Культурный центр имени Мо Жаня

You came to see the mobscene

I know it isn't your scene

It's better than a sex scene and it's

So fucking obscene, obscene, yeah You want commitment?

Put on your best suit, get your arms around me

Now we're going down, down, down

You want commitment?

Put on your best suit, get your arms around me

Now we're going down, down, down. Marilyn Manson — Mobscene

Январь 2015

      — Опа! И ты здесь!       Чу Ваньнин резко обернулся и едва устоял на каблуках. Он отвык ходить в туфлях, узкие носы нещадно жали и мешали даже думать. Он, в общем-то, знал, куда собрался. Даже будучи склонным бросать машину где попало и забывать о ней до тех пор, пока она не окажется на штрафстоянке, теперь он подозревал, что обнаружит её разве что в качестве запчастей в нескольких автомастерских сомнительного пошиба. Район был не то что с сомнительной репутацией — немалая территория его была уже расселена и огорожена перед сносом. Здание, в подвале которого располагался клуб «Тыква-развратница», тоже по большей части уже пустовало, только в одном окне тускло горел свет, и сеть трещин на стекле казалась огромной паутиной. Какой-нибудь бездомный нашёл себе местечко. Или помещение облюбовали наркодельцы.       Зная, что свидетелей найдется не так уж много, Чу Ваньнин переобулся в машине и размашисто подвёл глаза алой губной помадой, глядя в зеркало заднего вида, оставил на сиденье машины пальто, хоть в пиджаке на тонкую шифоновую блузку, отчётливо женскую, ему было чертовски зябко. И ведь нужно было дождаться зимы, чтобы всё-таки высунуть нос из дома (и офиса)… Встретить знакомых он не ожидал, но этого мужчину, кстати, нижнего, он помнил по клубу в Шэньяне, пару сессий они провели вместе и остались друг другом вполне довольны. Он был не из Шэньяна и не местный; но, очевидно, располагал деньгами и временем, чтобы тащиться в такую даль ради экстремального секса.       — Прикинь, меня тоже отовсюду выгнали, — хмыкнул он, развязно подцепив Чу Ваньнина под локоток, и так, вдвоём, они спускались по разбитой лестнице. — Ужасно несправедливо! Но ничего, тут собралась весёленькая компания. Ух, как меня на той неделе отымели! До сих пор не зажило.       — Хочешь, чтоб никогда не зажило? — светским тоном спросил его архитектор.       — Да не, я здесь не за этим. Дух Тыквы говорит, к нам пришел молоденький топ, довольно перспективненький. Ну, тебе-то, конечно, он не конкурент.       Не конкурентик, ага.       — Я здесь тоже… не за этим, — Чу Ваньнин приподнял бровь, собеседник понял его, ахнул и остановился как вкопанный.       — Ты в нижние?.. Нихрена себе!       Так, переговариваясь под стук каблуков, они открыли дверь в подвал и оказались в узком коридоре с выкрашенными в зелёный цвет стенами. Чу Ваньнин вздохнул.       Изящества обстановки от подпольного БДСМ-клуба ждать и не стоило, но, чёрт возьми, можно же было перекрасить стены! Давний знакомый потащил его дальше по коридору, и, удаляясь от мигающего светильника над дверью, они всё больше погружались во мрак — а музыка, слышная и с улицы, звучала всё громче; клубки проводов под потолком напоминали каких-то инопланетных спрутов, затаившихся в ожидании лёгкой добычи, и бросали на освещённые участки стен кошмарные тени. Каблуки Чу Ваньнина гулко цокали по плитке, и думал он лишь о том, чтобы ненароком не подвернуть ногу в полутьме. В конце коридора их встретил Дух Тыквы. Полинявшие зелёные волосы были заплетены в косичку, лицо, освещённое лишь наполовину, казалось совсем молодым. В первую их встречу, сразу после того, как Чу Ваньнин удостоился клубной карты «Тыквы-развратницы», он еле сдерживался, чтобы не пошутить, что Роза Ла Туш слишком уж увядшая. Дух Тыквы так отчаянно молодился, что раннее его старение было пугающе заметно.       — Кого я вижу! — ласково улыбнулся Дух Тыквы, узнав Чу Ваньнина и чуть посторонившись. — Проходи, моя драгоценная Вирджиния. Мы тебя заждались.       Чу Ваньнин ещё не успел и слова сказать, как его втащили в зал — совсем уж удручающего вида. В дальнем его конце располагался деревянный помост, на который был направлен свет софита. Углы тонули в темноте. На разномастных стульях и креслах, кажется, приобретённых честнейшим образом на помойке, расположились мужчины, одетые в винил, резину и кожу — сцена пошлая до карикатурности; они переговаривались друг с другом, но, похоже, к делу никто пока не приступил. Взгляды и жесты нескольких из них были направлены к очень толстому мужчине, на котором, вероятно, было нижнее бельё, по крайней мере, архитектор надеялся, что на этом господине есть нижнее бельё, но… ладно, по его бедру сбегала тонкая цепочка, которая явно к чему-то крепилась, и оставалось надеяться, что не к пирсингу на гениталиях. Чу Ваньнин закатил глаза. Ну и клоуны! Человек, с которым он пришёл, помахал руками, и «клоуны» отвлеклись от беседы с мужчиной, чье нижнее бельё оставалось неразрешимой загадкой.       Кто-то выключил музыку, и остался только равномерный гул тепловентиляторов.       — Вы посмотрите, кого я к вам привёл! — заорал любитель жёсткого секса и не только. — Это же легенда! Вирджиния! Пуссикэт! Как там… как ты ещё себя называл?       — Эппл Блоссом, — подсказал Чу Ваньнин, у которого плохо обстояло дело с фантазией, когда речь шла о псевдонимах.       — Он! — мужчина затащил его на помост. — Дамы и господа!       Дамы и господа! Минуточку внимания! Обладатель медали имени Алвараа Аалто, архитектор, педагог, приглашённый профессор академии «Сышэн», борец за социальную справедливость… настоящий садист…       Чу Ваньнин растерянно моргнул и вернулся в реальность; глаза заболели от яркого света, врезавшегося в полумрак.       Самый отбитый ублюдок на севере Китая…       Присутствующие встретили его улюлюканьем и свистом. Дам среди них, кажется, не наблюдалось.       — Да ладно! — процедил тот из мужчин, кто не вызывал желания немедленно загнать его в спортзал, поскольку, очевидно, о своей физической форме заботился исправно. — А теперь, значит, захотел на своей шкуре испытать то, что творил с девками в «Чёрном бамбуке»?       — О, женщины меня никогда не интересовали, — Чу Ваньнин постучал каблуком по скрипучим доскам помоста. — Вернее, у них нет того, что меня интересует.       — Что, затосковал по крепкому члену? Хочешь, я тебе прямо здесь присуну?       — М-м-м, а ты гарантируешь, что я хоть что-то почувствую? А то я не уверен. Ты хоть способен посоперничать, скажем… с пробкой от шампанского?       Зрители зашумели. Чу Ваньнин нарывался — с такой отчаянной очевидностью, что любой бы понял — это игра. Он обменялся ещё десятком оскорблений с присутствующими, с удовольствием пройдясь по их внешности и мужскому достоинству. Мужчина в теоретически возможных трусах, перестав быть центром внимания, скрестил руки на груди и обиженно взирал исподлобья. Его босые ноги на кафельном полу выглядели как-то по-детски, почти младенчески. На столике рядом с ним лежал противогаз и коробка с чем-то вроде гвоздей. Немного сбиваясь под этим мрачным взглядом, Чу Ваньнин от волнения потерял всякий стыд и нёс полную околесицу, подзуживая толпу и соглашаясь уже чёрт знает на что, но тут дверь в зал распахнулась, и Дух Тыквы, до того тихонько хихикавший на пороге, вздрогнул, обернулся и отошёл в сторону.       — Отвалите, это моя сучка, — послышался молодой звонкий голос, разом перекрывший гогот разгорячённых спором мужиков.       И все, как по команде, замолчали.       Только кто-то прошипел — кто пустил сюда этого ребёнка?.. Кто-то шикнул — молчи.       Чу Ваньнин бросил взгляд в сторону незнакомца, щурясь от яркого света софита, и сердце пропустило удар. Как… как это возможно?..       Пока он потрясённо хлопал глазами, молодой человек, одетый в чёрное, пересёк зал и встал перед ним, чуть запрокинув голову. Его глаза с европейским разрезом смотрели тепло, но чуть испытующе; брови, густые и широкие, хотелось пригладить, усмирить их буйный нрав, а затем — коснуться кончиками пальцев капризного, кукольного изгиба верхней губы… Выбившаяся из высокого хвоста прядь упала на лицо, уронила на бархатную, словно персик, щёку длинную тень… Всё вокруг погрузилось во тьму и безмолвие, остались лишь они двое, вычерченные игрой электрических лучей: отшельник в белом, мёрзнущий на вершине своего одиночества, и прекрасный юноша, рождённый адским пламенем.       Ни произнеся ни слова, молодой человек протянул Чу Ваньнину руку, и тот, заворожённый его лицом, которое никак не могло… никак не могло быть реальным, эту руку принял и сделал шаг с помоста, как сомнамбула, во сне бросающийся с подоконника на асфальт. Молодой человек подхватил его на руки, словно пушинку.       И унёс.       Скрипела кожа косухи. Тяжёлые ботинки грохотали по полу, цепи на одежде звенели, но под рукой Чу Ваньнина был белый хлопок майки, а под ней чувствовался жар тела.       Как это знакомо, чёрт возьми!       — Это похищение? — прошептал ему на ухо архитектор, чуть отдышавшись, пока они шествовали по коридору, одни в этом странном месте, одни в этом гиблом городе, одни в этом проклятом мире.       — Ага, — подтвердил «похититель».       — С изнасилованием? — уточнил Чу Ваньнин, не зная сам, шутит или втайне надеется.       Молодой человек крепче прижал его к себе и не ответил. Архитекор почувствовал, как кишки в животе завязываются узлом от беспокойства.       Незнакомец поддел ногой дверь в отдельную комнату, которой Чу Ваньнин ещё не видел. Лампа под потолком неприятно мигала и потрескивала. Антураж там был бедный, как Чу Ваньнин разглядел уже позднее — крюк для подвесов на потолке, распорка, железная клетка, явно украденная из какого-то собачьего приюта, и кровать, обтянутая уже изрядно потрескавшейся искусственной кожей. Зато весьма практичного тёмно-коричневого оттенка. Можно даже не мыть.       На эту кровать молодой человек и швырнул, как тряпочную куклу, господина великого архитектора. Когда он сам забрался на неё и навис сверху, страдальчески скрипнули пружины. Чу Ваньнин позволил себе подумать о том, пропорционален ли нефритовый стержень этого красавца прочим его… размерам. Ох, блядь, если это не тот случай, когда массивный шкаф отпирается маленьким ключиком… Чу Ваньнин бедром ощущал, что ключик тут соответствует размерам шкафа и… и… если ощущения его не обманывают, одной там замочной скважине пришёл конец, ой, коне-е-е-е-ец… Оставим, впрочем, ключики на долю извращенцев средних лет — при виде этой мускулатуры Сюэ Мэн умер бы от зависти. Все эти трезвые и ироничные мысли маскировали одно: Чу Ваньнин был в панике. Нет, В ПАНИКЕ. Дело принимало нешуточный оборот. Всё происходило здесь, с ним, на самом деле. Он чувствовал чужое крепкое тело на себе, обжигающее дыхание на шее, руки, колени… Он попытался встать — его жёстко прижали к ложу. Он попытался что-то сказать — ему крепко зажали рот рукой с низким шепотом «заткнись». Поверхность кровати скользила, он не мог ни на что опереться. Его вдруг с головой накрыло осознание, что этот человек сильнее, и всё, что остаётся — только подчиняться его воле.       А-а-а-а-а-а-а-а, вашу мать! Но он не издал и звука, хоть рот ему уже не зажимали.       Подвески на шее юноши звенели, цепочки путались. У него были неожиданно длинные ловкие пальцы, но, понуждаемые крепкими мышцами рук, пальцы эти, призванные ласкать любимых с нежностью и трепетом сродни религиозному, стискивали, сжимали, впивались в худое тело архитектора до боли — даже через одежду. Они забрались под тонкую ткань блузки, скользнули по впалому животу к соскам и стиснули левый похлеще любого зажима. Они вторглись между бёдер Чу Ваньнина, где-то грубо нажали, где-то надавили, а затем под их жестоким натиском его член покорно затвердел и потребовал продолжения, но вместо продолжения безжалостные пальцы «похитителя» прошлись меж его ягодиц так, что Чу Ваньнин чуть сам не принялся сдирать с себя одежду.       — Что, хочешь меня, похотливая тварь? Хочешь? Что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал?       Органы архитектора вообще сбрендили. Сердце билось бешено и грозило сокрушить узкую грудную клетку, лёгкие требовали больше, больше воздуха, в ушах шумело, язык присох к гортани, мысли спутались в клубок. Юноша был силён и с удовольствием пользовался своей силой. Его дьявольский язык ворвался архитектору в ухо, очертил ушную раковину, забрался внутрь, и Чу Ваньнина словно ударом тока прошило — об этой эрогенной зоне знал только Мо Жань, но…       — Какой же ты развратный ублюдок, стоит потереть тебя вот здесь… — снова прикосновение между ягодиц, вдоль шва на брюках, — и ты уже течёшь, как сучка…       Юноша не делал ничего особенного, однако власть, которой горел весь его облик, не позволяла «жертве» и пикнуть. Архитектор сходил с ума от ужаса — как, как он мог в такое вляпаться? И в то же время его руки хватались — будто он тонул, а незнакомец оказался обломком мачты — за эти гладкие плечи, за белый хлопок майки, чуть влажный. Запах незнакомца, солёный, мускусный, дымный, смесь пота и дорогого мужского парфюма, окутывал его, мешал вздохнуть. Чу Ваньнин бился, как придушенная кошкой птица, всем сердцем мечтал сбежать… всем телом желал погибнуть. Стыд перехватывал ему горло, накатывала тошнота; но стыд и приводил в неистовство, понукал продолжать, пока на грязную обивку кровати не брызнут позорные капли.       Но молодой человек резко отстранился.       — Что… что такое? — взволнованно спросил Чу Ваньнин; его трясло то ли от страха, то ли от возбуждения, то ли от жгучей смести этих чувств, непривычно острых и сильных.       — Это была демо-версия, — молодой человек лукаво ухмыльнулся. — Для оформления постоянной подписки нужен контракт.       Архитектор открыл рот и закрыл. Перемена, произошедшая в юноше, потрясла его сильнее, чем само появление. В мгновение ока хищный зверь с жадными лапами и ненасытной пастью превратился… да что он, блин, такое?! «Хищный зверь» тем временем стащил с волос резинку, пригладил их и снова забрал в хвост, обнажив крепкую, мускулистую, как у породистого коня, шею. Куртка его валялась на полу, и Чу Ваньнин теперь мог рассмотреть мальчишку получше. Игра света и тени его обманула. Не тот рост, не то телосложение, не тот возраст. Хоть откормленный и накачанный, но совсем ребёнок. Совсем… чёрт побери!..       — Ты прикольный, я бы с тобой встретился ещё. Если и ты согласен — приходи со списком пожеланий в кафе, — он упомянул название и адрес. — Четверг, десять утра тебе подходит? Там как раз обычно немноголюдно.       — Потрахаемся в публичном месте? — нервно усмехнулся архитектор.       Молодой человек очень серьёзно посмотрел на него.       — Список табу тоже, пожалуйста, подготовь, — сказал он. — Я принесу свой. У меня широкие взгляды, но… не настолько. Ах, да…       В мгновение ока он преодолел разделявшее их теперь расстояние, вновь грубо прижал Чу Ваньнина к кровати и впился поцелуем в шею так, что архитектор задохнулся от этого невыносимого узнавания, от этой боли, этого принуждения, этой неизбежности, которую так хорошо знал, и…       Которая на сей раз была совершенно другой.       Оба они сами, по своей воле, сюда пришли. Оба они согласились играть в эту игру.       Не более того.       Чу Ваньнин закусил губу и откинул голову назад, обречённо подставляя шею новым и новым укусам, но длилось это недолго.       — Чтоб не забыл меня!..       Молодой человек хлопнул дверью, уходя. Архитектор лежал, не в силах подняться, и уж точно — не в состоянии описать, что же с ним только что случилось, кого, столь похожего на Мо Жаня, он встретил в «Тыкве-развратнице». Нет, не на Мо Жаня — на того жестокого молодого господина в чёрном, который иногда посещал его сны. А он-то думал, то судьба являла ему образ Мо Жаня сквозь века… Рука его дернулась к ширинке, коснулась очевидной выпуклости на брюках, но спустя мгновение он передумал сдаваться без боя и решил подождать, пока схлынет волна возбуждения. Но чем дольше он ждал, тем навязчивее становились воспоминания о других руках и зубах, о каплях слёз, стекающих по его бледной коже, о сдавленном шёпоте — прости, прости меня, я не думал, что сделаю тебе так больно.       — Да ты, балда, никогда не думаешь, — буркнул Чу Ваньнин, будто адресат его сожалений мог это услышать.       Теперь его бил озноб, холод комнаты неприятно касался взмокшего лба, сырая насквозь шифоновая блузка омерзительно липла к коже. Ах, чёрт… Что же он за грязная шлюха, если минуту назад готов был в ногах валяться у незнакомого пацана, лишь бы тот не останавливался. Так дело не в Мо Жане. Дело не в чувствах. Ни о какой любви — фу! — и речи не шло, и нечего было Мо Жаню его превозносить, назначать небожителем. Божество! Ха! Грош цена его страданиям по коварному изменнику, грош цена клятвам и обещаниям. Он просто… просто… просто грязная шлюха, готовая отдаться первому встречному в засранном подвале, вот и всё. Как и было сказано им самим, казалось бы, в прошлой жизни.       Чу Ваньнин свернулся клубком и пролежал так неизвестно сколько, пока в комнату не постучал Дух Тыквы, чтобы сообщить, что вечеринка окончена, и все разошлись по домам. В коридоре только толстяк, уже одетый, в полной прострации поправлял ботинок. По его рукам стекала кровь, но он её не замечал. Чу Ваньнин вежливо с ним попрощался.       И вот что странно. Хоть слова того юноши были холодны и разумны, а жестокий похититель оказался лишь театральной маской, сердце его под белой майкой, под мощными мускулами билось так же быстро и тяжело, как у самого Чу Ваньнина. А значит, не такое уж это было притворство.

***

      Но утром, проснувшись с первыми лучами солнца в своем захламлённом доме, он на мгновение забылся — забыл, что завтрак ему никто не приготовит, и придётся довольствоваться мерзким растворимым кофе. За два с половиной месяца он ошибался так не раз и не два — и всегда бросался с головой в глухое отвращение к своей сентиментальности. А Дух Тыквы, отпирая дверь своего магазинчика и сетуя вслух на кадровый кризис, думал, что от Вирджинии добра не жди.       Что-то обязательно пойдёт не так.