LostMen

      — Ва-а-а! Вы такой классный, Чуя-сан! Мне так интересно Вас слушать! А расскажете ещё что-нибудь?       — Ох, конечно. Как насчёт «Северного моря»?       — Давайте! Мы с Гоном Вас внимательно послушаем.       Поэт нарочито раскашливается перед мальчиком, прижимающем своего плюшевого друга в предвкушении нового стиха от Чуи. Собравшись полностью, Накахара приступает к задуманному.       —В этом море ты русалок не увидишь.       В этом море одни только волны.       Под мрачным небом северное море       Зубами волн скрипит то и дело,       Небесам посылая бессильные проклятья.       Проклятья, которым ни конца, ни края.       Не увидишь ты русалок в этом море,       Гуляют там одни только волны.       Всё это действие происходит в столовой. Отоспавшийся после непростой миссии Чуя пришёл позавтракать и волею случая встретил Нанкичи, которому очень хотелось чего-то сладкого. Так Накахара перерыл весь буфет, лишь бы найти таковое. И только после нахождения мороженого для Ниими взял поесть себе. А мальчишка в свою очередь захотел ещё и поболтать с Чуей. И вот, автор напевает Нанкичи те свои стихи, что ему удалось вспомнить за несколько дней пребывания в Библиотеке. В исполнении Чуи стихи напоминают мальчику песни, которым для полноты картины не хватает лишь музыкального сопровождения.       — Да уж, моё творчество не очень подходит для детского восприятия, — иронизирует Чуя сразу после окончания своего напева.       — Ух ты! Как здорово! — с горящими глазами восклицает Ниими, хлопая в ладоши. — А мне всё равно нравится. И как у Вас это получается, Чуя-сан?       Накахара на секунду задумывается. Действительно. И как у него это получается? Совмещать слова и звуки так, чтобы из них можно было создать нечто трепещущее души, что выражало его самого даже больше, чем обычные слова, которые порой сложно складывать так, чтобы его поняли правильно. Эту способность воистину можно назвать волшебством.       — Я и сам не знаю, — отвечает Чуя с улыбкой, так и не найдя какого-то конкретного ответа. — Думаю, дело в том, что я это я.       — А-а-а, вот оно что! — заворожённо произносит Нанкичи, сильнее прижимая лиса. — Значит, мои сказки такие же, как и я?       — Выходит, что так, — заключает Накахара.       — Спасибо Вам, Чуя-сан.       — Слушай, тебе не обязательно обращаться ко мне так формально, — подмечает поэт, глядя на мальчика, доскабливающего остатки мороженого из глубокой тарелки.       — А как можно? — спрашивает Ниими, окончательно расправившись с десертом.       — Может быть, братец Чуя?       — Братец Чуя? Я не против! — соглашается Нанкичи, довольно зажмуриваясь. — У меня здесь никого нет, поэтому я хотел бы, чтобы у меня был братик.       А как этого хочет Чуя. Чем дольше он смотрит на Ниими, тем чётче становятся образы из далёкого детства и юношества. Поэт уже вспоминал об этом и в Зале погружений, и в баре. Все те приятные и беспечные, а так же страшные и беспокойные моменты, проведённые в родительском доме. Всё то, что связано с младшими братьями, которых Накахаре так не хватает. Глядя на Ниими, он словно видит перед собой кого-то из них, и от этого сердцу Чуи становится теплее. Он чувствует, как уголки рта расплываются в нелепой улыбке, отчего автор немного краснеет. Он никак не может поменять выражение лица, но это быстро перестаёт его беспокоить, ведь Нанкичи добродушно улыбается ему в ответ.       — Право, неловко прерывать такую сцену, но иного времени для выполнения порученного в моём расписании нет, — вещает твёрдый голос.       Нанкичи и Чуя почти синхронно начинают переглядываться. Этот голос неизвестен им обоим. Когда Ниими смотрит в одну сторону, то отворачивает голову своего лиса в другую. Накахара насторожено скользит глазами по всей округе, но не видит никого ни в дверном проёме, ни за столами в помещении. Так и не найдя источник голоса, Чуя опускает голову. На полу сидит кот.       — Молодец, увидел-таки, — комментирует он, поднимая голову на Накахару.       — Говорящий?!       — Ох, ну и зачем же так громко? — ворчит кот, вертя головой. — Я думал, что вы, авторы, увидели достаточно, чтобы не удивляться коту, который умеет вести беседы. Видно, ошибся.       — Лучше скажи, кто ты, и с какой целью вообще тут, — фыркает Чуя, не прекращая осматривать пришедшего.       — Кто я? Всего лишь Кот. Так меня и зовут, — представляется хвостатый обитатель Библиотеки. — А пришёл сюда, чтобы отвести к Библиотекарю.       — Библиотекарь? — спрашивает Чуя.       — Ты в самом деле такой непонятливый или притворяешься? — протягивает Кот, взмахивая хвостом.       — И вовсе я и не непонятливый! — возмущается автор. — И вообще, пришёл тут и загадками говорит.       — Поэтому уж лучше следуй за мной, а не задавай очевидные вопросы, — отвечает Кот, уже разворачиваясь в сторону выхода. — С Библиотекарем побеседуешь.       Понимая, что Кот и не собирается ждать его, Чуя прощается с ошеломлённым Ниими и спешно покидает столовую, чтобы не потерять Кота из виду. Нанкичи, ошарашенный появлением говорящего зверя, внимательно осматривает Гона, будто подозревая в чём-то.       Кот двигается очень быстро и умело, словно знает Библиотеку, как свои четыре лапы, минуя множество пролётов и поднимаясь по лестнице. Чуя даже задумывается, как ему не заблудиться, когда он будет идти обратно. Плутая по этажу, Кот наконец останавливается перед дверью безо всяких опознавательных знаков и указывает на неё лапой.       — На этом моя задача выполнена. До встречи, — произносит он и так же резво убегает.       — Стой! Так просто уйдёшь? — восклицает Чуя.       Но Кот уже успел сбежать, как будто его и не было вовсе. Накахара какое-то время с недоверием смотрит на дверь. Не может ли здесь быть какой-то ошибки? Кто такой этот Библиотекарь? И с какой целью он вызвал Чую?       «Надеюсь, что не из-за той пьянки… — вспоминает поэт свой второй день в Библиотеке, нервно сглатывая. — Или на меня кто-то пожаловался? Персиковый ублюдок? Точно не он. Побоялся бы. Кто-то ещё? Но кто? Тогда почему именно меня вызвали?!»       В любом случае, ему нужно зайти. Судя по тому, что Кот назвал вызвавшего Чую Библиотекарем, а это место зовут Библиотекой, то этот человек обладает здесь влиянием. Накахара дёргает ручку, и дверь без сопротивления отворяется.       От входа к центру тянется тёмный ковёр, а посреди комнаты стоит высокий стол, заваленный какими-то бумагами и канцелярией. На стенах с трудом можно увидеть обои, ведь повсюду расположены высокие стеллажи с книгами.       «Можно подумать, в Библиотеке книг мало, надо ещё тут их понатыкать» — ехидничает поэт.       — Эй! А тут кто-нибудь вообще есть? — решает спросить Накахара, озираясь по сторонам. — Только попробуйте сказать, что это розыгрыш.       — Приветствую, Чуя-кун.       Автор снова смотрит на стол и видит перед собой мужчину, будто возникшего из под земли. Чуя вздрагивает от неожиданности.       — З-здрасьте… — выдавливает из себя Накахара, снимая шляпу.       Сидящий за столом человек внимательно осматривает замершего Чую с ног до головы, а затем поправляет очки.       — Думаю, ты уже знаешь, что я Библиотекарь, — говорит он, глядя на поэта своими сверкающими синевой глазами. — И вызвал тебя неспроста…       Под напором этого взгляда у Чуи учащается сердцебиение, он чувствует, как по лбу стекают капельки пота.       — То, что было в баре, вышло случайно! — восклицает Накахара, не выдерживая. — Честно!       — Какой бар? О чём ты? — недоумевает Библиотекарь. — Меня совершенно не интересует, чем вы там в баре занимаетесь.       Чуя облегчённо вздыхает. Не хватало ещё получить выговор за свои выходки.       — Вы тут важная шишка, да? — спрашивает Чуя после короткой паузы. — Эт благодаря Вам мы тут жить можем, погружаться и прочую мутотень делать?       — Я весьма важен в этом заведении, но промышляю канцелярскими делами, — отвечает Библиотекарь. — Всё то, что ты перечислил, делает Алхимик.       — Алхимик? — переспрашивает поэт. — А где он?       — Он не появляется на публике, — произносит Библиотекарь. — Могу сказать, что никто из авторов его не видел. Да и мы, персонал, редко взаимодействуем с ним.       Библиотекарь потирает переносицу и вынимает из стопки один из документов.       — Что-то мы отошли от темы, — спохватывается мужчина. — Я пригласил тебя, чтобы сообщить одну новость. До меня дошли известия о том, как вы спасли одну книгу от серьёзного заражения вчера. Это погружение было весьма опасно, сложнее всех прочих, поэтому было решено вознаградить вас, его участников.       Библиотекарь вновь встречается взглядом с Чуей.       — Вы можете выйти в город.       — Чего?       — Сообщи об этом остальным. О тратах не беспокойся — деньги уже в комнате. Но учти — надолго Библиотеку не покидать.       Чуя хочет спросить что-нибудь ещё, как его и всю комнату окутывает дым неизвестного происхождения. Когда он рассеивается, за столом никого не оказывается.       — Вот же ж!

***

      — Т-ты сейчас не шутишь? — спрашивает Осаму, прядь которого поднимается от шока.       — Боже, ублюдок ты персиковый, я бы пошутил, если бы ты был один. А я всем вам говорю.       Четыре автора стоят в комнате Чуи, пригласившего их для оглашения новости и объяснения утренних событий. Тосон внимательно записывает услышанное, а Ранпо задумывается, в каком детективе был похожий сюжет с говорящими животными.       — Если так подумать, мы в самом деле заслужили, — произносит Осаму, ещё раз мысленно возвращаясь ко вчерашним событиям. — Вопрос лишь в том, когда мы выдвинемся?       — Чего ждать? — удивляется Чуя. — Давайте прямо сейчас! Если откладывать, опять какой-нибудь демон припрётся, будет не до этого.       — В твоих словах есть доля истины, — включается в диалог Шимазаки, убирая тетрадь. — Выдвигаемся.

***

      Авторы, подготовившиеся к своей первой вылазке, собираются в библиотечном зале. Чуя выходит к остальным позже всех и в новом наряде, оказавшемся неясным Накахаре образом в его гардеробе после возвращения от Библиотекаря — бежевого цвета пуловер с чёрными рукавами и широким разрезом, слегка оголяющим ключицу; тёмно-зелёные брюки с серебряной цепочкой, укреплённой на ремне вместо привычной автору золотой; плетёный браслет на руку, кулон на шею, сандалии. Достав одежду, Чуя примерил её и решил, что она вполне подходит сегодняшнему событию. Тем более, она оказалась ему в самый раз. Не иначе, как очередная алхимическая магия.       — Ну как? Мне идёт? — горделиво спрашивает поэт, стуча ногой в лёгкой обуви по полу и перебирая длинными пальцами кулон.       — Великолепно выглядишь, дружище! — делает комплимент Ранпо.       — З-здорово, — произносит Осаму с одобрением.       Тосон, видя Чую, кивает и, недолго думая, снимает свою накидку и кладёт на близлежащий стол, оставляя в качестве верхней одежды рубашку и штаны.       — Теперь все готовы, — утвердительно говорит Шимазаки. — Пора идти. За мной.       Журналист со знанием мастера выбирает вести остальных через тот же чёрный ход, который автор уже опробовал в День рождения Чуи вместе с Шусеем, потерявшем в тот день результат кропотливого труда. Тосон всё так же, как и обычно, направляет авторов в абсолютной тишине.       — Ты что, выходил уже? — недоумевает Чуя, идя впритык к Тосону.       — А ты думал, я в Библиотеке тебе такой ликёр купил? — говорит Шимазаки с усмешкой. — Но не обольщайтесь. Дальше внутреннего двора не ходил, там и зашёл в магазин.       — А деньги-то откуда взял, уважаемый? — игриво спрашивает Эдогава, ускоряясь и нагоняя Тосона.       — Позаимствовал у одного друга шарф, — безо всякого смущения отвечает Шимазаки.       — Да ты у нас делец ещё тот, — смеётся Ранпо, слегка наклоняясь.       Под эти разговоры авторы преодолевают внутренний двор, проходя тянущиеся к небосклону железные ворота. Дорога, ведущая от Библиотеки, простирается сквозь небольшую чащу. Ранпо, самый высокий в компании, решает вести остальных за собой. Он шагает достаточно бодро, выпрямив спину и насвистывая так громко, что свист разносится по всей округе. Словно фокусник хочет отогнать вероятный страх сопровождаемых авторов. Даже Дазай, ступавший изначально осторожно и неуверенно, постепенно ускоряет темп и прекращает идти с опущенной головой. Тосон в свою очередь чудом не спотыкается о множество веток и камней, уткнувшийся от скуки в излюбленную тетрадку и перелистывающий уже написанное. Чаща производит впечатление однородной, оттого неинтересной журналисту. А Чуя всматривается в ветви растущих вдоль тропы деревьев, погружённый в рассуждения.       Спустя двадцать минут монотонной ходьбы авторы замечают, как растительности становится всё меньше и меньше, пока она не исчезает полностью. Теперь перед взорами предстаёт асфальтовая дорога, широкая и пустая.       — Вот так, господа, с музыкальным сопровождением дошли-таки, — комментирует Ранпо, раскинув руки.       — Теперь ищем, куда деньги спустить, — дополняет Накахара, доставая купюры из кармана и пересчитывая.       Литераторы выбирают пройти дальше вдоль дороги. Ведь она точно должна пересекать город, упомянутый Библиотекарем.       В конце концов она выводит компанию к оживлённой улице, переполненной шумами автомобилей и разговорами своих многочисленных обитателей. Авторы останавливаются. Этот безымянный город пробуждает в каждом из них ворох воспоминаний, стойкое ощущение того, что литераторы это уже где-то видели. Так же преступали дороги и проходили мимо высоких зданий и башен, слышали тот же гул голосов, шли так же, как эти люди на улице, торопились на работу или на встречу к своим знакомым.       — Что-то не верю, что городской ландшафт совсем не изменился за всё то время, проведённое в гробу, — обрывает мысли компании Тосон.       — А вдруг мало времени прошло? — предполагает Осаму.       — Ранпо, ты когда умер? — невозмутимо обращается Шимазаки.       — В 1965 году, насколько помню, — отвечает Эдогава.       — Можешь вспомнить последние годы жизни? — спрашивает журналист, приближаясь к Ранпо.       — Мне жаль огорчать тебя, однако нет, — досадно отвечает фокусник после раздумий. — Возможно, это связано с прогрессировавшей тогда болезнью. Она затронула моё сознание, так что это могло сказаться. Как только что-то вспомню, обязательно дам знать.       Тосон замечает на обочине с другой стороны дороги крошечный киоск с ещё более крошечным окошком и в мгновение перескакивает через проезжую часть под носом вытянутого автомобиля.       — Совсем сдурел?! — вскрикивает Чуя, хватаясь за сердце и оглядываясь на Осаму и Ранпо. — Вы видели? Да его чуть не сбили!       — Даже я бы так не рискнул…. — протягивает Дазай.       — Удивительно, — усмехается поэт.       — Должно быть, это из-за вон того киоска, — предполагает Эдогава, указывая на строение.       Тосон тем временем активно донимает сидящего внутри продавца, практически полностью засунув голову в окошко. Авторы дожидаются синего свечения светофора и только потом переходят дорогу. К этому моменту журналист вылезает из киоска и оттягивает правую руку в сторону приближающихся литераторов.       — Чуя, дай денег, — бесцеремонно произносит Шимазаки.       Накахаре не остаётся ничего, кроме как дать одну из купюр на нужды Тосона. Тот резво перехватывает её и передаёт работнику киоска, на что тот вручает журналисту какую-то плотную свёрнутую бумагу. Шимазаки поворачивается к остальным и начинает быстро разворачивать полученный предмет.       — Карта, — лаконично говорит Тосон.       Авторы молча осматривают предмет вдоль и поперёк. На карте виден весь город и часть окраины. В нижней части зарисована лесистая местность, откуда и пришла компания. Знаками обозначены наиболее важные точки города и его окрестностей. Только пока не ясно, где именно сейчас стоят сами литераторы. Чуя запутывается в карте окончательно и отводит взгляд, обнаруживая неподалёку вывеску с изображением рюмки.       — Бар-бар-бар! — восхищённо шепчет поэт, тормоша Осаму, стоящего к нему ближе всего, отчего тот дёргается. — Идём туда!       Накахара вприпрыжку направляется к заветному месту, не дожидаясь остальных.

***

      Хоть на улице и вовсю светит солнце, бар выглядит так, будто сейчас уже смеркается. Посередине потолка тесного помещения горит одна-единственная лампочка, судя по всему, уже отслужившая сполна, оттого время от времени мигающая. А стены из тёмного кирпича придают ещё более мрачный вид. Дазай усаживается на барный стул без труда, Тосону для этого приходится приложить некоторое усилие, а вот Чуя предпринимает неудачную попытку повторить за писателями, но его рост не позволяет сделать то же самое. Из всех авторов Чуя — самый невысокий, и такие ситуации выводят его из себя больше прочих. Ранпо, заметив это, подходит и бережно приподнимает Накахару. Тот хочет что-то сказать, но решает просто принять эту помощь. Эдогава садится только после этого. К посетителям выходит бармен.       — Мне самого лучшего саке! — с ходу требует Чуя, размахивая рукой.       — Виски со льдом, пожалуйста, — вполголоса просит Осаму.       — Мне извольте голубой джин, — обращается Ранпо.       — Кто бы мог подумать, — говорит Тосон с усмешкой, оглядывая волосы фокусника под цвет выбранного напитка. — А мне…. Что угодно.       — Ты всеядный, чтоль? — недоумевает Чуя, на что Тосон ничего не отвечает.       Бармен кланяется и молча уходит. Не проходит и пяти минут, как он выносит напитки каждому и вновь покидает авторов, оставляя их наедине.       Накахара первым берётся за свой заказ. Даже не переливая в стопку, начинает пить холодное саке с горла, осушая бутылку и с грохотом ставя её на стол.       — Ещё! — произносит Чуя.       — Дорогой друг, может не стоит? — осторожно спрашивает Эдогава. — Это небезопасно.       — Но я так давно не пил! — оправдывается Чуя, а затем раздражается. — И вообще, это моё дело, сколько мне пить.       — Давно — это пару дней назад? — поддразнивает журналист, которому принесли банку пива. — Ты сначала подожди десять минут, а потом проси.       Поэт возмущённо хмыкает и облокачивает голову на руку, недовольно отворачиваясь. Остальные принимаются за свои напитки.       Пока Чуя сидит отвернувшийся, Тосон еле заметно указывает карандашом Осаму и Ранпо на дверь туалетной комнаты вдали помещения. Эдогава кивает и тихо встаёт со стула, с галантностью приглашая удивлённого Дазая за собой. Так Тосон и Чуя остаются одни.       — Стоит поговорить, пока ты не опьянел окончательно. В общем, я задал Муше пару вопросов. Касательно погружения в твоё произведение. Помнишь об этом? Твой первый день в Библиотеке, — многозначно начинает Шимазаки.       Чуя с удивлением глядит на Тосона, словно дожидаясь продолжения фразы.       — Насколько я понял, Муша был в твоих детских воспоминаниях. Он видел там дом, резвящихся подрастающих детей, Муша сказал, что к одному из них обращались твоим именем… А ещё умирающего мальчишку.       Поэт застывает с приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами. Он и не мог предположить, что Шимазаки заведёт разговор таким образом. Эти слова застали его врасплох. Только вчера он боролся с нахлынувшими воспоминаниями из позднего периода своей жизни, и сегодня сталкивается с воспоминаниями из раннего. Думая утром о своём детстве и припоминая братьев, Чуя не мог предположить, что именно это Тосону захочется обсудить. Если бы рядом была ещё одна бутылка саке, он хотя бы мог выпить и отвлечься, но разговор неизбежен. Да и срочно бежать в туалетную комнату не выйдет — Осаму и Ранпо там, и это будет выглядеть именно как проявление трусости, что будет ещё хуже.       «Вот собака! — думает Чуя, пытаясь удержать дрожь в теле, усугубляемую алкоголем. — Всё подстроил! Что за напасть?!»       — Тебе не обязательно отвечать, я же не зверь какой-нибудь, — объясняется Тосон, осознав, насколько некомфортно стало Чуе. — Но раз уж мы общаемся, я бы хотел узнать тебя получше. То, что ты скажешь, нигде не опубликуется, за это не переживай.       Шимазаки бросает взор на дверь, за которой скрылись писатели.       — Тем более, ты ведь заметил, что за тебя переживают? — продолжает Тосон, снова смотря Чуе в глаза. — Ты слишком много пьёшь. Поверь, это такой себе выход из ситуации. Всё это связано между собой?       Накахара какое-то время молчит, предаваясь воспоминаниям, связанным со своим первым сборником, откуда его и спас Тосон, погрузившийся вместе с Мушей. Чуя думает обо всём том, что повлияло на его раннее творчество. Что именно сподвигло его встать на путь автора, вопреки всему прочему. Может, поэту в самом деле стоит хоть немного рассказать о собственных тревогах? Хоть толику информации о себе. Он думает о том, что иначе просто не выдержит, продолжая держать все эти чувства в себе. Ему нужно поделиться хоть чем-нибудь. Губы медленно расплываются в печальной улыбке, а взгляд устремляется в пустоту.       — Должно быть, Муша видел моего брата, — отрешённо отвечает Чуя. — Одного из таковых. Он был чуть младше меня, второй ребёнок в нашей семье. Мы часто проводили время вместе…       Чуя делает паузу, собираясь с мыслями. Он думал, что всё то, что случилось с ним в детстве, уже осталось далеко, отошло на задний план, уступив место настоящему. Но стоило ему начать говорить о прошедшем Тосону, как все те детские воспоминания, что засели глубоко внутри, вспыхнули с новой силой, обрели краски. Чуя уже и забыл, как в точности выглядел его брат, но те совместные моменты, о которых автор сейчас думает, собирая их по крупицам, словно помогают ему составить образ в своей голове.       — …Но этому суждено было закончиться, — продолжает Накахара, осознавая, что он слишком долго молчит. — Однажды он заболел. Болезнь развилась слишком быстро. Родители не успели ничего сделать. Да и вряд ли бы смогли. Это и не было редким явлением, бушевала эпидемия. Но для меня это стало первым столкновением со смертью. И, как, оказалось, далеко не последним. На маленького меня это произвело слишком сильное впечатление. Мне было восемь. Именно тогда я и решил стать поэтом. Иногда я думаю об этом. Конечно, то событие повлияло на меня и позволило найти свой жизненный путь, это было важно для меня… Но я продолжаю думать о своём брате. Он и пожить толком не успел...       Ресницы Чуи начинают подрагивать, и он издаёт грустный смешок, будто пытаясь отвлечься от своих настоящих эмоций. Накахара вспоминает о том роковом дне.       — Тогда меня не пустили к нему в комнату. Я не понимал в чём дело. Все взрослые были подавлены и едва могли скрыть это перед нами, детьми. В нашем доме началась возня, все к чему-то готовились. Только потом я понял, что всё это — подготовка к похоронам. Тогда я ещё подумал о том, что тоже могу умереть. Это было страшно.       Тосон молчаливо внимает словам Чуи, словно боясь спугнуть его, позволяя сказать автору то, что его так беспокоит.       — В моей жизни случилось много всего, из-за чего невольно запьёшь, — продолжает Чуя. — И всё это я вспоминаю больше и больше. Это болезненно. Выпивая, я могу хоть ненадолго забыться и избавиться от своего отчаяния…       Накахара чувствует, как у него появляется тремор и жар. Алкоголь берёт своё. Шимазаки украдкой смотрит на лицо Чуи, замечая, как его состояние ухудшается.       — …Но сколько бы я не выпил, отчаяние всё ещё тяжело давит на моё сердце… — выдавливает из себя поэт прежде, чем у него начнёт заплетаться язык.       Тосон молчит, анализируя услышанное. Слова сейчас не нужны. Им обоим стоит просто посидеть, не говоря ничего, в абсолютной тишине, прерываемой лишь стрелками часов. Шимазаки не ожидал того, что Чуя так раскроется перед ним, хоть немного покажет себя настоящего, отчего журналист слегка улыбается.       — Прошу прощения, господа! — даёт о себя знать Ранпо спустя пару минут, крича из туалетной комнаты. — А нам уже можно выходить?       После этих слов Дазай медленно просовывается из приоткрытой двери, держась за неё кончиками пальцев.       — Э-э-э? — протягивает Чуя, щёки которого залились румянцем. — Вам особое приглашение нужно? А если я скажу «нет»?       — О нет! Я боялся этого больше всего! — обречённо восклицает Осаму, хватаясь за голову.       Чуя икает и поднимает голову, видя одинокую лампочку.       — А давайте я вам покажу фокус? — спрашивает остальных Накахара, готовясь встать на табурет. — Я дотянусь до неё и разобью! Я уже делал что-то похожее в прошлой жизни. Меня так в тюрьму посадили. Такой номер был. Спорим, в этот раз я уйду без наказания?       — Ранпо! — в ужасе кричит Осаму. — Выручай!       Эдогава героически перехватывает Чую в воздухе и прижимает к себе.       — А ну отпусти! — ругается Накахара, размахивая своими ручонками.       — Думаю, сегодняшнюю вылазку пора прекращать, — комментирует Тосон, забирая со стола тетрадь и карту и кладя деньги на барный стол.

***

      Авторы добираются до врат Библиотеки всё той же дорогой, только теперь Ранпо держит подуспокоившегося Чую за руку, а не в руках. Путь занял почти вдвое больше времени из-за того, что у Накахары заплетались ноги, и он так и норовил упасть. Солнце уже начало опускаться.       Теперь литераторы обращают внимание на то, что не приметили на выходе — общий вид Библиотеки снаружи. Она в самом деле отличается величественностью. Сделанная на европейский лад, она возвышается над ровной поверхностью, а её вершина захватывает частичку заходящего солнца. Пышная зелень, представленная бесчисленными деревьями и тянущейся по периметру живой изгородью, окружает всё здание. Вспоминая всю структуру здания, в голове Тосона не укладывается тот факт, что перед ними двухэтажное здание. Да, с высокими потолками и окнами, но всё же. Шимазаки просто отказывается в это верить. Внешний вид Библиотеки только больше подогревает интерес Тосона к ней. Что уж говорить, даже посещённый город вызвал у журналиста немало вопросов.       — Хорошая новость, — вспоминает Шимазаки уже у самого входа в здание. — Я собрал достаточно материала, и завтра выйдет первый выпуск журнала.       — Ох, поздравляю! — произносит в ответ Эдогава. — Рад, что твоя работа приносит первые плоды. С удовольствием прочту.       — А ты там про нас написал? — оживлённо спрашивает Осаму.       — Естественно, — произносит Тосон. — Как же не написать?       — Если так подумать, то это просто удивительно, — торжественно начинает говорить Ранпо. — Мы вчетвером такие разные, но происходящие с нами обстоятельства так быстро столкнули нас друг с другом.       — Четыре разных творческих направления, четыре разных оружия… — задумывается Тосон, прикладывая палец к губам. — Нашему объединению бы название. Чуя, есть идеи?       Только сейчас болтающие авторы замечают, что поэт за время их краткого разговора присел у двери и прикрыл глаза. В ответ Шимазаки слышит одно сопение.       — Ох, чёрт! И что делать? — недоумевает Осаму.       — Что делать? Тащить, мой дорогой друг, тащить, — заключает Ранпо, открывая авторам входную дверь.       Дазай лишь многозначно вздыхает.