Ворон в павлиньих перьях

      Давно остыла постель в скромной комнатушке на верхнем этаже отеля «Гёте». Снявший её на две ночи господин ушёл ещё до полудня, не оставив в комнате ни одной личной вещи – ему нечего было оставить. Из тихого уединения в жёлтых стенах господин убежал в суету городского дня. И потому не столкнулся с военными офицерами Снежной, обосновавшимися этажом ниже и взявшими за привычку выплывать из своих квартир ближе к обеду, если, конечно, долг не требовал иного. По тому, как шумели они минувшей ночью, резонно предположить – этим днём от них ничего не требовалось. И это обстоятельство – большая удача.       Снег старательно выстилал белые ковры на городских улицах всю ночь, и те так и не растаяли наутро. Они скрипели под ногами, почти как старый паркет, а кое-где сменялись наледью, почти как стекло прозрачной. И даже не по-зимнему яркое солнце ничего не могло с этим поделать, потому старательно исполняло то единственное, что оставалось – заставляло улицы ослепительно мерцать. Но с каждым шагом на белоснежном полотне оставался уродливый след, лишённый блеска. Центральные улицы целиком состояли из таких, торговая площадь – тёмный круг среди заснеженных крыш и таких же переулков, лучами расползавшихся от неё.       Кэйа спускается по бесконечным лестницам к торговой площади не спеша, останавливается на ступеньках, оглядывает с этой непримечательной высоты Мондштадт, точно в самом деле был любопытным до местного быта путешественником. А быт этот – суета. Не в пример меньшая, чем на празднике Ветряных цветов, но истинно городская, столичная, какой не бывает в рыбацких деревеньках и крестьянских общинах, где мужики и бабы с рассвета до заката горбатятся в поле. Кэйа замечает поднимающихся к площади рыцарей, внимательно следит за ними, пока их высокие фигуры в доспехах не скрываются меж домов. И вот тогда сам идёт дальше – лишние встречи с представителями закона ни к чему; а будь иначе – отправился бы прямиком к солдатам Снежной. Старательно гонит из головы навязчивую мысль – о том, какая великолепная крысоловка могла бы выйти из «Доли ангелов», – окончательно прощается с ней, когда с торговой площади, отбившись от навязчивых лавочников, сворачивает на очередную лестницу (в сущности «лесенку», если сравнивать с прочими). Дальше сворачивает на северо-восток. И виден наконец полупустой бокал вина и два белых ангелочка по обеим сторонам от него – вывеска самого пристойного заведения в городе.       Кэйа толкает плечом тяжёлую дверь, поддающуюся с большой неохотой. Он заходит в таверну под недовольный скрип петель, который никто кроме него не в силах расслышать. Внутренности словно всё ещё скованы морозом, но кожу ощутимо щиплет теплом. Владелец, без сомнения, не скупится на дрова, потому так явственно ощущается контраст с холодной улицей и так хочется скинуть с плеч плащ из овечьей шерсти. Блуждающим от стола к столу взглядом Кэйа никак не может выцепить того, кого ради явился. В зале пестрит пьяницами разного порядка: простые работяги, едва способные расплатиться за самые дешёвые напитки, прилично одетые господа, наверняка владеющие сколько-нибудь прибыльным делом, старики, играющие в карты и вместе с каждым ходом бросающие друг другу оскорбления – но нигде не видно рыжей головы, отчаянно вперившейся в книгу. Кэйа снимает плащ и, повесив его на сгибе локтя, принимает решение заглянуть наверх. Проходя мимо играющих, он как бы невзначай подсовывает пальцы правой руки под край левого рукава. Один из игроков этот жест замечает и мрачнеет лицом, верно считав намёк на собственное жульничество.       Взбираясь по винтовой лестнице, Кэйа усмехается невольно, отчётливо представляя и каждой костью чувствуя, каково вусмерть пьяному телу лететь с неё, собирая хребтом ушибы на каждой ступени. Тут же в голове возникает и другая картина, отличающаяся от прежней, как от моря – небо. Кэйа явственно представляет молодого Рагнвиндра, в светлых одеждах, с растрепавшимися кудрями, тащащего не соображающего пьяницу на собственном плече до самой двери. Но ничего не видит дальше, не может вообразить, чтоб тот грубо вышвырнул перепившего из таверны, сбрасывая с себя одним рывком на землю. За пределами океана мысли, то есть в мире реальном, Рагнвиндра не оказывается, это обстоятельство удручает сильнее, чем неразрешимость загадки с бесчувственным телом. Кэйа почти разочарован. Он подходит к перилам, ограждающим площадку второго этажа, кидает взгляд вниз, почти поверив, что был недостаточно внимателен. Ничего. Всё те же пьяницы, но кажущиеся чуть меньше в размерах.       Тогда Кэйа присаживается за ближайший свободный столик, бережно уложив плащ на спинку стула, а шляпу кинув прямо на стол. Поправляя рукава, вдыхает запах алкоголя и дерева, размышляет нервно, чем бы скоротать свой день, и не теряет надежды встретиться с молодым господином – потому лишь и остаётся в «Доле ангелов». Благопристойному мондштадтцу наверняка есть чем занять себя воскресным полуднем, быть может, он стоит на коленях в соборе, молясь Барбатосу или лишаясь тайком своей благопристойности. Дилюк писал, что по воскресеньям бывает в таверне отца, но не обещал ведь безвылазно сидеть весь день, и уж тем более речь не шла о какой-нибудь конкретной дате. Всё, что теперь имеется, – два действия на выбор: остаться или уйти.       Когда подходит официантка, одетая без намёка на откровенность, Кэйа не смотрит на неё – он играет в гляделки с оленьей головой не стене, будто взаправду ждёт, когда набитая соломой башка сдастся, – просит принести «что-то на своё усмотрение», избавляя себя от необходимости выбора, принимая всецело, что сегодня он щедр на кошелёк.        Вот и выходит, Кэйе компания – вино среднего ценника, чужие разговорчики разной степени похабности, свечи люстры да упёртое чучело. Положение дел сложно обозвать «неприятным».       

***

      По прошествии времени (часа ли, двух ли часов) Кэйа потерял всякий интерес к открывающейся двери и с не в пример большим любопытством наблюдал, как в углу двое мужчин в обществе настырной женщины средних лет бросают дартс (меткостью ни один не отличался). И потому пропускает появление на пороге того, кого ждал. Не видит, как господин, заходя в помещение, смахивает снег с плеча, подходит к стойке, как оборачивается через плечо, стоит работнику что-то быстро шепнуть.       Кэйа не замечает появления Дилюка Рагнвиндра в таверне, но замечает парой минут позже движение рядом, поворачивается всем корпусом и цепляется взглядом сперва за оленью голову и лишь затем за человека прямо перед собой. За тёплый плащ, тёмного красно-коричневого оттенка, за шпагу на поясе, за влажные – спасибо вновь кружащим в потоках ветра снежинкам – рыжие волны, собранные лентой.       — Рад снова видеть Вас, — улыбается Дилюк. Он только-только с мороза, его лицо, холодом покусанное, всё розовое-розовое – зима оставила, как дешëвая размалëванная шлюха, след помады и на носу, и на скулах.       — А уж как я рад, господин. Присаживайтесь, последим за игрой, — Кэйа разворачивается на стуле, снова принимая то же положение, в котором застали его. Ногу на ногу закидывает, так чтоб лодыжка на колене, руку – на спинку стула.       Дилюк предложение принимает, садится рядом, да только глядит всё на Кэйю, точно выискивает что-то в линии профиля. Капитан это пристальное внимание кожей чувствует, но не оборачивается, хоть под столом нервно сжимает кулак. Его спасает, однако, интересная сцена, развернувшаяся в углу. На чём свет стоит бранившая своих спутников дама отнимает у одного из них дротик, не в силах терпеть больше неумелое с ним обращение. Она гонит неумёх подальше, а сама прицеливается тщательно. И бросает твёрдой рукою, точно зная – попадёт. Остриё вонзается в мишень, в самый центр. «В яблочко!» – восклицает женщина, довольная собой, и посылает грубым словом принести ей снаряд обратно, голос у неё властный, хоть и похож на расстроенную лиру. Аккомпанементом звучат медленные хлопки, иронично и издевательски.       — Какое счастье, хоть кто-то умеет играть, — объясняется Кэйа. — Моё почтение! —добавляет, салютуя бутылкой.       В ответ ему – уверенная усмешка, эта женщина знает, чего стоит, к тому же понимает – издёвка адресована отнюдь не ей. Так оно и есть, её броском Кэйа восхищён искренне, такую меткость отмечал он раньше только у Розарии – та питала особенную любовь ко всевозможным ножам, владела ими так, как сам Кэйа так и не выучился, он вообще пользовался ими только от безысходности, предпочитая что-то с чем можно держаться подальше и смотреться эффектно (хотя Розария с кинжалом в руках всегда смотрелась более чем «эффектно» и так метала ножи, что страшно становилось). Что ж, у Кэйи много других достоинств.       Между компанией и Дилюком происходит обмен приветствиями; сперва мужчины кивают ему, после, присмотревшись повнимательнее, и женщина, а уже затем сам Дилюк отвечает тем же. Кэйа оборачивается к нему с немым вопросом, по колену пальцами постукивая.       — Сослуживцы, — негромко поясняет Дилюк.       — Вот как, — хмыкает Кэйа. — А Вы, господин, к слову, такой же ужасный игрок?       — Полагаю, всё же неплохой. Но я больше люблю шахматы. Отчего спрашиваете, господин Кэйа? Вы желаете сыграть?       — Нет, что Вы, я больше по картам. Однако если Вам интересно, господин Дилюк, чего я желаю, то мне хотелось бы прогуляться с Вами. — И подметив неуверенность в лице напротив, Кэйа добавляет спешно: — Вы в конце концов давно мне обещались, господин.       Хвост качнулся, а мокрая чёлка, липнущая ко лбу, двигаться отказалась, когда Дилюк тряхнул легонько головой, что-то внутри себя обдумывая. Он улыбнулся – то самое учтивое движение губ, страшно время от времени раздражавшее Кэйю – и выдал сомнительно похожее на согласие нечто:       — Я с удовольствием прогулялся бы с Вами до соборной площади, оттуда открывается прекрасный вид на город. Но, господин Кэйа, Ваша бутылка ещё не опустела. Не боитесь, что выбранный сорт вина обратится в лёд при такой погоде? Может, желаете сперва допить?       Господин Кэйа, почти поставленный такими шутками в тупик – прежде всего невозможностью в полной мере оценить шутка ли (когда он был в Снежной, с ним случалось, что слабые напитки замерзали под воздействием морозов, какие и не каждый человек способен перенести; как обстояли дела с винами от «Рассвета», ему знать решительно неоткуда; и только внутренний голос отчаянно кричал, что над ним откровенно издеваются), вместо первого пришедшего в голову «Вот паршивец!», которое следовало произносить с преувеличенно восторженной интонацией, ответил:       — Нет, господин, ведь Вы, если память не подводит, обещали угостить меня – Вы писали об этом. Потому, полагаю, не опустевшая бутылка – потеря для Вашего кошелька, отнюдь не моего, а если так – то мне почти не о чем жалеть.       Дилюк снова качнул головой, его губы, начавшие благодаря теплому климату таверны приобретать наконец свойственный нежно-розовый оттенок, переменили своё положение – молодой господин всё ещё улыбался, но несколько по-другому, изгиб рта его не оставил в себе и намёка на учтивость, напоминая скорее удовлетворение от условно или вполне конкретно брошенного вызова. Отвечать, однако, не спешил – растерялся ли, дал ли себе паузу для достойного ответа, или чего ещë выжидал.       — Но Вы не сочтите, что я вымогаю деньги, — вклинялся в чужое молчание Кэйа, — мне, в сущности, ничего от Вас не нужно, я цепляюсь за Ваши же слова из чистого любопытства – Вы занятный человек. Единственное, чего я взаправду требую, господин Дилюк, оказать мне услугу, и прогуляться со мной. — Кэйа мягкими, обтекаемыми интонациями сглаживал углы, точно тоненькой кружевной скатертью прикрывал всё, что могло показаться излишне дерзким.       Дилюк согласился, но развернуть длинную речь ему не дали, ведь обворожительный путешественник тянет одеяло на себя постоянно, и жестом, и словом. Кэйа встаёт с места, накидывает быстрым движением плащ; прежде чем забрать любимую шляпу с пером, хватает свою недопитую бутылку и трясёт ею над столом, крепко держа за горлышко.       — А это я всё ж таки прихвачу с собою, — говорит он в один ритм с плеском винных внутренностей сосуда из тёмного стекла.       — Простите мою бестактность, но, исходя из вашего желания закончить бутылку во время прогулки, я спрошу – отвечать Вы, впрочем, не обязаны, я понимаю это – господин Кэйа, вина составляют Вам компанию, когда Вы пишите письма?       — Вы правы, господин Дилюк. Во мне так сразу пробуждается поэтический дар.       Кэйа смеётся, с тревогой вспоминая, что дела обстоят несколько иначе: ему не понадобилось ни вина, ни рома (разве что самую малость), когда он сел за перо. И пока шляпа смуглой рукою опускается на тёмную макушку, Дилюк не спеша встаёт. Поправляя одежды, он вежливо предлагает Кэйе идти первым. Так и спускаются: Кэйа держится впереди, Дилюк сразу за ним, не желая делить на двоих одну, недостаточно для того широкую, ступеньку – единственный серьёзный архитектурный недостаток «Доли ангелов».       

***

      Находиться на улице в сильный снегопад едва ли приятнее, чем в дождь, однако некоторые девицы из семей с хорошим достатком (например, губернаторские дочки), тайком по ночам читавшие любовные романы, которые недавно начали заполнять полки фонтейнских книжных лавок, вскрикнули бы непременно «Ах, это так романтично!», положив пухлопалую ручку на сердце. Дилюк не был похож на избалованную девчонку, сплетничающую со служанкой о вычитанных непристойностях, но, пока пробирались, всем каблуком проваливаясь в наметённые сугробы, по улице, процитировал пару строк из такого романа. Кэйе они были хорошо знакомы, он и сам читал эту книжонку, выкраденную им у одной девицы, губернаторской, предположим, дочери – кто ж виноват, что спрятанный под подушками роман привлёк больше, чем корсетом стянутая грудь – во время их тайного свидания, пока богатая прелестница вела с пиратом свою бесстыдную игру, прячась за ширму и хихикая. Стоит ли говорить, что, когда обнажённое тело вышло на суд мужского взгляда, человека, назвавшегося Айей Кэльберихом, и след простыл? Капитан не сдержал улыбки, причины которой, однако, таились отнюдь не в воспоминании, а в некотором душевном удовольствии – Кэйа целую вечность не слышал чего-нибудь занятнее поговорок, матросской ругани, похабных песенок или, что хуже всего, выдержек из священных писаний. И всё же выглядел он так, будто насмехается. Дилюка это не смутило ни капли, молодой господин, быть может, иной реакции и не ждал. Или не желал принимать её за оскорбление, хоть и мог бы – пожалуй, даже должен был.       От «Доли ангелов» до собора возможно добраться разными – не особенно отличающимися и постоянно пересекающимися – путями. Кэйа настоял пройти через торговую площадь, на что требовалось больше времени, нежели через лестницу у боковых ворот, но не настолько, чтобы заставить Дилюка отказать – да и как тут возразишь, если их променаду спешка ни к чему.       Кэйа не доставал рук, не закованных в перчатки, из-под плаща, и даже так те несколько колец, которые Кэйа имел удовольствие носить почти постоянно, покусывали холодком пальцы, напоминая, каким удачным оказалось принятое в последний момент решение оставить вино. Пока молодой господин отошёл поговорить с верным работником (Чарльзом, кажется, так того и звали), бутылочка была отдана старикам-картёжникам, с добрым советом не налегать тем, кто хочет удачно весь стол оставить с носом. А вот Дилюк, наверняка скорее соблюдая правила высшего мондштадтского общества, перчатки носил. Но те, впрочем, были не теплее улыбки, отличающийся от счастливых, беззубых матросских улыбок, на побледневших от холода губах и, разумеется, волос, на костёр похожих. Снежинки, казалось, должны в нём погибнуть, растаять, ан нет – ложатся на макушку, путаются в прядях. Мёрз ли при всём этом Дилюк – для Кэйи загадка, ведь ни одним нелепым движением молодой господин не показал этого.       Мальчишка. На торговой площади их, мимоходом оглядывающих прилавки, окликнул мальчишка. Он пробирался через снующих туда-сюда людей, вечно запинаясь невесть обо что (вероятно, об собственные же ноги, обутые в большие ему ботинки) и норовя всё с кем-нибудь столкнуться. Кэйа смутно припоминал его светлёхонькие волосы. Но те бежали не к нему.       — Господин Дилюк! Господин Дилюк, я хотел спросить! — мальчишка осёкся, озадаченно уставившись своими зелёными глазищами на незнакомца, на Кэйю то бишь. — И Вам, господин, здравствуйте!       — Не представите нас?       Дилюку и рта открыть не дали.       — Я Беннет! Я обычно чищу тут людям обувь, зарабатываю нам с отцом на хлеб, — Беннет вытянул руку вперёд, но никакого ответа не встретив, притянул обратно, обтёр ладошку о штаны. — Это всё невежливо, простите, — продолжал он, неловко почёсывая в затылке, — я не хотел оскорбить или ещё что, я просто с господином Дилюком поговорить хотел, мне подумалось, что раз Вы с ним, то Вы как госпожа Джинн. Ну то есть добрый, то есть я не говорю, что Вы злой, я хотел сказать, что…       — Кэйа. Будем знакомы, — прервал капитан бесконечный поток слов. Теперь стало наконец ясно, где же он мог видеть светловолосого юнца. Хорошая память на лица – личное проклятие капитана Альбериха, не раз помогавшее, словно дар.       — Рад знакомству, господин Кэйа! — Беннет широко улыбнулся, но руку снова тянуть не стал. Он помотал головой туда-сюда, то на Кэйю, то на Дилюка глядя.       Дилюк выручил растерявшегося мальчишку – сам поинтересовался, для чего он понадобился Беннету. Тот моргнул быстро пару раз, а когда начал говорить, подавился холодным воздухом. Кэйа легонько усмехнулся – не мальчишка, а ходячая катастрофа с огромными глазами, такого ни один в здравом уме находящийся не подпустил бы к судну и на пушечный выстрел, уж весь он какой-то нескладный для своих лет. А Беннет на вид не старше тринадцати, большее пятнадцати – если предположить, что ему просто недостаёт роста.       — Я спросить хотел, господин Дилюк, когда Вы сможете снова поучить меня сражаться? Старая палка сломалась, но я уже нашёл новую! Она такая толстая и крепкая-крепкая! А ещё длинная, как две моих ноги!       Кэйа нашёл себя удивительно сильно заинтересованным в сложившейся ситуации, он ни капли не лукавил, когда назвал Дилюка «занятным человеком», личность молодого господина Рагнвиндра удивляла всё больше. Неужто тот в самом деле возится с детьми бедняков? Кэйа оглядел одежду Беннета, старую, блёклую, пестрящую заплатками и ещё не заделанными прорехами, всю покрытую снегом, словно мальчишка скатился кубарем с горы. После глянул на Дилюка. Тот приложил руку к подбородку, всерьёз задумавшись. Как бы ни выглядело озадаченное розовощёкое лицо молодого господина, капитан Альберих, когда судьба давала выбор между прекрасным и интересным, всегда склонялся к интересному – и сейчас остался верен себе.       — Значит, в свободное время господин Дилюк развлекается боями на палках? — Кэйа полностью развернулся к Дилюку, Беннет едва оставался в поле зрения, но то не важно, потому лишь что мальчишка, легко путающийся в своих же ногах, не представлял угрозы, а ехидная ухмылочка на смуглом лице капитана предназначалась господину Рагнвиндру лично.       — Если учить кого-то обращаться с оружием значит «развлекаться боями на палках» – да, я развлекаюсь боями на палках.       — П-понимаете, господин Кэйа, у меня нету настоящего меча. Да и отец занят, чтоб сделать мне из дерева, а меня к инструменту не подпускают, — заговорил Беннет, вперившись в носки собственных сапог (а может, впрочем, и Кэйиных).       — И чем же махание палкой тебе поможет? С этакой громадиной, какой ты описываешь её, скорее выучишься летать как птица, чем ведению боя.       — Я всё же настаиваю, что оружие бывает разное, — стал заступаться Дилюк. — Во-вторых, господин Кэйа, Беннету хватит пока основ и настоящее оружие ему ни к чему.       — Бросьте, дайте мальцу настоящей стали! —Кэйа всплеснул руками, и если словам это движение веса не добавляло, то непосредственно Кэйа, таким образом невольно распахнув полы плаща, да сверкнув кольцами, становился более весомым сам по себе. — Быстрее обучится. Да я лично готов показать ему пару ударов. — Капитан вдруг хохотнул, и после продолжил уже совсем другим тоном: — Впрочем, это, разумеется, совсем не моё дело. Разрешите только узнать, для чего это всё?       — Я хочу стать однажды известным путешественником. На мир посмотреть. А столько всего опасного меня ждёт! Вот господин Дилюк меня и учит, — Беннет гордо поднял голову.       Вот теперь Кэйа рассмеялся по-настоящему, так, что стало возможным заметить, где недоставало капитану зубов.       — Тогда, Вы уж простите, господин Дилюк, но тогда тем более не следует возиться с палкою. А если хочешь путешествовать, так отчего не отправишься прямо сейчас?       — Отца оставить не могу.       Дилюк глянул на мальчишку с сожалением. Он покачал головой и положил руку на детское плечико.       — Всю следующую неделю я занят, но, быть может, в четверг вечером найдётся свободный час. Не уверен насчёт «настоящей стали», но ты, пусть и с палкой, Беннет, всё равно приходи на тренировочную площадку ордена.       Беннет просиял. Размытое обещание зажгло фитилёк его молодой души, отблески пламени которой заставляли блестеть глаза. Не зная, что делать с этим, Беннет сжал кулаки, стараясь, верно, не выдать какой глупости. Дилюк убрал руку с его плеча и ободряюще улыбнулся. А снег пытался вновь укрыть собою место, где растопило его тёплое прикосновение.       — Спасибо! Я… Спасибо, господин Дилюк! Я пойду, пожалуй. До встречи, господин Дилюк! Рад знакомству, господин Кэйа, о-очень рад, правда. Я очень хочу, чтоб и Вы меня чему-то научили. А ещё Вы совсем не злой! — Беннет тяжело вздохнул, смекнув, что глупость таки ляпнул, да почесал в затылке. — До встречи, господин Кэйа, — напоследок сказал он и спешно убежал.       Господин Дилюк и господин Кэйа смотрели, как от них стремительно отдаляется светлая макушка, видели, как Беннет поскользнулся и стал размахивать руками, словно птица, – удержался. Но, пробегая мимо «Хорошего охотника», всё ж шлёпнулся на лёд. Вскочил, потёр ушибленное место и хромая поплёлся дальше. Господа покачали головами. Кэйа мысленно послал самого себя к чёрту (Дилюку с радостью посоветовал бы сделать то же самое) за идею дать в эти крылоподобные ручонки что-то опаснее палки. Впрочем, Кэйа и её спрятал бы куда подальше – на дно, возможно.       Переглянулись. Продолжили путь через площадь.       Возобновить беседу о мондштадтском вине и того же происхождения фольклоре, возникший из смешка над строкой любовного романа, никто не пытался. Высоко над головою описывали круг лопасти мельницы. Именно мельницы определяли границу между тем, что принято называть «верхним» и «нижним» городом. Верхний город, исключая площадь перед собором, безлюдный и тихий. Если нижний город, с извечной толпой на торговой площади и бесконечными кабаками, похож на неловкого Беннета или пьяную Розарию, то верхний, богатый на дома из камня, красотой своей схож с Дилюком Рагнвиндром, и всё же Кэйе думалось, что душа у этого места такая же грязная, как у живущего здесь Шуберта Лоуренса. О чистоте собственной души Кэйа не беспокоился ни разу.       Говоря о Дилюке нельзя упускать из виду его природное любопытство и должную внимательность. Благодаря этим качествам молодой господин начал с Кэйей новый разговор, задав один вопрос, не самый, быть может, после долгого молчания уместный.       — Вы, господин Кэйа, значит, неплохо владеете оружием?       — Да, а иначе давно уж валяться мне в придорожной канаве.       — Отчего тогда я не вижу при Вас шпаги?       — Не хотел смущать Вас и оставил в своей скромной ночлежке.       Кэйа пожал плечами, давая понять, что вопрос этот не стоит обсуждений. Дилюк придерживался другого мнения. Слово за слово и Кэйа не заметил, как согласился на дружеский бой при следующей встрече. Капитан медленно путался в паутине, которую сам же и плёл. Но это нисколько не умаляло выгоды, которую мог получить он теперь, когда вытянул из Дилюка словечко об Эоле Лоуренс – вышло это, впрочем, совершенно случайно.       Эола, честнейшая и благороднейшая девушка, ответственная и решительная (мог ли кто-то вроде Дилюка отозваться по-другому даже о самой скверной женщине?), оказалась настоящей владелицей всего имущества Лоуренсов. Однако все дела вёл её дядюшка Шуберт (о нём Дилюк тоже не сказал плохого слова), ничего после смерти старшего брата не получивший. Каждый член ордена, где служила наравне с Дилюком госпожа Эола, знал, что она является законной главой семейства. И оттого лишь, что положение семьи Лоуренсов не было секретом, Дилюк сказал об этом не задумываясь, упомянул мимоходом. Кэйа надеялся вызнать однажды о Шубертовой племяннице чуть больше, пусть такие разговоры и заставляли радоваться необходимости захватить с собою шпагу – чем больше Кэйа узнавал, тем больше запуганный зверёк внутри, никуда так и не девшийся с раннего детства, кричал: когда случится непредвиденное, пистолета за поясом и ножа в сапоге может оказаться мало. А каждое Дилюково откровение и неосторожно брошенное Кэйей слово косвенно приближали капитана «Ледникового вальса» к виселице, условной или весьма конкретной.       Потому под звон колоколов капитан обсуждал с господином Рагнвиндром, как правдивы оказались опасения насчëт несвойственно холодной зимы. Дилюк признался, что точность прогнозов не его заслуга, мол, работники винокурни всë твердили об этом, а сам же он писал об этом с иронией.