Ублюдок с фотоаппаратом

Цифра "три" всегда преобладала над ней, и это легко проследить, видя картину целиком — первая пуля, олицетворяющая потерянного отца, была выпущена безутешным сыном; вторая представляла собой образ бывшей, размытой в памяти подруги детства, и была ею же выпущена, в попытке лишь облегчить страдания; и третья пуля, безусловно, финальная — как образ третьего ушедшего человека, которому она была готова принести в жертву саму себя, была выпущена их обоюдным убийцей.

Что ж. Теперь надо менять её на цифру "четыре"?

©

3 октября.

Кабинет ректора, Блэквелл

Ветер за окном заметно усиливается — через неплотно задернутые шторы хорошо видно трепыхаемые им деревья с уже пожухшей, но пока ещё живой листвой. В такую погоду хорошим девочкам подобает просиживать часами в своей тёплой уютной комнатке с эталонным пластиковым обогревателем, наполовину укутавшись в плед; но сегодняшние обстоятельства вынуждают нас всех собраться в этом брутально-клоунском кабинете нарочно сидящего напротив в собранной позе ректора Блэквелла. Ненавязчивое осеннее солнце слегка заливает помещение болезненным больничным светом, но я сижу в тени богатых плотных занавесок и выдающихся ректоров. Примерно то же самое делает и Рэйчел, устроившаяся напротив меня в позе уязвленного самолюбия — руки на груди и смиренно раздражённое выражение лица, волосы её блестят аккуратным переливом в лучах странного, едва добивающего до неё солнца. И лишь по центру, залитому уже прокварцованным воздухом, угрюмо расположился младший Прескотт, недвижимо положивший голову на свою ладонь, вроде как всезнающий мыслитель старой школы; его оттененное лицо зловеще изгибается, когда он сжимает до хруста скулы. С этого ракурса он видится мне будто даже уже уходящим от нашей мирской жизни странником миров, озаренный великой силой непреподъемного светила, но я тут же отказываю себе в этих мыслях, наблюдая за беспрестанно ходящим позади него отцом. Шоном Прескоттом. Нейтан Прескотт ещё не заслужил уходить так легко, но ректору, похоже, сейчас на это наплевать. Главным образом, наверняка, потому, что перед ним буквально сходят с ума от напряжения два олицетворения закона этих необузданных краёв сбитых мажоров. Мы все ждём, кто же нарушит молчание, длящееся уже с самого прихода моей матери и её непутевого спутника — Прескотт-старший наверняка надеется, что это сделает Уэллс, тот же в свою очередь откровенно трусит перед Джеймсом и Шоном; прокурор нетерпеливо бегает глазками между нами тремя, подолгу останавливая свой цепкий взгляд обвинителя на мне. Но это не я вывернула руль, конечно. Хотя в этой комнате вряд ли будет когда-либо сказана правда... Нейтан часто резко глотает и расчёсывает горло от непривычных спазмов — уже после глубочайшего осмотра, устроенного лучшим врачом Прескоттов, нашему сбитому пострадавшему был поставлен неутешительный диагноз "бронхиальная астма", а рёбра парадоксальным образом пострадали довольно слабо. Это хорошо, что мы не видели лица Шона Прескотта в тот момент — наверняка если б мы попались ему на глаза тогда, наши бренные тела уже лежали где-нибудь на живописном пляже Аркадии. Сразу после этого ректор вновь переводит свой взгляд и останавливает его в этот раз на мне — но на лице моём точно не дрогнуло ничего. Это понятно, что была задействована моя машина, и то, что она лишь чудом не отняла вторую жизнь — точно не моя заслуга. Я крепко жмурюсь от обиды и одуряющего белого цвета, стараясь впитать слезы обратно, перелив их в предназначенные для этого каналы — вроде отходит. Рэйчел замечает это и заметно сдаёт в своей невозмутимости, ерзает на неудобном стуле для посетителей. Нейтан по-прежнему недвижим. Наконец, ректор патетически замечает. — Я... Думаю, всех устроит исключение и отчисление, — медленно проговаривает мужчина чуть ли не по слогам, наблюдая за ожидаемыми реакциями, и они не заставляют себя долго ждать. Словно номинальный глава этого кабинета нажал на пресловутую кнопку, запускающую ход времени. Впрочем, если говорить метафорически, то все как раз ждали только этого взрыва. Первой жалостно выдыхает мать, и я её прекрасно понимаю — в прошлый раз я прошла только в шаге от отчисления, теперь я прохожу по ниточке между условным и реальным сроками. Одновременно с ней тихо бурчит себе под нос ругательства Дэвид, и это тоже вполне понятно — он уже тогда был готов выбить из меня дурь, в прямом и переносном смыслах, но отныне это уже не сулит ничего даже отдалённо напоминающего "отцовские" наставления. Рэйчел вцепляется ногтями в кожаную обивку кресла, её верхняя губа слегка подергивается — и так уже понятно, что она вновь облажалась и теперь окончательно, а так же то, что история по сути своей циклична. Отец и мать Эмберы даже не скрывают своей очевидной радости и вязкого облегчения, и улыбки самодовольного ехидства расплываются на их лощеных лицах, но ничего другого ожидать здесь не стоило. Совсем другое дело Шон Прескотт — магнат явно не доволен. Моё лицо слегка искажает улыбка, но я вновь прячу её под маской нагловатой безэмоциональной заносчивости, хотя внутри меня всё горит, и я даже не могу осознать, чего же там внутри меня больше — радости и облегчения или самого большого огорчения в моей жизни. Ропот ожидаемо прерывает Прескотт. — Что, Рэй? Что ты сейчас сказал? — его худое вытянутое лицо искажает гримаса устрашающего запора, и глаза норовят вылезти из мясных орбит, пока ноги мужчины не перестают огибать кабинет по полукругу. Он смешно взмахивает маленькими относительно его роста руками. — Исключение? Как раз-таки это исключено. Я буду настаивать на суде. Все мгновенно замолкают, и я тоже, хоть ещё не проронила ни слова. Так-то ещё ничего не гарантировано, но этот урод слов на ветер не бросает... С другой стороны, виновата всё же я. Или не я? Замечаю, как шумно выдыхает моя принцесса и по-актёрски закатывает глаза. Но тишину вновь режет противный баритон. — Я навёл справки, Уэллс. Это уже не в первый раз. Ты знаешь закон. — Вы не можете... — начинает было Джойс, но быстро затыкается. — Мисс Прайс, это действительно сложный вопрос... — Нечего думать, Джеймс! Это мой сын! — срывается на писклявый вскрик Шон. — Мой единственный сын, мой наследник. Он покалечен. Неведомый вздох срывается с уст Нейтана, а потом до всех неожиданно доносится тихий хрипящий смех. Эмберы недоумевающе глядят на сидящего в той же позе парня, но его отец будто в исступлении не обращает на это никакого внимания, а меня вновь поражает его эта странная отмороженная отстраненность. Даже я себе такого не позволяю. С учётом того, что он младше и мальчик. Значит, я вдвойне опережаю его в развитии... Спор разгорается сам собой. — И я хочу, мистер и миссис Эмбер, чтобы ваша дочь дала показания в суде... Что эта девка домогалась её! — Что? — всё же не выдерживаю я, уже не видя возможным игнорировать подобный глупый фарс. — Хуйня это всё! Никаких доказательств. — Тупо! — сразу поддерживает меня Рэйчел, чуть ли не подпрыгивая на стуле и начиная драму. Впрочем, она тут не поможет. — А я напишу на вашего сына! Что он перебегал дорогу... — Херня! — взревел Шон, указывая на ректора. — Уэллс, кончай это! — Нет, пожалуйста... — сквозь подступающие слезы хрипит моя мать, единственная здесь, кому не похер на меня — мне хочется встать и подбежать к ней, утешить, но я остаюсь на жёстком пластиковом стуле в ожидании приговора. — Вы не можете... — Извините, я вынужден констатировать... — привычно отмахивается ректор. — Нет, Шон, так дела не делаются! Ты обрекаешь нас на травлю... — вскидывается Джеймс. — Заткнись, прокурор, или это я тебе травлю устрою! Вылетишь из города, а после из страны... Мой обычно острый на колкости и грубые споры на грани закона язык словно прижимает тяжёлым прессом, а во рту сухость поражает всю слизистую. Я доигралась. Я допизделась. И до меня доебались. Вполне закономерный итог... — А НУ ВСЕ ЗАТКНУЛИСЬ! Оглушающий хриплый рёв разносится по камере кабинета и все замирают, обомлевши от неожиданности. Я недоуменно вскидываю взгляд на младшего Прескотта — он смотрит перед собой, куда-то на ректора, но его на удивление спокойный взгляд невозможно отследить. Шон замирает на месте и недоверчиво косится на сидящего к нему спиной сына. Рэйчел вторит взгляду своих родителей — они все почему-то смотрят то на мою мать, то на Нейтана, этого странного бесноватого. А мне вновь становится не по себе. — Успокоились? Я скажу, может? — твёрдо отчеканивает он и оглядывается вокруг. Все молчат, даже его отец, быстро пришедший в себя, неодобрительно кивает головой. — Так вот. Отчислений сегодня не будет... Вздох со стороны защиты выходит единогласно, хотя какого вообще хера? Будто он тут что-то решает. — Но и так этого оставлять нельзя, — продолжает он, и мне все это начинает все меньше нравится. А ну как он меня в рабыни себе запишет? Тогда уж лучше сдохнуть. — Я... Беру Хлою Прайс на поруки и обязуюсь повысить её посещаемость до восьмидесяти процентов в месяц, — он будто победно вновь оглядывается и как-то излишне наигранно выдавливает. — Компромисс. Не, это хуже рабства. Это крыша Нейтана Прескотта и посещения Блэкхелла. Так где там пистолет Дэвида? Шон хмыкает, а Рэйчел потирает шею. — В целом... Мысль интересная. Но я бы всё же настаивал на разбирательствах... — Не надо, дорогой папаша, — выдыхает саркастично тот. — Теперь уже поздно разбираться. Либо так, либо выбивайте из меня признания. Похуй. Меня это покоробило. Прилично так. Протекция Нейтана Прескотта, его ахуевший батя, молчащий ректор... Да пошло все нахуй, сука! — Да меня не ебет, уроды! Я выскакиваю из кресла и проныриваю под рукой Шона, устремленной чтобы поймать меня, и у меня это отлично выходит. Я разворачиваюсь у выхода, уже по факту единственного победителя, показывая всей их гламурной компашке средние пальцы. — Нахуй вас! И вновь я вылетаю из этого коридора, снова чуть не выбиваю плечо о двойную входную дверь и бегу к машине, всё ещё моей, всё ещё верной только лишь мне. У меня есть лишь один путь, где никто меня не найдёт. Но сначала — надо заскочить домой.

***

Я вбегаю вверх по старым скрипучим половицам, накрытым прибитым пыльным ковром, и влетаю в комнату, в спешке бросая в рюкзак необходимые вещи — дневник с карандашом, наушники и буквально влетаю в самую тёплую из толстовок, не утруждая себя её поправлением, и накидываю на одно плечо рюкзак, второй рукой отпирая окно и сбрасывая со стола хлам. Пусть думают, что я сбежала с деньгами, или что меня похитил сраный клоун-маньяк, это не моя забота, не мои проблемы — мне вновь светит отстранение, даже отчисление, но меня это волнует ровно настолько, насколько об этом будут беспокоиться, лишь немногим больше капли в море дерьма. Ветер красиво сдувает оставшиеся листки с кресла и порывает фотографии на стене, пока я выпрыгиваю под стену мелкого снега, острого и быстровянущего, как и все мои чувства... Сегодняшний мой меланхоличный настрой звучит как отличный предлог для того, чтобы съебаться на горку и подумать там, пока меня будет хлестать равнодушный отчим-снегопад, впеперебой с отцовскими поглаживаниями резких порывов. Я иду пешком, не оставляя никаких следов для моих будущих преследователей, быстро пробираясь по рыхлому лёгкому снегу, под которым укрылся тайный гололёд. Рэйчел, Рэйчел, ты подвела меня. Мне не всегда нравятся эти странные перепады — минуту назад ты игриво что-то ищешь в своей ухоженной причёске, перекидываясь со мной лёгким флиртом, а вот ты уже будто нечаянно выворачиваешь руль и направляешь его от меня и совсем в другую сторону; словно непостоянная любовница, приглашающая к себе на страстный вечер, а после угрожающая тупым длинным ножом... Я знаю, мы разные, но мы такие, блять, похожие, и в то же время я не могу помыслить и дня без тебя — так почему ты иногда ведешь себя так, зная, как режешь меня своим бестолковым вероломством; знаешь, что твои намёки на совместное бегство не оставляют мне и малейшего выбора, но после прикидываешься, что это просто инсценировка, подобная той весенней, а меня ты скоро отбросишь, как назойливую игрушку, как настойчивого ухажёра, требующего преклонения... Но я не так много прошу, Рэйч, ты должна понимать, что я хочу тебе донести, когда ты затыкаешь мне рот горячими сухими губами, и ты не можешь не знать, как меня колет твоя ложь, особенно твоя скрытая, наточенная будто клинок водой, вероломная манипуляция. Тебе мало, что я делаю из тебя своего идола, создаю из старой глины разрушенных отношений прекраснейшую Галатею — ты не хочешь этого тупого поклонения, и тебе нравится обводить меня вокруг тонкого невесомого пальца, заводя Корделию в губительные болота... Но ты всегда знаешь, и у тебя нет ни малейших сомнений, я-то прощу тебе всё, и что бы ты не заставила меня сделать — мне придётся это сделать, невзирая на упрёки со стороны, на кошмары с отцом, на бессмысленные письма в дневнике и яростные глупые нападки в сообщениях — эта борьба даёт мне жизнь, хотя я не могу в ней победить, у меня никак не выходит выйти из удушающего захвата всеобъемлющей любви; но я никогда не скажу тебе этого в лицо, посылая нахуй на жёстком потертом матрасе. Площадка у маяка выглядит как поле древнего ристалища, усыпанное осколками потерянных мгновений и потраченных впустую часов, но эти осколки всё ещё колют где-то там, глубоко, постоянно и подначивающе, испытывая на прочность. Я сажусь на старую протертую скамейку, в чём-то измазанную ближе к правому краю, но мне хватает места чтобы поставить на холодную твёрдую землю полупустой рюкзак и достать книжку — хочется влезть за наушниками, но я пересиливаю это желание, запуская мелодию грустных мыслей в своём черепе. Я оглядываю раскинувшийся внизу город, и внутри что-то больно сжимается — если я не вылезу из той задницы, где я нахожусь сейчас, всё будет очень хуево, и эта мысль давит мне виски похлеще любого станка, но мне сейчас ничего не остаётся, кроме как смириться с тем, что мне придётся остаться в школе ещё ненадолго. Да, стимул плох и довольно неприятен, и мне придётся юлить и ерзать перед прескоттской семейкой, но я не сдамся и уж точно не опущу руки из глухого блока — и мне всё ещё нужна небольшая подработка, пока я ещё нахожусь в поиске лёгких крупных денег... Лёгкие деньги. Звучит довольно оптимистично и даже чарующе, если не углубляться в то, как именно можно здесь достать большую сумму хотя бы в десять тысяч. Прескотты и тут. Или наркота, но и там они... Мать горбатится на этой унылой работенке, за которую ей едва ли что-то платят, но она не умеет ничего кроме этого, а я не умею даже этого; зато у меня есть Рэйчел, мать её, Эмбер. Да с ней вместе можно даже осушить этот чертов залив, не говоря уж о том, чтобы дурить маленького Нейтана круглосуточно. Хотя он вроде и показал, что чего-то да стоит, но это всё призрачные выводы — стоит лишь копнуть, и говно польётся мощным фонтаном, успевай только выхватывать из этого потока купюры, грязные, но честные. Итак, начну с письма. На этот год лимит писем будет исчерпан, виртуальная Макс. Привет, извини, что без официальностей, но мне действительно надо поделиться этими новостями с тобой сейчас, пока не известен их исход, а то потом это будет унылый доклад, а не эмоциональный рассказ как ты любишь. В общем, я опять под угрозой планетарного масштаба, и причиной тому одна хорошенькая новость — я сбила этого напыщенного каратиста Нейтана Презикотта, но есть и одна незначительная плохая — меня, как я уже говор... есть и ахуеть какая отличная — меня могут отчислить, так что это будет вдвойне приятно! Ладно, я лукавлю — этот урод действительно взял меня за яйца. Ну, ты поняла, надеюсь, этот каламбур, иначе зачем я тебе ещё пишу. Так вот, плохо, что меня могут привлечь к штрафу и общественным работам, но альтернатива этому — шантаж от Прескотта. Вот так незадача, да? Хотя кому я пизжу, Макс. Почему тебе не должно быть поебать, как и всегда? Хуй его знает, если честно — я до сих пор пишу это сюда той миленькой... Очаровательной девочке с хвостиком, но кто там вообще поймёт, во что тебя превратил большой Город. Меня вот это всё превратило в завистливую агрессивную бунтарку. Тебя — вряд ли... Но может, нихуя ты меня не поймёшь. И Рэйчел тоже. Никто. Вообще никто. Я здесь одна, как и та я, которую оставляю на страницах этого убогого дневника... Бля, как же хочется курить теперь. Хуевая это всё затея — у меня уже пальцы в палки превратились... — Какая драматургия, у меня аж глаза зачесались. А кто такая Макс? — Ай, блять, — от неожиданности я подпрыгиваю на скамье и едва удерживаю в онемевших покрасневших пальцах свою тетрадку. — Ты какого хуя сюда приперся, чтоб пугать и читать дневники? И как ты вообще понял куда ехать? Я срываюсь на внезапно появившегося за спиной Нейтана, опуская вопрос про Колфилд — на лице его застыла какая-то доброжелательная ухмылка, но мне хочется стереть её с его напыщенного лица как можно скорее. Видимо прочитав это в моих глазах, он спокойно возвращает своё обычное выражение ебала и подергивает плечами. — Я бы дал тебе перчатки, если б ты попросила, но ты никогда этого не сделаешь. И да, не думай, что если ты представляешь себе, что ты оригинальная и такая умная, то у тебя нет лучшей подружки, которая знает тебя вдоль и поперёк. — Рэйчел тебе распиздела? — Нет, — коротко выдыхает он, присаживаясь рядом и глядя на высокий маяк, не видя, как напрягаются мои скулы. — Ладно, если без шуток, то Эмбер сейчас на свалке, а я здесь. Типа два места, которые ты знаешь в этом городе. А, ну кроме твоего дома и "Двух китов". — Хули надо? — Кстати, я тут заметил, что много кто путает "Два кита" с "Тремя китами", причём когда их поправляешь, они упорно отнекиваются и говорят, что так все их друзья и знакомые называли это место, а на самом деле... — Ты издеваешься, урод? — уже не сдерживаясь восклицаю я, достаточно громко для того, чтобы спугнуть каких-то птиц с ближайших деревьев. Прескотт не двигается, а лишь поворачивает голову на город. — Пришёл злорадствовать? Катись тогда отсюда. — Нет, зачем же. Я пытаюсь наладить с тобой контакт, — он ещё раз поворачивается ко мне и мягко изгибает губы. Отвратительно. — Я думаю, ты ещё не поняла, что от меня теперь зависит... — Да всё я поняла, ушлый ты ушлёпок, — цежу сквозь зубы. — И чего ты хочешь от меня? Стать твоим наёмным рабом? — Да нет же, ты можешь меня просто послушать? Всё, успокойся, — он говорит тихо и твёрдо, пока я выстраиваю цепочку дыхания, выпуская пар во всех смыслах. — Так, о чем это я. Короче, я тебя, конечно, принуждать не буду, это не совсем в моих интересах, но и ты пойми — я тебе сейчас помочь собираюсь. — Да? И как же? Шантажом? — Да не шантажирую я тебя, — он опускает голову и покачивает ею. — Я о том, что тебе нужны деньги, и я тебя потихоньку ими буду обеспечивать взамен на раскрутку моего небольшого дела, но ты меня сбила — а там всё довольно надолго, так что... Боюсь, это слишком одностороннее предложение. У тебя нет особого выбора. — Это я поняла уже давно, — уже более уравновешенно говорю я, но внутри я очень стараюсь абстрагироваться от всего этого. — Да, и в целом... Ты же меня шантажировала? Отлично. Значит мы квиты, — он победно ухмыляется и похлопывает меня по плечу будто покровительски — я откидываю руку на автомате. — Короче, завтра понедельник, но это праздник святого Франциска Ассизского, и поэтому я жду тебя в девять у себя в комнате. У меня есть небольшой план. — И ещё... Ты серьёзно? Насчёт посещаемости в восемьдесят процентов? — Нет конечно. Мы же пошли на компромисс, помнишь? Всего шестьдесять пять. И я прослежу, Прайс. Он с нарочитым трудом поднимается и оправляет штаны в коленках, отправляясь к выходу на тропинку, но я не пойду с ним. Я упираю руки в коленки и закрываю глаза, тяжело вдыхая, как вдруг слышу удаляющийся лёгкий голос. — И ты так и не рассказала мне о Макс... Мы с тобой это ещё обсудим! — доносится до меня шелест средь скрежета иголок хвои. — Вот уж хуй там, — стискиваю зубы, внутренне ошеломленная таким позорным тычком под рёбра. — Вот хуй ты узнаешь больше, чем Рэйчел...