Реанимация

По обнажённой шее мажет чернью потёкшая от влаги тушь на длинных ресницах. Мари утыкается глубже в белоснежный воротник врача и страдательно шмыгает носом, вынуждая Логана заботливо пройтись ладонью по пушистым завиткам. Никто из них не планировал заканчивать диалог так, но догадывались оба. Мари держит дистанцию, всегда и настолько твёрдо, что моментами уклоняется от обычных объятий с людьми, которые в курсе о её мутации, пугаясь последствий. Ситуация с Ирэн усилила её загнанность в оберегающий кокон и закрепила бесповоротную боязнь навредить. Логан доказывает о безопасности постоянно и невозмутимо, будто это его обязанность и неизменная жизненная цель. Вытащить Мари. В сильных, надёжных руках она размякает моментально и не успевает сдерживать набегающую слезами боль. Приятно, когда не нужно ничего контролировать, когда мужчина сам прижимает тебя к себе без страха пострадать, когда за тебя решают, выдернув из рук тяжесть выбора. Но вечно это продолжаться не может. – Всё-всё, – затхло выдыхая, отстраняется Мари, – спасибо, Логан. Медсестра обводит изучающим взглядом приёмное и понимает, что все заняты чем-то своим, работая в штатном режиме. Привыкли. Рука тянется к верхнему ящичку, чтобы достать влажные салфетки с персиковым вкусом. Мари торопливо проводит ими под глазами и поворачивается лицом к Логану. – Глаза не чёрные? – Нет, – оценивает хирург, получает благодарное выражение и уточняет, – красные. У Карлайл начинает кружиться голова от внезапной цепочки. Красные круги у неё и красная радужка у Реми. Отлично бы смотрелись, подойди он сейчас и сними линзы. Но он не подойдёт и линзы свои проклятые точно не снимет. Конец эмоциональной вымотанности приносят врачи скорой, преподносящие как дар нового пациента. – Больному двадцать четыре года, сам себе пытался удалить аппендикс. – Чего? – обойдя регистрационную стойку, реагирует Логан. – Студент я, на хирурга учусь, – объясняет пациент, последовательно держась за место неудачной операции. Доктор Хоулетт закатывает глаза, ослепнув от глупости – или безбашенности – и берётся за бортики каталки, потому что санитары, в рот их Логан, спят. – Прелестно, а обезболивал чем? – Новокаином. Ответ хирурга оставляет довольным, но не вид травмы перед ним. Достаточно приподнять пропитавшуюся кровью футболку и увидеть кривые-косые, слетевшие швы, чтобы понять масштаб. Прошедшая через стенку из соседней смотровой Китти молча ужасается тому, что с собой может сотворить уверенный студент меда. – Китти, у нас симптомы интоксикации, рвота, обезвоживание, давление девяносто на шестьдесят, пульс сто двадцать, – зачитывает Логан, услышав медсестру, на незаурядный способ зайти которой пациент не обратил внимание, и обращается уже к самопотрошителю. – И давно практиковался? – Позавчера. К вечеру закончил, часов в семь. Хоулетт под завывания студента вручает Китти анамнез и диктует назначение на КТ брюшной полости и анализы с просьбой готовить операционную. – Молодец, а лоботомию чего ж не сделал? – откликается Логан почти без агрессии.

***

На кушетку с глубокими, болезненными стонами оседает мужчина и обнажает расползшийся, покрасневший синяк на груди. Миссис – доктор – Бёрд прикладывает руки к торсу пациента, начиная надавливать с области под ключицами и и заканчивая ближе к животу. Ординаторка по правую сторону от неё сосредоточенно собирает симптомы и не забывает наблюдать за заведующей в действии. – Тупая травма грудной клетки, давление сто тридцать на девяносто, подозрения на гемоторакс. Нужны ЭКГ и рентген, – пробуется Джин, получает одобрение и телепатически созывает пару санитаров. Созревает вопрос о ведущем нейрохирурге, но она удачно сохраняет его на потом. Никогда так никогда. Выходя из смотровой, намеревается предупредить Мари об очереди в рентген-кабинет со знанием того, что перед ними пациент Питера, и словесно подталкивает санитаров. Доктор Бёрд присматривается к Грей и уверенно возвышается за её спиной, наводя своим присутствием робости, приводящей к старательности персонала. Джин чувствует ровное дыхание интуитивно и на полпути оборачивается, обращаясь к заведующей. – Миссис Бёрд, я подам в первую операционную. Мелани это по-особому приземляет. Пусть блуждание по астральному плану не в её духе, в последнее время она постоянно застревает в нём, ограждаясь от негативного. Пресвитерианцам на руку рассеянность начальницы, можно расслабляться и поддаваться анархии. Питеру анархия как родная мать. – Перелом трёх рёбер, отломки травмировали лёгкое. Снимок приземляется прямо в руки Джин вместе с появлением подогнавшего его ординатора. – И гемоторакс, – заканчивает она, уткнувшись в результат рентгена. – Твой как? – Внутреннее кровотечение, осколочный перелом. Найду Ороро и бегом в третью. – Доктора Шоу не набрался смелости попросить, да? – издевается Джин, но подняв голову, Питера уже не наблюдает. Максимофф носится с мрачным лицом по клинике, давая повод погадать, что с ним. На работе какой день не видно Чарльза, и настроение ординатора связывают с этим. Общее мнение сводится к семейным проблемам Ксавьеров и причастности к ним Питера. Вслух никто не говорит, потому что Логан, Ирэн и Мари не горят желанием обсуждать своих близких, имея к семье Чарльза самое непосредственное отношение. Делают вид, будто происходит то, что должно. Эрика это не устраивает. Сидя на лавочке за стеклянными дверьми, он набирает Чарльза третий раз за день, двадцать первый за всё время его отсутствия. Ксавьер как не брал трубку, так и не собирается, заставляя слушать-слушать-слушать занудные гудки и отключать телефон с надеждой, что он там живой и целый. Коллеги уверяют, что волноваться не о чем, просто период такой. Часто у них нейрохирурга накрывает такими периодами, что он на работе не появляется и на звонки не отвечает? Кого не спросишь, ответ один. Всё нормально. Но Эрик в это равнодушное «нормально» не верит. У него сердце по опыту чувствует и знает больше, и сейчас оно очень неприятно колет с правого оборота, закрепляясь острым импульсом в мозг. Ещё не больно, уже некомфортно.

***

В синюю кружку летит кофе три-в-одном и заливается кипятком. Молотые зёрна вихрем тонут в горячей воде, растворяясь в серовато-шоколадном оттенке. Кардиолог, сжимающая ручку чайника, ослабляет хватку и, закинув ногу на ногу, присаживается за стол к анестезиологу. – Не представляю, что я делаю не так, – честно делится Реми, отбивая по поверхности быстрый ритм. – Может, ей нужно время? Чтобы определиться, чувствует ли что-то к тебе, – успокаивать у Ороро получается не очень. – Две недели? Неужели Реми показалось, что что-то вообще было? В украдённых касаниях, в темпе дыхания, разделённом на двоих на подоконнике его квартиры, в почти не отвергнутых подарках, в мимолётных улыбках красноватых губ, в мерцающем взгляде расцветающего циана. Придумал себе сказку про меняющегося негодяя-француза и неприступную принцессу. Только сказки обычно с хорошим концом, а их – а их ещё не закончилась. Реми со всей верой в сердце надеется, что ещё не закончилась и намечается продолжение. – Пусть даже три. Перерыв или приведёт вас друг к другу, или разлучит. Как нас с Эммой, – приводит пример Ороро, размешивая что-то, издали напоминающее подобие капучино, разбавленное ложкой застоявшегося дёгтя. – Mon dieu, – обречённо вздыхает Лебо, – я бы не хотел, как у вас с Эммой. Губы Монро сгибаются в печальном смешке. Она бы тоже не хотела ни повторять этот опыт, ни вспоминать о нём. Если бы ещё его сопутствующая часть не мельтешила ежедневно перед глазами, очаровывая уже занятую девушку. Дверь подтверждающим жестом открывается, впуская жертву обсуждений и причину её долгого пребывания в отделении неотложной хирургии. Зайдя, Эмма окидывает Ороро таким взглядом, будто слышала каждое её упоминание, что вполне вероятно, и записывала в память, как на диктофон. Нарочно задев оправу, она поправляет висящие на верхнем кармашке халата очки. – Вы без Ксавьера как кукушата, брошенные мамой. Джин непринуждённо толкает Эмму в плечо, предлагая не продолжать, пусть и мысленно соглашается с её не самым тактичным высказыванием.

***

По длиннющим в обе стороны лестницам поднимаются-спускаются маленькие и не очень сгустки людей в деловых костюмах. Звонки, разговоры, предложения и обсуждения гудят сплошь и рядом, с шумом врезаясь в перепонки. В должности в министерстве здравоохранения есть что-то пленящее, пока не доходит до подобных скоплений, с которыми обязательно взаимодействовать, так ещё и демонстрируя уважение. Которого нет. Мутанты искренне не улыбаются в лицо госслужащим. – Добрый день, – дарит рукопожатие торопливому чиновнику высокий мужчина, полностью вливающийся в общую консистенцию, и возвращается к оппоненту. – Сильно не распинайся, Себастьян, конференция просто для галочки. – Как будто я не знаю, – отряхивается от заботливости Шоу. – Всё на тебе и твоей телепатической составляющей. – Кстати о телепатах. Как Чарльз? Не жалуется на физический труд? – Так ты не в курсе, – вскидывает брови главврач. – Насчёт? Себастьяну хватает времени перед презентацией, чтобы пересказать о фривольном поведении Ксавьера, кражей им гидроморфона и взятого на неделю-две отгула. Эссекса это не столько удивляет, сколько радует. Снова оказался прав, дождавшись не первого духовного падения «сына», а это даёт дополнительный повод переманить его к себе в институт. Не то, чтобы Чарльз сразу же согласится и послушной собачкой побежит прочь из клиники, но шанс его переубедить повысился. Для Натаниэля это важно. Важнее, чем грядущая конференция. – Почаще ты бы мне такое рассказывал, – желает Натаниэль. – Пусть Чарльз сам и рассказывает. Шоу поправляет галстук и подгоняет собеседника в конференц-зал, чтобы не выслушивать последующих родительских страданий, как будто сам их не испытывает. Только Ксавьер у Эссекса под носом, а несносный Шиноби сбежал учиться в Швейцарию. К тому же с братом Эммы Фрост, чтобы добить окончательно.

***

Для врачей неотложки отсутствие Ксавьера бесповоротно означало более плотное взаимодействие с Эммой. На Джин нейрохирурги заканчивались, а её знания и опыт слегка не дотягивали до той, кто стажируется в отделении мозгоправов, так что и ей самой было некуда деться от консультаций с Фрост. С мелодичным звуком двери лифта раскрываются, выплёвывая двух ординаторов на первый этаж. – Спасибо, что ты есть, Эмма Фрост, – благодарит Скотт, протягивая снимки. – Я себе то же самое говорю каждое утро. Пришла только из любви к Джин. Эмма останавливается посреди коридора с результатами КТ и ищет более освещённое место. С прищуром изучает, сияя на солнце засчёт блестящих светлых волос. Скотт неловко отводит взгляд, чтобы не засматриваться. – Перелом основания черепа и вдавленный перелом, ничего особенного, – консультирует нейрохирург, возвращая снимки и возобновляя шаг. – Будешь мне ассистировать? – Тебе? Ты оперируешь? – удивляется Эмма. – Ещё бы. Я же хирург, – как само собой разумеющееся, отвечает Скотт. Фрост искренне ему улыбается и останавливается, чтобы дружелюбно хлопнуть его по плечу, чего удостаивает очень редких и заслуживающих её прикосновений мужчин. – Растёшь, – расцветает она. – Намного ты меня старше, – явно закатив глаза за рубиновыми очками, отмечает Саммерс, но запал девушки не угасает. – Ассистировать буду. Или просто посижу в сторонке, посмотрю, – саркастично предлагает Эмма. Наряду с частично рабочим разговором они поворачивают в сторону смотровых палат из-за намерения ординатора объяснить пациенту о намечающейся операции и притормаживают у двери, на ручку которой на автопилоте опускается рука Скотта. – Посидеть в сторонке и Джин может. – Джин и прооперировать твои переломы может, – напоминает Фрост. Скотт упирает руки в бока, но не успевает начать возмущаться, выпуская нейрохирурга из поля зрения. Пользуясь случаем, Эмма пробирается к регистрационной стойке сквозь глубоко увлечённых работой врачей и, не увидев за ней Мари, равнодушно задаёт вопрос. – Подменяешь? Китти, занимающая место другой медсестры, поднимает на неё не самый радостный взгляд и выпускает из пальцев ручку. Подавляет желание пройти сквозь окно в ординаторскую и удостаивает её ответом. – Мари попросила, отошла на пять минут. Эмма хмыкает. Не обратив на неё внимания, к Прайд обращается Джин, возникшая рядом с медсестрой так же внезапно, как Фрост бросила Саммерса. – Мы с Ороро в третью операционную. – Мы со Скоттом тогда во вторую, – подаёт голос Эмма, чтобы её заметили. Много чести ей не оказывают. Джин одаривает её случайной улыбкой и скрывается в оперблоке, а Китти, откликнувшись одним на двоих «хорошо», что-то отмечает и записывает. Эмма подумывает, что компания Скотта была приятнее и чуточку добрее.

***

Чарльз зависим от чужих проблем. Негативная сторона эмпатии даёт о себе знать, когда проникаешься чужим горем, хочешь помочь и успокаиваешься только, когда, выполнив собою навязанный долг, спасаешь несчастного человека. Дэвида спасти не удавалось, и это отражалось на пациентах, из-за душевного состояния врача получающих не полную выгрузку стараний. Не помог ни сыну, ни больным. А это значит, что он должен почувствовать на своей шкуре всю объёмность перенесённой другими боли, которую сам мог предотвратить, будь он терпеливее и прочнее. Неясно, что угнетало в этот нетрезвый момент больше – бессчастье окружающих или собственная бесполезность. Из непрекращающегося днями самообругивания выдёргивает хлыстом звук хлопнувшей двери. Но ни Рэйвен, ни Дэвид не должны приходить так рано, а больше никто в эту квартиру и шага не делает в такие неудачные эпизоды. Под кожей начинают шевелиться ростки беспокойства, пуская корни по нервным окончаниям и заставляя съёжиться от возродившихся мурашек. Ответ на застрявший в горле вопрос останавливается в дверях, как громом поражённый. На светлом глициниевом – том самом, боже – диване среди такой чистой и умиротворяющей обстановки выделяется Чарльз, полулёжа расположившийся с кордиалом, наполовину наполненным жгуче-оранжевой жидкостью. Без сожаления не взглянешь. – Эрик? – совсем едва приоткрыв рот, не верит Ксавьер и почти оправдывает его появление галлюцинациями от набора, принятого в последнее время. Неторопливыми шагами образец, попадающий под определение галлюцинации, движется к нему, молча усаживается рядышком и приятной картинкой замирает перед лицом. Картинка перестаёт быть нереальной, когда гулкое биение сердца врывается в тишину и подтверждает, что его обладатель живой. Не показалось, не привиделось, не померещилось, не настолько ещё двинулся. Отправляется запрос во вселенную, чтобы этот живой ещё тронул его, привёл в себя, если надо, облил аперолем, но слова не соответствуют своим же ожиданиям. – Уходи, – так и не добившись слов от Эрика, удивительно твёрдо требует Чарльз и отползает, подобрав полы хлопкового халата с плывущими вместе с ним маленькими пятнами, по дизайну разбросанными по всей ткани. Леншерр неопределённо хмурит брови, но уходить точно не собирается. Много захотел, так просто его не вытравить. – Чарльз, – он подаётся ближе. – Можешь просто открыть свой разум, без слов. Ксавьер заводится с пол-оборота, вскакивает на ноги и оставляет, чуть ли не швыряет, хрустальный бокал на столике. Эрик тенью тянется за ним, воздействуя без лишних речей и касаний. Мыслей телепата он не чувствует. Чарльз поднимает на него тяжелый, спутанный взгляд, и Эрик понимает, что на алкоголе тот не остановился. – Что ты принимал? – обеспокоенно пытается выяснить Леншерр, осторожно положив руку на чужое плечо. – Какое тебе дело? – драматично закатив померкшие глаза, язвит Чарльз и показательно скидывает руку друга. – Где сестра? Почему ты один? Хоть бы на один вопрос ответил, не говоря о нескольких. – Я не звал тебя, Эрик, – собственное имя звенит в ушах и отдаётся болью в груди, – иди и помогай кому-то другому. Пациенты все вылечены? Бери моих, мне не жалко. Ксавьер с сохранившимся унылым видом разворачивается, мотает круги по просторному залу, не смея взглянуть на что-то, кроме пола, и ждёт. Эрик либо ответит против, либо уйдёт. Чарльз всё ещё надеется, что первое. Его не нужно уговаривать, ему не нужно помогать, не нужно демонстрировать своё благородство, просто мирно побыть рядом, а он даже плакаться не будет. Зато сможет держаться в узде. – Логан тебя подослал, да? Вы с ним чередуетесь? – выплёвывает Чарльз, сплетая рвущиеся к ушам пальцы. – Логан приходит к тебе? Эрик не знал, а ведь спрашивал, и никто, тот же Логан, и словом не обмолвился. И видимо это не их прихоть, зная сплетническую натуру отделения. – Хорошо притворяешься. Вчера был он, сегодня ты. Дома не сидится? «Да» он, конечно же, не скажет, пусть и подумает. Громко подумает, чтобы Чарльз своей мутантской головой уловил. Молчит. К Леншерру закрадываются догадки. О суете в клинике, о реакции телепата, о его отказе от способности. Он взвинчивается вслед за Ксавьером, изнутри нагревается, избавляясь от вскрученных винтиков, решает мигом и за себя, и за него. Тот, кто недавно внушал превосходство мутантов, на время – конечно, так же удобней, чтобы избежать опыта, с которыми другие homo superior сталкиваются ежедневно – отключил свою силу по щелчку. Потому что? Мешает? Надоедает? Будь добр, Чарльз, ответь. – Что ты с собой сделал? – выжимает Эрик и останавливает хождения Ксавьера преградой в виде собственного тела. Чарльз не отвечает, подозревая, что страх в нём ощутимый, пробирающийся сквозь материальное тело в астральный план, недоступный ему сейчас. Околозаботливое давление прерывает, а может и дополняет, мяуканье кота, приземляющегося на лапы с подоконника. Эрик готов поклясться, что раньше его там не было. Кот ласково топтается под ногами, оставляет рыжую шерсть на светлой штанине, обходя хозяина и принюхиваясь к гостю. Мужчины, замерев с разделённой между ними тревогой, переводят взгляд друг с друга на него, принявшегося пробовать на вкус брюки Эрика. Чарльз, набрав полные лёгкие воздуха, выдыхает и оставляет двух главных противников его решений, двинувшись в ванную. Ледяная плитка морозит мозги, вынуждает прижаться к ней и через внутренности почувствовать щекотящее поражение. Чарльз отсчитывает секунды до появления Эрика с продолжением его никем не прошенных претензий. Проведать явился или добить? Последнее у него получается неплохо. Ручка двери дёргается на нервном «шесть», и Ксавьер безнадёжно прячет лицо в ладонях. – Эрик, честно, я справлюсь сам. Сам себя пну, подтолкну и вылезу из этого, хорошо? Без дополнительных ударов, – размазывая пальцы по щекам, говорит он. В Леншерре смешиваются бессилие и злость, первородная и забытая с проведёнными в Нью-Йорке днями. Подавляет он их одновременно и делает вторую – на самом деле, далеко не – попытку добиться от своего похода хотя бы чего-то. – Вернёшься завтра? Ответь. Эрик скрывает сжатые кулаки в карманах. – Я не могу оперировать, у меня тремор, – объясняет Чарльз и указывает на пронизанные дрожью кисти. – Ничего, вылечим. Я же тоже врач, – приторно спокойно обещает Эрик. – Пропранолол? Да, для того, чтобы выпить пропранолол, было обязательно вызвать тремор, продолжительно смешивая главные возбудители. Ксавьер смотрит так, будто подозревает его в шутке или издёвке, и Эрик намеревается оправдать свои слова, подумывая, что бесцветным губам не хватает влаги. Кран поворачивается со взмахом руки, Чарльз не успевает возразить, как та же рука умывает его холодной водой. Капли неприятно скатываются под футболку, впитываются и подбивают новую волну мурашек, небольшими скоплениями сбиваясь в светлые волоски на подбородке. Ксавьер пропускает мысль, что пора бы побриться, но в это же время она приходит и к Эрику. – Извини. А ещё тебе без бороды больше идёт. Утверждение имеет смысл, с щетиной Чарльз выглядит старше лет на десять и окупает статус профессора, а без неё его вид более по-юношески нежный и привлекательный, признаёт для себя Эрик и раздаёт идеи быстрее, чем планировал. Чарльз находит в себе силы проигнорировать порыв Леншерра и смирно тянется к полотенцу, до конца не понимая, хочет ли его ухода. Ловит своё отражение в зеркале и замирает. С той стороны угнетающе смотрят тревожно бьющиеся в стеклянных глазах зрачки, темнющие мешки с покрасневшими веками, разбитые в отдельные пряди волосы, волнами обрамляющие бледное лицо с отросшей щетиной. Всего двенадцать дней ему понадобилось, чтобы погрязнуть в той же сучьей бездне, что и его сын. – Приду пациентов пугать, – иронично выдавливает Чарльз, опуская глаза на невменяемые руки. – И медсестёр, – добавляет Эрик. – Дай помогу. Способностью он нащупывает в нависном шкафчике бритву, тянет за двойное лезвие, и она повисает в воздухе. Ксавьер смотрит с сомнением. Увязался на свою голову. С другой стороны это не помешает, с тремором мало что можно изменить во внешнем виде. Он отворяет тот же шкафчик и вытаскивает из него пену для бритья. – Помогай. Чарльз спиной направляется к ванне, устраивается на её керамическом бортике и разводит руки, как призыв к действию. Не ожидал Эрик, что такое преподнесёт ему приглашение в Пресвитерианский медцентр. Уверенно он устраивается на полу перед Чарльзом, спустя пару его неудачных попыток вынимая пену из дрожащих ладоней и нанося её поверх рыжеватых – как у кота? – волос. Ксавьер послушно сидит, поедает глазами потолок, поддаваясь пляшущим по нему звёздочкам. По подбородку скользит бритва, Эрик держит её без рук хватко и проводит с осторожностью, принимая ответственность за собственное предложение и не давая себе отвлекаться на расстроенное выражение Чарльза. Жертва жмурится, хлопает ресницами, снова жмурится и собирается уже задействовать руки, но ждёт окончания процедуры. Ни одной слезы, не сейчас, не при Эрике, не сидя на холодной ванне. И вообще скоро вернётся Дэвид, гостя пора выпроваживать. Волосы мелкими комками отправляются в раковину, дай бог, не забьётся. Леншерр проводит по гладкому подбородку в финальный раз и закидывает бритву вслед за волосами. Чарльзу кажется, что его не побрили, а поставили укол, который, вроде, сделал лучше, а вроде, и сам по себе больнючий ужас. И достоинство подзадевает, если укол внутримышечный. Сжав и резко отпустив бортики ванны, Чарльз присоединяется к Эрику, смывающему результаты бритья и разбирающему остальные средства по ящикам. – Спасибо, с этим я бы и сам справился. Эрик с вызовом вскидывает брови. – Я заметил. Ксавьер провожает полное хозяйничество друга отрешённым взглядом, и Леншерр воспринимает это как знак, что пора уходить. Возможно, приходить не стоило. Чарльз знает себя и свои случайные эпизоды, знает, сколько времени и грамм ему нужно, знает, что не нуждается в помощи Эрика или Логана. И побрился бы без чужого вмешательства. Магнитокинетика практически выставляют за дверь, только по большей части эмоционально. Чарльз молчал и даже жестами не показывал, что кому-то пора удаляться, поэтому Эрик понятливо засобирался домой. К стенке приваливается ксавьерская голова, руки скрещены на груди, а ноги – через колени. Какое-то время – десять минувших лет – Магда в той же позе его провожала и встречала. С маленькой Ниной под боком. Эрика как обжигает, и он, неряшливо зашнуровав ботинки, вскакивает и отворяет входную дверь. – Жду завтра, – бросает он напоследок. В завтрашнем дне Эрика Чарльз не появляется.

***

Мари вовлечённо вращается на кресле за родной стойкой и выслушивает рассказ Джин о невероятно скучном фильме, на который они со Скоттом ходили вчера. – Хуже третьей части всё равно не будет, – уверяет Мари, смеясь невпопад. Джин соглашается, вместе с этим понимая, что медсестре скучно и слушает она вполуха. Углубляться в мысли Мари она не решается, да и этой возможности её лишает возвращение, которого всё отделение так преданно ожидало. – Доброе утро, девочки, – с особой радостью здоровается Чарльз. Наклоняется, чтобы расписаться за посещаемость, запускает в уложенные пряди пальцы, выедает яркостью глаз восторженно-удивлённые лица, будто этих двух недель и не было. Мари не удерживается и подпрыгивает с кресла, скрестив руки на груди. – Мы скучали, – сердито говорит она, сохраняя улыбку. – Как решишься в отпуск – только с нами. Джин делает к ней шаг и опускает ладонь на плечо Карлайл. – Как чувствуете себя? – Великолепно, готов ко всем вопросам, которые ты собираешься задать, – застаёт Джин врасплох, и она с тихим смехом провожает удаляющегося Чарльза взглядом. – А какие вопросы ты собираешься задать? – интересуется Мари, падая обратно на кресло. – По поводу вчерашней черепно-мозговой и дискэктомии, – делится Грей. – И проконсультироваться бы про… Справа от медсестры взрывается от звона телефон, и Мари бездумно тянется к нему. Отрепетированными словами принимает больного и, положив трубку, обращается к Джин. – Острую боль в животе везут, подозрения на аппендицит. – Скотт возьмёт, я ему передам, – скучающе бросает ординаторка и покидает подругу. Не договорив после заданного вопроса, Джин вновь чувствует себя неуслышанной и не видит смысла более оставаться и занимать время Мари.

***

В ординаторской Чарльза, поторопившегося начать рабочий день, встречает Логан, уже переодетый в белый халат и занятый чьими-то анализами. Выражение его лица становится мягче, разглаживая серьёзность. – Чем обязаны возвращению молодого гения? – Молодого… комплимент, – улыбается Чарльз, занимая место у шкафчика. – По сравнению со мной все вы щеглы, – играя бровями, утверждает Логан и приветливо пожимают протянутую Ксавьером руку. Давно не виделись. Со вчера. – Как Мари? Мари несколько дней собиралась с силами, чтобы обратиться со своей проблемой, но Чарльз очень не вовремя словил период самобичевания и испытывал стыд вперемешку с виной за то, что позволял ей тянуть до последнего. Логан, конечно, находился рядом, позволял выговориться и выступал достаточно чутким слушателем, но вмешательство телепата это не заменит. – Надеется прихватить тебя сегодня, – серьёзно отвечает Хоулетт, возвращаясь на место. Пальцы Чарльза напряжённо касаются переносицы и ныряют в гущу тёмных волос, сметая назад непослушные пряди. Отрезать чёлку вместе с длиной было плохой идеей. – Постараемся, – обещает Ксавьер и считывает важным поделиться недавно произошедшей встречей, устроенной по инициативе Эрика, обходя подробности разговоров. – Ты должен извиниться, – достаточно наслушавшись, напирает Логан. – Ещё что я должен? Может мне ему и… – Ради бога, Чарльз, не заканчивай. Он из бескорыстных побуждений проведал тебя, поднял тебе настроение – даже не пытайся, я знаю, что прав – и приблизил к виду живого, почти здорового человека, а ты ни привета, ни спасибо. – Пойду извинюсь за то, что не принял его со всей гостеприимностью и не поблагодарил за неожиданное проникновение в мой дом, – язвит Чарльз и бросает устало вздохнувшего Логана. Неопределённость затмевает видение всех и вся на расстоянии вытянутой ладони. Ксавьер погружается в мысли настолько, что не замечает прямо к нему идущего Леншерра. Много думать – сильная черта, когда из-за неё ты не врезаешься в людей, которых планировал избегать. Не активно избегать, а так… Невзначай. Чтобы не воображал лишнего. Чарльз видит перед собой остановившегося Эрика, отдаляется на полметра и хмурится. Леншерр держится за момент, не смея отлипнуть от самой выделяющейся в Ксавьере детали, голубых глаз. Таких насыщенных, говорящих, живых. В последний раз они были слегка иными, но сейчас выглядят в миллион раз лучше. У Эрика возникает мимолётное желание запечатлеть Чарльза. На бумаге, на фотографии, сшить маленькую копию и везде носить с собой, любоваться, пылинки сдувать. Нейрохирургу бы на главные страницы журналов или экраны телевизоров, а он всё в клинике возится. – Вышел. Позже, чем ожидалось, – пробует Эрик начать диалог и терпит крах. – Не строй ожиданий зря, – отрезает Чарльз и обходит его.

***

По раковине одиноко стекают капли воды, упавшие с тяжёлых рук. Логан локтем стукает по крану, отключая воду, вытирает ладони сухими салфетками и отправляет их в мусорку. В операционной ждут только его, вернее, не ждут, раз уже начали, а ставят на то, когда он явится. – Всё без меня, – жалуется хирург, пока медсестра надевает на него форму. – Меньше с ординаторками болтай, – советует Реми. Логан планирует уколоть его в ответ, но перебивать Ороро не осмеливается. – Лапаротомию начала, аорту выделила. Присоединяйся давай. Доктор Хоулетт слушается, подходит к столу и внимательно рассматривает выполненную работу. На брюшной стенке красуется немаленький разрез, обнажающий кровеносные сосуды и почки по правую и левую стороны от них. – Коагулятор и тупфер, – просит он. Стерильные инструменты, протянутые Китти, погружаются внутрь тела пациента. Вата окрашивается в подсушенный алый, впитывая кровь, затмевающую органы пищеварительной системы, и отправляется обратно к медсестре, заменяющей её на следующий зонд-тампон. – Как отец? – внезапно спрашивает Логан, не глядя на Ороро, но подразумевая адресацию ей. – Хуже. Сегодня ночью вышел на кухню, упал, не смог встать. Крикнуть даже не пытался, так и уснул, – выжимает из себя она и получает сочувствующие взгляды, оставленные без внимания. – Не прими за эгоиста, но не лучше ли его определить в интернат? Ты весь день, а то и ночь, на работе, дома с ним. Жить когда собираешься? – высказывается Реми. – Вижу аневризму, придержи её, – прерывает Хоулетт, занятый нижним отделом аорты. С неподдельным восторгом Китти наблюдает, как слаженно переплетаются руки хирургов, не касаясь, и намертво удерживают жизнь в мужчине натренированными движениями. – Держу, – исполняет Монро и возвращается к вопросу Реми. – Да я и живу. – Тебе тридцать один, а у тебя на личном не то, что ноль… – обрисовывает Лебо с выраженной жестикуляцией, – а минус. С очевидным намёком он оборачивается на Логана, не разделяющего его порывов. Не первая и не последняя попытка организовать между ним и Ороро быстрее развивающуюся атмосферу, но не такая старательная, как предыдущие, и не такая масштабная, как последующие. – За давлением следи. Ставим протез. В ладонь Хоулетта вкладывают продолговатый протез, на чьих синтетических плечах занять поражённый участок, заменив аневризму. – У тебя всё так легко, Реми. Чтобы найти себе кого-то, нужно просто избавиться от родного отца с деменцией, – вздыхает Монро. – Не избавиться. Ты бы приезжала к нему, навещала. – Только он бы тебя не узнавал, – встревает Китти, не удержавшись. Заканчивается операция в тишине и размышлениях о морали.

***

На кушетке в смотровой располагается Мари. Садится, по-детски свесив ноги и опустив на колени укрытые ладони, и печально следит за зашедшим после неё доктором Ксавьером. – Полагаю, ты хочешь поговорить о своей мутации, – устроившись на стуле перед девушкой, угадывает Чарльз. – Читаешь мысли? – серьёзно спрашивает Мари. – Не нужно быть телепатом, чтобы понять. А ещё ты живёшь с Ирэн. Как будто это всё объясняет. Хотя цепочка последовательная, Ирэн волнуется и делится с Рэйвен, а она с Чарльзом, который без давления ждёт, пока пострадавшая сама до него дойдёт. Ждать пришлось относительно долго – почти три недели. Мари думала, что действие способности распылится, как и всегда. Даже во время поцелуя с тем парнем, Коди, она не получила столько его жизненной силы, пусть это и было её самое длительное взаимодействие после активации икс-гена. Имеет ли значение то, что он человек, а Ирэн такая же мутантка, как и сама Мари? Если да, то она не в восторге, в противном случае – тоже. Получается, заранее в минусе. – Тогда без лишних предисловий. Я не могу избавиться от привычек Ирэн. Мне жмёт собственное тело, решения даются с трудом из-за её голоса над ухом, как будто только часть сознания под моим контролем, – спокойно выдаёт Мари. Похоже, репетировала перед тем, как прийти. – И это не всё, – подводит Чарльз, добиваясь продолжения. В нём всегда ощущается что-то, отдающее вселенской мудростью, будто Ксавьер путешествовал по космосу и почерпнул знаний на несколько поколений вперёд, запасся истинами межгалактических империй и спустил их на Землю, чтобы выручать юных мутантов в беде. – Я не планировала об этом говорить, но мне сложно смотреть на Реми с разделённым видением. Ты знаешь, Ирэн его чуть ли не ненавидит, и всё это «чуть ли не» теперь в одном супе со мной. Я была готова согласиться на многие его предложения, смягчиться, а её реакция мне мешает. Меня мутит от мыслей о нём, и это отвращение не моё. Мари раздевается. Элементы одежды скользят друг за другом в воображаемой плоскости, пока не остаётся пустое полотно из ничего и никого. Стены рассыпаются, сливаясь с полом и потолком в больничный белый, пожирающий и вталкивающий в самоанализ. В этом пространстве одиноко, нет ни Карлайл, ни Адлер, ни Ксавьера. Тишина и покой астрального плана. Появляется необходимость научиться говорить заново. – Здесь я всегда была одна, а теперь нас две, – хватая ртом воздух и проглатывая буквы, шипит Мари, в сторонке приметив выделяющуюся фигуру, выкованную из золота и пепла. Возвращение в смотровую даётся легче. Растерянную Мари, снова сидящую на кушетке, встречает беспокойная голубизна знакомых глаз. – В психологии есть тактика. Не можешь решить кучу проблем – найди новую, – с паузами проговаривает Чарльз и на шаг приближается, чтобы провести подушечками пальцев по щеке Мари, словно вытирая слезу. Секунды хватает, чтобы задействовать способность, и телепат отдаляется. – Зачем ты это сделал? – Отвлекись на другую проблему. Возьми над ней контроль, реши, избавься. С остальными будет легче. Мари бы слушала внимательнее, если бы в голове не начали эхом звучать не свои мысли. «Поставить катетер мужчине в четвёртой палате и на перерыв» – «Элли сегодня мрачнее обычного» – «где опять Питера носит?» – «я так скучаю» – «один шов и заканчиваем» – «попадёт мне от миссис Бёрд» – «почему она не приезжает ко мне?» – «Elle viendra à moi enfin», прозвучавшее на французском и мигом преобразовавшееся в английское «в итоге она придёт ко мне». С новыми силами Мари цепляется за последнее услышанное предложение и тянет на себя, как ниточку. Выявляет источник мыслей и решает, что поговорить с Реми нужно незамедлительно. Если согласится, они вместе пройдут через это. Вариант с «если не» она не допускает, знает, что он не сможет, не захочет отказаться.

***

Скрывшись с места необговоренного эксперимента, Чарльз слоняется по коридорам с целью сообщить пациентке не самую приятную и не самую ужасающую новость. – Мы нашли у Вас опухоль. Больная складывает полноватые руки на груди, прикрывая глубокий вырез, но не из-за смущения, а из-за ужаса. – Рак? – пугается она. – Нет, опухоль доброкачественная, но внушительных размеров. Завтра утром подготовим Вас и на операцию. – Какую операцию? – возражает пациентка, но Чарльз не сразу понимает суть вопроса. Кушетка почти слышно выдыхает, освободившись от тяжести женщины, уже всё решившей и готовой возвращаться домой. Всю тревогу о здоровье как рукой снимает, будто диагноз настолько смешной, что и не диагноз вовсе. Подумаешь, новообразование, не онкология всё-таки. – Вы не собираетесь удалять опухоль? – Нет, я же не умру. А если меня прооперируют, останется шрам. Как я со шрамом на людях появлюсь? На пляже, перед мужем? Нет-нет, только не резать. Ксавьер не находит что сказать и слушает с поднятыми бровями и закусанными губами. – Уговаривать не буду, подпишите отказ и можете идти. Разоритесь на таблетках от гастрита, учтите, – предупреждает хирург, телепатически передаёт поручение Китти о документе и скоропостижно прощается с твёрдо настроенной женщиной. Детство поберегло Чарльза, и операций у него не было. Ни аппендицита, ни переломов, ни каких-либо привычных повреждений, которые могли бы к ним привести. И он не до конца уверен, что согласился бы на любого характера вмешательство. Шрамы украшают мужчину, но на себе их видеть желание отсутствовало. Так что пациентку понять легко. Женщины с большим фанатизмом относятся к подобным вопросам. Вплоть до красивой смерти. Не в первый раз за день Ксавьер посещает ординаторскую. Выбирать между коллегами, чтобы поболтать, не приходится. Эрик занят чьими-то анализами, Питер старательно орудует спицами. Второй определённо смог заинтересовать больше. Чарльз усаживается рядом с ординатором и ненавязчиво наблюдает за процессом вязания. – Давно взялся? – С прошлой недели, получается кривовато. Доктор Хоулетт посоветовал, чтобы мелкую моторику разрабатывать, – отвечает Питер, накидывая синие петельки. – Торопишься, поэтому и кривовато, – объясняет Чарльз. Максимофф пожимает плечами и делает вид, что пытается лучше сконцентрироваться, пока в разговор впутывается Леншерр. – А ты учился вязать в ординатуре? Эрик отодвигает анализы на дальний план и разворачивается к Чарльзу. – Нет, мне хватало практики в распутывании и связывании чужих мыслей, – даже на него не посмотрев, отделывается Ксавьер.

***

Чтобы начать диалог с Реми, пришлось немного постараться. Подняться на третий этаж, обнаружить его на выходе из реанимационной палаты и дезориентировано приблизиться со спины. Боковым зрением анестезиолог замечает движение позади и делает разворот на сто восемьдесят, не представляя, как буквально он реализуется. – Реми, – шёпотом произносит Мари, заламывая руки. – Chère, я ждал, – подхватывая частоту, звучит он, садится на узкий диванчик и хлопает рядом с собой в знак приглашения. Карлайл неловко трётся у стенки, но заставляет себя присесть рядом, перебороть тысячи прилипчивых разумов и заговорить об откровенном. Снова. – Я знаю, поэтому пришла. Ты думаешь, что я тебя избегаю, что дело в тебе. Теперь я могу точно сказать, что не так. Я коснулась Ирэн, и её личность всё ещё со мной. Только что от Чарльза, он посчитал правильным поделиться своими способностями. Знаешь, что я вижу в тебе сейчас, как телепат, Реми? Ты готов помочь, ты этого хочешь, но я не могу вынуждать тебя меня спасать, потому что ты не в силах это сделать. Моя способность требует повышенного контроля, усидчивости и всего такого… – Постой, я всё понимаю и могу… – перебивает Лебо и получает за это ментальную пощёчину, пока его руку накрывает женская ладонь в перчатке. – Нет, не можешь. С тобой я теряю контроль. Но не в плохом плане. Я постоянно зациклена на своих проблемах, на мутации, с которой не могу ужиться, которую не могу подчинить. А ты заставляешь отвлечься от этого, занимаешь стенки моего разума, вытесняя всё сущее. Я не могу тебя касаться, но, сладкий, ты не представляешь, как мне хочется прилегать каждым дюймом своего тела к твоему, слышать биение твоего сердца, просто чувствовать тебя, – вываливает разом Мари, вкладывая в каждую букву всю гамму чувств, переходя на повышенную громкость и ускоряясь, будто нагоняя ускользающий темп. Перед Реми вырисовываются самые сказочные кадры, начинающиеся с реальных невинных моментов, сквозящих укрощённой страстью и смиренным желанием, и развивающиеся до обнажённых выдумок, до соприкосновений под расстёгнутой одеждой, до ласкающих мягкую кожу пальцев, до рваных поцелуев, выходящих за губы, до дрожащих ног, закинутых на выгнутую спину, до… – Мари, хватит, – выдёргивает Реми из пучины слов, вызывающих всё больше и больше картинок перед глазами. – Извини? – прерывается она. – Кажется, ты думаешь слишком громко, то есть… передаёшь всем свои мысли. Мари вспоминает, где и для чего находится, оглядывается и натыкается на десятки обращённых на них двоих взглядов. Повторяется недавно утихшая волна мыслей, только теперь тема внутреннего обсуждения у всех одна. Карлайл закрывает лицо руками, маскируя стыд и соображая, как мигом стереть чужие воспоминания.

***

По асфальту промежутками в секунды катится камешек. Останавливается, удобно засев в крошечном углублении, и снова подлетает, подогнанный носком пыльного ботинка. Дэвид не оставляет его в покое до самого конца перекрёстка, сердечно прощаясь перед тем, как перейти дорогу. Занять себя по пути в научно-исследовательский центр больше нечем, что заставляет Дэвида проклясть себя, отца, кота, египетского жреца и холодильного джазмена за оставленные дома наушники. Испытание «наедине с собой» провалено заранее, и у Хэллера назревает очень плохая идея сбегать ширнуться. Позвонить Бенни, поторговаться, договориться и ждать за следующим поворотом своё главное облегчение. Или зайти в ближайший притон, а их, Дэвид знает, здесь достаточно, и без лишних условий смотаться со свёртком. Оба плана, как и их задумка, уже через пару минут кажутся совсем отвратными. Придёт он такой с улыбкой до ушей и полупрозрачными, закатившимися зрачками, Кевин прямо обрадуется, а вместе с ним и все знакомые отца. Нет, ширнуться остаётся на потом, и кстати о не выходящем из дома отце. Дэвид не самым благодарным способом его покинул, предварительно смерив злющим, но умеренным взглядом. Ноль слов, зато читающееся на лице «не нужно было». Отступи мальчик от своей гордости и независимости, жизнь давалась бы легче. И можно было бы больше никогда не волноваться, думать и бояться, ведь отец принесёт столько, сколько его неправильный сын попросит, лишь бы помочь. Но кому нужна такая помощь? Дэвиду точно нет. Он обозначил свою позицию ещё с прибытия, только изнутри поднимающееся и прямо в ухо шипящее чувство неполноценности ослабляет. И застонешь под тоненьким одеялом на ломках, и захрипишь о просьбах перед сердобольным отцом. Сам бы перерубил эту зависимую нить и жил лучше некуда. Но нутро переворачивает, взывает к полученным пару часов назад впечатлениям, чтобы снова расслабиться и умереть на пару мгновений. Воскрешение никогда не радует. Новый день, как сотни до него, тот же распорядок, те же люди, те же здания, те же мысли. И глаза жёлтые в уголках, в какой не заглянешь. Дэвид уверен, это ловушка в его сознании, поставленная Чарльзом, но не говорит, не делится даже с Рэйвен, потому что не изменится ничего. Они оба в нём видят ребёнка, которого можно перевоспитать, уберечь от чего-то, защитить, в чём он совершенно не нуждается. Перед Дэвидом открывается вид на многоэтажное здание, выложенное песчаными блестящими стенами с сизыми колоннами и многочисленными окнами. Хэллер приостанавливается в десяти метрах от главного входа, задерживает внимание на ощущениях, мыслях окружающих, аромате цветочных клумб, беспрепятственных движениях. Он примерно отсиживает пары, бодро звонит Кевину, вышагивает две мили до научно-исследовательского центра, как в петле, каждый день. Знает своё расписание наизусть, что наденет в четверг – всегда чёрная футболка с золотистым треугольником, вписанным в суровую окружность – что и где съест на обед, что расскажет домашним, что спросит у Кевина, сколько времени проведёт за медитацией. Время совершенно неважно, вчера-сегодня-завтра в одном бесконечном дне, который начался из-за поисков Дэвидом второго родителя. Стоило только не забивать голову глупостями об отце и не чувствовал бы так много и так сильно. Реальность плывёт, размываясь яркими красками, и Дэвид прикусывает язык, заземляясь. Кевин встречает друга на втором этаже, появляясь в сопровождении матери, профессора Маккоя и профессора Эссекса. Дэвид едва заметно кривится компании, но быстро заставляет себя дружелюбно улыбнуться и со всеми поздороваться. В руках Кевина массивный горшок с фикусом, объемными листьями касающийся его лица. Должно быть, держать его сложновато. Мойра стоит по правую сторону от него, между сыном и Натаниэлем, спрашивает что-то про отца. Хэнк синими, мягкими пальцами перелистывает бланки, интересуется самочувствием обоих Ксавьеров у единственного присутствующего. Эссекс ласково просит передать Чарльзу какие-то пожелания, сверкает глазами-уголёчками, и Дэвиду кажется, что они вот-вот загорятся. Опасно о таком думать, когда достаточно одной мысли, чтобы воплотить это в жизнь, поэтому он фокусируется на другом. – Несу фикус в кабинет на первом этаже, поможешь? Поможет. Дэвид хватает друга за плечо и, проигнорировав слова остальных, телепортируется с ним на этаж ниже. От неожиданности Мактаггерт пошатывается, рискуя уронить горшок, который Хэллер великодушно отнимает телекинезом. – Практически послал всех, – бросает Кевин после благодарности и разворачивается вслед за телекинетиком. Мимо проходят учёные в белых халатах, гости из министерства в официальных костюмах и мутанты в удобной униформе. Мальчики выделяются на их фоне засчёт более неформальной одежды и общей беззаботности. Дэвид шагает уверенно и похоже готовится снести кому-то голову, Кевин неспешно догоняет его, наслаждаясь очередным обновлением тела, которое настигает его с каждым приходом в исследовательский центр. Способность Кевина изматывает и разум, и организм. Чтобы спасти их от псионического возгорания, мутанта клонируют и перемещают из предыдущего сосуда в следующий. Не менее нудно и изнурительно, но благодаря этому он живой. И мама спокойна. Дэвид оставляет за дверью кабинета обиду на то, что Эссекс, такой близкий для его отца человек, совершенно не заботится о нём. А потом жалуется – не то, чтобы Дэвид слышал, но его не переубедишь – что ребёнок Чарльза так нагло от него сбегает. Претензии в обе стороны катятся по нарастающей, предупреждая будущие ябедничества Ксавьеру. – В следующий раз пошлю прямым текстом, – обещает Хэллер и бездушно скалится развеселённому Кевину.

***

Перенесённый за вчерашний день опыт закалил, но со своей функцией, как и предполагалось, не справился. Телепатия не способствовала решению всех проблем, и Мари капризно об этом ворчала. Сначала себе под нос, потом Реми, а сейчас искала Чарльза. На проецировании для сотни людей своих фантазий сложности не закончились. К силе Мари приноровилась, даже привыкла и гордо проходила с ней несколько часов, отбиваясь от чужих мыслей. Иногда отбиваться она отказывалась, чтобы украдкой подслушать чьи-то переживания и как с ними справляются. Ксавьер этот подход не похвалил, на очередь встал следующий. Пользоваться телепатией для подавления воли окружающих не очень соответствует этичным, да и нравственным, нормам. К ним Мари не относилась с великим уважением, но и нарушать, вроде, не спешила. Но когда родственники разводят скандалы и срываются на непричастной медсестре, ничего не остаётся, кроме как заткнуть их. И почему Джин так не делает? Несчастную девушку Чарльз находит сам. Огибает низкую стойку, останавливается у кресла на колёсиках и щёлкает пальцами, чтобы призвать внимание Мари. Карлайл растерянно хлопает ресницами. План по нахождению телепата и обсуждению с ним результатов эксперимента существовал только в голове и совершенно не был подготовлен к воплощению в жизнь. – Мари, как ты себя чувствуешь? – заботливо спрашивает Чарльз. – Лучше всех, – слегка преувеличивает она. – Помирилась с Реми. – Видел, – с долей смущения смеётся Ксавьер, вспоминая себя в похожей ситуации. Мари, не разобравшись с управлением, предоставила коллегам неплохое кино влажного характера, в своё студенческое время Чарльз тоже не самым удачным образом контролировал яркие вспышки эмоций, демонстрируя ученикам Оксфорда всё своё юношеское воображение. Но успокаивать своим опытом Мари он не собирался, пусть лучше это сохранится только в его памяти. И Рэйвен, которая очевидно в курсе его самых смешных провалов. – Но твой дар здесь не причём. Я бы подошла к нему и без телепатии, а частичка Ирэн никуда не исчезла, – начинаются жалобы. – Не всё сразу. Признай, тебе нужен был толчок, чтобы поговорить с Реми, – выкручивает Чарльз. Несогласный взгляд Мари говорит за неё, потерявшую всякий стимул дожимать свои претензии. – Везут черепно-мозговую, готовься, – отказывается от продолжения разговора она и утыкается в свои сестринские обязанности. Напирать Чарльз не собирается, но ещё несколько мгновений позволяет себе понаблюдать за Мари и после получения чувства завершённости покидает приёмное отделение. В сантиметре от него проходит Эрик, но в другую сторону, сменяя Ксавьера в отвлечении регистрационной медсестры. – Ещё не привезли, – бурчит Мари, ощутив слева заполнение недавной пустоты, и испуганно вздрагивает, обернувшись и осознав, что это не Чарльз. Эрик оскорбляется, но пропускает мимо себя и фразу, и резкое движение. Прячет руки в карманы, чтобы зря не вызывать у мутантки дрожь, и прокашливается. – Пациентку с инсультом перевели из реанимации во вторую палату. – Миссис Болейн, – догадывается Мари. – Да, вот её бы карточку. Карлайл, не занимая много времени, вытаскивает из стопки скрепленные листочки и вручает ангиохирургу. Повышенное настроение на её лице не прослеживается, и Леншерр оставляет её в покое, искренне поблагодарив.

***

Предплечья оживлённо касается мужская рука, плавно спускается к локтю и легонько сжимает его. Ухо обжигает торопливый шёпот, после которого Питера отталкивают в сторону ритмичным щелбаном. – Ничего не услышал, – осведомляет Скотт, потирая ухо, неприятно зудящее после контакта, отдающего запахом кукурузных палочек. – Не переживай, сейчас повторю. Питер шутливо тянется обратно, и Скотт предпринимает попытки о собственном отстранении. – Родные, вам совсем от скуки неймётся? – спрашивает Чарльз, попеременно заглядывая в наполовину задёрнутое межкомнатное окно. – Хороший день сегодня, спокойный, вот и дурачатся, – за них отвечает Джин и перелистывает страничку книги. – Вот тоже самое ему и скажу, – тихо хлопнув дверью, неопределённо бормочет Ксавьер. Ординаторы заинтересованно переглядываются и уже тремя парами глаз сканируют открывающийся в приёмное вид, пока не отвлекаются на очередное появление врача. Эрик, не придавая их поведению особого значения, кидает медкарту на стол и отодвигает стул, представляя, как сейчас сядет и быстро отделается от всех скопившихся в уголке бумаг. – Доктор Леншерр, а с вами доктор Ксавьер хотел поговорить, – провокационно втёсывается Питер. Эрик выгибает бровь, вздыхает, вновь привязанный к карточкам, и внутренне подуспокаивается. Чарльз намеревается либо пресечь их взаимоотношения намертво, либо открыть новую черту. В любом случае разъяснить всё стоит, раз о его планах так прямо заявили. После выхода хирурга Скотт толкает Питера в бок. – Зачем ты это сказал? – А ты Ксавьера не слышал? Я просто подтолкнул. – И правильно сделал, – заключает с улыбкой Джин и ворошит волосы Скотта. Выйдя из клиники, Эрик замечает силуэт нейрохирурга, протаптывающего нижние ступеньки. Спускается, ненавязчиво останавливается по правую сторону от него и за компанию водит взглядом по дорогам, ведущим в медцентр. Теперь понятно, что значило «ещё не привезли». – Я хочу извиниться, – начинает Чарльз, – за то, как себя повёл. И поблагодарить за то, что ты сделал. – Есть за что. Без щетины как другой человек, – отшучивается Эрик. Ксавьер слабо ему улыбается и не рвётся переубеждать. Молчит, будто взвешивая, и вскоре продолжает. – У меня есть сын. Вот в чём дело. Эрик расслабляется и чувствует, как внутри теплеет. Сын. Он только потерял дочь, а теперь имеет возможность подарить отцовскую любовь другому ребенку, ребенку Чарльза. Но на смену радости быстро приходит учтивый укол вины. Недолго горевал по Нине. Да и по Магде, если быть честным, и это кажется до боли неправильным. Время дать по тормозам и трусливо сбежать, поджав хвост? Чарльз телепат, он поймет. И больше не сможет выстраивать отношения. Доверие разобьётся, мотивация затихнет, опустившись на дно, и снова затянет туда Ксавьера. Эрик одёргивает себя во второй раз. Отношения у них не на такой стадии, к тому же вряд ли когда-то будут, и его не должны сильно заботить чьи-то дети. Живые дети, которых ещё не поздно уберечь. Первоначальная реакция Леншерра воскресает. Если помощью с другим ребёнком он может искупить свою вину, он это сделает. – Дэвид, – делится Чарльз. – Из-за его состояния я беру отгулы. Причина неудовлетворительного «состояния» разбивается на варианты. Мальчик либо напуганный мутант, либо зависимый, либо замкнутый, либо психически нестабильный. Эрик лучше подождёт ответа, нежели предположит сам. Но ответа не поступает. Чарльз выжидающе молчит и не двигается, словно парализованный. Леншерр неловко сглатывает, ещё не разобравшись, как лучше реагировать, и крайне бережно касается его плеча, пальцами пробегаясь ниже к предплечью. Эффект неизменный. С Магдой всегда работало. В объятья Ксавьер впадает охотно и уверенно, протянув руки вдоль спины партнёра и щекой задев его подбородок. Эрик спешно отметает возникшую с женой ассоциацию, как отрезал недавно всю оставшуюся в Израиле жизнь. – Ты можешь обращаться за помощью ко мне. Я не против посидеть с твоим ребёнком, – шепчет Эрик. Предельно тихо, чтобы не спугнуть, и вкрадчиво, чтобы привлечь. Чарльз отстраняется с близкой к смеху улыбкой. – Ребёнку восемнадцать. И он немного против, чтобы с ним кто-то сидел. Удивление закрадывается в голову вместе с сомнениями, и Леншерр осознаёт, что даже примерно не представляет возраст Ксавьера, у которого, оказывается, восемнадцатилетний сын, о чём по внешнему виду совершенно не скажешь. А может это всё сплошная шутка? Вспоминая Лауру, о которой кое-кто ни слова, ни полслова. Но если есть ребёнок, должна быть и мать, которая вполне может дополнить пазл, как бывшая жена. Или нынешняя, но Эрику этот вывод не подходит, а потому летит в мусорку. Будь она нынешней, жили бы вместе, а у Чарльза в ванной всего три щётки – его, Рэйвен и Дэвида. Хотя Дэвид не обязательно живёт с родителями. Во-первых, взрослый, во-вторых, приносит проблемы и для него это, вероятно, имеет последствия вплоть до особых учреждений. Достаточно доводов. Чарльз всё расскажет, если посчитает нужным, а любопытство до хорошего не доведёт.