mi melocoton venenoso

Maluma feat. Lenny Tavárez, Justin Quiles — Parce

      Жаркое утреннее солнце Рио не щадило никого, проникая во все доступные ему уголки, включая спальню Чонгука, где по умолчанию штор не существовало. Бразилец, уловив краем сознания прямые лучи, опустившиеся на его закрытые веки, недовольно сморщил нос, зашевелился, немного меняя положение, тем самым окончательно выбираясь из крепкого сна. В заливе Гуанабара атлантические воды довольно редко сильно бушевали, но шум прибоя, слышимый через открытые окна (а их Чонгук на ночь всегда оставлял открытыми), помогал ему быстро уснуть, служа нежной мелодичной колыбельной.       Он заводит руку за спину, не желая пока оборачиваться, ощупывая кровать на наличие кого-то еще в ней – пусто. Чон облегченно выдыхает и окончательно открывает глаза, потирая их тыльной стороной ладони. Как прекрасно, когда не нужно никого выпроваживать, объясняя, что это было развлечение на одну ночь и никаких звезд с неба, золотых колец и свидетельства о браке Чонгук не подарит.       Многие случайные девушки, да и парни, которые оказывались в кровати Чона, почему-то считали, что теперь они связаны отношениями и впереди у них светлое будущее, хотя Чонгук всегда прямо выражал свои намерения, включающие исключительно секс на одну ночь и не более. То, что сегодняшний слащавый блондин, вроде англичанин, всё понял правильно и свалил до его пробуждения, избавив от лишних разговоров и бессмысленных извинений, было бесценно.       Чонгук, совершенно обнаженный, выбирается из-под легкой простыни и опускает ноги на холодный пол, сразу устремляя взгляд куда-то вдаль, на утреннюю лазурную гладь Атлантического океана, которому он душу свою продал, будучи еще ребенком, влюбившись в него окончательно и бесповоротно. Это была любовь с первого взгляда на разбивающуюся о берег волну, с первого звука прибоя, который его уши забыть уже не смогли. Безмолвный разговор с океаном стал чем-то вроде утреннего ритуала, обеспечивающего ему хорошее настроение на весь день. После пары минут, проведенных наедине, Чонгук всегда, чего бы ни коснулся, что бы ни задумал, добивался поставленной цели, не прилагая к этому и половины усилий. Любимчик беспокойных вод. Кто-то молится Богу, а Чонгук – океану. И ни разу тот его еще не предавал.       Из соседней комнаты слышится смех, прерывающий минуты единения, и Чон приходит в чувства, вспоминая, что дела не ждут, как бы с океаном не было хорошо. Он натягивает черные боксеры, подобранные с пола, и выходит из спальни в очень большую и просторную гостиную, где на диване удобно развалился источник того самого смеха.       — Утречко, — бодро произносит Чонгук, направляясь к дивану, заприметив на журнальном столике бутылку холодной воды, по которой уже начали стекать капли конденсата.       — О, очнулся. Ты сегодня поздно. Неужели тот англичанин, что свалил минут двадцать назад, так тебя заездил? — усмехается парень, откидывая голову назад, на спинку дивана, смотря вверх тормашками на подошедшего друга. — Не верю, что я прав. Хотя, если учесть, насколько громко он стонал…       — Не завидуй, mi cariño. Это ты предложил купить общий пентхаус, так что не ной теперь, если снова не выспался. Лучше бы нашел себе горяченькую иностранку. Или иностранца. Всё равно что так, что так ночь не спишь, — смеется Чонгук, огибая диван и добираясь наконец до живительной воды, опустошая половину литровой бутылки за раз, игнорируя непонимающий взгляд.       Использовать испанский в речи стало уже привычкой, гаденьким хобби, ведь все вокруг говорили на португальском или английском, включая его друга, а испанский был им знаком лишь косвенно – что-то похоже по звучанию, что-то услышали от туристов, мигрантов, поэтому Чону нравилось говорить всё, что вздумается, но, при этом, оставаться непонятым.       — Не все так повернуты на сексе с иностранцами, Чонгук, — закатывает глаза парень, чьи темные волнистые волосы уже идеально уложены после утреннего душа, пусть и выглядит он всё еще немного помято. Недосып брал своё. Зато свободная хлопковая белая рубашка, идеально севшая по широким плечам, и длинные бежевые шорты, удерживаемые черным кожаным ремнем с аккуратной металлической бляхой, придавали парню более свежий вид.       — Ты просто не пробовал. Бразильцы горячие, страстные и темпераментные. Как мы с тобой, дружище. А иностранцы… — Чон мечтательно облизывается, вспоминая мальчишку, с которым развлекался ночью. — Они любопытные, жаждущие внимания и дикого огня, который свойственен бразильцам. Податливые, доступные и всегда искренние.       — Ага, а еще им каждое утро приходится выслушивать твои извинения, что второго раза не будет и они просто тебя неправильно поняли. И вообще, что им пора уже поскорее свалить отсюда, — Джин скептически качает головой, блокируя планшет, на котором смотрел очередное комедийное шоу. После завтрака, ожидая, пока друг проснется и придет в чувства, он всегда уделял пол часа таким шоу, смеясь от души, так скрипуче.       Как-то раз Чонгук сравнил смех Джина со звуком работающих дворников его Челленджера. После этого они сутки не разговаривали, а на следующий день, когда снова пошел дождь и Чону пришлось включить дворники, вместо жидкости там оказался синий краситель, испачкавший всё лобовое стекло. С тех пор пошло негласное правило – смех Джина не стебать.       — Не занудствуй. Я понимаю, что ты старше меня, но ты теряешь потрясающие возможности, дружище.       — Чонгук, не начинай. Хватит трепаться. Иди в душ, завтракай и поедем. У нас сегодня поставка алкоголя для бара, новый поставщик. Я хочу быть на месте раньше времени и всё проконтролировать.       — Так точно, капитан! — дразнится парень, проводя ладонью по крепкой шее и переходя рукой на ключицу, скользя по черным, еще свежим чернилам, и уходит в ванную. Не так давно у него появилась новая татуировка в виде змеи, удобно умостившейся на теле Чона – та, начинаясь от мускулистого плеча, обвивала правую ключицу, то и дело ныряя под кость и выныривая из кожи с другой стороны, словно действительно проникала в тело бразильца, став с ним одним целым. Аккуратная голова чернильной змеи покоилась практически в яремной вырезке, будучи направленной вниз, оберегая своего владельца от истеричных змей, обитающих в кровати Чонгука по ночам, если верить словам старшего друга.       Джин, увидев обновку, тогда восхищенно присвистнул, одобряя выбор друга, и, за компанию, после долгих уговоров, набил на правой груди римские цифры – день, когда они познакомились, будучи детьми, который изменил сразу две жизни, связав их прочными нитями на года – да, сентиментально, но никого это не ебало.       Шестилетнего Чонгука, из любопытства забредшего в фавéлы, где обеспеченному ребенку рады не были от слова «совсем», увидели местные дети и начали избивать. Джин, тогда проезжающий мимо на велосипеде, возвращался от одинокой тети, которой привез продукты на неделю. Заметив, как группа ребят избивает хилого и худенького мальчишку, он не смог остаться в стороне и заступился за него. Будучи старше, и сильнее, он быстро разобрался с агрессивными детьми, а затем и мальчишку, чье лицо было похоже на переспевший помидор, отвез в больницу, где ему сделали томпонаду, остановив носовое кровотечение, наложили швы на бровь и обработали все раны. С тех пор они не разлучались, дав друг другу клятву дружбы до самой могилы, обещая не отворачиваться, что бы ни случилось.

***

DJ ROOTS — BABY (Feat. CAMO, JUNG JIN HYEONG)

      Фелисия сказала выбирать любые номера, какие им только приглянутся, и оба парня решили не упускать возможности взять люксы, расположенные напротив, находящиеся на предпоследнем, девятом, этаже. Единогласно было решено, что каждому нужны свои апартаменты, ведь цель Тэхена была предельно проста и ясна, а Чимин мешать другу в этом не хотел, да и сам намерен отдохнуть от всех обязательств, тревог – от самого себя.       Оказавшись в номерах, отклонив приглашение Фелисии пообедать вместе, раз она еще тут, они решили поспать пару часов, отдохнуть после перелета, но вымотались так, что проспали целых шесть, пока звонок папы не разбудил Чимина. Слишком резкая смена температур и часового пояса тяжело далась обоим парням – шум в голове, сильная слабость и легкая тошнота, но нужно просто пережить этот день, завтра самочувствие вернется к норме.       Стоя у панорамного окна, рассматривая лазурный океан, Чимин впервые задумался, а правильно ли он сделал, выбрав когда-то именно медицину, когда все двери перед ним были открыты, любые возможности – ты лишь хватай их. Папа ведь звал в Рио, предлагал поступить здесь в университет, обосноваться, и, если захочет, вместе с ним вести бизнес будет, но Чимин был слишком горд.        «Я смогу сам поступить и у меня будет своё дело. Я построю свою жизнь сам, с нуля, как ты когда-то.»       А стоило ли оно того? Он остался в Пусане, поступил сам, своими силами, продержался на повышенной стипендии до самого конца, его ждет диплом с отличием, если последний семестр он не пошлет нахер (а так хочется).       Чимин уже не уверен, хочет ли видеть медицину как часть своей жизни, ездить в больницу на работу каждое утро, облачаясь в черный хирургический костюм и сверху накинутый белый халат, видеть пациентов, отключая свои эмоции и переживания, иначе они его убьют, как и всех тех до него, кто отказался становиться циниками, предпочитая душу нараспашку держать, себя самого и свою человечность не терять. До первого умершего пациента. А там второй, и третий. Это неизбежно. Нельзя предугадать развитие болезни, до мелочей рассчитать все осложнения, ведь каждый организм индивидуален и компенсаторные реакции у всех разные. Особенно в выбранном Чимином направлении. Летальность здесь слишком высока. И тот груз вины, что ляжет на душу, если вовремя не научиться отсекать её от себя, закончится самоуничтожением, выгоранием, после которого не восстановиться, только профнепригодным стать.       Чимин прилетел в Рио, чтобы дать себе отдохнуть, проветрить голову и определиться, как ему жить дальше, что выбрать – свободу, новую специальность, другую возможность, или же остаться в медицине. Чувствуя, что снова начинает сильно грузиться, Чимин пресекает тяжелые размышления и идет к шкафу, чтобы переодеться к ужину.       Он уже разобрал вещи, освоился в своем номере и даже поставил ноутбук на зарядку, хоть и планировал его здесь даже не включать, но привычка оказалась сильнее.       Стук в дверь нарушает приятный шум океана, доносящийся из открытого окна.       — Да?— громко отзывается, выбирая рубашку на вечер, зная, что это или Фелисия, или Тэхен, или папа. Никому другому он здесь не сдался. — Открыто!       Дверь открывается и на пороге появляется мужчина, в котором чувствуются отголоски внешности самого Чимина: немного выше, но такой же стройный, плечи довольно узкие, тело, несмотря на свободную атласную нежно-голубую рубашку, кажется крепким. Глаза такие же выразительные, как и у Чимина, но красивого орехового оттенка, губы полные, темные волосы, откинутые назад, волнами уложены по сторонам, а на щеках красуются очаровательные ямочки, ведь мужчина широко улыбается, увидев сына, с которым не виделись уже полтора года.       — Чимин, родной! — мужчина тут же сокращает между ними расстояние и обнимает сына так крепко, что тот задыхаться начинает, но вырываться даже не думает.       — Пап… — тихо отвечает, утыкаясь в его шею, словно это единственное, что имеет значение. Чимин даже не догадывался, насколько сильно соскучился по папе, и что именно его поддержка и теплые слова сейчас так нужны. Ранее он никогда не просил о подобном, фыркая, что сильный, самостоятельный и сам со всем справится, но, видимо, усталость и заебанность учебой выжали из него все силы и от слов поддержки Чимин теперь не откажется, они ему как воздух нужны.       — Мой мальчик, я так рад тебя видеть. Прости, что не встретил вас в аэропорту. Я приехал сразу, как только смог.       — Да всё хорошо, пап. Главное, что ты рядом. Я скучал.       — Ох, Чимин… — Исан снова крепко обнимает сына, целуя в макушку, по спине заботливо поглаживая. В отличие от Чимина, чьи ладошки довольно маленькие, пусть и аккуратные, кисти Исана очень изящны, как в жестикуляции, так и с анатомической точки зрения – длинные тонкие пальцы, узкие пястья, еще тоньше запястья. Чимин, будучи ребенком, постоянно папу за руку держал, пальчиками выводя рисунки на его ладонях, любуясь красотой кистей, видя в них идеал. Папа в целом для него бы идеалом во всем: как выглядел, как себя подавал, как мыслил и как воспитывал в одиночку до своего отъезда. Чимин по сей день им восхищается, ведь добиться такого уровня жизни в чужой стране, найти гармонию с собой, пережив адский пиздец, подкинутый жизнью, да еще и сердце снова своё открыть кому-то, не побоявшись вновь наткнуться на предательство – для Чимина это показатель очень сильного человека.       — Как твои дела? Ты останешься на ужин?       — Конечно, останусь. Но сначала ты расскажи, как у тебя дела? Что нового случилось за это время? Идем, — мужчина подводит сына к дивану, расположенному прямо у открытого окна, через которое дует прохладный атлантический ветер, треплющий прозрачные занавески, и садится, потянув его за собой, обнимая за плечи, прижимая к себе бочком.       — С чего бы начать…       — Твой друг явно спит, у него из номера ни звука не доносится. Так что начинай с самого начала, время у нас есть. Я же вижу, что тебя что-то тревожит. Расскажи мне всё и отпусти это, чтобы провести каникулы без лишнего груза на душе. В Рио оно тебе ни к чему, милый.       — Ммм… Ты как всегда проницателен.       — Как и ты, персик. Начинай.

***

Ozuna, Doja Cat, Sia — Del Mar

      Вечером, после ужина с Исаном и Фелисией, которые сразу отправились на одну из вечеринок, куда звали и «детей», Чимин с Тэхеном решили отправиться знакомиться с Рио самостоятельно.       Солнце еще не село, окрашивая улицы и набережную потрясающими персиковыми и розовыми оттенками, погружая город в волшебную негу, подготавливая жителей к ночной жизни, не менее активной, чем в дневное время. Все те, кто отдыхал днем на пляжах, подставляя смуглые тела солнцу, прося немного внимания жаркого светила, и наслаждался теплым дружелюбным океаном, к ночи выберутся на оживленные улицы, заполненные музыкой, льющейся отовсюду, алкоголем, который тебе всунут в руки, даже если не просил, и удивительными сплетениями танцующих тел.       Рио и так казался городом-сказкой, ведь не может такое красивое место существовать в действительности, но сейчас, на закате, глядя на тихую водную гладь, на обрамляющие залив высокие горы, на одной из которых виднеется статуя Христа-Искупителя, Чимин в очередной раз влюблялся в Рио, отдавая ему свою душу, лишенную забот и тревог.       Разговор с папой очень помог. Исан многое объяснил, показал, как всё выглядит со стороны и дал Чимину новую почву для размышлений, но с условием, что этим сын займется лишь к концу каникул, а сейчас отпустит себя и свои желания в вольное плавание, а там будь что будет. Ведь для чего еще Рио, если не для свободы?       — Я, кажется, сплю, — шепчет Тэхен, боясь даже моргать, ведь вдруг он и правда спит и вся эта красота нереальна.       — Нет, Тэхен-а, ты не спишь. Мы правда здесь, в Рио.       — Я влюбился.       — Ты тут и дня не пробыл еще, — смеется Чимин, переводя взгляд на светловолосого друга. Тэхен принарядился: легкая нежно-персиковая рубашка, заправленная в короткие джинсовые шорты и расстегнутая на верхние пуговицы, красный платочек, повязанный на смуглую шею, изящный тонкий серебряный браслет на правой руке, под которым виднелась красная ниточка – её он никогда не снимал. Волосы даже завить посильнее успел, хотя времени после ужина почти не было перед выходом. Легкий макияж нанес, подчеркивая серо-голубые глаза, еще и парфюм легкий использовал. Чимин такой раньше не слышал у Тэхена, но в нем отчетливо слышались пионы и груша, их он ни с чем не спутает. Женский что ли? Тэхен явно знает, что делает.       — И что? Я уже влюбился.       — А тебе много не надо, я смотрю, — всё еще улыбается Чимин, поправляя свою полупрозрачную темно-зеленую рубашку, украшенную леопардовым принтом, расстегнутую до уровня окончания мечевидного отростка грудины.       — Может, еще больше расстегнешь? Ну, чтоб наверняка.       — Отстань, Тэхен.       — Нет, ну права. Ты и так уже до пупка расстегнул её.       — Не до пупка, а до мечевидного отростка.       — Ой, не начинай… — стонал Тэхен, хватая друга за щеки обеими руками. — Забудь, что ты почти врач, окей? Ты на отдыхе, просто забудь всю медицинскую хуйню. Весь тот набор дохуя сложных слов. Отдых, Чимин. О-Т-Д-Ы-Х.       — Окей-окей! Понял я! Отдых! Только отпусти.       — Послушный мальчик. Папочка тобой гордится.       — Слышь, папочка, тебя бы самого кто нагнул уже, — закатывал глаза Чимин.       — Знаешь, даже возражать не буду, — смеялся в ответ Тэхен.       — Если ты никого не подцепишь сегодня – я буду разочарован. Такие штаны… Ты видел, насколько роскошно выглядит твоя задница в них? Она и так как крепкий орех, а в этих штанах… — Тэхен мечтательно присвистнул, но, наткнувшись на резкий взгляд темных глаз, поджал губы недовольно и обнял друга за руку. — Ну правда, ты такой красивый у меня. Выглядишь на миллион! Давай найдем тебе тоже папика?       — Себе сначала найди, ладно? А я сам как-то разберусь.       — Ну чего ты такой угрюмый?       — Акклиматизация. Не обращай внимания, завтра буду в норме.       — Не обманываешь?       — Тэ, тебе самому херово сегодня. Зачем мне обманывать?       — Ну, это да, но! Это не мешает мне уже любить Рио и всех бразильцев. Ты заметил, какие они все накачанные? Боги… Они просто Боги, спустившиеся с небес для услады моей души.       Чимин снова глаза закатывает, но не может сдержать смех, вслух начиная хохотать, а Тэхен добродушно улыбается. Этого он и хотел – расслабить немного друга, который словно в угол клетки забился и оттуда на всех шипит, никого близко не подпуская.       — А чего ты смеешься? Посмотри, какие у них тела! Все как на подбор! А папа твой? А Фелисия? Серьезно, божества… Аполлоны и Афродиты.       — Да хоть Аиды и Персефоны, ты пить будешь что-то? — уже зайдя на пляж, спрашивает Чимин, повышая голос, ведь латинская музыка льется со всех сторон. Прямо перед их гостиницей не так давно построили пляжный бар, довольно большой, от которого протянули по пляжу гирлянды, кое-где поставили столики со стульями для уставших от вечных танцев бразильцев и гостей Рио, поставили пару рядов шезлонгов чуть дальше, расставили мощные колонки, давая любителям потусоваться у океана, волнами целующего ноги, возможность устраивать вечеринки прямо на пляже.       — Фу, снова ты про загробный и мрачный мир… Ярче, Чимин, мы стараемся быть ярче.       — Я помню.       — А здесь есть традиционная выпивка? Ну, как текила в Мексике или виски в Шотландии?       — Есть. Кайпиринья*. Очень вкусная штука, мне нравится. Идем, возьмем по одной.       Тэхен устремляет взгляд в сторону бара, оценивая общую загруженность бармена, но тут же впивается в самого парня мертвой хваткой — азиат! Как интересно. В Рио, за баром, вдруг азиат. Тэхен оценивающе скользит по нему взглядом: темные волнистые волосы, хаосом раскиданные по сторонам из-за ветра, дующего с океана, большие угольно-черные, словно смоль, глаза и пухлые губы, которыми тот улыбается постоянно. Красавчик! Одет в рубашку черную, довольно сильно расстегнутую, практически нараспашку. Рукава закатаны для удобства, но на правой руке струятся ленты черных татуировок, которые отсюда рассмотреть невозможно. Зато получается рассмотреть змею, вылезающую из-под воротника, из-за чего Ким удивленно глаза округляет – как любопытно. Он растягивает губы в хитрой улыбке, уже что-то задумав.       — У меня что-то голова кружится немного. Давай ты сам, м? Я тут подожду. Пока присяду, — в знак подтверждения своих слов Тэхен стремительно направляется к стулу, который не так уж и близко находился, и плюхается на него, закинув ногу на ногу.       Чимин, изумленно вскинувший брови, наблюдает за другом, не понимая, что сейчас произошло, ведь всё нормально было, но Тэхен ему машет «иди-иди!» и улыбается лучезарно, обескураживая еще сильнее, а потом и вовсе показывает, будто умирает от жажды и нуждается сейчас в глотке чудодейственной воды под названием кайпиринья. Чимин, пребывая в таком же недоумении, разворачивается и идет к бару, обещая вылить напиток Тэхену на голову, чтобы больше так не вел себя, раздражая его. Сложно что ли вдвоем сходить за коктейлями? Не хочет идти – мог бы просто так и сказать.       Пак останавливается у бара, осторожно протискиваясь среди полуголых бразильцев, улыбаясь им виновато, если случайно толкнет, и находит чертову барную карту, которая постоянно была кем-то занята, теперь внимательно изучая ассортимент.       — Помочь? — слышится приятный голос совсем рядом, но Чимин игнорирует предложение, однако, продолжает чувствовать на себе чужой взгляд, который и не думает исчезать, из-за чего всё же отвечает:       — Нет, спасибо. Пока изучаю.       — У тебя акцент. Откуда ты?       Чимин, не отрывая взгляда от карты, переворачивает её, читая теперь наименования напитков на обороте.       — Тебя не касается.       — Оу… — в голосе слышна улыбка. Собеседник определенно улыбается, бесстыдно рассматривая его. — Кусаешься, значит. Коготки тоже имеются?       — Так себе подкат, если честно, — хмыкает Чимин, резко опуская карту на стойку, и поднимает наконец взгляд на собеседника, встречаясь с его черными внимательными глазами, которые словно в ловушку загоняют, кислорода лишают. Чимину нечем дышать. И куда двигаться, чтобы выбраться оттуда, он не понимает. Ему это не нравится. Слишком яркая реакция на первого встречного бармена.       — Нью-Йорк? Берлин? — Словно игнорирует замечание незнакомец. — Берн? Стокгольм?       — Ты, видимо, не понял. Не твоё дело, — шипит Пак раздраженно, повторяя недавно сказанные слова, на случай, если бармен не понял английский с первого раза. Что за допрос?       — Значит, нет. Мышцы не дрогнули. Пекин? Токио? Сеул? — Чимин сжимает челюсти, потихоньку начиная закипать. — О, я близко. Чеджу? Нет. Тэгу? Пусан?       — Слушай! — Чимин его резко прерывает, зло сжимая руки в кулаки, а парню хоть бы хны – улыбается широко, от чего родинка под губой заметна стала еще больше, а у глаз морщинки собрались. Он попал, и он это знает. — Две кайпириньи.       Бармен вскидывает брови и руки на груди складывает, от чего рельеф мышц через черную ткань, да и на предплечьях оголенных, вырисовывается сумасшедший. Этот парень явно много над собой работает, улучшая физическую форму.       — Как грубо. Волшебное слово? «Иди нахуй» — хочется сказать Чимину, но он сдерживается, ведь бар расположен на пляже прямо перед гостиницей папы и они с Тэхеном сюда еще явно не раз придут, а ругаться с барменом – плохая идея.       — Две кайпириньи, пожалуйста, — с натянутой улыбкой произносит Пак, вкладывая в это «пожалуйста» весь яд, на который был вообще способен. Этот парень его безбожно раздражает, бесит одним своим видом.       — Для тебя хоть звезды с неба, mi cariño, — подмигивает темноволосый, сразу приступая к приготовлению коктейлей, из-за чего не замечает усмешки, тронувшей пухлые губы чиминовские.       — Не достанешь, сил не хватит.       — Я уж постараюсь.       «Мой дорогой». Как мило.       Чимин руки в замок складывает, ожидая заказ, умышленно отвернувшись в другую сторону, рассматривая набегающие на пляж волны, чтобы не наблюдать за раздражающим барменом. Он заранее уже положил необходимую сумму за напитки на барную стойку, поэтому, когда парень ставит перед ним два стакана, наполненных льдом, лаймом и мутной жидкостью, Чимин молча их забирает и направляется к Тэхену, проклиная друга за то, что тот вообще на свет родился и ему на пути когда-то повстречался, а заодно и себя за то, что вообще Тэ с собой в этот раз в Рио потащил.       — Эй, даже имя не скажешь? — слышит Чимин брошенное вслед. У бармена определенно много работы, ведь люди всё пребывают и пребывают на пляжную вечеринку, но парня, кажется, всё это сейчас ничуть не волнует, ведь он затылок незнакомца сверлит пристальным взглядом.       — У звезд спроси, они ответят.