Культурный центр имени Мо Жаня

I fuck you because your famous I fuck you for your money I fuck you to control you I fuck you so somebody I can have half of everything I fuck you to fuck you over I fuck you until I I fuck you for a secret I fuck you because I can't remember If I already fucked you Whore I fuck you out of boredom I fuck you because I can't feel it anyway I fuck you to make the pain go away.

Marylin Manson — Para-noir

***

      Утро не задалось.       В доме кончился сахар, потому что некому было следить за тем, достаточно ли осталось жизненно важных продуктов; а проснуться без кофе Чу Ваньнин совершенно не мог. Мозг требовал немедленного вброса глюкозы и кофеина. Решив, что кофе без сахара его устроит, он вылил полчашки на себя. Пришлось переодеваться; к счастью, пострадал лишь свитер цвета слоновой кости — у него имелся подобный бледно-голубой.       Для визита в администрацию это был не лучший выбор, но и повод не радовал. Собирались снести здание фабрики и объявить конкурс на лучшее концептуальное решение пространства. «Лучшее» означало — самое дешёвое. Ничто не вызывало у Чу Ваньнина таких леденящих приступов н е н а в и с т и, как требования удешевить проект. Цзян Си, к счастью, больше не ошивался в городе, хотя время от времени похищал Сюэ Мэна. Чу Ваньнин отпускал инженера на пару дней, ведь не было ничего приятнее, чем сквозь рев музыки в наушниках — Fuck you because I loved you — слышать его жалобы на Цзян Си, который в очередной раз решил поучить его жизни. Для Чу Ваньнина, правда, оставалось загадкой, почему Сюэ Мэн всё же соглашается на эти встречи, хоть всякий раз ими недоволен. Впрочем — это его личное дело.       Пока он спешно переодевался, раздался звук уведомления. Он смотрел на сообщение от Императора и не хотел отвечать. На предыдущее он всё-таки ответил, попросил перенести встречу. В очередной раз; так и прошло два месяца. Перенести было проще, чем отменить. Оставить незавершённым проще, чем перерезать махом все алые канаты, стягивающие лодыжки, запястья и грудь. Он умел посылать всё к чёрту и рвать все связи. Но почему-то Император с его театральным пафосом и дотошностью не вызывал в нём желания немедленно и навсегда рассориться.       Была ли это тоска по человеческому теплу? По самой малости — отводить прядь волос со лба, обрисовывать кончиками пальцев изгиб верхней губы? Или болезненный поиск доказательств, что есть жизнь и на Марсе, и за пределами объятий одного изменника? Или же — о, тот изменник!.. — отрицание очевидного, попытка вновь зарыть страшную тайну под толщей беспорядочных и ненужных отношений; «у тебя ещё сто таких будет», как говорится. Всего лишь один из многих. Всего лишь один…       Если архитектор и окунулся в страдание, подвешенный к потолку и привязанный к батарее, то лишь в свои мучительные воспоминания о человеке, который целовал его окровавленные ступни. Но, сказать по правде, прежде — по крайней мере, после запоя — он не позволял себе плакать и не смел признаться себе, как болезненна оказалась потеря.       Император своими дурацкими играми и нелепыми бумажками если и сделал что-то, то, сам того не желая, пробил брешь в его ледяном панцире. И сквозь эту брешь текли, размывая острые грани кристалла, слёзы, обыкновенные человеческие слёзы. И важнее было то, что Император, хоть и не проявлял настойчивости, тоже не разрывал эту едва наметившуюся связь между ними, каждый раз уточняя, состоится ли встреча, и каждый раз соглашаясь её перенести.       Но в анкете рефлексии не было подходящей графы, куда можно это вписать.       Императору он не ответил.

***

      Чу Ваньнин не любил «Оазис-Космо». Центр фонда «Хайтан» был его любимым детищем, но «Оазис-Космо» остался тем самым нежеланным ребёнком, грехом молодости. Строить в своём городе было глупо в любом случае — все эти проекты служили напоминанием о его прошлых наивных представлениях о жизни, о нём прошлом, а себя прошлого он презирал сильнее, чем нынешнего. Наивный дурак, ждавший любви…       Эта стеклянная махина страшно мозолила ему глаза. Теперь же она ослепительно сверкала на солнце, неожиданно ворвавшемся в серость и хмарь. Солнце, как и всё весной, заставляло думать о необходимости какого-то действия, поступка, перемен — бросить этот город и уехать на другой край Земли, уйти в штукатуры или закрутить роман. Необходимость эта сама по себе давила. Ничего он не хотел менять.       В коридоре административного этажа вечно звучало эхо шагов Мо Жаня. Чу Ваньнин подумал, что, прояви тогда осторожность, мог бы ещё не раз услышать этот звук. Пусть лишь в статусе доброго друга семьи. Нет, чёрт возьми, это звучит отвратительно, он же не маньяк, в конце концов.       …хорошо быть живописцем! Собственную картину художник может порезать или бросить в огонь. Всё в огонь! Но подпалить или взорвать «Оазис-Космо» было несколько затруднительно. Впрочем, всякий раз Чу Ваньнин, знавший здесь расположение каждой трубы и вентиляционной решетки, придумывал, куда можно заложить взрывчатку. Эти мысли успокаивали его, пока он поднимался по эскалатору в толпе решивших перекусить студентов и обитателей близлежащих офисов. Стоило бы проявить терпение и подождать с полчасика, чтобы толпа схлынула. Теперь придётся побороться за свободный уголок на фудкорте.       Кто-то толкнул его, пробираясь вверх по ступеням, и он сам неловко качнулся назад, наткнувшись на человека позади. Тут же на его бедро легла крепкая рука, и горячим шёпотом обожгло шею.       — Бегать от меня вздумал?       Чу Ваньнин цокнул языком.       Табачно-пряный парфюм Императора, смешанный с необычным запахом его тела, коснулся ноздрей. Неплохо, неплохо… впрочем, замерев на секунду, он тут же легонько толкнул юношу локтем в грудь и сам, извиняясь в ответ на проклятия, пробрался наверх сквозь толпу. Император со своими домогательствами остался далеко позади. Зато впереди простирался фудкорт, и недёшевая кофейня, где в середине дня поесть было абсолютно нечего — кроме сладкого и кофе — вполне обоснованно пустовала.       Император сел через столик от него. Под распахнутой косухой у него была майка — но не стоит думать, что этот юноша, гордость семьи и образец благоразумия, одевался не по погоде. Клетчатую фланелевую рубашку он повязал на бёдрах — небрежно; видимо, снял только что.       Он купил мороженое с двумя топпингами и посыпкой, в вафельном рожке. Сомнительное блюдо для обеденного перерыва.       Упругий язык Императора подцепил розовую посыпку, затем принялся старательно облизывать само мороженое. Самым похабным образом, разумеется. Подтаивая, смешивались сливки, клубника и шоколад. Глядя прямо на архитектора, так, что тому кусок в горло не лез, он усердствовал над мороженым, будто оно должно было кончить. Или нет — будто это был экзамен по доведению мороженого до оргазма. Его вьющиеся волосы отросли и бросали мягкие тени на щёки; юная — девятнадцать лет! в апреле будет двадцать! — кожа светилась румянцем, как светится в погожий день спелый до прозрачности сладкий плод. И пусть одет Император был в своём грубоватом рокерском стиле, здесь, при свете солнца, безжалостно бившего в окна, он казался отлитым из бронзы и мёда.       Чу Ваньнин наблюдал за ним, усмехаясь. Вот же поганец!       Язык Императора решительно залез внутрь вафельного рожка. Верхняя губа его, изогнутая, как у европейской фарфоровой куклы, была испачкана белым. Набаловавшись, он адресовал архитектору очередной долгий взгляд и откусил край рожка. Вафля растрескалась, и несколько крошек упало ему на майку. Император брезгливо их стряхнул и не постеснялся распахнуть куртку пошире, чтоб было видно, как майка облегает очертания его мускулистой груди, груди юного воина, ничего железного, кроме спортивного инвентаря, к счастью, и не поднимавшего. Джинсы, заправленные в высокие ботинки, плотно обхватывали его мощные бёдра и выпуклые икры. Император аккуратно обгрызал вафлю своими острыми белыми зубками.       Чу Ваньнину стало ещё смешнее. Но он потерял интерес к куску торта, который собирался съесть, и латте его остывал.       Император заправил прядь волос за ухо, и она тут же выбилась вновь. Чу Ваньнин вдруг снова вспомнил, как потрясла его их первая встреча. Даже запах тела, пробивавшийся сквозь тяжёлый парфюм, был…       Капля мороженого упала Императору на грудь в вырезе чёрной майки. Он больше размазал, чем стёр, и облизнул пальцы.       Тут архитектору захотелось упасть лицом в тот самый кусок торта и хохотать, уткнувшись в него. Нет, всё это до невыносимости нелепо!       Однако Император доел, протёр руки салфеткой и поднялся с места. Он сделал несколько шагов по направлению к архитектору, и тот замер. Что дальше?..       — Выступление окончено, — сказал Император, чуть задев кончиками пальцев его плечо, и ушёл, не дождавшись ответа.       Чу Ваньнин и теперь не собирался ему отвечать, потому что давился хохотом, а пугать окружающих смеховой истерикой ему не очень-то хотелось.       Однако он испытывал странное удовольствие при мысли, что его нескромная персона была удостоена эротического шоу от мальчика, за которым, без сомнения, бегает вся сельскохозяйственная академия и, добавим с некоторым сожалением, даже родительские бизнес-партнёры.       «А я, может, ещё ничего так», — подумал архитектор, доедая кусок торта.       Пожалуй, хватит злоупотреблять сладким. Или, по крайней мере, заменять им весь дневной рацион.

***

      — И кто эта красотка, которая шляется тут по ночам? Приключений ищешь?       — Иди нахер.       — Ты смотри, какая дерзкая девица. А если наткнёшься на плохого парня, что будешь делать?       — Получать удовольствие.       — Ха! А ведь это ты велела мне отвалить, Чу Фэй, и не совать в тебя член. Присмотрела кого-то получше? Кого-то, кто не будет спрашивать, разрешения, кто плюнет на твои табу, а будет трахать тебя в задницу, пока ты орёшь от боли? Так ты представляешь себе «удовольствие»? Со мной ты ломаешься, а вместо этого ищешь какого-то ублюдка, чтобы присунул без разговоров? Ну ты и дрянь.       Всё происходило на верхнем этаже того же здания, кажется, бывшего административного учреждения, в подвале которого Дух Тыквы открыл нелегальный клуб. В воздухе тяжело пахло плесенью, бетоном и мочой. Мигала единственная работающая лампа на потолке. Чу Ваньнина ещё в клубе удивило, что здание не обесточено. Император, явившись из тьмы, прижимал его лицом к стене, властно вдавив руку в затылок. Чуть дальше на полу лежал матрас и несколько пустых бутылок. Бывшая ночлежка?.. Этот мигающий свет кого угодно сведёт с ума…       Император навалился на него всем своим весом и едва не расплющил по стене. Чу Ваньнин стиснул зубы. Тереться лицом об обшарпанную стенку было мерзко до тошноты. Император самым грязным образом его лапал, пробираясь под слои одежды, залез горячими пальцами под водолазку, сунул руку за пояс брюк… Сквозь пальто, разумеется, ничего не ощущалось, и всё же Чу Ваньнин, когда хватка чуть ослабла, не удержался:       — Это у тебя пистолет в кармане или ты так рад меня видеть? А, понял, пистолет, — поскольку Император резко отстранился, и вдруг что-то твёрдо уперлось архитектору в затылок.       Маловероятно, что член можно поднять на такую высоту.       — Хватит ёрничать, ты сейчас получишь то, чего заслуживаешь, сука. Я слишком долго ждал. Раздевайся.       — Да он не заряжен.       — А мы будем проверять?       — А ты только языком болтать умеешь?       Император, продолжая прижимать его к стене, отвёл руку с пистолетом в сторону и…       — Блядь!.. — вырвалось у Чу Ваньнина от неожиданности.       Этот мальчишка — он что, серьёзно?.. Звук выстрела словно застрял у него в ушах.       — Полиция сюда не явится, они не дураки, так что делай, что велено, — прошипел Император, поглаживая его спину дулом пистолета. — Давай, давай.       Чу Ваньнин снял пальто. Помедлил. Послал молитву богам химчистки и бросил на пол. Потом медленно стянул водолазку. Рука Императора жёстко прошлась по его спине, скользнула на грудь. Второй он всё так же держал оружие, но, прижимаясь к голой спине архитектора, а его самого вновь пихнув к стенке, так, что кожу неприятно царапнуло штукатуркой, наклонился и впился поцелуем ему в шею, ещё и ещё, а затем обхватил губами мочку уха… Чу Ваньнин закрыл глаза. Ну, давай. Давай. Пусть это будет так, пусть это будет здесь, даже если сказано не…       — Дальше, — скомандовал Император, резко прекратив его ласкать. — Не расслабляйся, не такой уж я и добрый сегодня.       Чу Ваньнин ощутил дрожь в руках. Никак не получалось расстегнуть ремень, потом пуговицу, потом… В конце концов он спустил брюки, понял, что надо разуться, кое-как стащил ботинки, смяв задники, но Император, конечно, потребовал — дальше. Без одежды было холодно, босиком стоять в грязи — гадко. И, наверное, в тусклом свете мигающей лампы его нагое бледное тело выглядело уродливо. Он опустил глаза, увидел то, что почувствовал и так, когда ноги стали ватными, и заледенели пальцы. Ему было холодно и гадко, и у него был очевидный стояк. Он подумал, что, если сделать пару шагов назад, можно наткнуться на пышущее адским пламенем тело Императора. Император сам сделал эти пару шагов и провёл дулом пистолета по его шее, стирая влажные следы поцелуев, потом между лопаток, вниз по позвоночнику, между ягодиц…       И снова остановился. Он резко схватил архитектора за руку, потащил за собой и швырнул на матрас. Чу Ваньнин задохнулся от неожиданности, завенели и покатились в темноту сшибленные им бутылки. К запаху мочи и плесени подмешался запах крысиного помета.       Он смотрел на Императора снизу вверх, и тот, в своей кожаной куртке, казался огромным, как памятник. Император нависал над ним чёрной тучей, и плевать, что при свете дня у него были персиковые щеки и клубничные губы. В резком свете его кожа была желта, под глазами залегали жуткие тени; сам архитектор, впрочем, со своей худобой и синюшной бледностью, и вовсе казался иссушенным трупом.       Император презрительно взглянул на него и, помешав подняться, надавил ногой в тяжёлом ботинке на грудь.       — Тихо, не рыпайся, я сказал.       «Да что, блин, со мной не так!»       Он лежал, совершенно голый, на матрасе, в жутком месте среди запахов, навевавших ужас, мужчина весом едва ли не вдвое его тяжелее вжимал его ногой в матрас, осыпая оскорблениями, а он был так возбуждён, что забыл о холоде. Его обдавало жаром, как в лихорадке. Если на то пошло, то он уже готов был кончить, подкинь Император ещё дровишек в этот костёр. Он хотел, чтобы этот человек вжимал его лицо в грязный пол. Чтобы разбил нос, сломал ребро, чтобы… чтобы своим заряженным пистолетом он…       — Ну ты и развратная тварь, — Император отступил, снова оставив его больные фантазии неудовлетворенными.       Он потянулся к сумке, стоявшей на газетах в углу, вытащил оттуда что-то розовое и швырнул архитектору в лицо.       — Надевай это.       — Это что за синтетическая дрянь?       — А ты думала, в чём положено ходить такой шлюхе, как ты?

***

      — Но оно женское…       — Моя дорогая Вирджиния, разве на твою фигурку шьют мужские костюмы? Твою талию можно обхватить пальцами… Нет-нет, я не стану больше тебя трогать! Просто дай мне посмотреть на тебя. Я куплю всё, что ты захочешь.       …и разве он отказался? Разве отшвырнул в сторону книги и подарки? Разве не крутился перед зеркалом, прикасаясь к этим дорогим, баснословно дорогим вещам, о которых и мечтать не смел? А если он не сказал «нет», зная, что может это сделать — как может он считать, что…

***

      — Да убери ты нахуй эту тряпку! Я её не надену!       — Да?!       Нога Императора в тяжёлом ботинке вдавила голову архитектора в матрас.       — Будешь выделываться — тебе пиздец, ясно? Не наденешь? Вот и мёрзни.       Чу Ваньнин не особенно ему верил, но, справедливости ради, не рассчитай Император силы — будет больно. Очень больно.       Но Император вместо этого убрал ногу, опустился на матрас и легко, как игрушку, поставил архитектора в унизительную коленно-локтевую. Чу Ваньнин даже не успел отреагировать.       — Ты говорила, сука, что тебя устроит всё, кроме моего члена, — напомнил Император неприятным тоном. — Ты же знаешь, сколько всего можно засунуть в твою дырку, правда? Например, мои пальцы…       Его пальцы, конечно, были измазаны лубрикантом, но Чу Ваньнина вдруг поразила сама мысль, что…       Он же сказал — никакого анального секса.       Но пальцы… Он согласился на пальцы.       Он согласился на то, чтобы другой человек совал в него пальцы. Твою ж…       — А что ж ты так жмёшься? — Император бросил попытки преодолеть этот барьер. — Так в тебя ничего не поместится. Хочешь поразвлечься — растяни себя сама.       Он бросил перед архитектором бутылочку лубриканта и влажные салфетки.       — Руки протри, ты ими весь пол облапала. Или любишь, когда грязь и песок оказываются в твоей жопе? Могу их туда затолкать.       Нет, надо было расслабиться. Чу Ваньнин понял, что перегнул, но… отступать было некуда.       В каком смысле — растяни себя сама?..       Огонь теперь заливал и его щеки, но мышцы будто мигом растеряли тонус. Как… как это делать… в такой позе?..       Император пихнул его ногой в бедро.       — Быстрее!       Чу Ваньнин кое-как сообразил — кажется, в голове не осталось ни одной мысли, простейшие действия давались с трудом — как завести руку достаточно далеко за спину. Это было будто бы не его тело. Нет. Оно всегда было будто бы не его. Так какая разница…       Он прокусил губу, просто пытаясь прийти в себя. Он чуть раздвигал пальцы на выдохе, и это было скорее мерзко, чем больно. Блядь, как вообще можно совать туда что-то. Блядь, он заставлял Мо Жаня делать это без презерватива.       То ли Императору наскучило это зрелище, то ли нелепые упражнения архитектора вызвали в нём жалость, но он прервал мучения Чу Ваньнина сначала своими пальцами, а затем… А затем и что-то твёрдое прошлось по его ягодицам, внутренней стороне бедра… потёрлось о член, почему-то упорствовавший в своём невыносимом, уже болезненном напряжении… и нашло приют в растянутом пальцами Императора анусе. Император, естественно, что-то напевал про дырки, пока медленно вворачивал в его тело своё орудие. Не то орудие, которое следовало бы.       — Что, не нравится мысль, что в твоих кишках может оказаться пуля? Всё ещё не хочешь попробовать другой мой ствол?       — Пошёл ты.       — Хочешь кончить оттого, что в твоей заднице пистолет? Извращенка Чу Фэй.       Кончил он оттого, что Император одновременно с этим ему дрочил, и, когда его тело прошибало судорогой, ствол внутри причинял какую-то странную тупую боль, и не боль даже, а чувство сроди… несточенной новой пломбе. Его тело и не желало этого вторжения, и не стремилось ему противостоять. Император рассмеялся, медленно вынул пистолет и одарил свою жертву весёлым шлепком.       Смешно ему.       Чу Ваньнин понял, что никакие конечности его уже не держат, и обессиленно опустился на матрас. Император не дал ему спокойно полежать, через минуту, чем-то пошуршав в углу, вернулся, перевернул на спину и поддел подбородок пистолетом, только что побывавшем в непредназначенных для пистолетов местах. Чу Ваньнина начало подташнивать. Но у него после оргазма всегда кружилась голова. Всегда, когда они…       Слава Императору — он не дал «шлюхе Чу Фэй» пасть в бездну чёрных мыслей, а сел сверху, придавив своим весом, и расстегнул ширинку скрипучих кожаных брюк.       — Смотри, чего ты лишилась. Ты ещё можешь попросить меня тебе присунуть. Видишь его?       Чу Ваньнин видел. Ну да, большой. Древний идол плодородия, не иначе.       Мутнеющим взором сквозь ресницы он смотрел, как Император дрочит, нависая над ним; устало закрыл глаза, когда сперма брызнула ему на лицо.       Финал.       Архитектор выдохнул. Это была его идея, чудом избежавшая вычёркивания из списка. Этому малому только волю дай — оставит сплошную ваниль. Впрочем, с оскорблениями и женским платьем он был неплох. Чу Ваньнин чувствовал себя достаточно вывалянным в грязи для того, чтоб ненадолго успокоиться. Но, конечно, снедавшая его тоска никуда не делась. Император осторожничал, соблюдал договорённости. Даже матрас был чистым, новеньким — дешёвый спектакль, хоть бы потрудился чем его залить.       Чу Ваньнину хотелось быть убитым и расчленённым в этом переулке. Но после — чуть меньше, чем в самом начале. Однако, что бы он сегодня ни чувствовал, сам казался себе призраком, стоящим поодаль и безучастно наблюдающим за этой грязной сценой. Катарсиса не случилось. И дело было не в Императоре.       Дело было в Чу Фэй.

***

      — У меня есть термос с горячим чаем…       — Заткнись, — процедил Чу Ваньнин.       — Подожди, я дам тебе халат, и мы спустимся вниз… Тут ужасно грязно! Я три дня буду чесаться!.. У меня в волосах штукатурка!.. Так вот, в клубе есть душ, правда, отвратительный, но… там работает водонагреватель, я проверил.       — Дай салфетку. Этого достаточно.       Салфетки остро пахли спиртом, протёртую ими кожу тянуло и саднило. Чу Ваньнина била крупная дрожь, зуб на зуб не попадал, пока он одевался, и Император взволнованно его торопил. Архитектор специально одевался ещё медленнее, чтобы его нервировать, и одно это согревало.

***

      — Это был пневматический пистолет. Имитация вполне достоверная, тяжелёнькая, хотя и…       — Я это понял, я не умственно отсталый. Но ты всё портишь, когда говоришь вслух. И ты трахал меня дилдаком, мне пришлось фантазировать про пистолет, чтобы кончить. И это меня отвлекало! Фокусник из тебя никудышный…       

***

      — Я вообще-то думал, что ты не придёшь, — произнес затем Император, когда они рука об руку вышли из проулка к машине архитектора.       — Я и не собирался.       — Да, я могу это понять… Я в тот раз ужасно лажал. Твой уровень… соответствовать твоим требованиям довольно сложно. Это, конечно, для меня вызов, и мне с тобой интересно, но я чувствую…       — Я тебя утешать должен?       — Нет, — Император пожал плечами. — Но я же отвечаю за твоё состояние. И мне показалось, что…       — За своё состояние отвечаю я.       Нет, это какой-то кошмар, думал Чу Ваньнин, уже не вслушиваясь в нудные объяснения Императора. Разве можно одновременно быть таким восхитительным монстром и таким бесхарактерным сопляком?! Это раздвоение личности, не иначе.       — Если я слишком жёстко прошёлся по твоему табу на ан…       — Да закроешь ли ты рот?!       — Знаешь, что?! — возмутился Император, но вместо продолжения притянул его к себе и больно укусил в шею.       Чу Ваньнин очень удивился, и, потирая багровый след, даже не нашёл, что сказать.       Удивительно было и другое — в эту ночь он уснул, только присев на край кровати в своем махровом халате. Проснулся от холода, забрался под одеяло и снова уснул. Ему ничего не снилось. Утром он тупо смотрел на белое платье, висевшее, как левитирующий призрак, на дверце шкафа, и ему виделись комья грязи на светлом шёлке.

***

      — Я поняла, что не так, — сказала Ши Мэй, когда они с братцем Сюэ после работы пошли прогуляться.       Чу Ваньнин переживал, что фабрику снесут, и сомневался, стоит ли «Бэйдоу» ввязываться в конкурс — или объявить бойкот. Он вообще вёл себя странно, резко и холодно, и весь день его ученики провели, обмениваясь страдальческими взглядами.       — А? — откликнулся Сюэ Мэн, выжатый, как лимон.       Он купил Ши Мэй какой-то страшно сладкий фруктовый напиток, который она посасывала через трубочку, и считал свой дружеский долг выполненным. На Ши Мэй был пушистый жёлтый берет, и она напоминала цыплёнка.       — С Учителем. У него сегодня открыта шея. Он… он же застёгивает всё до верхней пуговицы, завязывает платки и… эти его водолазки…       — Не знал, что тебя интересует шея Учителя, — проворчал инженер.       — Я даже не уверена, что прежде видела его шею… целиком. Ты видел?       — Видел. Я у него жил, если ты забыла.       — И сейчас на шее у него след укуса… Учитель помирился с твоим братом?       — Блин, может, это раздражённая кожа! — выпалил Сюэ Мэн, отчего стало понятно, что и он весь день размышлял об этом укусе. — Да не смотри на меня так! Сейчас узнаем.       «Ты помирился с Учителем?»       «Ты издеваешься, петух тупой?!»       Ши Мэй задумчиво посмотрела на сообщения.       — Ну, может быть, они… случайно встретились, пробежала искра… — предположила она, но уже неуверенно.       — Пробеги между ними искра, я бы уже давал свидетельские показания в полиции… Но, наверное, Учитель вёл бы себя иначе.       — Может, он завёл кого-то другого?       — Как может быть кто-то другой? Ты говоришь странные вещи, сестрица Ши.       — Люди после тяжёлого расставания ищут утешения в других отношениях, что в этом странного?       — То какие-то люди, а то — Учитель! — отрезал Сюэ Мэн.       Ши Мэй ещё глубже задумалась, но мнение оставила при себе.