Реанимация

Над рукой, удерживаемый телекинезом, висит фен. Обжигает выпускаемым воздухом, болтает огненные пряди, шумит рядом с ухом, успокаивает. Джин никогда не торопится на работу, не опаздывает, даже пытается растянуть сборы, потому что время утром – всегда – какое-то замедленное, долгое, текучее. В первый час после пробуждения накатывает такая усталость, будто она не завтракала, принимала душ и укладывала волосы, а сражалась с инопланетным вторжением, смело и изнурительно. Возможно, не стоило смотреть перед сном научную фантастику. Звонко щёлкает кнопка выключателя, фен замолкает и отправляется на стол. Его сменяет расчёска, бесцеремонно распутывающая высушенные сплетения. Позади, отражающийся в зеркале, бегает Скотт. В спешке застёгивает пуговицы на пыльно-винной рубашке, попадает с каждой, домывает посуду после завтрака, протирает очки, перепроверяет по два раза свою барсетку и сумочку Джин, растерянно встаёт посреди комнаты. – Ключи, – напоминает девушка, заканчивающая с волосами. Скотт кивает, сметает со столешницы связку и готовый останавливается рядом с Грей. Обводит любимую самым нежнейшим взглядом, заметным даже сквозь очки, и опускает руки на спинку её стула. – Знаешь, Скотт, я бы хотела взять академ, – мечтательно начинает Джин, закрепляя хвост, – Или бросить всё это, уйти, например, в Саммерленд. Его лицо напрягается. Саммерс не злится и тем более не упрекает, но… – Ты ещё скажи на стройку. Нашёл с чем сравнить. – Да хоть на стройку, с моими способностями очень даже вариант. Сохраняя уверенную интонацию, Джин пытается не дуть губы и не выглядеть обиженным ребёнком, которому не разрешили пропустить школу. Опустошает деревянный стул, бросается в прихожую, лично просматривает содержимое своей сумочки и невидимой силой отнимает ключи из рук Скотта, идущего за ней. – Серьёзно? Столько лет учишься на свою нейрохирургию, чтобы в один момент перечеркнуть всё это? «Эмма бы меня поняла», – думает Джин, но вслух говорит другое, вместе с этим выбирая из связки ключ от машины. Сегодня ведёт она. – Не нуди. Полгодика-год перепробую разное, поищу себя и вернусь в мед, если не передумаю. – Не поздновато для поисков? – Мне далеко не семьдесят, хотя даже в таком возрасте люди продолжают искать себя. Что не так, Скотт? Скотт запускает пальцы в волосы, вздыхает, не зная, что поставить в противовес, потому что боится задеть или недостаточно убедить. Варианты громоздятся друг на друга и исключаются один за другим. – Делай, как считаешь нужным. Я не всеми руками за, но если ты готова, то вперёд. Я рядом, – уверяет он. Получилось? Ключи от квартиры медленно впадают в раскрывшуюся вовремя ладонь. Джин довольно улыбается и целует Скотта в обе щёки и губы, касается своим кончиком носа его, прижимается к груди, пряча от него и от себя нить разочарования. Неопределённостью легко отмазаться, выдать знакомое «я рядом», как будто этого достаточно. А ей не хватает эмоций, впечатлений, воспоминаний, которые отложатся в памяти надолго. Работа-дом-работа-лекции, а в выходные – тренировки. Джин за месяц похудела на пять килограмм, обновила блеск для губ, подсела на тыквенные кексы, приблизила свой стиль жизни к Скотту, а он ничего из этого не заметил. Эмма прокомментировала каждое изменение.

***

По палате разливается едкий запах, закрепляемый актом отчаяния. В тишине шелестят листочки анамнеза, пополняющегося замечаниями Питера. – Ожог пищевода, отравление уксусной эссенцией, макрогематурия, гемолиз, внутреннее кровотечение. Пациент мирно лежит на кушетке и не возникает, даже не пытается отбиваться от осмотра доктором Хоулеттом хотя пару часов назад нарочно залил в себя уксус. От несчастной любви, наверное. – Рентген брюшной полости на свободный газ и УЗИ, – поручает Питер медсестре. Ильяна, справа от него, кивает и делает шаг, чтобы отправиться с больным в рентген-кабинет, но его состояние этому противостоит. Мужчина хватает ртом воздух, но похоже не добивается своего. Хочет закричать и не может, задышать туда же. Грудная клетка начинает вздыматься чаще, не получает кислорода и только интенсивнее накапливает углекислый газ под воздействием гипоксии. – Дыхательная недостаточность, – подсказывает Логан остолбеневшему ординатору. – Ильяна, готовь набор для интубации, – спохватывается Питер, но находит его сам, с использованием способности скользнув к шкафчику, и собирается вручить Хоулетту. – Интубируй, не тяни. – Я? – ещё больше теряется он и чувствует, как пальцы тянутся к полу и едва не отпускают набор. – Без вопросов, – пресекает Логан и пропускает ординатора к пациенту. Максимофф мигом берёт себя в руки и в ускоренном темпе проводит эндотрахеальную трубку в гортань пациента с помощью ларингоскопа. Через полость рта в трахею просачивается предвестник ИВЛ, и Питер старается не думать об этом, чтобы не стошнило. Пациента вот вырубило, осталось только за себя беспокоиться. Полный терпения Логан отпускает его с Ильяной и сам продолжает то, что Питер надиктовал. Распутина в свою очередь бросает ординатора на Мари, великодушно посадив его, как бездомного котёнка, на лавочку в приёмном. – Что там с вашим суицидником? – спрашивает медсестра и деликатно подталкивает стакан с водой и растворившимися в ней каплями успокоительного. – Интубировали, – после глотка осведомляет Максимофф. – Я интубировал. Мари искренне ему улыбается, убирает бокал за стойку и крепко берёт за руки. – Ну так молодец. Чего ты? – подбадривает она, и Питеру становится заметно легче. – На самом деле, – оправляется он. – Спасибо. Порывается с места и сматывается, предположительно, в ординаторскую. Мари пожимает плечами и возвращается к работе.

***

В дубовую дверь умеренно врезаются костяшки пальцев, разнося по подъезду и, вероятно, квартире не слабый стук. Эрик терпеливо ждёт, но никто не открывает и даже намёка на попытку это сделать не оставляет, и он на пробу дёргает блестящую ручку. Дверь поддаётся, открываясь во внутреннюю сторону и впуская нежданного гостя. Повторять ошибки прошлого визита желания нет, поэтому Эрик зовёт Чарльза по имени, чтобы его встретили и официально впустили. Ответа не поступает. Леншерр уже с сомнением топчется на коврике в прихожей и подумывает развернуться. Столько времени он убил на то, чтобы приехать сюда, и теперь собирается уйти? Эрик скидывает кожанку, вешает на настенный крючок и решительно двигается к залу, который встречает его пустотой и тишиной. Как будто бы никого нет дома, но в таком случае дверь была бы заперта. Настигает вторая вразумляющая волна, тормозит и нашёптывает оставить Чарльза в покое, не вламываться к нему снова. Эрик перешагивает и через неё, обходит диван и попадает на не уступающую по размерам кухню. За столом сидит девушка, занятая йогуртом и наушниками, но это маловажно. Она синяя и, более того, раздетая. Эрик быстро догадывается чем это обусловлено, но оторвать взгляд и заговорить не может. Красновато-рыжие волосы аккуратно спадают на плечи, украшенные узорами, как и всё тело. Всё ли? Хочет ли он проверить? Только интереса ради... Но насладиться Леншерр не успевает, и на него направляется взор желтых, сияющих глаз с чудноватыми зрачками. Внешность девушки тут же меняется. Синева спадает, глаза принимают более естественный серый оттенок, волосы светлеют и моментально удлиняются, от символов на коже, теперь прикрытой домашней одеждой, ничего не остаётся. Метаморф, отбрасывая наушники и ложку, угрожающе поднимается. – Кто, и что здесь забыл? – не очень гостеприимно спрашивает она, за пару секунд преодолев расстояние между ними и схватив Эрика за волосы. Эрик удивлённо моргает, прижатый к стенке. По коже проходят мурашки от непривычного голоса, разливающегося по комнате глубинными вибрациями. – Я работаю с Чарльзом. Зашел к нему. Рэйвен? – пытается сориентироваться он. Девушка медленно убирает руки, но не успевает ответить, как в дверном проёме появляется студент, судя по всему, Ксавьер помладше. Высокий, почти дотягивающий до Эрика, худощавый, русоволосый и с примечательными глазами разных цветов, один из которых голубой, точно у отца, а второй бирюзовый. Так вот как выглядит сын и главный источник всех бед Чарльза. От его спокойного лица становится больно почти физически. Пальцы, кое-кого напоминая, приставлены к правому виску. – Дэвид, перестань, – просит Рэйвен и протягивает ему раскрытую ладонь в знак безопасности, в мыслях осознавая, как их гость и её племянник похожи внешне. Руки складываются на груди, Дэвид смягчается и исчезает из кухни, бросив гостю: – Извините. Отца нет дома. За что он извинялся, Эрик не понял, подавив желание думать об этом сейчас. Поковырялся в его голове, да и пусть, ничего серьёзного всё равно не нашел бы за такое время. Рэйвен поправляет выбившуюся золотистую прядь и возвращается за стол к недоеденному йогурту, решив не приглашать магнитокинетика. – Синий цвет – настоящий? – спрашивает Леншерр и получает презрительное «да», не оценив интонацию. – Ты великолепна. Можешь превратиться обратно, буду молчать, обещаю. – Обойдешься. На гостя метаморф больше не смотрит, да и очевидно, ей хочется побыстрее его спровадить. Эрик это понимает, поэтому услужливо присаживается на стул рядом, про себя отмечая, как быстро и красиво закатились чужие глаза, явно не от восторга. – Где Чарльз может быть? – Послушай, позвони и спроси у него сам. И имя ты так и не назвал. А я тебе на слово поверила, – резкости в её словах нет, зато проскальзывает... тревога? – Прошу прощения. Эрик Леншерр. Звонил и не раз, не берёт. Пару секунд Рэйвен молчит, но всё-таки идёт на встречу. – Можешь поискать в ближайшем баре. А лучше не ищи, ему нужно отдохнуть. О, Эрик не сомневается и даже не претендует помешать отдыху Чарльза, но он мог бы составить ему компанию, если тот согласится. Уходить из его дома не хочется. Он видит его сестру в первый и не самый удачный раз, было бы хорошо, будь у него возможность выжать из этого места всё или хотя бы половину. Время попытать удачу. – Часто ходит по барам? Изучающе Эрик проходится по комнате способностью, прощупывает серебряные столовые приборы, металлические ручки шкафчиков, жестяные банки с кофе, фольгу от шоколада, стальные настенные часы, пока не натыкается на самый прочный металл за пределами кухни. – Часто. Тебя волнует? – не самым дружелюбным тоном отвечает она и набирает полную ложку йогурта. Адамантий только в когтях на руках и ногах, не полноценный скелет, как у Логана. Кому он принадлежит? – Интересует. Недавно попал в Пресвитерианскую клинику, и мы с ним хорошо общаемся, – формулировка кажется неправильной, и Эрик исправляется. – Дружим. Девушка одобрительно кивает, не вставая с места, выкидывает пустую упаковку и снова обращает всё свое внимание на гостя, успешно делая вид, что не слушает о нём каждый божий день от брата. – У него скоро день рождения. Знал? Шестого октября. – Нет. И сколько исполняется? Рэйвен по-доброму смеётся и продолжает с застывшей улыбкой и сжатыми в замок ладонями. – Тридцать семь. – А я на два года младше, – делится Эрик. – Я тоже. Ровесники, получается? Около получаса уходит на обсуждение будущего праздника, организации, подарков и самого Чарльза в целостности. Рэйвен заметно расслабляется и начинает проникаться доверием к другу брата, а Эрик успешно выведывает всё, что его интересует и теперь знает наверняка, что нравится Чарльзу и чем придется заняться в ближайшие две недели. Тепло распрощавшись, Леншерр отправляется выискивать Ксавьера, который за все время пребывания в его доме Эрика, так и не объявился. Это насторожило и Рэйвен, так что адреса заведений, где Чарльз считался постоянным посетителем были у магнитокинетика буквально в кармане, записанные на бумажке.

***

Руки взволнованно сжимают подол длинной юбки. Ирэн в курсе, чем закончится сегодняшний вечер и пытается подготовиться. Перемещает пальцы с ткани на блокнот, берётся за шариковую ручку, что-то зачёркивает. Синяя паста растекается по странице из стержня, намертво прижатого к листку. Ручка летит обратно. Ирэн это только выводит из себя и подталкивает к неизбежному. На негнущихся ногах она шагает к сожительнице, прячет кисти за спиной и делает будничное выражение лица, гарантирующее испуг. По укороченной футболке скользит рабочая сторона утюга, руководимого Карлайл. Ирэн наступает на пол чуть громче, чем до этого, привлекая внимание, и опирается плечом на стену. – Мари, пообещай, что выслушаешь и не станешь торопиться с выводами. Девушка всецело напрягается, забирает с гладильной доски отутюженные вещи и относит их в свою комнату, пока Ирэн беспокойно движется за ней. – Не обещаю, – упрямо отвечает Мари. Стопка из одежды приземляется на кровать. Её разбор откладывается на потом. Ирэн сводит брови к переносице, но не спорит – видела, что так будет. Держит дистанцию в несколько метров и смотрит прямо в изумрудные глаза. – Хорошо. Адлер вдыхает-выдыхает, окончательно свыкается с принятым решением. – Пока ты спала, я каждый раз касалась тебя, чтобы продлить эффект твоей способности, чтобы… – Что? – у Мари округлённо открывается рот. Три недели она пыталась разобраться со своей силой, утихомирить, приручить, но всегда получала по лицу, пока Ирэн в её сознании спокойно за этим наблюдала. Мари начинает ругать других медсестёр за что-то, Мари заходит к миссис Бёрд с жалобами, Мари с непонятным приливом нежности названивает Рэйвен и говорит о мелочах, Мари рвётся спросить Чарльза о его сестре, Мари жёстче отталкивает Реми, Мари живёт за двоих. Мари устаёт за двоих, а отдыхать не успевает, потому что в сутках всего двадцать четыре часа. Зато провидица добилась своего и разместилась в её голове, навела свои порядки и, кажется, свою любимую кружку с портретом Рэйвен поставила вместо той, что была подарена Реми. Ирэн неловко улыбается, криво и устрашающе. – Чтобы ты поняла мои мысли и чувства, чтобы сблизиться с тобой… – продолжает она и снова не успевает закончить. – Замолчи, – резко прерывает Мари, поднимает и прижимает стопку вещей к груди. – Постой, дослушай, – протянув обе руки, просит Ирэн. Карлайл выбегает в прихожую, накидывает бомбер на плечо, следом рабочую сумку, в которую высыпает всю добытую одежду, цепляет ключи, проверяет телефон в кармане брюк, теряется в разнообразии обуви, впрыгивает в расшнурованные ботинки и тянется к ручки двери. – Нет, не дослушаю. Ты осознаёшь, что говоришь? Ирэн, ты видела, что сделала со мной? Я ночами не спала, чуть из кожи не вылезла, чтобы от твоего присутствия внутри избавиться, чтобы ты из моего сознания выселилась. Ты не знаешь, наверное, каково чувствовать себя не в своём теле, не узнавать себя в зеркале, воспринимать всё через призму другого человека. Ты мою личность вытеснила, ты в каждый мой уголок залезла, ты ничего мне не оставила, ты… – выплёвывает со всей накопившейся болью Мари и бросается прочь из квартиры. За спиной остаются многоэтажки с одиноко горящими окошками – одно из них принадлежит Ирэн, наблюдающей издали и испытывающей пожирающую вину и скребущую печаль – высказанность и непонимание. Зачем она это сделала? Для чего она ударила в самую кровоточащую рану? Мари дрожащими пальцами стучит в дверь, неуверенно переминаясь в подъезде пентхауса на Манхэттене. Было бы удобней, если бы она забрала чьи-то силы летать, а то добираться по лестнице совсем самоубийственно. Сумка, подтверждая это, крутится вокруг своей оси, распутывая тонкий ремешок, и дёргается, как бешеная, из-за тяжёлого дыхания Карлайл. Всего пара мгновений и дверь заветно отворяется, а на пороге удивлённо замирает Реми. Топлес, с маленьким полотенцем на плече. – Я переезжаю к тебе, – твёрдо заявляет Мари, унимая проходящие по телу разряды. Реми кивает, молча, не думая. Понял, запустил. Зря что ли предлагал? – Налегке вот, – она демонстрирует свой багаж и несколько рассеянно проходит в квартиру.

***

Шум в баре первым заползает в мысли и наталкивает на обстановку внутри. Суббота, людей больше некуда и всем до жути весело, потому что уже пьяные, разогревшиеся перед танцами. Эрик осматривается внимательнее и замечает Чарльза в компании притягательной девушки с гетерохромией. Её глаза, лесной зелёный и морской синий, полностью сосредоточены на губах оппонента, который не перестаёт говорить о мутациях. – Вы знакомитесь с девушкой и заявляете ей о том, что она неполноценна. С такой техникой соблазнения многие ведутся? – Об этом я расскажу тебе на утро, – обещает Чарльз и подмигивает, протягивая спутнице бокал бренди, что окончательно дурманит ей голову. – Я так не думаю, – вмешивается явившийся Эрик. Ксавьера нагоняет едва знакомое чувство дежавю, будто Эрик перед ним плод воображения, который после одной фразы растворится в воздухе, но и в этот раз он вполне реальный. Пока он соображает, выпадая из реальности, Леншерр извиняется перед симпатичной девушкой и спускает не сопротивляющегося Чарльза с барного стула. Игнорирует накрепко прицепившийся запах алкоголя и под руку ведёт его к выходу. – Кроме того, что на тебе, ты ничего не надевал? – скептически спрашивает Эрик, оглядывая Ксавьера в одной только жилетке на рубашку с расстёгнутыми верхними тремя пуговицами. Неплохо время проводил. – Да нет, – равнодушно бросает он и предлагает. – Остались бы, выпили. В моменте Чарльз кажется не таким уж и пьяным, ну, пропустил пару бокалов, это же не страшно. К тому же выглядит он намного лучше, чем в тот ужасающий период. Но Эрик не за продолжением вечера пришёл. – Куда тебе ещё? Телепата неожиданная строгость бьёт наотмашь, подталкивая к истине. Он протестующе останавливается, не дойдя до двери. – А с чего вдруг ты меня забираешь? – Давай без вопросов. Рэйвен попросила, – честно отвечает Эрик. Чарльз верит. Рэйвен могла. Рэйвен-попросила-Эрика-забрать-Чарльза-из-бара? Уже не верит. – Ты был у меня дома? – потрясённо срывается с губ. – Был, – подтверждает Леншерр, успешно выводит обомлевшего Ксавьера из бара и берёт на себя задачу раздобыть такси. В незнакомую машину Чарльз садится вяло, будто его силой туда запихали и везут на каторгу. Бесконечно смотрит в окно, думая о чём-то своём, и мысленно благодарит Эрика и водителя за то, что не пытаются его разговорить. Ему как-то неутешительно обидно, Рэйвен забирала его в редких случаях, доверяла его выдержке, его обещаниям и вдруг послала Эрика за ним. Рэйвен вообще в последнее время не такая, как обычно, хмуро молчит, что-то недоговаривает, гоняет Дэвида и кота. Легко скинуть всё на осеннюю хандру, но она обычно под такое не прогибается, всегда держится, потому что кто, если не она, будет разыскивать-вытаскивать-доставлять-обогревать двух по колено увязших Ксавьеров? Нашёлся кто. Рэйвен благоговейно вверяет Эрику свою ношу и просто по-сестрински радуется, что у Чарльза есть тот, кто позаботится о нём, если с ней что-то случится. Вместе с этими рассуждениями она раскидывает по столу книги, сценарии, достаёт иллюстрации к ним, афиши и всё, на чём можно построить театральный образ. Набирает в лёгкие воздуха, выдыхает и выталкивает брата из своей головы. Кожа, с уходом гостя принявшая первоначальный оттенок, снова бледнеет, приближаясь к здоровому европейскому. Лицо приобретает кукольно-девичьи, нежные черты, закрепляемые тонкими бровями, большими голубыми глазами, румяными скулами и слегка вздёрнутым носиком. На полупрозрачный, прикрывающий белый корсет, пеньюар с кружевными оборками ложатся пшеничные локоны. Стройные ноги обволакивают шёлковые чулки, перекликающиеся с нижней юбкой, своим разрезом предоставляющей доступ к манящим бёдрам. Рэйвен оборачивается к большому зеркалу в полный рост, оценивает, прокручивая светлую прядь, и недовольно мычит. Волосы поочередно сменяются на каштановые кудри, вызывая у неё намного больше удовольствия. – Так лучше. Эрику подходит голубоглазая брюнетка. Актриса ещё недолго вертится перед зеркалом, прежде чем допускает сравнение героини «Призрака оперы» с Чарльзом, глупо улыбается своей идее и слышит хлопок закрытой дверью. Из последних сил держащийся на ногах Чарльз проходит через коридор в ванную, чтобы смыть с рук недавний запал, отражающийся во флирте с той девушкой, и порадовать горло обычной водой. Эрик остаётся в прихожей, поставив цель уведомить Рэйвен о выполненном поручении, со спокойной душой пожелать всем – и Чарльзу, и его сестре, и его сыну – сладких снов и поймать новое такси. У Рэйвен на это свой, более значимый взгляд. Она, принявшая очеловеченный, привычный вид, выходит к Леншерру и прислушивается к звуку из ванной, подразумевающему открытый кран. – Спасибо за то, что притащил Чарльза, – искренне благодарит она. – Оставайся на ночь, Эрик, уже поздно. Пока до дома доберёшься, смена начнётся. Долго думать не приходится. – Спасибо за предложение, но я поеду. Он и так позволил себе слишком много, в дом забрался, с Рэйвен и Дэвидом познакомился без ведома Чарльза, его восхитительный вечер прервал. – Останься. Переночуешь в моей комнате, – поддерживает сестру Чарльз, вышедший из ванной и взбодрившийся процентов на шестьдесят, которые вот-вот навалятся с новой силой. На пальцы Эрика опускаются холодные, только вымытые ладони. Ненадолго, всего на пару мгновений, чтобы повлиять. Ксавьер очаровывает его своей сияющей улыбкой, отступает и возвращается вглубь квартиры. – Этот сегодня спит в зале, можешь за него не переживать, – обнадёживает Рэйвен и добивает своей женской окутывающей энергией. Эрик поддаётся. Идёт след в след за девушкой, запоминает местоположение комнаты, в которой сегодня спит, пытается сориентироваться, забегает в перерыве в ванную, моет руки, задерживаясь на фалангах, тронутых Чарльзом, и, попав в спальню через минут пять, обессиленно усаживается на застеленную свежим бельём постель. Нос щекотит пробивающимися нотками белого шоколада с лимоном, смешивающихся в приторно-кислое сочетание. Эрик неопределённо оглядывается, ознакамливаясь со спальней молодого профессора. Обширные окна плотно занавешены, слева от двери письменный стол с ярдом эля, выставленным наверняка на память, закрытым ноутбуком и фотографией Рэйвен в золотистой рамочке, стеллаж с сотней внушительных томиков, мягкое кресло и платяной шкаф, справа – двухместная кровать и тумбочка подле неё, торшер с однотонным абажуром. В комнате случайно для Эрика, по кусочкам составляющего историю каждого объекта, возникает Ксавьер, не такой бодрый, но оживлённый. – Я только пижаму заберу, – оправдывается Чарльз, распахивая шкаф и пытаясь нащупать очертания своей одежды. – Можем поменяться. Ты у себя, я в зале, – предлагает Эрик, неосознанно поднимаясь на ноги. – Нет, я всегда сплю в зале после таких походов, так что за меня не переживай, не в первый раз. Чарльз победоносно вытягивает комплект переливающейся, шёлковой пижамы, сжимает по краям и направляется к двери, вдруг останавливаясь напротив Эрика. – Спасибо, – шепчет Леншерр. – Тебе спасибо, – зеркалит Ксавьер, улыбается так тепло, оказывается непозволительно близко и лёгким движением касается своими губами уголков губ Эрика. Секундный контакт накатывает смущения, заставляет уклониться левее и прошептать прямо на ухо «извини». Моментально сдав назад, Чарльз разворачивается и удаляется в зал, согласно оставляя свою комнату Эрику, поражённо замершему на месте. По телу пробегают голодные мурашки, забираются прямо под кожу и, как мыши, выгрызают внутренности. Сердце, отчаянно скачущее в грудной клетке, затмевает все ощущения, выбивает мысли и оглушительно колотит по костям. Эрик потерянно забирается под одеяло и растворяется в пространстве. Когда прилетает отрезвляющий пинок совести, он проводит короткими, но достаточно заострёнными ногтями по обнажённому торсу, оставляя вспыхивающие полосы. Так неправильно, так не должно быть, так себя чувствовать неприемлемо. Увлечённо бежал за Чарльзом, пока не врезался на полной скорости в бетонную стену пугающей реальности. Перед глазами снова Магда, её счастливое лицо, улыбающиеся глаза, вздымающаяся грудь, слабеющие руки, в панике хлопающие ресницы, запятнанное кровью клетчатое платье. Изнутри поднимаются знакомые и страх, и гнев, и ненависть, и обида, и любовь.Он так любил – всё ещё любит – своих дорогих девочек, жену и дочь, но пришли люди – коллеги, приятели, друзья – и возродили в Эрике всё худшее, спрятанное старательно и почти надёжно, предали, отобрали его близких, уничтожили, чтобы защитить своих. Из любви. Клин клином, получается. А сейчас появляется Чарльз, хороший такой, ненавязчивый, любящий. Ещё не поздно всё закончить, не начав, но Эрику кажется, что он просто пропустил начало, проглядел. Для Чарльза это было очевидно, для него… У него концентрация совсем на другом. Адаптировался к новому месту, привыкал к новым людям, подстраивался под новые условия. Чувствовал, не думая, не переваривая. Сомкнуть глаз за ночь так и не получилось. Эрик лежит в постели Чарльза, укрытый одеялом Чарльза, окружённый его вещами и запахом. За стенкой его сестра, ещё дальше сын вместе с обладателем адамантиевого скелета, но не о них. О них Леншерр обязательно узнает потом, сейчас бы о себе кое-что важное узнать. Безумно тянет курить, но выходить из комнаты страшно до дрожи. Разгромит, разбудит, помешает, из окна там выпадет. Случайно. Эрик моргает, долго и напряжённо, но всё-таки решается тихонько слезть с кровати на, благо, не скрипучий пол и пройтись через коридор, зал и кухню на балкон. Обдувает слабым, прохладным ветерком, осенняя ночь кусает за воротником, Эрик дёргается и извлекает из кармана пачку, из пачки – сигарету. За ними зажигалка, ярким огоньком осветившая уголок балкона. Холодно, голова забита, рот занят сигаретой, руки держат в заложниках ограждение. Просыпаться на работу через двадцать четыре минуты.

***

Осознание вчерашней выходки бьёт по затылку не сразу. Чарльз пытается спрятать и желание, и стыд под подушку. В первую очередь от себя, чтобы утром смотреть в глаза Эрику и не отворачиваться, везти своё гудящее тело и его в медцентр и не переносить личное на работу. С другой стороны Эрик сам виноват, выдернул его, пообещавшего приятной девушке не менюю приятную ночь. Нужно ведь на ком-то отыгрывать неугомонное либидо. С ним правда дальше того, что поцелуем сложно назвать, не зашло, но и не планировалось. Просто припугнул. Себя. Только проснувшись, не слезши ещё с раздвижного дивана, Чарльз усердно ограничивает свой мозг от внешних импульсов. Знать не хочет, о чём будет думать Эрик. За столом никаких видимых последствий не происходит. Чарльз удивляется тому, как Рэйвен и Эрик хорошо заобщались, наливает всем по кружке чая, отламывает квадратики молочной шоколадки, предлагает им обоим, получает отказ и сам ею завтракает. Рэйвен упрекает, предлагает нормальную еду, аргументируя это тем, что от него вообще-то жизни людей зависят, голодные обмороки на пользу не пойдут. Эрик поддерживает и сам же открещивается от яичницы, которая приходится по вкусу только Рэйвен. Даже мелких неловкостей в их утреннем сборе не наблюдается. Чарльза это беспокоит. Как будто ему всё приснилось, и он один, как на иголках. Или как будто Эрик не в первый раз у них ночует, вписался как родной. Повторяя отца, хотя, скорее, наоборот, Дэвид спит не на своей кровати, а на застеленном матрасе, свесив обе кисти к полу. К завтраку он не проснётся, не должен в свой законный выходной, поэтому тревожить его никто не собирается. Постель занимает маленькая, в клубочек сжатая девочка, лицо которой совсем не видно за чернющими прядями. Лаура нередкий гость в их доме. Логан на ночной смене или после суток – Лаура остаётся у Ксавьера. Дэвиду общение с ней пошло на пользу. Обрёл спокойствие, душевное равновесие и терпение, почти завязал. Недавний случай не задумывался. Дэвид вообще наперёд не загадывает. Лишних вопросов Эрик не задаёт. Ни про сына Чарльза, ни про адамантиевые когти в соседней комнате. Осыпает Рэйвен с ног до головы комплиментами, и ей даже приходится предупредить, что жената. Разговор тут же заходит об Ирэн, Мари, клинике… мутациях. Эрик влетает в свою тему, начиная без остановки хвалить таких же, как они, и Чарльза это подзадевает. Обычно он просвещал мыслями о мутантах. В первый раз Ксавьер позволяет такое Эрику, даже почти гордится, что его мнение нашло отклик и распространителей, но готовится притормаживать магнитокинетика на поворотах – знает, что занесёт не туда. Заходят в медцентр Чарльз и Эрик по очереди, чтобы избежать сплетен. Как будто это поможет. Ксавьер высаживает пассажира у ворот, от которых до главного входа метров десять, и ищет место на парковке. Они расходятся в разные стороны, принимают пациентов, общаются с коллегами, категорически избегая ответственности. Посреди рабочего дня доктор Ксавьер сталкивается с проблемой, вертит в голове самые неэтичные способы её решения и всё-таки обращается к главврачу. – Нужно переводить пациента в трансплантологию. Перед Шоу приземляется тонкая стопка с парой скудных по содержанию листочков. – Но? – подталкивает он, листая предоставленные бумаги. – У него нет страховки, – вздохнув и запустив руки в волосы, объясняет Чарльз. Стопка нарочно выпадает из ладоней, хлопнувших друг о друга. – Ну так чек ему в руки, – беззаботно предлагает Шоу. – Он не может себе этого позволить. А без пересадки и года не протянет. – Хочешь из своего кармана выложить? Или чтобы это сделал я? Чарльз напряжённо молчит. Свежевыкрашенные стены давят, сжимая между собой, душат лаковым запахом, вынуждают силой мысли распахнуть окна. Кожи касается прохладный поток и освежает голову. – Нет. – Чудно. Выписывай или передавай трансплантологам. Шоу протягивает Чарльзу стопку. Ксавьер медлит, но принимает её. Безнадёжно проходится по заострённым краям листочков и вдруг чувствует вспыхнувшую алым порезом боль в указательном пальце. Шипит так тихо, чтобы главврач не услышал, поднимается с кресла и, смазывая кровь, торопится к двери. – Чарльз, – несколько смягчившись, зовёт Себастьян. Плохая привычка продолжать разговор, когда подчинённый уже чуть ли не за порогом. – Оставь жалость к пациентам, ты не можешь быть женат на работе и тратить на неё все ресурсы. В твоём возрасте о семье бы подумать. – Доктор Шоу, семья? У меня сестра и сын, вы же знаете. Чарльз беспечно улыбается. Повторяющаяся ложь себе и окружающим улыбается ему в ответ таким же бездумным искривлением.

***

На мониторе вокруг своей оси крутится проекция грудного отдела, управляемая пальцами, бегающими по клавиатуре. Взгляд цепко устремлён в мышечную ткань сердца, занявшего семьдесят процентов экрана, но перемещается под воздействием мужского голоса. – Общая кровь, биохимия, ЭКГ, – ангиохирург протягивает результаты. – Можно подсказку от кардиолога? Ороро скромно улыбается, опустив голову, и придвигается к микрофону, чтобы объявить «мы закончили» и подняться с кресла. Мельком изучает листочки и с сомнением смотрит на Эрика. – Делай коронарографию, – советует она и добавляет. – Ты не за этим пришёл. Уголки губ Эрика неопределённое дёргаются. Он получает свои результаты обратно и, вроде, восторженно начинает. – Ты не поверишь. – Меня ждёт ишемическая болезнь, – жалостно предупреждает Ороро. – А я тебя после смены. Запал Эрика моментально потухает, и вся невысказанность заползает под череп. Замаскированные кое-как отёки выбиваются на лицо, пока он сдержанно удаляется со снимками, разобранными на прошлой неделе. Пациентов для Эрика не находится. Он запускает пятый круг по клинике, катается на лифте, перебирает способностью инструменты, даже не видя их, со всеми здоровается в надежде вытрясти из себя активность. Сердце учащённо бьётся, подбивая на важное и масштабное, но сил из-за отсутствия сна хватает только на безделье. В голову раз за разом врезаются одни и те же мысли. Чарльз его поцеловал. Нет, конечно, он не хотел этого, случайно задел, всё-таки пьяный был. Сам Эрик в это не верит, но старательно пытается себя убедить. Сначала в ошибочном поведении Чарльза, а потом в своей неправильной реакции. Ему понравилось. Эрика не целовали больше месяца. Много для отсутствия нежностей, мало для окончания скорби. Ценности быстро поменялись, стоило жене и дочери его покинуть. Он всё ещё не может привыкнуть к новому месту и новым людям, будто остался в Хайфе с Магдой и Ниной. Будто он стоит, не шевелясь, а время бежит мимо него, бьёт волнами в спину и утягивает за собой. Сопротивляться не может – боится зацепиться. Бегство всё изменит? Залетев в ординаторскую с карточками, Эрик натыкается на Логана, и всё почти утихомиренное в нём взрывается. Доктор Хоулетт, одиноко отдыхающий после операции, очень кстати попадается на глаза и становится несогласованным слушателем. – Логан, занят? – для приличия интересуется Эрик. – Уже нет, – поднимаясь с диванчика, обречённо отвечает Логан. Леншерра одолевает излишняя болтливость. Он несётся без тормозов на эшафот и в упор этого не замечает. Рассказывает всё, начиная со вчерашнего вечера и заканчивая инцидентом в Израиле. Торопится, не выбирает слов, изливает всю душу за считанные минуты, и Логан узнаёт в нём привычки Питера. В Эрике проскальзывает страх, но подавляется со знанием того, что Логан и сам убивал людей, причём охотно. Как он может осудить убийство из любви? Логан не прерывает, не уточняет, не удивляется. Эрик боится снова, как будто Хоулетт уже всё это знает, потому что кто-то ему рассказал, но не замолкает. Мысли льются изо рта, и пока не закончатся, он не остановится. За шторкой на постели, раскинувшись звездой, лежит Питер. Шумный монолог заставляет его снять наушники, но пожаловаться ему не удаётся. До ординатора доносятся такие новости, за знание которых могут лишить мозгов окончательно, и Чарльз уже не поможет. Питер думает быстренько смотаться, никто даже не заметит, но решает остаться и дослушать исповедь Эрика. Логан что-то откладывает в память, осознаёт, анализирует, но по большей части запоминает вопросы, которые намеревается задать Чарльзу. Чарльз точно знал обо всём, но Логан ни разу его не винит за то, что не поделился. Сохранил чужой секрет, как и обещал. Хоулетт ценит честность и действия, соответствующие словам. И с одной стороны Ксавьер поступил правильно, а с другой полез непонятно с какими целями к месяц как убийце. С учётом всех его рассказов он это ещё и планировал. Месть за жену и дочь режут по открытой ране. Логан уже не так часто вспоминает девушку из снов, когда-то существовавшую в его жизни, но всё ещё скорбит и несёт бремя ответственности за её смерть. Убийство пятидесяти человек, безусловно, ужасный грех, но, вероятно, оно того стоило. Появилась завершённость с обрубленными концами, после которой можно начинать всё заново. Истощив эмоции и слова, Леншерр возвращается к теме, связанной с Чарльзом, и получает от Логана точный вывод – ковать железо, пока горячо. А по железу Эрик специалист.

***

Вертикальный разрез предоставляет полный доступ к сердцу, застывшему и передавшему свою работу аппарату искусственного обращения. Кардиохирург старательно пришивает кончик внутренней грудной артерии к аорте, а с другой стороны к коронарной артерии его проводит ординаторка. Джин не думает, что планировать уход из клиники во время операции правильно, но выбирать не приходится. – Ороро, – заводит разговор она, – тебе никогда не хотелось сменить деятельность? В руках мутантов такое разнообразие способностей, что они могли бы жить совершенно по-другому. В отдельном государстве, к примеру, а может и на другой планете, только это уже несбыточные фантазии. Но их останавливает страх за себя и окружающих. Джин никогда не испытывала грани своих сил, не искажала разумы людей, не вытаскивала из чужих сумок вещи, не поднималась в небо выше дозволенного. Важно уметь себя ограничивать и признавать, что в этом есть смысл. Границы способствуют выживанию. – Были мысли, но я не смогла пойти против призвания, – делится Ороро. Иногда призвание находится вынужденно, и ты не можешь быть до конца уверен, что эта сфера и правда твоя. Для Ороро мотивацией стал больной отец, за которым ухаживать с медицинским образованием было бы эффективнее. Понимаешь диагноз, лечение, последствия, но это либо расстраивает своей серьёзностью, либо обнадёживает хоть какими-то шансами. Врачи не дают гарантий. Ороро часто слышит это и говорит сама. Джин боится пропустить свой потенциал, потратить время на то, что ни к чему в итоге не приведёт. Ношу нейрохирургов выдерживают не все, но у неё есть ресурсы для этого. Такой путь не единственный, да и тот имеет больше десятка развилок. В ординаторке горят амбиции, грозящиеся сжечь её саму дотла. – А как ты поняла, что именно кардиохирургия твоё призвание? – без злости спрашивает Грей, не отрываясь от аортокоронарного шунтирования. Некоторые решения даются слишком быстро. Джин ежедневно поражается тому, что уже закончила школу и интернатуру, съехала от родителей, вышла замуж, устроилась в клинику, приняла участие в промутантской программе. Жизнь пронеслась за секунды, длящиеся двадцать восемь лет. Но двадцать восемь это же не конец жизни? Ещё есть время что-то поменять, перевыбрать, исключить. Только нет никакой ясности что. – Отец говорил, что сердце – самое важное. И поэтому приехал за дочерью в Египет только через двенадцать лет после её рождения. Сердцем, наверное, почувствовал, что у него внебрачный ребёнок там завалялся. Интерес Джин это утоляет, она отделывается всеобъемлющим «понятно» и оставляет Ороро в покое.

***

Кухню озаряет тусклый свет, пробивающийся сквозь едва занавешенные окна. Дэвид жмурится, ковыряя свои венские вафли, измазанные вишнёвым джемом и превращающиеся в результат жестокого побоища. Проснувшийся десять минут назад, он пытается отвлечься и не буравить взглядом определённую точку, как веснушки на лице отца, например. Их россыпь блеклая, но ужасно привлекательная, и Дэвид сожалеет, что не унаследовал её. С другой стороны, ему бы, наверное, не подошло так, как Чарльзу, который, кстати, кое о чём стопроцентно забыл. – Пап, мы сегодня должны поработать над моим телекинезом. Ну, у того моста, помнишь же. Результат кровавого месива отправляется Хэллеру в рот и остаётся алыми подтёками на губах. – Извини, родной, не сможем, я сегодня допоздна. Стоит плановая на частичный паралич, – отвечает Чарльз, сонно потягивая американо. – Кофе помогает от Альцгеймера, – внезапно с изменённым тоном осведомляет Дэвид. – Что? – Эта отмазка была вчера. Если не хочешь идти, так и скажи. Не нужно кормить меня завтраками, – бурчит Дэвид, закидывает грязную тарелку в раковину и с обиженным видом покидает Чарльза, провожающего сына виноватым взглядом. Он обещал дать ребёнку уроки ещё неделю назад – или месяц, у них обоих сбитая координация во времени – но постоянно появлялись какие-то обстоятельства. Именно они, потому что Чарльз не врёт. Приукрашивает только если. Вчерашняя операция перенеслась на сегодня из-за непредвиденных осложнений. Да и пройди она тогда, Ксавьер бы вернулся домой усталый, голодный и изнурённый в ноль. Он после смены свой-то дар не может в порядок привести, а тут дэвидовский со всеми его «ещё». Телепатия, ещё телекинез, ещё пирокинез, ещё телепортация, ещё регенерация, ещё остановки времени и так до какого-то двузначного числа. Они не уверены до какого. Ещё капризы. Дэвид не требует всё и сразу, но безумно расстраивается и уходит бродить по городу, если что-то не получается. Телекинез многогранный и сложный, требующий нереальных усилий и контроля, Чарльз знает на своём опыте и опыте Джин, которая как-то получала от него уроки, перешедшие сейчас к Дэвиду. Из Чарльза бы вообще хороший учитель получился, но его сын – плохой ученик. Хотя преподаватели в университете не жалуются. Может, это тоже часть проблемы. Мальчик либо воздействует на них телепатически, либо все ресурсы вкладывает в учёбу и не успевает за своими способностями. И в чуть ли не первый, очень редкий, раз Дэвид обратился к отцу за помощью, потому что доверяет и хочет почерпнуть что-то полезное, то, что у Чарльза определённо есть. Рэйвен, наблюдающая за всеми его первыми и последними шагами, это оценила и каждый день трепла нервы брату, выискивая в его расписании часик для Дэвида. Чарльзу благополучно удавалось этот часик обходить каждый раз, и даже кот смотрел на него с осуждением. На место Хэллера садится перебравшаяся из спальни Рэйвен, поставив перед собой тарелку с бутербродами. На её синем, настоящем теле тонкая, открытая пижама, а на голове лёгкий беспорядок по сравнению с ужасом Дэвида. – Много времени сыну уделяешь, – саркастично замечает она и протягивает вытащенные из кармана два билета в бродвейский театр. – Позови вот кого-нибудь. Или отдай своим. Актрисы всегда легко получают лишние билеты независимо от того, выступают ли на этом спектакле. И Рэйвен с Ирэн уже все премьеры-прокаты обошли, что в последнее время начало слишком отвлекать. Рэйвен готовится к своему выступлению, а Ирэн сутками в клинике. Выходит, что развлекаться на мероприятиях пока некогда. Чарльз заинтересованно рассматривает красочные листочки с выведенным названием «Злая» и подписанным под ним «Gershwin Theatre» с адресом, датой и местами в амфитеатре. – Мари передам, может, сходят с Реми, – обещает он и прячет приглашения из поля зрения.

***

Телефон на регистрационной стойке возвращается на место после очередного уведомляющего звонка скорой. Медсестра успокаивающе трёт виски и покидает пост. Подойдя к автомату со снеками и сладостями, она нащупывает в кармане несколько долларов и просовывает в специальное отверстие. Ничего не происходит, тогда в ход идут ноги. Источник питания не отвечает и на монотонные пинки, Мари жестом подзывает Китти, и она проходит сквозь автомат, заставив машину выплюнуть и шоколадный батончик, и пожёванную купюру. Удовлетворённая, но не в ожидаемой степени, Карлайл несёт добытый перекус на регистрацию, за которой уже разместился Чарльз. – Почему на посту никого? – строго отчитывает он. Мари объяснительно трясёт перед ним батончиком, расположив левую руку на бедре. – И тебе привет, Ксавьер. Чарльз смахивает шуточную серьёзность и предоставляет кресло на колёсиках медсестре. – Миссис Бёрд попросила заняться одним пациентом. Будет к двенадцати, – оповещает она и устраивается перед журналом посещаемости, проверяя знакомую нитеобразную подпись. Не успел зайти и переодеться, как уже что-то требуют. Спасибо до его приёма ещё четыре часа. – Из министерства что ли кто-то? – предполагает Чарльз. – Саймон Траск, – с выдержанным равнодушием подсказывает Мари. Взгляд Чарльза приобретает удивление, смешанное с интересом. Настолько громких личностей у них ещё не было. Не съели бы только с потрохами. – Даже так. – Ага, беги давай, – подгоняет она. – Побегу-побегу – уверяет Чарльз и выкладывает на стойку билеты. – Передаю от Рэйвен. Глаза Мари зажигаются, и она радостно передаёт благодарность сестре Ксавьера, предварительно обещая, что сама перезвонит или даже придёт, но, присматриваясь к дате, разочарованно вздыхает. – Тридцатого сентября. И я, и Реми на дежурстве, – Карлайл тянет улыбку, как после забавного и одновременно грустного анекдота. – Очень жаль, – неосознанно повторяя выражение лица Мари, сочувствует Чарльз. – Я тогда раздам кому-нибудь, хорошо? Ты не против? – Не против. Просьба Рэйвен выполнена. Ни себе, конечно, ни Мари с Реми, но кому-то достанется. Следующая задача – Траск. Чарльз неприятно ёжится, потому что никакого восторга у него это пришествие не вызывает. С одной стороны политик может вживую увидеть то, о чём ежедневно кричит на камеру, но это поправимо телепатией, с другой эту же телепатию чешутся руки применить в самых страшных целях. И целое отделение мутантов очевидно так же не пожалеет на него своих сил. Не проходит часовая стрелка полный оборот до двенадцати, как в приёмной штыком ожидает Саймон Траск. Жалуется на резко упавшее под ноль зрение. Запускается марафон осмотр-анализы-результаты, сопровождаемый Джин, как самой прилежной из ординаторов и самой полезной из мутантов. Чарльз консультирует её, поддерживает, смотрит на те же снимки. Удручающие. – Доктор Ксавьер, – обращается неуверенно Джин, поглядывая на пациента из коридора и пользуясь моментом, пока не зашли, – он мутант… – И знает об этом, – заканчивает за неё Чарльз. На ходу принимается решение не поднимать при нём эту тему и вообще отложить до свободной минутки. Заведующей и главврачу будет, что послушать. – Мистер Траск, у Вас доброкачественная опухоль, расположенная близко к зрительному нерву. Достаточно легко удаляется практически без последствий. Мистер Огонь-по-своим внимательно слушает доктора Ксавьера, как будто вникает, что ему говорят. Легко удаляется? Отлично, режьте. – На сколько я остаюсь в клинике? – переходит к существенному он. – От двух недель до нескольких месяцев зависимо от исхода операции и реакции организма, – вслед отвечает Чарльз и тоже уклоняется в более важное. – Возьмите меня за руки. Сухие ладони Траска вполне ровно впадают в бархатные ладони Ксавьера, но бьются в едва заметной дрожи. – Потрогайте нос пальцем правой руки. Требование не приходится ему по вкусу, судя по сморщенному лицу, но Саймон отрывает правую руку и указательным пальцем касается кончика носа. – Теперь левой. Вторая рука чередуется с первой, но в этот раз промахивается, врезаясь в носогубную складку и после этого нащупывая крыло носа. – Ничего страшного, – успокаивает Чарльз чуть не распереживавшегося Траска. – Завтра прооперируем Вас, а пока дособираем анализы и переведём в палату.

***

– Китти, ты умеешь вязать? Китти с многострадальной миной перекладывает папки, пытаясь сориентироваться в разнообразии, вручённом Мари от всего сердца, но даже с подробными инструкциями находит только документы о поступлении, которые нужно расположить в алфавитном порядке и прицепить к истории болезни. – А как же, – отвечает она, взвешивая стопку «А» и стопку «B» на распределение. – Научишь? – напрашивается Питер, присаживаясь на поверхность стойки. – Ну, смотри. Мне понадобилось два года, чтобы связать свитер, а тебе и пяти лет будет мало, – почти прямо отказывается она, становясь неосязаемой, чтобы не соприкасаться с навязчивым ординатором. – Ты меня недооцениваешь, – бухтит он, скрестив руки на груди. – Спорим, я до Рождества научусь? – Не отвлекай медсестру. Строгий женский голос раздаётся прямо над ухом Максимоффа, отчего Китти поспешно укладывает папки в правый ящик. Питер испуганно дёргается и через секунду стоит прямо перед миссис Бёрд. – Извините, – ровно проговаривает он. – Бездельник. Чтобы отчёты через час были на моём столе. С этими словами заведующая удаляется, не дав Питеру и зашуганное «хорошо» вымолвить. Прайд недолго смотрит ей вслед и переводит взгляд, полный сожаления, на ординатора, но в приёмном он не задерживается. Личными слушателями всех жалоб не в первый раз выступают Грей-Саммерс, привыкшии к компании Питера и его совершенно не приукрашенных пересказов. – Злая такая. Её видимо муж не… Скотт тактично затыкает Питера ладонью, оберегая свои и чужие уши. – А тебя много кто, вот ты и радостный, – делает вывод он и убирает руку. – Почему это меня, а не я? – протестует Питер и в мгновение отсиживается от Скотта за письменный стол, перед этим собрав с полочек свои бумаги. – Риктор сказал. Максимофф возмущённо открывает рот, но замолкает, возвращаясь к работе с отчётами, потому что заведующая не умеет шутить. – Миссис Бёрд и правда сегодня не в духе. Потому что Траск приехал с опухолью, – возобновляет разговор Джин, занявшая место Питера рядом со Скоттом. Отчёты подождут. – Правда? – Мы с доктором Ксавьером им занимаемся, не веришь мне – спроси у него. Ординатора чутка обижает, что Чарльз, находясь с ним в таких близких отношениях, не поделился новостями, которые Максимофф схватывает с полуслова и разносит по всему отделению. Впрочем, небезосновательно. – Да верю. А ты можешь ему мозги промыть? – на полном серьёзе предлагает Питер. – Так сам и вколи ему что-нибудь, никто не заметит, – ехидничает Скотт. – Если откажусь, попросишь доктора Ксавьера? – поддерживает его Джин. – Нет, Эмму, – бьёт упоминанием Питер и ухмыляется полученному эффекту. Больше Грей-Саммерсы ему не мешают, хотя имя Фрост в их семье не такое страшное и явно звучит часто.

***

На перерыве Чарльз вылавливает Логана, если не наоборот, и оповещает обо всех событиях последних суток. В обязательном порядке звучат Дэвид, Эрик, Траск, в которых Логан уже не путается, но голова всё ещё не выдерживает таких смысловых нагрузок. Впечатление складывается неизменное. – Мари, налей мне стаканчик. Устраиваясь возле зажённой лампы, Логан опирается на регистрационную стойку. – Чего? – возмущается она, скучающе досиживая последние минуты на посту. – Знаешь чего, давай-давай, – торопит Логан, что на Мари всё ещё не действует. – Я на работе. И ты, кстати, тоже. Хоулетт тоскующе постукивает пальцами по стойке и вспыхивает идеей. – А после смены ты свободна? – Смотря зачем. – Посидим, поболтаем, выпьем. Логан осматривается, отстранившись от поверхности, и подзывает в другую сторону направляющегося Чарльза, после новостей которого желание умереть умножилось на сто. – Чак, пойдёшь пить с нами? Ксавьер закатывает глаза и порывается уйти, но его настойчиво цепляют за рукав. – Погромче покричи, – неодобрительно добавляет Мари. – Кого ещё зовёте? – почти сдаётся Чарльз. – Ороро, Лебо, Саммерса, Джин, Эрика и, если ему повезёт, Питера. Пальцы Логана загинаются по порядку, демонстрируя четыре поднятых, но три их них повторяют участь остальных. Получается, девять человек. Ксавьер согласно кивает ещё после «Эрика», понимая, что стоило отказаться, но раз пить так до конца месяца. Начнёт отказ от вредных привычек с первого октября. А нет, не начнёт, день рождения на носу, там точно без алкоголя не обойдёшься. Не судьба, значит. – Кто вас с таким составом в бар пустит? – А мы у Реми собираемся, – придумывает сходу Мари и получает невидимую медальку от Логана. – Через час тогда? Оставив их, Чарльз делает вид, что они ответили «да» и заходит в ординаторскую, где его сиротливо ждёт Эрик, рассматривая билеты в театр. – О… Чарльз, – начинает он, – ты свободен в четверг вечером? Чарльз легонько касается его памяти и видит, как Мари предлагает Эрику два билета, а он и принимает с загадочной ухмылкой. Видимо, все остальные либо отказались, потому что заняты, либо не успели претендовать на билеты. Ну спасибо, Мари. Не всё так плохо. Чарльз, конечно, не намеревался по второму кругу игнорировать Эрика и нарастающие в груди ощущения, но сходить вдвоём в театр обязывает с ног до головы. Во-первых, придётся весь спектакль сидеть рядом и обсуждать его после, во-вторых, «после» явно приведёт к выяснению отношений. Чарльз не готов, он только от алкоголя отвязался и то стал гостем внезапной вечеринки. Планы сбивают друг друга с пьедестала первого места, и Дэвид снова оказывается где-то за пределами приоритетов. Не сегодня, не завтра и не послезавтра. Может быть, через неделю Ксавьер соизволит освободить часик на то, чтобы поучить сына использованию способности, но особо надеяться не стоит. – Пока да, а что? – удивительно искренне выдавливает Чарльз и присаживается рядом с Эриком. Вечером, после пьянки и рассказа о билетах, Рэйвен его точно убьёт и будет абсолютно права.

***

Клиника нуждается в хороших, нет, лучших специалистах, а мутанты – в героях, которые пообещают им мир. Люди со своими политическими движениями, поправками в законе, антимутантскими предложениями уже перегибают и откровенно пугают тех, кто отличается. Если надвигается что-то серьёзное, оно заденет всех мутантов, подвергшихся регистрации и нет. Шоу вот не открытый мутант, а переживает за двоих, за себя и за сына. Мог бы и за жену, но озлобленные homo sapiens уже постарались. Приоткрываясь, дверь щёлкает несложным замком и заставляет главврача собраться. Он отводит взгляд от окна, за которым зеркальные небоскрёбы и отцветающая зелень, сочетание, которого добились благодаря мутантам. И пирамиды тоже мутанты строили, но никто даже не задумывается. – Я тороплюсь, – предупреждает Эрик, не делая и шага внутрь кабинета. Он держится на расстоянии, боится наступить на те же грабли. Шоу прощает ему такую наглость. – Присядь, Эрик, это важно, – просит Себастьян и сам занимает своё место за столом. Инстинктивно Леншерр хочет закатить глаза, вздохнуть и уйти, хлопнув дверью. Абсолютно никакого желания слушать Шоу и задерживать Чарльза, который ждёт его во дворе медцентра. Допустим, Эрик присаживается напротив Шоу и слушает почти вполуха. – Я состою в секретном обществе, – сокровенно делится он. – В секте? – в сердцах смеётся Эрик, внешне лишь поднимая брови. – В клубе адского пламени. Мы занимаемся такими программами, как та, по которой ты здесь. Внедряем мутантов, помогаем им устроиться и обзавестись документами. Освободилось место. Я предлагаю тебе стать белым королём. Прозрачными глазами Шоу выразительно смотрит на своего ученика и подчинённого, возлагает глубочайшие надежды и кладёт уже для перестраховки руку на рычаг, чтобы давить по случаю. Слова Себастьяна всё меняют. Иначе Эрик бы в этом кабинете не задерживался. Предложение только первые двадцать секунд звучит заманчиво, а потом снова вызывает сомнения, не секта ли. Магнитокинетику не так интересно, каким образом его втиснули в Пресвитерианскую клинику и предоставили возможность пересечь границу, но, вероятно, делать то же самое для других – правильная отплата. Шоу ждёт такой реакции и будет её добиваться. – У меня будут белые кони, ладьи, королева? – срывается случайно, пока Эрик думает, как бы пошутить. – Коней и другие фигуры не обещаю, а королева уже есть, – убеждает Себастьян. Не врёт. – Я подумаю. Наперёд Леншерр знает, что скажет «нет», просто создаёт иллюзию частичного соглашения, чтобы Шоу не вдалбливал ему сейчас, как хорошо в его клубе и как им Эрика, полностью занятого, не хватает.