Ведьма

      Покрась Таньку в рыжий, и она бы непременно была вылитой ведьмой, — считала Апина. Глаза, так уж и быть, можно карими оставить – больно Ленке нравилось их невзначай на записи рассматривать, делая вид, что текст песни на ширме за спиной Ивановой читает. И больно Ленке было, когда Танька то ли дурой притворялась, то ли действительно не понимала ничего из того, что Апина к ней чувствует. — Лапуль, чё пялишься? — смачно жвачкой почавкивая, спрашивает Иванова. — Чё, олимпийку навыворот надела? — Ветровку поправляет, разглаживает. Апина из мыслей своих вытащенной оказывается. Приходит в себя, пару раз моргая и очки поправляя. На локон волос, выпавший на лицо, внимания не обращает, пусть он и мешается. — Да нет, всё в порядке, — чуть откашливаясь, отвечает Лена. В порядке она, конечно же, не была – вот эти все «лапуль», «зефирка», к чему вообще? У неё что, имени нет? Да пусть уж Ленка будет, Ленок или ещё что из этого арсенала гопотского, но не эти милые прозвища, которые лишь как масла в огонь новые и не самые скромные мысли в голову Апиной вбивали. — Ну чё тогда тупишь? — Таня дистанцию до Лены в два шага сокращает, а сердце Лёвочкиной пропускает удар. — Долго ещё на текст глазеть будешь? — Иванова белокурый кудрявый локон, мешающийся на лице Апиной, убирает. Так заботливо и аккуратно, что кажется, даже олимпийку она не разглаживает так нежно и самокрутки так ловко не крутит. — И забери волосы в крабик уже, заебали тебя бледнолицую закрывать. Чё ж такую красоту прятать?       Какой же дурой была Танька. Она не понимала, что вот эти вот её слова на сердце Ленки словно выжженными останутся, что она будет прогонять их снова и снова при любой свободной минуте. Каждое прикосновение, каждая случайная фраза – всё это оседало где-то глубоко внутри, оставляя лёгкие ожоги, которые Лена пыталась не замечать, но от которых становилось всё тяжелее дышать. — Алё, Апина? – Иванова пальцами перед голубыми глазами щёлкает. – У тебя всё ок? Ты чё странная какая? – недоумевающе на Лену смотрит, всё так же жвачкой чавкая.  — Да нормально всё, чего пристала? – раздражение срывается с уст Лёвочкиной, а она и сама понять не может, откуда оно взялось.  да может потому что не стоит быть такой тупой, Лена? вы просто вместе поёте. просто вместе ездите домой. просто вместе читаете книжки. и просто вместе иногда тусуетесь. всё просто. ничего больше. — Нормально так нормально. Чё орать-то, зефирка? – Таня неспеша жвачку изо рта вынимает и к ширме лепит. – Записывать давай лучше, а то никогда не свалим отсюда. Да и закон Архимеда сам себя не исполнит. Лена вздыхает, силясь вытеснить раздражение. Танька как всегда, в своём репертуаре – вот эта её беспечность, лёгкость, как будто ничего серьёзного не происходит и происходить не может. Это и злит, и поражает одновременно. Вот бы так же ко всему беззаботно относиться, не думать о мимолётных взаимодействиях: когда Иванова её в бок тычет, когда их руки соприкасаются случайно, одновременно ложась на стойку микрофона, когда сигарету одну на двоих курят. Лена уже была готова все свои страдания на Виталика опять переключить, лишь бы панельная эта в голове её перестала появляться.  — Архимед, говоришь, — Лёвочкина машинально поправляет очки, пряча взгляд. — Да давай уже, записываем. Таня склонилась над микрофоном, а Лена не может отвести глаз. Эти пальцы... длинные, ловкие, будто созданные для того, чтобы касаться и завораживать. Пальцы Ивановой всегда привлекали внимание Апиной: то, как они выглядели, как двигались. Не раз та замечала за собой, как бесцельно следит за этими руками, словно под гипнозом. — Эй, ты там опять зависла, — бросает Таня, мельком взглянув на Лену. — Мы будем записываться или ты ещё пальцы поразглядываешь? — Иванова смотрит насмешливо, словно дразня, как всегда. А Апина смотрит в её карие глаза, но в этот раз не может быстро отвести взгляд. Что-то в этом мгновении заставило её сердце сжаться – не болью, а чем-то другим, чем-то непонятным. — Да давай, Архимед.