пальцы, и очевидная разница в их размерах отправляет в голову очередной предупредительный сигнал, и он ослабляет хватку. Мальчишка тут же перемещается в другую часть комнаты. — Уходи, — поджав губы и избегая зрительного контакта, просит он. — Хорошо, — Чан смиренно кивает, не желая причинять ещё больше неудобств. С плеч мальчишки уходит часть напряжения, когда он слышит это. — Могу я зайти завтра, чтобы узнать твоё имя? — Меня зовут Феликс, — вдруг смело заявляет тот, продолжая пылать ушами. На губах Чана тут же расплывается улыбка. Его глаза тоже улыбаются, он знает это. — Значит, ты не хочешь, чтобы я пришел ещё раз? Вопрос на мгновение ставит в тупик, но Феликс быстро соображает. — У меня есть второе имя, которое ты не знаешь. Усмехнувшись, Чан делает шаг навстречу. — Могу я зайти завтра, чтобы узнать твое второе имя? — Я не скажу его, — наконец Феликс улыбается. — Тогда могу я прийти, чтобы сказать своё? — Чан слегка наклоняется вперёд, его голос звучит мягко, но он очень хочет, чтобы в нём чувствовался скрытый вызов. Феликс наклоняет голову, будто задумался, но его глаза искрятся, выдавая игру, в которую он уже согласился играть. — Почему ты думаешь, что мне это интересно? Чан усмехается, но его сердце чуть сбивается с ритма. Он смотрит, как весёлые ямочки на щеках Феликса делают его улыбку ещё ярче. — Интересно или нет, я всё равно приду, малыш, — он выдерживает паузу, чувствуя странное удовольствие от этой лёгкой перепалки. На этом Чан, опасаясь выкинуть что-нибудь по-настоящему странное, откланивается. Он выходит на улицу, и вечерняя прохлада окутывает его, заставляя дышать полной грудью в странном лёгком наслаждении. Его бесполезное времяпрепровождение наконец окрашивается чем-то новым, и это странное знакомство его даже забавляет. Чан, неспешно идя обратно на виллу, улыбается, вспоминая, как Феликс смутился с глупой и пошлой шутки одного из двух идиотов, затеявших перепалку. Как на его щеках расплылся нежный румянец, а маленькие кулаки с силой сжались. Его веснушки выглядели так, словно их рассыпало солнце, добавляя юношеской открытости к его облику. Чан улыбнулся этому наблюдению, отметив, как искренность Феликса выделялась среди остальных, словно он привносил с собой свет в зал. Чан лениво осознаёт, что, возможно, в самом деле хочет вернуться в крохотный выставочный зал, чтобы представиться перед Феликсом.

***

Уже с утра Чан не находит себе места, сперва пытаясь дождаться открытия кафе неподалёку, а уже после — обозначенного самим собой времени, когда он сможет отправиться туда, где Феликс ведёт свои скромные дела. Хочется расспросить его побольше о том, кто организатор выставки, обо всех странных посетителях, с которыми ему приходилось сталкиваться, а также о том, как Феликс вообще оказался в таком месте, ведь на вид ему не так уж много лет, и больше бы верилось в то, что он только позавчера поступил в колледж. Мысль о последнем Чан прячет поглубже, потому что не хочет думать об этом прямо сейчас, ведь у него есть занятие поинтереснее — пялиться в окно, пока он сидит за круглым столиком в кафе и на автомате хлебает из чашки свой чёрный эспрессо, совсем позабыв о воде, поданной вместе с ним. После кафе Чан обходит несколько книжных магазинов, покупает пару книжек об искусстве, в котором ничего не смыслит, и заходит в крошечную кондитерскую, где пару минут борется с желанием купить всю витрину, чтобы преподнести Феликсу сладости в качестве извинений за то, что он стал катализатором не очень красивой ситуации. На выставку Чан отправляется уже с пакетом, полным сладостей, и не обнаруживает там никого, кроме грузного охранника, сидящего на стуле возле входа. Скучающий мужчина быстро выдаёт Чану все секреты, сообщая не только подробности о семье Ли, мальчик которых подрабатывает здесь по вечерам и иногда ночам, но и их домашний адрес, ведь мистер не стал бы спрашивать просто так, верно? Тогда-то Чан понимает, что не прогадал с решением отправиться именно сюда — в непопулярное место со скалистым пляжем, куда туристы доезжают не так уж часто, несмотря на географическую близость к Сиднею. Соваться домой к семье Ли Чан, конечно же, не намерен. Вместо этого он отправляется на пляж и проводит там весь оставшийся день, перемежая чтение книги лёгкими перекусами и коктейлями. Под вечер на него вдруг нападает хандра, которую в обычное время ему удавалось глушить непомерным количеством работы или занятиями в зале, и тут же к Чану приходит осознание: он просто разучился отдыхать, потому что к концу всего лишь четвёртого дня здесь он умирает от желания впериться в свой ноутбук и попытаться решить все вопросы за раз. Будто почуяв неладное, его помощница Юджи пишет ему одно единственное сообщение, которое Чан решает не игнорировать, в отличие от сотни писем на почте. «Директор, у нас всё в порядке» «Неужели?»— пишет в ответ Чан, добавляя в конце кривляющийся эмоджи. Он редко позволяет себе подобное, но сейчас ему кажется, что, находясь здесь, он может немного расслабиться и подурачиться. «Мой помощник, кандидатуру которого вы недавно одобрили, справляется со всеми моими обязанностями, пока я исполняю ваши» Переписка затягивается, и когда они завершают её спустя пару часов, Чан чувствует невероятное облегчение. Не то чтобы он не доверял всей своей команде и в особенности оставленной за главную Юджи, но волнение за своё бизнес-детище не оставляет ни на секунду. Привыкший контролировать всё на свете, Чан недостаточно хорошо подготовился к разлуке с бешеным рабочим графиком. Последнее сообщение Юджи Чан отправляет довольно поздно, когда зажигаются первые фонари, хорошо отдавая себе отчёт в том, что в Сеуле ещё позднее, но та стойко отвечает на все вопросы, не переставая уверять, что всё под контролем. Конечно, у неё всё под контролем, потому что Чан самолично выбирал себе помощницу, по-другому и быть не может. В момент, когда Чан в последний раз нажимает кнопку «Отправить», блокируя телефон, мимо него проходит тот самый мальчишка, которого он встретил на ночной выставке. Феликс идёт неторопливо, будто наслаждаясь вечерней прогулкой. Чан задерживает взгляд на Феликсе чуть дольше, чем стоило бы, но быстро одёргивает себя, решив, что ещё будет возможность заговорить с ним при следующей встрече. Он просто смотрит, как Феликс болтает с каким-то мужчиной, неловко топчась на месте на тёплом песке, отчего наверняка в его обувь попадают мелкие песчинки, грозя натереть нежную кожу. Чан без стеснения наслаждается не только едой, поданной ему прямо на первой линии пляжа, но и видом: безоблачное небо, чистейшее голубое море, белоснежный песок и, конечно же, на фоне всего этого юный и миловидный мальчишка с тёмными пушистыми волосами и с самой красивой улыбкой, которую Чан когда-либо видел. В какой-то момент мужчина, с которым разговаривает Феликс, кладёт руку ему на плечо. Чан замечает, как Феликс делает шаг назад, сдержанно, но решительно возвращая комфортную дистанцию. В облике Феликса есть что-то неуловимо трогательное, будто он излучает хрупкость, которой невозможно не проникнуться. Эта хрупкость невольно заставляет хотеть защитить его, оберегать от мира, который, кажется, может быть слишком грубым для него. Лениво потягивая до ужаса сладкий коктейль, Чан придумывает себе оправдание, решая, что это вполне может быть он. Феликс слегка морщится, пытаясь оттолкнуть незваного мужчину, который увязался за ним. Чан чувствует, как в груди поднимается волна раздражения, но он всё же сдерживается, позволяя ситуации развиваться без его вмешательства. Конечно, это совсем не его дело, но раздражение растёт внутри, как прилив. Кто этот мужчина? Почему Феликс так осторожен с ним? У Чана нет права спрашивать, но, чёрт возьми, он хотел бы знать. Он хотел бы знать, почему мужчина старше Феликса в два, а то и в три раза, позволяет себе так открыто выражать свою пошлую симпатию. Мужчина, наконец, отстаёт, и Чан видит, как на лице Феликса проступает облегчение. Это облегчение передаётся и ему — Чан делает новый большой глоток коктейля, как будто только что завершил собственную битву. Он продолжает наблюдать издалека, чувствуя себя странно комфортно в этой роли молчаливого свидетеля. Подойти? Окликнуть? Нет, наверняка у Феликса полно дел, и вряд ли он захочет тратить на пляж больше времени, чем необходимо. Чан убеждает себя, что его присутствие может лишь отвлечь или создать неудобство. Как будто уловив эти сумбурные мысли, Феликс быстро прощается с небольшой группой ровесников и тем самым странным мужчиной. Он, кажется, почти убегает, лёгким шагом скрываясь в толпе уличных лавок, словно растворяясь в густом людском потоке. Чан делает ещё один большой глоток коктейля, ощущая, как сладость заполняет рот, но оставляет неприятное послевкусие. Несмотря на лениво текущие мысли и планы, не имеющие чётких очертаний, Чан, прогуливаясь по городу допоздна, тайно надеется, что он снова сможет встретить Феликса, но этого не происходит, и Чан немного расстраивается, решая, что это отличный повод вернуться сюда ещё раз завтра. Чувство странной незавершённости преследует его до конца дня, и Чан осознает, что, возможно, он не просто привязан к привычному режиму работы или себе самому, но и к каким-то ожиданиям, которые он сам себе поставил, и теперь не может отделаться от чувства незавершенности. Он так привык контролировать всё, что его окружает, и вдруг что-то идёт не так, как он запланировал, и этот момент неопределенности начинает его тяготить.

***

На следующий день в то же время Чан уже на месте, обедая местной едой, которая удивляет своей спецификой и сильно отличается от привычного ему рациона. Ему немного не хватает остроты, и он решает, что вполне разумно компенсировать это в других аспектах — например, снова обменяться парой фраз с Феликсом, если им всё же удастся пересечься. Может быть, улыбнуться ему или завести лёгкий разговор. Это всего лишь короткое общение, ничего больше, думает Чан с подобием раздражения, будто хоть кто-нибудь пытается уличить его в непристойном поведении. Чан невольно содрогается от мысли, как странно он, возможно, выглядит со стороны. Он вообще не до конца уверен, сколько Феликсу лет, и именно это заставляет его держать свои действия в рамках простого дружелюбия. Для Чана это лишь способ отвлечься, редкая возможность ощутить вкус чего-то нового в своей жизни. После стольких лет запойного труда, когда ничего, кроме работы, его не интересовало, любое невинное общение становится для него своего рода приключением. Чан до последнего старается не задумываться о своей жизни в деталях. О том, как далеко он ушёл от своих корней: его ежедневная рутина — это строгий костюм, стоящий годовую зарплату среднего менеджера в Сеуле, несколько машин на парковке под домом, двухэтажная квартира, которую он теперь воспринимает как пустую коробку. Вся эта атрибутика успеха давно перестала приносить ему радость. Провести весь день в качалке, поднимая собственный вес, чтобы хоть как-то отвлечься от работы? Всегда пожалуйста. Найти время, чтобы просто поваляться на диване за просмотром сериалов? Лет пятнадцать назад — может быть, когда Чан только пытался понять, каким образом можно заработать деньги в огромном городе, и несмотря на наличие большого количества времени и сил, он часто отсиживался дома, не желая иметь с местными ничего общего. После пришло принятие, и теперь Сеул — его дом, пускай и шумный, грязный и похожий на срезанный с дерева улей, летящий в пропасть. Он позволяет себе роскошь сидеть в этом кафе с чашкой кофе или мороженым, чувствовать, как время замедляется, наблюдать за прохожими. Выбраться на пляж и провести пару часов на свежем воздухе — это уже нечто невероятное. Но то, что он, взрослый человек, вдруг оказывается в одном месте с Феликсом, — это ещё более неожиданное событие, которое вызывает в нём приятное, хоть и смущающее любопытство. Чан поднимает взгляд и замечает его издалека. Феликс снова в компании ровесников, они громко смеются, и Чан на мгновение задерживает взгляд на том, как Феликс, обнажив белоснежные зубы, едва не сгибается пополам от смеха. Это смех, наполненный жизнью, свежий и искренний, словно вспышка света. Чан отрывается от своей еды и делает вид, что занят чем-то другим, но не может не заметить, как, подходя ближе к кафе, Феликс вдруг меняется. С лица исчезает его широкая улыбка, но не в плохом смысле. Напротив — это сменяется интересом, искренним и каким-то тёплым. Феликс быстро прощается с друзьями и направляется прямо к нему. — Ты снова здесь, — Феликс произносит это деланно скучающим тоном, тут же приземляясь на свободное место напротив Чана, пододвигая себе стул. — Где же мне ещё быть? — Чан улыбается. — Я ведь обещал прийти и сказать своё имя, а ещё узнать твоё второе. — Может, я не называл и своего первого имени, а сказал своё прозвище, которое мне дали родители, чтобы уберечь от злых духов? — Уверен, таких милашек, как ты, злые духи обходят стороной. Феликс моментально смущается и отводит глаза. Чан флиртует на автомате, не особенно задумываясь над тем, правильно ли это, и может ли он себе это позволить. Подобное поведение — часть его личности, и за подобными безобидными шутками он ежедневно прячется, общаясь с подчиненными и партнёрами по бизнесу. Придержать дверь для своей помощницы, пока она несёт его ноутбук в переговорную комнату? Да, и приправить это отменным комплиментом, настоянным на двух десятках лет опыта в этом деле. Во время делового ужина отметить, как хорошо уложены волосы условного мистера Х? Нет проблем. В этом никогда нет никакого подтекста, и никто не смог бы уличить Чана в домогательствах на рабочем месте. Но здесь другое… Чан одёргивает себя в последний момент, когда рот уже открывается, чтобы сказать что-то о том, как причудливо вьются кончики волос на макушке Феликса, или как солнечный свет отражается нежной тенью на его щеках, пока чёлку треплет легкий морской бриз. Этому солнечному мальчику хочется сделать комплимент не потому, что так привычно, а потому что хочется. Чаном движет желание увидеть его смущённую улыбку, сияющие от секундного восторженного испуга глаза, лёгкий румянец на щеках или дрогнувшие пальцы рук, пока он неловко хватается за лямку сумки, пересекающую его грудь. Шум прибрежного городка заполняет пространство вокруг, проникая в каждую паузу их разговора. Где-то вдалеке мелодично скрипят деревянные жалюзи небольшого кафе под порывами лёгкого бриза, невдалеке слышится монотонное шуршание метлы пожилой женщины, подметающей ступеньки у входа в магазин. В этом какофоническом фоне звучат и редкие крики чаек, и размеренные голоса туристов, обсуждающих, куда пойти дальше. Сидя перед Феликсом, Чан лениво разглядывает его лицо, с любопытством отмечая мелкие детали, которые раньше ускользали от его взгляда. Чуть обветренные губы, как след от частых прогулок под солнцем и ветром. Веснушки, хаотично разбросанные по носу и щекам. Чан никогда бы не предположил, что такая мелочь может его зацепить. Он ловит себя на том, что из чистого интереса пытается угадать, касался ли кто-либо этих губ, но чём-то большем он старается не задумываться. Всё же... Чану никогда не нравились те, что помладше. А уж настолько младше — и подавно. — Так сколько тебе лет? — без какого-либо видимого повода спрашивает Чан, когда замечает, что Феликс особенно увлечён своим телефоном. На самом деле, повод есть, и весьма весомый. Чан хочет понять границы их общения, убедиться, что его интерес к этому светлому мальчишке остаётся в рамках простой дружелюбной симпатии. Феликс отвлекается от телефона, его взгляд чуть смущённый, но в нём читается понимание. — В Корее я был бы уже совершеннолетним, — отвечает он, складывая руки на груди и слегка поджимая губы. Значит, он тоже кореец. Это открытие вызывает у Чана лёгкое удивление, смешанное с интересом. — Но мы не в Корее. Почему ты вообще заговорил о ней? — Вся моя родня оттуда, но я прожил все свои семнадцать лет здесь. Семнадцать. Чан замечает, как это число задерживается в его голове, оставляя лёгкий осадок. Он старается быстро переключиться на что-то другое. — На самом деле, я так и не разобрался в том, как считается возраст в Корее, — говорит он, натянуто улыбаясь. — Сейчас этим почти никто не пользуется, — отмахивается Феликс, но в голосе звучит дружелюбие. — Просто скажи, когда у тебя день рождения. — Пятнадцатого сентября. Чан задумывается. Числа мелькают у него в голове, как будто он пытается подсчитать что-то важное. Через три дня… Феликсу исполняется восемнадцать. — Уже знаешь, чем займёшься в свой самый важный день? — Пока нет. Феликс коверкает слова, отвечая на местном сленге, и Чан вспоминает себя в этом же возрасте. Не было и ночи, чтобы он не сбегал из дома через окно, чтобы потусить с друзьями, искупаться в море, покурить травку или попытаться закадрить какую-нибудь девчонку, и не важно было, что на девчонок у него никогда не вставал — смысл был совсем не в этом. Доказать себе и другим, кто самый крутой, а потом уже сбежать, так и не посмев поцеловать шикарную красотку, надеясь, что она никому не скажет. Чану всегда хотелось быть главным и первым везде и всюду, и эта минута не становится исключением. На секунду воцаряется тишина, и Чан вдруг замечает, как шелест волн, лёгкий скрип флагштока у входа в кафе и запах горячего кофе создают странный уют. В голове мелькает мысль, что ему не хотелось бы, чтобы этот разговор заканчивался слишком быстро. — Ты когда-нибудь бывал в открытом море? — не очень-то издалека начинает Чан, и по его коже идут крошечные мурашки, предвещающие, что он начинает играть с огнём. — В открытом море? — в голосе Феликса появляются нотки удивления. — Нет, здесь редко кто заплывает так далеко, разве что рыбаки на лодках, а это опасно. Феликс устраивается локтями на столе и тянется к мороженому Чана, хватая ложку и сразу отправляя кусочек себе в рот. От его непосредственности Чан только улыбается. Этот мальчик напоминает Чану о давно позабытом доме, и каждое действие, каждый жест Феликса погружают его в яркие вспышки прошлого, и особенно выделяется одна. Горячее, но нежное солнце, ежегодно одаривающее миловидное лицо Феликса новыми веснушками. Вдруг для Чана перестаёт существовать хоть что-нибудь, кроме этого проблеска из прошлого, щедро разбавленного настоящим. — А хотел бы попробовать? Не на лодке, конечно, а на чём-то побольше. — Ты о чём? — Феликс хмурится, пытаясь понять, что Чан имеет в виду. — Допустим, я знаю, где можно арендовать судно для небольшой прогулки по морю. Чан улыбается, явно не раскрывая всех карт. Он не уточняет, что «побольше» — это небольшая итальянская яхта, которую он заметил на причале. Она выглядела как нечто, принадлежащее миллионеру, но табличка с номером для аренды говорила совсем другое. Он даже не думал раньше, что захочет её арендовать, но теперь, когда он смотрит на Феликса, этот странный порыв сделать что-то особенное возникает сам собой. Он быстро прогоняет эту мысль. Это же просто прогулка, не так ли? Ему не нужно ничего доказывать. Но внутренний голос тут же добавляет: «А разве не приятно видеть, как Феликс улыбается?» В первую очередь Чан, конечно, хочет выйти в море сам. Он уже давно не чувствовал себя так свободно и легко, как раньше, когда он и отец выходили на небольшом катере за привычные водные пределы рыбаков. Давно позабытое ощущение жгучего солнца, солёных брызг, порывистого ветра и счастливой улыбки отца. Отца, который ещё не успел в нём разочароваться. Сейчас, глядя на Феликса, он чувствует странное желание сделать что-то большее не только для себя. Может, он хочет произвести впечатление — показать, что он способен предложить больше, чем Феликс ожидает. — Знаешь, мама всегда говорит мне, как какой-то девчонке, чтобы я никуда не ходил с незнакомцами. Несколько долгих секунд они молчат, и Феликс, не выдерживая, начинает смеяться, и очарование момента мгновенно захватывает Чана, погружая в некое подобие транса. Весь шум вокруг замирает, оставляя его наедине с Феликсом, развеселившимся с собственной шутки. — Значит — да? Не думаю, что прогулка займёт много времени, — пробует Чан. Чан замечает, как Феликс, слушая его предложение, слегка наклоняет голову, словно пытается уловить скрытый смысл. Он не отвечает сразу, лишь смотрит на него своим спокойным, изучающим взглядом, будто решает, стоит ли продолжать этот разговор. — Не думаю, что это хорошая идея. Чан не сразу понимает, что Феликс ему отказывает, потому что он настолько привык слышать «да», что не сразу улавливает это короткое, спокойное «нет». — Почему? — Чан спрашивает это слишком быстро, почти машинально. — У меня есть одно незаконченное дело, — уклончиво отвечает Феликс, — да и вообще морские прогулки — это не моё. Чан не привык к отказам, особенно таким спокойным, безразличным, почти ленивым. Это задевает его сильнее, чем он готов признать. Не потому, что ему кто-то осмеливается сказать ему «нет», а потому, что в этом «нет» нет даже намёка на сожаление. Феликс не пытается смягчить отказ, не даёт объяснений, которые Чан мог бы использовать как повод настаивать. Ему просто всё равно, и именно это раздражает, вместе с тем ещё больше это завораживает. Чан вдруг понимает: он хотел показать Феликсу кусочек своего мира, в котором он может дать всё, а тот предпочитает остаться в своём — простом и независимом. Чан отступает, во всех смыслах. Он отодвигается назад вместе со стулом, складывая руки на груди, и даже не думает настаивать. Вместо этого он просто внимательно рассматривает лицо Феликса, и тот предсказуемо смущается, не выдерживая игры в гляделки, отводя взгляд и переставая есть мороженное Чана, которое он окончательно придвинул к себе. Чтобы усилить эффект, Чан пускает в ход своё самое сильное оружие — добрую улыбку, которая касается не только губ, но и глаз, отчего они почти полностью прикрываются. — Что? — Феликс не выдерживает. — Если прогулка в открытом море не твоё, тогда что — твоё? Неожиданно для самого себя, Чан осознаёт, как легко отступить от привычного сценария, где он должен удивлять или впечатлять. Сейчас ему гораздо важнее не причина отказа Феликса, а он сам. Его улыбка, его голос, его мысли. Что бы он хотел сделать в этот особенный день? Может, у Феликса действительно есть грандиозные планы — ведь совершеннолетие приходит только раз в жизни. Это момент, когда хочется громко заявить о себе не только для себя самого, но и для кого-то ещё, кого ты готов впустить в этот день. Провести весь день рядом с тем, кто поймёт, кто будет рядом. — Хочешь, чтобы я стал твоим экскурсоводом на сегодня? — Феликс спрашивает это чуть улыбаясь. — Может быть, не только на сегодня, — уклончиво отвечает Чан. Феликс вдруг встаёт, и Чан чувствует разочарование. Его способы получать желаемое здесь явно не работают, и он готов смириться с тем, что ему отказывают который раз. Он смотрит куда угодно, но только не на отходящего в сторону Феликса, поправляющего лямку сумки на плече, и Чану почти интересно, что тот может носить с собой, но этот интерес ленивый и неоправданный, ведь куда больше ему интересно, что Феликс прячет внутри себя. Чан редко сталкивался с теми, внимание кого он хотел завоевать, и это странное чувство, что ему хочется доказать что-то не миру, не своим родителям, не бизнесу, а одному мальчишке, делает всё ещё сложнее. Потому что чем больше он наблюдает за Феликсом, тем яснее понимает: он не может просто оставить это как есть. — Ты идёшь? — вдруг окликает его Феликс. Чан непонимающе смотрит на Феликса, щурясь от солнца. — Конечно, иду, малыш, — отвечает он, нарочито неторопливо. — Надо же кому-то за тобой присматривать. — Ха-ха, — саркастически протягивает Феликс, но всё равно его лицо расплывается в улыбке. — Я возьму тебя с собой только тогда, когда ты наконец представишься. На мгновение Чан теряется, а затем с лёгким удивлением понимает: за всё это время он так и не удосужился назвать своё имя, хоть и обещал сделать это на следующий день после их первой встречи. — Я — Кристофер, — выдыхает он, чуть наклонив голову, как будто представлялся впервые. Он так давно не использовал это имя, что оно кажется чужим, покрытым толстым слоем пыли. — Значит, Крис, — повторяет Феликс с ноткой удовлетворения, и его голос будто обволакивает этот простой слог, делая его неожиданно важным. И в этой тёплой неформальной «Крис» Чан вдруг находит что-то большее. Что-то, чего он даже сам пока не понимает.

***

Их спонтанная прогулка начинается со случайности. Они бредут по пляжу, лениво переговариваясь о работе Феликса, и в какой-то момент тот удивлённо приветствует двоих парней старше Феликса, идущих за руки. Чан на мгновение смущается, но не потому, что застаёт однополую влюблённую пару — у него нет никаких проблем с этим, — а потому, что Феликс без стеснения представляет его своим приятелям, будто это нечто естественное, и они с Чаном давние друзья, о дружбе которых давно и все в курсе, кроме пары человек. Чан чувствует лёгкую зависть к их открытости и близости — чего-то такого ему всегда не хватало. Уже через пару десятков минут Чан бродит вместе с ними по маленькой галерее с донельзя причудливыми картинами. Сначала Чану неуютно — картины кажутся странными, слишком яркими и хаотичными, но видя, с каким интересом Феликс всматривается в каждое полотно, Чан вдруг понимает, что тот видит в каждом из них что-то, чего не видит он сам. Это вызывает в Чане смесь восхищения и лёгкой зависти, сам редко позволяет себе смотреть на мир только через призму эмоций. — Что думаешь? — спрашивает Феликс, не глядя на него, отлично зная, что Чан стоит рядом. — Думаю, что ты точно понимаешь в этом больше, чем я. Феликс отлипает от картины и, смотря на Чана, улыбается, но не горделиво, а скорее оттого, что его радует честность Чана. — Ты правда ничего не понимаешь в искусстве, да? — Феликс кивает на абстрактную картину, от которой Чан старается отвести взгляд. — Не беспокойся, я тоже думаю, что это похоже на детский рисунок. Художник, наверное, вдохновлялся спагетти. Чан смеётся, скорее от облегчения, чем от того, насколько глупо шутит Феликс. Парочка, сопровождавшая их до этого момента и помогавшая ориентироваться в галерее, куда-то исчезает, не попрощавшись, и Феликс, заметив это, вдруг хихикает. — Уверен, они отлично проведут время и без нас. Чан лишь выгибает бровь, удивлённо смотря на Феликса. Трудно прочитать намёк Феликса двусмысленно. — Что? — Ничего, — Чан качает головой, пряча улыбку за ладонью. Он чувствует, как лёгкость и юмор Феликса постепенно затягивают его в состояние, к которому он давно не привык — состояние расслабления. Пока Чан следит за Феликсом, он начинает замечать детали: как тот наклоняет голову, когда слушает, как машинально поправляет свою сумку, как ловко петляет по узкому коридору между комнатами галереи. Эти мелочи захватывают Чана сильнее, чем любое громкое действие. Он понимает, что Феликс живёт настоящим моментом, не заботясь о впечатлении, которое производит. После, когда они ближе к вечеру оказываются на улочке с разнообразием местной еды, Чан ловит себя на очередной ленивой мысли, что давно не был таким спокойным. Он наблюдает, как Феликс выбирает закуски в маленькой лавке, долго обсуждая что-то с пожилой продавщицей. Эта сцена кажется странно умиротворяющей. Чан думает о том, как мало таких моментов в его собственной жизни, где всё подчинено чёткому графику и контролю. Когда окончательно темнеет, а на улице где-то вдалеке начинает играть музыка, Феликс тянет Чана в уже хорошо знакомое тому место. На входе предсказуемо обнаруживается грузный мужчина охранник, радостно приветствующий не только Феликса, но и самого Чана, что вызывает у первого искреннее удивление. — Откуда ты знаешь его? — уже внутри спрашивает Феликс, стаскивая с себя сумку и бросая её на один из свободных столов. Здесь Феликс чувствует себя комфортно и свободно, и Чан тоже наконец расслабляется, после столь длинного и насыщенного событиями дня. Прохлада опустившихся сумерек расползается по небольшому выставочному залу, и Чан невольно пытается представить, как часто Феликс проводит здесь небольшие благотворительные экскурсии. — Успел познакомиться с ним, когда пытался найти тебя. — Ты искал меня? — Феликс вдруг смущается. Чан выдерживает паузу, чуть наклоняя голову. — Возможно, — говорит он мягко. — Так ты проведёшь мне экскурсию? Феликс фыркает, усаживаясь прямо на пол. Он достаёт из сумки картошку фри, завёрнутую в пропитавшуюся маслом бумагу, и закидывает в рот один кусочек. — Ты же уже всё видел, мне нечего добавить. — Мне было интересно не только искусство, — Чан чуть подавляется усмешке. — Но если ты откажешься, я, наверное, попрошу кого-нибудь другого провести мне частную экскурсию. Феликс закатывает глаза. — Ладно. Только не рассчитывай, что это будет бесплатно. Вряд ли Чан может вспомнить, когда он в последний раз вот так просто мог позволить себе сидеть на пыльном полу, и уж тем более — соглашаться на что-то вроде той еды, которую Феликс уплетает с видимым удовольствием, сидя совсем рядом с ним. Чан снова тянется к картошке, и Феликс подвигается, чтобы тому было удобнее, и расстояние между ними резко сокращается, позволяя их коленям касаться друг друга. Феликс берёт свою сумку в руки и достаёт оттуда бутылку воды, тут же делая глоток и протягивая её Чану. Позже Феликс всё же проводит для Чана короткую экскурсию. Он ведёт его от одного экспоната к другому, рассказывая истории с неподдельной теплотой и энтузиазмом, словно открывая перед Чаном целый мир, которого он раньше не замечал. Каждое слово Феликса звучит искренне, и Чан ловит себя на том, что его больше интересует не искусство, а сам рассказчик — то, как его глаза загораются, когда он делится деталями, как его жесты становятся живыми, когда он объясняет, почему именно эта ваза или картина ему особенно близка. Чан чувствует, что его собственное восприятие мира начинает меняться — через призму Феликса он впервые видит в этих вещах нечто большее, чем просто предметы. Нечто большее, чем баснословно дорогая и безвкусная картина, висящая в чьей-то гостиной. Выставку они покидают, когда охранник уже уходит спать в своё крошечное помещение, поэтому они шутливо шепчут друг другу всякие глупости, боясь его разбудить, пока выбираются за пределы выставочного зала. Уже на улице они позволяют себе рассмеяться, и оба вряд ли понимают, из-за чего именно это происходит. Чан просто счастлив быть здесь, все его тяжёлые мысли наконец выветриваются из головы. Работа, оставшаяся где-то там, очень далеко, не тяготит его. Прошлое не преследует, душа знакомым австралийским жаром и воздухом. Тревожность из-за того, что Чан может показаться Феликсу слишком назойливым, тоже отступает, хоть и не полностью. — Я знаю одно место, — заговорщически хрипло шепчет Феликс, наконец вдоволь просмеявшись, — где можно искупаться. — Одно? — Чан смеётся, окидывая быстрым взглядом длинную линию пляжа. — Где нас никто не увидит, — Феликс широко улыбается и без предупреждения уносится вперёд.

***

Когда ночь становится глубже, они находят уединённое место на пляже, где волны лениво накатывают на берег. Феликс, сбросив обувь и футболку и оставшись в одних шортах, первым заходит в воду, словно проверяя её температуру. Он оборачивается через плечо, поддразнивая Чана лёгкой улыбкой, которая больше похожа на вызов. Чан недолго колеблется, но всё же решается и тоже скидывает рубашку и заходит в воду следом, чувствуя, как чуть остывшая к ночи вода обнимает его ноги. Их вещи остаются лежать мятым комком на влажном песке. Феликс плескает воду руками, смеясь, а затем делает большой рывок вперёд и ныряет с неожиданной грацией, исчезая на несколько долгих секунд. Когда он снова выныривает, его волосы прилипают ко лбу, а взгляд искрится игривостью, когда он ударяет по плотной поверхности воды и брызги летят Чану в лицо. Чан, пытаясь сохранить невозмутимость, плескает воду в ответ, но Феликс уклоняется, скрываясь за очередной волной. Их молчаливая игра продолжается, пока оба не оказываются почти на глубине, где вода касается их плеч. Феликс останавливается, и на несколько мгновений его взгляд становится задумчивым, словно он потерялся в своих мыслях. Но прежде чем Чан успевает что-то сказать, Феликс снова улыбается — широко и беззаботно — и тянет Чана за руку, увлекая его за собой. — Ты слишком серьёзный, — смеётся он, плеснув ещё немного воды. Чан, напротив, чувствует, как время замедляется, наблюдая за тем, как Феликс прячет что-то важное за своей лёгкостью. — Ты тоже, малыш, — Чан тоже пытается спрятаться за беспечной улыбкой, но он знает, что у него не получается. — Давай попробуем расслабиться? Он не имеет в виду ничего особенного. Чан сам хочет сбросить груз накопившихся мыслей, отпустить их, раствориться в шуме укачивающих прохладных волн. Луна отражается в воде мягким серебром, и Чан позволяет себе просто быть здесь, в этом моменте. Феликс подплывает ближе, настолько, что Чан замечает, как его мокрые волосы облепляют лицо, блестя в тусклом свете. Эти мелкие детали, которые обычно ускользают из внимания, сейчас кажутся Чану невероятно чёткими. Волны качают их, перенося от одной безмятежной минуты к другой, пока окружающий мир будто вовсе не перестаёт существовать. Когда они выбираются на берег, Феликс, дрожа от прохладного ночного воздуха, садится на песок, обхватив колени руками. Его взгляд снова затуманен, но на этот раз он явно старается не показать этого. Чан садится рядом, стряхивая капли с волос, и молчание между ними кажется лёгким, будто волны несут не только их мысли, но и их усталость. — Тебе холодно? — вдруг спрашивает Чан, но Феликс только качает головой, снова пряча взгляд за улыбкой. — Я привык, — отвечает тот, но Чан понимает, что это совсем не про холод. Когда шум ветра, идущего с моря, усиливается, Чан придвигается ближе, чтобы лучше слышать Феликса. Песок под пальцами ног влажный и оставляет на коже прохладные крупицы. Волны лениво накатываются на берег, их ритм успокаивающий, почти убаюкивающий. — Когда я был маленьким и отец ещё не ушёл, на самом деле я правда мечтал выйти с ним в открытое море, но не как пассажир, — в голосе Феликса появляется смиренная грусть, будто бы он давно справился с мыслями об этом. — Отец обещал мне такой подарок на день рождения, пообещал, что я в самом деле смогу побыть капитаном хотя бы немного. Чан, обхватив руками колени, устраивается на них подбородком. Ему больно слышать это, и где-то в груди неприятно и тяжело ноет чувство, что он сделал и сказал что-то лишнее. Теперь его предложение выйти в море вместе кажется грубым и глупым, бередящим старые крошечные порезы на сердце. — Поэтому канун моего дня рождения каждый год напоминает мне о том, что люди редко держат свои обещания, — Феликс повторяет позу Чана, только устраиваясь на коленях не подбородком, а щекой, прямо смотря на Чана, и тот ловит его взгляд. — Мне жаль, — это не всё, что Чан бы хотел сказать ему, но это всё, что он должен сказать. Тишину нарушают только прохладный ночной бриз, шелест волн и крик беспокойных чаек. Где-то совсем вдалеке слышится шум веселящейся компании, сопровождаемый музыкой, но эти звуки быстро уносят с собой шум моря. Феликс, вздохнув, придвигается ближе, и его голова мягко ложится на плечо Чана. Дыхание Чана сбивается на долю секунды, а по телу словно бежит электрический разряд. Его рука непроизвольно тянется, чтобы обнять, но останавливается в последний момент, зависнув в воздухе, как вопрос: может ли он? Чан всё же чуть склоняет голову, касаясь ухом мягкости волос Феликса. Его рука опускается на тёплый и влажный песок, а пальцы сжимаются в кулак. — Ты ни в чём не виноват, малыш, — Чан ведёт носом, улавливая запах волос Феликса, всё то же тонкое сочетание цитруса и морской соли. — Это могло произойти в любой момент, твой день рождения здесь ни при чём. — Я знаю, но… — Феликс тихо вздыхает, — из-за этого и канун, и сам день рождения меня не особенно радуют. В этом году я хотел провести весь день рождения один на выставке. — Хотел? — Чан со смешком легонько толкает Феликса плечом. — Теперь я уже не уверен. Больше Феликс ничего не говорит, и Чан решает не давить на него, позволяя тишине лечь между ними мягкой, ненавязчивой волной. Ещё неделю назад, сидя в своём просторном офисе с видом на шумный Сеул, он и представить не мог, что окажется здесь. Что будет сидеть на тёмном пляже, ощущая песок под ладонями и прохладу ночного воздуха на коже. Что ему захочется заслужить чьё-то внимание — не через деньги, не через успех, а просто так. Чтобы увидеть искреннюю улыбку, услышать весёлый смех и, может быть, хотя бы на мгновение почувствовать себя важным. Внутри разливается тепло, которому Чан не может дать точного названия. Это смесь сладкого предвкушения и лёгкого разочарования — будто он уже знает, что его ждёт отказ, но всё равно не может отказаться от попытки. Это чувство странно будоражит, держит в напряжении, подстёгивает продолжать. — Крис, ты когда-нибудь хотел исчезнуть на день? — вдруг спрашивает Феликс, отнимая голову от плеча Чана и садясь прямо. — Побыть там, где никто не сможет найти тебя? — Часто. А ты? — Да. Становится очевидно, что Феликс говорит это с едва скрываемым смущением. Чану становится жаль, что он не может разглядеть в темноте лицо Феликса, ведь наверняка на его щеках легко играет румянец, а по предплечьям расползаются крошечные юркие мурашки. Любое откровение, понимает Чан, даётся Феликсу с большим трудом. — И куда бы ты хотел сбежать? — тихо спрашивает Чан, позволяя паузе между вопросом и ответом повиснуть в воздухе. Он вытягивает ноги, опираясь на руки, и смотрит куда-то вдаль, в темноту, и ловит себя на том, что задерживает дыхание, ожидая ответа. Феликс молчит всего пару секунд, но для Чана они тянутся дольше обычного. Наконец, он отвечает, с лёгкой загадочностью в голосе: — Ты узнаешь об этом завтра. И хотя эти слова звучат просто, они несут в себе обещание. Простой вечер на пляже вдруг превращается в что-то большее, чем просто разговоры под шум волн. Для Чана это становится ещё одним моментом, когда он чувствует себя по-настоящему живым и настоящим. Глядя на профиль Феликса, он внезапно понимает, что ему просто нравится быть здесь, рядом. Никаких лишних вопросов, никаких ожиданий. Только тихий момент, который хочется запомнить.

***

Вся дорога до дома Феликса проходит в тишине, которая совсем не тяготит Чана, напротив — он наслаждается каждой секундой уютного единения, связанного с их сегодняшними небольшими приключениями. Чану кажется, что он сказал всё, что хотел, но, конечно, ему недостаточно того, что рассказывал о себе Феликс. Он хочет побольше узнать не только о работе Феликса, но и о нём самом — заглянуть как можно глубже, проникнуть в его мысли хотя бы на мгновение. Понять, откуда в его ярких и добрых глазах таится холодная печаль, которую он хорошо прячет, но недостаточно, чтобы Чан её не заметил. Когда Феликс останавливается у высоких ворот и кладёт пальцы на ручку калитки, Чан замирает рядом, пытаясь понять, насколько его нахождение уместно здесь. Конечно, он бы не хотел встретиться с миссис Ли прямо сейчас, чтобы ему не пришлось объяснять, почему он провожал её сына поздно ночью до дома, потому что он бы попросту не смог подобрать слов. Странное тревожное чувство вновь захватывает Чана, когда Феликс вдруг смущается, пряча глаза, и отворачивается к забору, чтобы начать искать что-то в сумке. Когда он разворачивается к Чану обратно, в руках он держит телефон с открытой заметкой, в которой нет ничего, кроме чьего-то номера телефона. — Не думал, что у меня так быстро получится получить номер твоего телефона, — Чан пытается поскорей разрядить атмосферу, но от этого делается только хуже. Феликс смущается ещё больше, и Чан, пытаясь скрыть нервозный трепет, хватается за свой телефон, чтобы поскорее перепечатать номер в свой телефон. Он делает короткий звонок, чтобы у Феликса тоже остался его номер, и поспешно убирает телефон. — Что скажешь про канун своего дня рождения? — осторожно спрашивает Чан. Фонарь скудно освещает улицу, и это становится спасением Чана, бесстыдно рассматривающего лицо Феликса. Он внимательно оглаживает взглядом каждую чёрточку его лица, украшенного глубокими тенями от недостатка света, и в какой-то момент Чан радуется, что Феликс не поднимает глаз, потому что неизвестно, что именно он бы увидел во взгляде Чана. — Напишу тебе позже. Чан, почувствовав, что любые дальнейшие вопросы сейчас будут лишними, молча убирает телефон глубже в карман своих шортов. Он клянётся себе не писать Феликсу до тех пор, пока это не будет действительно уместно, но этот клятвенный жест кажется ему почти бесполезным, ведь мысль о том, что Феликс сейчас уйдёт за ворота своего дома, а он останется один, уже начинает тяготить. Перед тем как скрыться за воротами, Феликс оглядывается и коротко улыбается. — Спасибо, что проводил. Чан провожает его взглядом, ощущая, как эта простая благодарность заставляет его остаться на месте чуть дольше, чем следовало. Уже дома, сидя за обеденным столом, Чан долго гипнотизирует телефон. Мысль написать Феликсу засела где-то на задворках сознания и то и дело всплывает на поверхность. Он задаёт себе тот же вопрос снова и снова: зачем? Сегодняшний день вполне удовлетворил его любопытство — он хорошо провёл время в приятной компании, узнал много нового о простой и тихой жизни в этом маленьком городке неподалёку от Сиднея. Узнал самого Феликса — его лёгкость, смущённые откровения, от которых невольно пробегали мурашки по коже. И всё же хотелось поддержать этого мальчишку, защитить его от ненужных мыслей, будто обернуть в плед и укрыть от чего-то, что Чан до конца пока не понимает. Он берёт в руки телефон и просматривает сообщения. Помощница Юджи сухо рапортует, что все дела идут по плану. Минхо, как обычно, шутит о делах компании. Подчинённые ограничиваются короткими статусами. И только сообщение от Ханны, его любимой сестрёнки, заставляет его ненадолго задержаться: «Как там ваш мерзкий промозглый Сеул?» Чан вздрагивает. Конечно, Ханна не может знать, что сейчас он не дома в Сеуле, а гостит на родном им обоим континенте. Он так и не решился сказать даже ей, что собирается в отпуск, потому что для него самого это стало большим сюрпризом. Сказать сейчас — лишить себя нескольких дней здесь, ведь Ханна обязательно позовёт его в гости, потому что пути отсюда до её дома не более часа. Чан открывает календарь и, уже сожалея об этом, отсчитывает оставшиеся дни, которые он сможет провести здесь. Пять дней уже позади, а это значит, что впереди остаётся всего девять. Всего девять дней, чтобы хотя бы попытаться отдохнуть перед тем, как его рабочее расписание поглотит его на несколько лет. Всего девять дней, чтобы насладиться компанией Феликса, если тому этого захочется. Всего минута, чтобы решить, стоит ли знать Ханне, что он здесь. Чан быстро смотрит погоду в Сеуле и начинает печатать: «Ещё более мерзкий, чем обычно, малышка» В ответ Ханна присылает смеющийся эмоджи и обещает позвонить на этой неделе. Чан, потерявшийся в днях, с трудом может вспомнить, какой именно сегодня день недели. Заканчивая переписку, особое внимание удаляя Минхо, вздумавшему излить душу в трёх коротких сообщениях, Чан вдруг ловит себя на мысли, что слишком легко расслабился. Все сообщения разосланы, но что-то мешает отложить телефон. Он смотрит на пустой экран, и имя Феликса, будто по собственной воле, всплывает в голове. Написать или нет? Взгляд блуждает по комнате, пока пальцы машинально прокручивают меню. Это будет глупо, думает Чан. Он уверен, у того полно других дел и людей, с которыми он мог бы провести время. Он откладывает телефон, но через несколько минут вновь тянется за ним. Эта необъяснимая тяга написать — сказать хоть что-то — вызывает лёгкое раздражение. Почему? Они почти не знакомы. И всё же перед глазами снова вспыхивают весёлые искры в глазах Феликса, его лёгкая, немного смущённая улыбка, неуверенный голос, когда он рассказывал о своей жизни. Экран вновь загорается, и Чан решает, что это Минхо или Ханна, никогда не умеющие остановиться вовремя, но сообщение оказывается от Феликса. Несколько секунд Чан с сомнением всматривается в уведомление, решая, нужно ли ему вообще читать сообщение прямо сейчас. «У старого причала завтра утром будет особое событие», — пишет Феликс. Чан с нетерпением ждёт продолжения. «Это событие — я. Если хочешь посмотреть, приходи к семи утра» Чан читает сообщение, и уголки его губ тут же поднимаются в улыбке. — Событие... — шепчет он, чувствуя, как где-то в груди начинает разливаться тёплая волна. Он откидывается на спинку стула, задумчиво постукивая пальцами по телефону. «Если ты событие, то это точно стоит моего времени. Буду там»