Ведьма

Лена закрывает дверь за Таней, прислоняется к ней и несколько секунд стоит в тишине. Её дыхание сбивается, а внутри растёт чувство, которое она не может определить – смесь облегчения, тревоги и странного сожаления. Она медленно отходит от двери и проходит вглубь комнаты. Пространство вокруг кажется ей пустым, но в то же время слишком давящим. — Боже, какая же ты дура! Лёвочкина со всей силы швыряет ноты на пол, чтобы их не видеть. Те самые ноты, которые Иванова со всей заботой берегла, сейчас лежат в пыли под комодом. — Дура, дура, дура… Дура! Лена ходит из угла в угол нервными шажками, сцепив руки за головой, будто пытается удержать разлетающиеся мысли. Её дыхание неровное, а сердце колотится так, что она слышит его глухие удары в ушах. Взгляд то и дело падает на ноты, которые всё ещё виднеются из-под комода, но сразу возвращается обратно. Она медленно опускается на диван, уткнувшись локтями в колени, и проводит руками по лицу, будто хочет стереть с себя всё, что случилось за последние дни. Воспоминания о поцелуе вспыхивают, как огонь, обжигая её изнутри. Она сжимает глаза, будто это поможет прогнать картинки перед ними: взгляд Тани, её тепло, её внезапную смелость, её неожиданную заботу. Лена обводит комнату взглядом, словно ищет что-то, что сможет её зацепить, отвлечь. Её взгляд падает на пианино, стоящее у стены. На его струнах лежит тонкий слой пыли – знак того, как давно Лена в последний раз тянулась к музыке. Она встаёт, решительно идёт к инструменту, но не успевает даже дотронуться до него — её рука замирает в воздухе, а глаза мгновенно наполняются слезами, которые она не в силах сдержать. — Нет, нет… Всё не так… Всё неправильно. Лёвочкина отходит назад и снова садится на диван. Теперь уже её взгляд устремлён в пол, на котором валяются ноты. В голове мелькают картинки как Таня бережно держит эти листы в руках, легко улыбаясь. — Когда всё стало таким сложным? — шёпотом спрашивает она себя, но ответа, конечно, не находит. Комната наполняется тишиной, давящей и оглушающей.

***

— Вот чёрт, последняя. Таня закуривает. Пуская клуб дыма в воздух, она задумывается о том, сколько торчит уже на остановке. Прошло минут двадцать, а трамвая всё нет. Иванова оглядывается по сторонам в поисках чего-то, что указывало бы время, но, самой собой, просто посреди улицы такое сложно найти. дура. — Девушка, вы чего здесь стоите? — раздался бархатистый голос в полуметре от девушки. — Трамвай ждёте? — Чуда, — Иванова усмехается, поднося сигарету ко рту. — Трамвай, конечно, чё ещё. — Его не будет. По радио передали, что авария какая-то на путях. Так что вы зря здесь стоите. — Охуенно, — Таня не смотрит на собеседника, её взгляд направлен в пустоту. — Спасибо, — кивает в знак благодарности, выкидывает окурок в урну и уходит вдоль рельсов. Путь кажется бесконечным. Таня бездумно плетётся по путям, лениво перебирая ноги и не замечая, как задевает обувью рельсы, от чего раздаётся глухой металлический звон. Она даже не поднимает головы. Её мысли снова возвращаются к вчерашнему вечеру. почему я это сделала? Этот вопрос, словно навязчивый мотив, звучит в голове уже несколько часов подряд. Иванова пытается оправдать себя – это был порыв, момент слабости, желание почувствовать Лену. Но Танька не дура, она понимает, что причина куда глубже. Она сама испугалась того, что почувствовала, когда губы Лены оказались так близко. Испугалась своей собственной смелости. Или глупости? я всё испортила. Иванова шагает всё быстрее, словно пытается убежать от своих мыслей. Но они догоняют её, заполняя каждый уголок сознания, заставляя снова и снова возвращаться к тому мгновению – вчерашнему вечеру, поцелую, одинокой дороге домой и пустоте. — Танюха? Бас Шубы Таня узнает из тысячи. Узнает, но захочет сделать вид, что не слышит. Девушка тяжело вздыхает, понимая, в чьей компании ей повезло сейчас оказаться, и поворачивается к источнику шума. — Чё надо? Таня знает Игоря уже несколько лет, и ни разу за это время он не менялся: всё такой же лысый, всё в тех же майке и ветровке, всё с той же шайкой-лейкой за спиной. И всё так же клянётся в любви. — Сердце твоё, чё ещё, — Шуба обольстительно улыбается, светя дыркой в зубах. — Чё ты шляешься одна? Разве я тебе не говорил, что для такой красопетки как ты это может быть очень опасно, — он подходит к Тане ближе, стремительно сокращая дистанцию меж ними, — м, Танюх? — Потому и опасно, что ты здесь шароёбишься тоже, — Иванова злостным взглядом прожигает Игоря. — Слушай, Шуба, — достаёт из кармана жвачку и кидает две подушечки на язык, — уймись. Оставь меня в покое. Потаскать рюкзаки после школы я и сама себе могу. А ты только и делаешь, что по пятам шастаешь и нервы мне треплешь, — Таня чувствует накипающую злость и не хочет держать её внутри себя. — Нормальный мужик уже бы сделал что-то, а не бегал за малолеткой несколько лет. Или ты на такое только способен? Ты в курсе вообще, что это статья? — Игорь молча хлопает глазами, не в силах прервать Иванову. — Отъебись от меня, понял? — Таня выплёвывает жвачку к ногам Шубы и, разрезав воздух своим хвостом, уходит в сторону дома. Она не оборачивается, хотя ощущает прожигающий её спину взгляд. Таня чувствует, как падает груз с плеч, но осознание облегчения оказывается мимолётным – мысли о Лене возвращаются, словно замкнутый круг.       Лена же шаг за шагом следовала за длинноволосой шатенкой. Она держалась на расстоянии, прячась в тени домов и углов, стараясь идти так, чтобы её не заметили. Гулкий звон рельсов, которые цепляла ногами Таня, бил по ушам, как по нервам.       Когда Шуба появился, Лена замерла за углом ближайшего здания. Она хотела уйти, не слушать, ведь это было личное, только между ними, но слова Тани, резкие и обжигающие, приковали её к месту. Апина слышала каждую реплику, видела, как Иванова зло сжимает кулаки и бросает жвачку к ногам Шубы.       Когда Таня резко развернулась и пошла прочь, Лена осталась на месте. Её сердце бешено стучало, мысли путались. Она хотела догнать Таню, окликнуть её, но голос застрял в горле. Вместо этого Лёвочкина только смотрела, как силуэт Ивановой растворяется вдали.