Ведьма

Лена бежит без оглядки. Она не помнит, как вырвалась из поцелуя Тани, как оттолкнула её и как покинула судно как можно быстрее, лишь бы Иванова на каблучищах своих не догнала. Дома сменяются один за другим, холодный ночной ветер нещадно бьёт по лицу, но слёзы смахнуть не может, ноги, не слушаясь, предательски подворачиваются на каждой яме, дыхание сбивается на каждом шагу, а крабик потерялся где-то ещё в самом начале побега, отчего волосы то и дело лезли на лицо. остановись. Лена резко замирает. Вокруг знакомые дворы, но вспомнить их не может. Голова кружится, но непонятно отчего: то ли от остатка чужой вишнёвой помады на губах, то ли от неожиданного марш-броска, который в вечерние планы явно не входил. Бок неприятно колет, ноги ноют, сердце бешено колотится. Лена просто стоит. Не знает, что делать и куда податься. На автомате проверяет содержимое сумки: гребешок есть, футляр для очков тоже, рядом с ним несчастный пенал. Даже пара заколок не выпала. лишь бы ноты были на месте. Нотных листов нет. пиздец.

***

Таня охуевает. Она никогда ещё не видела, чтобы кто-то так быстро убегал. А ведь этот злополучный туалет даже не был местом преступления. — Да куда ты, Апина! Иванова кричит убегающей Лене, но той и след простыл. Таня выходит обратно к бару, а за столом от их встречи не осталось ничего, кроме двух пустых стаканов из-под пива. — Дура. Щас же ноги себе все пообломает. Она хочет Апину догнать, но её взгляд цепляется за папку, что забытой осталась лежать под столом. — Ноты? Таня осторожно поднимает её, как будто боясь, что листы могут рассыпаться или порваться от одного прикосновения. Она пролистывает ноты, вчитываясь в каждую пометку, оставленную Леной. — Даже тут нудит. Иванова медленно проводит пальцами по странице, представляя, как Лёвочкина каждую заметку со своей дотошностью оставляет, на мгновение останавливается, желая хоть какое-то тепло от простых чернил на простой бумаге почувствовать. Она садится на ближайший стул, всё так же бережно держа папку в руках, но внимание на неё не обращает, витая в своих мыслях и воспоминаниях. за что ты мне на голову свалилась, зефирка? Думает Таня, боясь спрашивать такое вслух.

***

Лена заходит в квартиру. Запах рыбы резко ударяет по носу, приближая Апину к возвращению в реальность. В голове мысли сменяются одна за одной, а вены на шее неприятно пульсируют. Лена скатывается по стене, не в силах больше стоять. Ноги не держат, руки дрожа не поддаются контролю, а слёзы так и норовят спуститься вниз по щекам. — Ты чё сидишь тут? — раздаётся голос матери. — Нормально всё? — Нормально, — отрезает Лена. — Устала просто. Апина поднимается, проходит в комнату, захлопывая за собой дверь, и бросает сумку на кровать. Она действительно устала. От себя, от своих чувств, от мыслей в голове. Хочется просто лечь и ни о чём не думать. Забыться. Раствориться. В голове Лёвочкиной царит хаос. Образ Тани мелькает перед глазами: её глаза, её губы, тепло, которое она почувствовала в тот момент. Но с этим теплом пришёл и страх. Страх перед тем, что это значит. Она не должна была этого хотеть. Это неправильно. Она неправильная. С каждой секундой отрицания очевидного становится всё тяжелее.

***

Таня плетётся домой. Держит нотную папку под мышкой, каждую минуту проверяя всё ли в порядке и всё ли на месте. Монотонно жуёт фруктовую жвачку, пытаясь избавиться от вкуса пива, который напоминает ей о произошедшем час назад. Мысли путаются. Таня сжимает ноты сильнее, пытаясь удержать то, что так дорого Лене, а значит, и ей тоже. — Чёртова Апина. Таня ненавидит всё это. Она привыкла всё контролировать – своё окружение, свои чувства. Но сейчас её тянет в неизвестность, которую не объяснишь. Иванова не может признать, что этот поцелуй что-то для неё значил. Ей ведь никогда не нравились девушки, так почему именно Лена разрушает все её внутренние барьеры? Думая об этом, Иванова с раздражением ускоряет шаг. Её не устраивает, что она чувствует себя уязвимой. Её не устраивает, что теперь её тянет к Лене так сильно, как никогда ни к кому другому. Но она не может признаться в этом даже самой себе. — Херня всё это. Таня убеждает себя, сжимая папку крепче, словно она – единственное, что ещё держит её в здравом рассудке. Но в глубине души она уже знала: этот поцелуй оставил отпечаток, от которого не так просто избавиться. Ни ей, ни Лене. Таня всё так же плетётся домой, как вдруг её нога наступает на что-то твёрдое и гладкое. Она останавливается и, опустив взгляд, замечает крабик для волос. Тот самый. — Вот чёрт, — бормочет Иванова, наклоняясь, чтобы поднять его. Крабик блестит в тусклом свете уличного фонаря, будто вызывая в ней воспоминания о моменте, когда она поцеловала Лену. Держа аксессуар в руке, Таня чувствует, как внутри неё начинает нарастать смешанное чувство вины и ностальгии. Этот крабик – символ чего-то нежного и хрупкого, что она, возможно, не смогла бы удержать. Она вспоминает, как Лена всегда поправляла им свои волосы, и в этот момент её сердце наполняется горечью. В ней поднимается желание вернуть его, передать Лёвочкиной, но в то же время она понимает, что этот крабик напомнит им обеим о том поцелуе, который никто не знает, как объяснить. Таня вздыхает, сжимая аксессуар в кулаке, и решает оставить его себе. Пусть это будет маленьким напоминанием о том, что произошло, и о том, что она не может так просто игнорировать свои чувства. С этой мыслью Иванова продолжает путь, ощущая, что крабик стал чем-то больше, чем просто предметом, – он стал частью её собственных размышлений и поисков себя. Но ноты сами себя не вернут.