Культурный центр имени Мо Жаня

Tout feu, tout flamme Toute seule je crame, c'est le drame dans ma tête Tout feu, tout flamme Nous deux c'est corps et âmes

Dans le doute je bois Il était un foie Je boude, j'aboie Dans tous mes états As-tu peur pour moi, comme j'ai peur pour toi Si tu m'aimes crie le, sur tous les toits

Comme à tous les soirs, c'est un gouffre noir Tu m'assures que si Mais tu me rassures pas As-tu peur de moi, comme j'ai peur de moi.

La Zarra — TFTF

31 декабря 2013 года

      — Учитель! Мы думали, вы в отпуске!       — Я что, не дал вам выходной?       Он смотрел невидящим взором в монитор, когда дверь распахнулась, и в полутёмный офис, впустив яркий поток света из коридора, ввалились радостные и сырые от хлопьев снега ученики. В руках у обоих были пакеты, полные пластиковых контейнеров с едой.       — В праздничные дни мы будем с семьями, так что… сегодня решили поработать сверхурочно. Я собирался помочь вам с планами по проекту ресторана…       — Я хотела заняться некоторыми материалами по парку, — перебила Ши Мэй.       — А нам не пора ознакомиться с первичными данными по вьетнамскому проекту?       — Нет, инженер Сюэ, они попросили дать им время, не вижу смысла браться за… Ребята, я вам точно не помешал устроить вечеринку?       — Вы незваный, но долгожданный гость. Всё равно Сюэ Мэн столько наготовил…       — Мой кулинарный стрим посмотрело несколько тысяч человек!       — …а я столько накупила… нам не осилить, — девушка принялась вытаскивать контейнеры с едой.       Чу Ваньнин подумал, что эти двое собирались держать в офисе долгую осаду. Фрукты, салаты (это, понятное дело, Сюэ Мэн), курица с рисом, пряная говядина, жареная рыба, тонкие рисовые блинчики с креветками, паровые булочки (покупные), тонна сладостей… Кажется, инженер Сюэ нарушил очень, очень много своих принципов.       Всё равно это было не то, но…       — Что ж, я… могу вам помочь. И я… ничего не подготовил для вас…       — Себя, — вдруг сказала Ши Мэй каким-то резко изменившимся голосом и адресовала осуждающий взгляд инженеру. — Простите. Ваш любимый ученик — трепло, а я нет. Но… пожалуйста, заботьтесь о себе… или поручите это нам. Вы… вы нужны нам. И сегодня тоже вы были очень нам нужны.       Архитектор смотрел на неё с изумлением. Её узкая ладошка лежала на его запястье, но, осознав это, Ши Мэй резко отдёрнула руку и командным тоном приказала, то есть предложила перейти к трапезе. Сюэ Мэн хотел, кажется, о чём-то ещё его спросить, но так и не спросил.

Февраль 2014 года

      «Привет. Помнишь меня? Хочешь ещё сладкой ваты?»       Мо Жань не знал, можно ли писать проститутке… вот так. Ну, может быть, его сообщение уйдет в какой-нибудь… проституточный центр, где будет сначала прочитано менеджерами? То есть… сутенёрами? Он плохо себе представлял, как Жун Цзю работает, как её находят клиенты — она же не стояла где-нибудь в квартале с дурной репутацией, одетая в короткую юбку и сетчатые чулки, она жила в головокружительно дорогих апартаментах в деловом центре города. Он даже не был уверен в том, что это её личный аккаунт. Фильтры смягчали её черты, и они казались совсем девичьими, лишенными той андрогинной остроты, которая ему в ней нравилась. Цифровая Жун Цзю вела красивую жизнь — сидела в минималистично обставленных ресторанах с видом на городские огни, держала охапки цветов тонкими руками, демонстрировала острые коленки в разрезах узких юбок и дорогие сумочки.       Ему никто не ответил. Мо Жань бросил проверять новые сообщения — все равно ему не писали — и лёг спать. Он не уснул, просто плыл в серо-синем мареве, в носу пересыхало от включённого отопления, глаза слезились. Он не мог ничем заняться, пробовал читать — буквы путались перед глазами; но провалиться в чёрную бездну спасительного сна он тоже не смог.       На исходе ночи его затянуло в очередной кошмар, в котором Учитель, одетый в белый шёлковый халат, длинный, до пола, окровавленными руками лепил эти проклятые пельмени, и прекрасные израненные руки дрожали, отчего начинка расползалась, тонкое тесто рвалось. Бесконечные смоляные волосы мешали ему, скользя с плеч, падали в муку. Мо Жань звал его, но Учитель не отзывался. И когда юноша схватил его за предплечья, и рукава скользнули к локтям, на белой коже проступили чёрные пятна.       Мо Жань проснулся, задыхаясь от горя. Лучше б у него не было сердца вовсе, чем такое, полное боли и любви, но трусливое сердце.       Снаружи всё жило ожиданием цокота лошадиных копыт. Близился праздник. На тумбочке лежало милостиво переданное Сюэ Мэном приглашение на какие-то новогодние мероприятия фонда. На расспросы о Чу Ваньнине Павлин отвечал коротко. Жив. Или не пьёт, или хорошо скрывает. Давал интервью журналу Domus. Интервью было выложено в сеть. На фото Чу Ваньнин в незнакомом белом жакете в еле заметную голубую клеточку стоял на фоне какой-то незнакомой стенки с фактурой пчелиных сот и глубокомысленно смотрел в незнакомое окно. Хорошо поставленный свет скрадывал впалые щёки и синяки под глазами, и в своих кольцах и брендовых тряпках он был та ещё Кейт Мосс (но, возможно, в её героиновую эру). Мо Жань несколько раз прочитал интервью. Бессмысленная абракадабра. Слова складывались в предложения, предложения в абзацы, ответы на вопросы выходили складными, гладкими, только значений у этих слов не было. Реновации? Джентрификация? Биоморфизм? Локальная идентичность? Блин, что?! Мо Жаню хотелось найти хоть один тревожный намёк, хоть один тайный сигнал в этом белом шуме. Нет, на этой частоте — лишь мерное шипение заумных слов, не более. Как свет и ретушь придавали облику Чу Ваньнина ледяную безупречность небожителя, так и в словах его все было правильно и всё чуждо Мо Жаню.       Он думал, что этот человек после съёмок и разговоров выпил кофе, вышел на улицу, и с лица его сошла эта загадочная — насквозь фальшивая — полуулыбка. Думал о том движении, которым он отводит со лба прядь волос, поправляет кольца, одёргивает одежду. Думал о том, что в новогодние праздники Чу Ваньнин был один и… будет один. Сюэ Мэн собирался провести с семьей денёк, потому что дольше не выдерживал, и особенно тяжело давалось ему присутствие одной грязной псины; но потом его ждала весёлая неделя в Пекине с каким-то богачом, предлагавшим работу (Павлин что, задумал измену?! или папика нашёл? предатель и врун!). Чу Ваньнин останется на своей ужасной вилле, когда все вокруг будут радоваться традиционному новому году. Красные гирлянды и фонарики, вихри фестивальных процессий, актёры, разряженные в маски и яркие костюмы, семьи, дружно готовящие праздничный стол — пельмешки, свинину, рисовое печенье…       Мо Жань мог вернуться на «Алый лотос» в любой момент. Вешать фонарики под потолком, тушить свинину. Никто здесь его не держал.       Но…       Рано утром, устав маяться, он протянул руку к телефону. Он уже и думать забыл про Жун Цзю, и несчастное сердце его больно-больно затрепетало в груди, когда он увидел уведомление о новом сообщении.       «Привет. Хочу. Когда?»       Мо Жань до тошноты возненавидел Жун Цзю за то, что это именно она прислала ему сообщение.

Март 2014

      Теперь они виделись почти каждый день. Мо Жаню нужен был кто-то, способный быть рядом без поучений и осуждения. А то всем и каждому он был нехорош, бездельник, псина, торговец собственной задницей… Бывшие одноклассники учились, работали, ходили на свидания, жили совершенно обычной жизнью. Ну, наверное. Он «совершенно обычной жизнью» не жил с шестнадцати лет. А может, и никогда. Он не знал ни одного человека, которого родная мать чуть не довела до смерти.       Нет.       Одного знал.       У Жун Цзю тоже была тяжёлая жизнь. А хотелось ей «совершенно обычной». Оттого она отщипывала кусочки сладкой ваты и клала ему в рот. Они сидели в парке, в самом дальнем уголке лабиринта. Среди бела дня в среду туда никто не спешил забраться. Когда у неё не было клиентов, они играли в монополию и ели то, что втайне от отца мать привозила «сыночку» — соленья с капустой и перцем, какие-то маринады… Эта еда так нелепо выглядела в квартире Жун Цзю.              Они ходили в кино, где навязчиво пахло поп-корном, на дневные сеансы, смотрели дурацкие комедии и боевики, и в полупустых залах с ними были лишь галдящие, как стая пташек, подростки. Они сами казались себе подростками, прогулявшими школу. Сюда уж точно не могли заглянуть клиенты Жун Цзю. И Ваньнин, и его богемный круг тоже. Здесь Мо Жань не был бывшим любовником великого архитектора, а она не была трансгендерной проституткой, которая стоит дороже потому, что может помочиться на клиента, как мужчина, приподняв короткую клетчатую юбку.       А, чёрт.       — Хочу сделать что-нибудь с волосами, — сказал Мо Жань, заправляя за ухо длинную прядь, когда они шли с очередного киносеанса.       Она снова выскользнула.       — Заче-е-ем? — в глазах Жун Цзю мелькнуло искреннее сожаление. — Они такие красивые…       Она протянула руку, но так и не прикоснулась к его волосам. Чу Ваньнин иногда делал так же. Или тайком гладил его чёрные пряди, разметавшиеся по подушке, мягко, ласково, как драгоценные шёлковые нити. Одно это воспоминание явилось, укололо Мо Жаня в грудь и исчезло.       Вот в чём беда. Волосы его, брови, ресницы, губы, щёки, плечи, пальцы, грудь, каждый сантиметр кожи, каждый волос — всё это было отмечено прикосновениями Чу Ваньнина. Всё принадлежит ему.       Или принадлежало.       Можно обрезать волосы. Нельзя содрать с себя кожу. Можно обрезать волосы. Нельзя вырвать себе сердце (а так бы давно уже оно было зажарено и съедено одним великим архитектором). Но можно обрезать волосы.       — Да, но… — Мо Жань замялся, не зная, как объяснить; он и не смог бы. — Они… просто отросли, потому что я… не знал, чего хочу. И концы у них сухие.       — Хочешь гендерно конформную стрижку? — Жун Цзю хитро прищурилась. — Чтобы ходить на собеседования в крутые компании к крутым мужикам в костюмах?       Мо Жаня интересовал только один крутой мужик, и он ненавидел всё «конформное».       Но…       — Ты имеешь в виду… нормальную стрижку? — усмехнулся он. — Нет, наоборот. Я не хочу выглядеть так, как от меня этого кто-то требует. Пошли они!       — О, я тебя понимаю, — Жун Цзю понимающе кивнула, её глаза блеснули.       — Ты же бунтарь. Мне это нравится.       — Где можно подешевле постричься и покрасить волосы?       — Здесь, — Жун Цзю лукаво улыбнулась и указала на себя. — У меня есть диплом парикмахера. На другое имя, правда… Я стригла и красила всех своих подружек. Такие девочки, как я… любят выглядеть ярко. Одна… из наших… позвала меня работать… сказала бросать это дело, которым я занимаюсь, паковать вещички, на самолет и в новую жизнь. Я пока… думаю. Страшно. Но… мне всё равно однажды придется выйти на пенсию. Шлюший век короток.       — Не называй себя этим словом.       — А что такого? — Жун Цзю пожала плечами. — Я шлюха. Мы не сможем делать вид, что это не так.       — Мне всё равно, — Мо Жань, поддавшись какому-то сентиментальному порыву, схватил её за руку. — Я не думаю о тебе ничего… плохого.       Жун Цзю отвернулась и мягко высвободила пальцы из его хватки.       — Спасибо, — почему-то сказала она, но вид у неё был растерянный и грустный.

***

      — Охренеть, — выдохнул Мо Жань, рассматривая себя в зеркале.       Парикмахерские таланты Жун Цзю дали свои плоды. Ярко-красный цвет волос добавлял его лицу контраста, и он напоминал героя игры или аниме. Ваньнин бы точно не одобрил, вдруг подумал Мо Жань, но тут же одёрнул себя. Какая теперь разница?       Ваньнин ведь давно молчал в ответ на его сообщения. Читал их и молчал. Мо Жань перестал проверять уведомления каждую минуту. Теперь он ждал хоть смайлика, хоть одного словечка от архитектора лишь каждый час. А может быть, и реже. Сколько за прошедшие два месяца он отправил в эту кошмарную тишину пылких признаний, униженных просьб, своих фотографий (селфи и прочих частей тела), полных тревоги вопросов, уверений в вечной любви, клятв и извинений даже в том, в чём не чувствовал себя виноватым? Он буднично писал о том, чем занимался; он описывал метели и капели, трогательную весеннюю зелень и робкое первое цветение; он в красках разглагольствовал о своих снах, додумывая по пути такие похабные подробности, что уже и сам краснел. Он отправлял фотографии рисунков — и иногда старался рисовать похуже, чтобы разозлить Чу Ваньнина и вынудить дать ответ. Он дошёл до того, что отчитывался о съеденном. Это было глупо, но он помнил, что Ваньнин по мере сил старался следить, чтоб он хорошо питался. Есть не хотелось, и делал он это лишь затем, чтобы сфотографировать и прислать архитектору. О, если б неловкие, косноязычные письма Мо Жаня к Чу Ваньнину, написанные той зимой, можно было издать, они заняли бы не один том!       Чу Ваньнин читал их и молчал.       Мо Жань ездил в офис «Бэйдоу», но к нему вышел мрачный Сюэ Мэн со словами «пожалуйста, уходи». И кинул вслед что-то оскорбительное. Как выяснилось позже, о его визите он Учителю и не сообщил. Однако же Сюэ Мэн был для Мо Жаня единственным источником ценных сведений, пусть рапортовал сухо, как в телеграмме. Правда, в телеграмме не было бы слов «ты, пёс, ещё спрашиваешь?!».       Жив.       Если и пьёт, то хорошо скрывает.       Жив.       Дал интервью журналу Domus.       Жив.       Сдан большой проект, весной начнутся работы по благоустройству ландшафтного парка.       Жив.       Очень доволен интерьерами центра исполнительских искусств, особенно качеством освещения.       Жив.       Был в столице по делам, накупил винтажных шмоток, шокирует своим видом консервативных мужиков из администрации города. Зимние ботинки не купил. Простудился в метель, ну, в середине января, но болел один день, как обычно.       Жив.       Из академии уволился. Это Мо Жань знал — дядюшка Сюэ был просто в ярости и орал, что из-за какого-то малолетнего придурка академия «Сышен» лишилась звёздного педагога.       Жив.       Читает сообщения и молчит.       Теперь Мо Жань раздумывал, послать ли Чу Ваньнину селфи с новой причёской, но решил ограничиться словами «я сменил образ».       Прочитано. Нет ответа.       По крайней мере, жив.       — Теперь видно твою шею и… — тонкие пальчики Жун Цзю пробежали по его коже, а вслед за ними — мурашки. — И линию нижней челюсти… Слышал поговорку, что человек с острым подбородком не разбогатеет, потому что по подбородку стекают деньги?       — Да у всех звёзд острые подбородки. Бедствую только я! — Мо Жань попытался улыбнуться, но уголки губ упорно ползли вниз.       — Потому что у них спилены челюсти. Наверное, речь о том, чем наградила тебя природа, — Жун Цзю снова прикоснулась к его лицу, мягко заставляя посмотреть на неё.       Мо Жань невольно отвел взгляд.       — Знаешь, чем ещё она меня наградила? — он попытался отшутиться, но голос прозвучал хрипло.       — Знаю, видела, — быстро сказала Жун Цзю. — Но… нет, я… я имела в виду…       Он повернулся, перехватил ее руку. Под толстым слоем тонального крема щеки Жун Цзю заливал румянец. Мо Жань смотрел на неё, и его накрывало цунами тоски и какой-то неотвратимости. Он знал, к чему всё идет. Поддаться этой волне? Дать ей унести себя, забросить на какую-нибудь крышу сарая, переломать кости, напитать грязью легкие?       Псина и есть псина. Будет лизаться с любым, кто покормит с руки, кто почешет за ухом.       — Мо Жань… — прошептала Жун Цзю, её дыхание участилось. — Я…       — Можно увидеть тебя без макияжа? — спросил он.       Жун Цзю вздрогнула, взяла себя в руки, как-то обречённо, безропотно протянула ему несколько ватных дисков и средство для снятия макияжа. Мо Жань смочил диск, вдохнул резкий запах парфюмерной отдушки, провёл диском по щеке Жун Цзю и замер, зачарованный разницей между её природным цветом кожи и оттенком тонального крема. Ещё раз, еще раз — он очертил линию её верхней губы, осторожно, боясь причинить боль, стёр блестящие золотистые тени с тонких век, увидел нежные мимические морщинки у глаз… Она была красивой без этой штукатурки. И она была…       Так странно было трогать чьё-то лицо. Но он просто тянул время.       — Мо Жань, — снова повторила она, мягко касаясь его запястья.       Завибрировал телефон. Мо Жань резко отдёрнул руку, словно обжёгшись.       Звонил брат, и сердце ухнуло куда-то вниз, по ощущениям — провалилось в кишки. С чего бы Сюэ Мэну…       — Прости, — бросил он девушке, и тут же повысил голос. — Какого хера ты мне звонишь? Пугаешь только. Да не всрались мне твои шмотки! Нет, не брал. Ты меня ещё спроси, кто у тебя трусы украл! Никто не крал? Ты уверен? А как же толпа извращенцев, которые шлют тебе эмоджи с бананами?       Жун Цзю молча наблюдала за ним, её глаза наполнялись тёмной талой водой. Пока Мо Жань перекидывался с братом оскорблениями и проклятиями, она медленно — в конце концов, границы уже рухнули — опустилась к нему на колени, обняла и положила голову ему на плечо. Мо Жань свободной рукой обхватил её тонкую талию. Его тело отзывалось на знакомые ощущения. В его объятиях был кто-то хрупкий и одновременно сильный, тонкие кости, выпирающие позвонки, сухие мышцы, острые коленки…       И этот кто-то был — была — к нему добр. Добра.       И больше никто не звонил. Больше никто не отвечал на сообщения. Больше никто не отправлял посланий в абсолютную тишину. Мо Жань целовал Жун Цзю, обхватив ладонями её узкое лицо, целовал и целовал.       …они цеплялись друг за друга, как потерпевшие кораблекрушение в ледяном океане, будто знали, что спустя мгновение бушующие волны отбросят их друг от друга, и кому-то — или им обоим — суждена мучительная смерть, смерть, пожирающая тела с растянутым холодным удовольствием; отрезанные пряди волос окружали их, будто извивающиеся морские змеи, пиявки, чёрт его знает, кто водится в этих безднах.       Если Он молчит, если Ему плевать, если у Него не вымолить, не выторговать, не вырвать силой даже слова…       …если он, худший ученик, предал Его не раз и не два…       …действительно — какая теперь разница.

***

      Цзян Си припёрся — иначе и не скажешь — оценить интерьеры концертного зала, но интересовал его, конечно, кафетерий и ресторан на башне. Чу Ваньнин, прижимаясь спиной к стене, пусть прозрачные заграждения были установлены и прочны, цедил сквозь зубы, что никакой нахрен рекламы здесь не будет, никаких баннеров, растяжек, неоновых вывесок, иначе он собственноручно скинет это дерьмо с башни. Если, конечно, осмелится подойти к краю.       — Странные у вас отношения с тем мальчиком, — вдруг бросил ему инвестор через плечо.       Тошнота стала острее.       — Вы о чём? С каким мальчиком? Опять обо мне фантазировали, а, господин Цзян? Меня это пугает.       — Да с тем, который бегал вокруг вас в больнице, как собачка. Мой помощник видел его на днях — совершенно случайно — с одной интересной дамой. Услуги этой дамы весьма недешёвы. Что, оплачиваете ему шлюх?       Вот сейчас стоило бросить все силы на то, чтобы в припадке ярости не скинуть с верхотуры самого Цзян Си. Честное слово…       — Когда вы говорите, мне кажется, что вы бредите, — равнодушным тоном заметил архитектор. — Какие мальчики, какие шлюхи? Вы хорошо себя чувствуете?       — Любите вы дурачком прикидываться. Чего вы ему не дали, что он побежал к трансухе? Вы тоже на мужика не тянете.       — Господин Цзян, съешьте кусок мыла, ради своего же блага.       — Что?.. — Цзян Си соизволил повернуться к нему.       Чу Ваньнин торжествующе вытащил из рукава свой главный козырь, который, может, и стоило бы придержать для лучших времен, но как не кольнуть эту пекинскую сволочь в ответ?!       — Рот у вас грязный, вот что. И этим ртом вы целовали мать Сюэ Мэна!       — А…       — Дурачком я, как вы понимаете, только прикидываюсь. Не волнуйтесь, я ему не скажу. Директор Сюэ — прекрасный человек. Честный, порядочный, благородный. А какой-то извращенец вроде вас, который знает всех местных трансгендерных проституток… Ну, это смешно. Воля ваша, но, если откроетесь ему — спор наш точно проиграете. А у вас ещё есть возможность меня обскакать.       — Он мне отказал.       — Простите?..       Цзян Си как-то внезапно расслабился, будто ему даже полегчало оттого, что довелось разделить тайну, пусть даже и с врагом.       — Я хочу открыть ресторан… с заделом на целую сеть, звал его главным инженером в проект по разработке типовых интерьеров. Звал консультантом, дизайнером, ему стоило бы себя попробовать… Он сказал, что это скучно.       — Это скучно, — подтвердил Чу Ваньнин, изумлённый этой откровенностью даже в тот миг, когда ему очень хотелось подраться с оппонентом.       — Так что… вообще-то… — Цзян Си достал из кармана куртки маленькую дешёвую шоколадку и протянул ему.       — А получше шоколада не нашлось?       — Нет, я специально поручил своим аналитикам найти самую дерьмовую марку.       — Да вы опасный противник!       — Искренне желаю подавиться. И держите на коротком поводке своего мальчика. Такие связи до добра не доводят. Лучше подыграйте, вам платье пойдёт.       — Да пришлите мне уже цветы, хватит впустую обо мне фантазировать!       Цзян Си издал некие гомофобные звуки и ушёл. Архитектор остался стоять у стены. Теперь вправе был расслабиться и он. По крайней мере, закрыть лицо руками, впиться ногтями в кожу и не смотреть ни вниз, ни по сторонам, на эту плитку, имитирующую камень, обтекаемые формы столов и стульев из сверхпрочного пластика, переходами оттенков напоминающего слизь, купола и навесы, призванные спасать от непогоды почтенную публику. Критики написали, что это шедевр. Критики написали, что это безумие. Конечно, Мо Жань ничего не прочитает. Ни дурного, ни хорошего.       Ему же не до того.       Так вот почему он не мог понять, юноша или девушка сопровождает Мо Жаня. Друг, подруга… Часто ли они встречались прежде? Виделись ли они, когда Мо Жань ездил в зал, в культурный центр фонда, за покупками? Цзян Си ударил его по больному, очень, очень чувствительно, даже не ведая о том. Он, может, думал, что просто посмеется над Чу Ваньнином, но на деле стал ценным свидетелем, подтвердил его подозрения. Так и есть. Мо Жань умеет с ожидаемой лёгкостью находить себе утешение и проворачивал подобное не единожды. Все его слова…       …но трансгендерная проститутка?!       Можно как-то убедить себя в том, что так будет лучше.       …нет, серьёзно?!       — Отдайте-ка, — прозвучал голос ненавистного Цзян Си над ухом.       — Что?..       — Шоколадку.       — Ну, что вы как школьник? — архитектор не знал, когда Цзян Си вернулся и в каком состоянии его застал. — Передумали, решили ещё побороться?       — Куплю получше.       — О, забудьте. У меня очень низкие стандарты.       — И… знаете… — Цзян Си тоже прислонился к стенке, сунув руки в карманы брюк, — вообще-то его встретил я. Но я мог ошибаться. Я видел его всего пару раз, в больнице и на выставке, и я… ну, у него такая внешность… Сейчас многие делают блефаропластику…       — Это природный разрез глаз, — возразил архитектор, не задумавшись ни на миг.       — Да? Ну, всё равно… Такой здесь часто встречается, в городе же, кажется, была русская диаспора… и…       — Нет, здесь были только какие-то русские военные почти сто лет назад, и они никак не повлияли на форму глаз у местного населения. Господин Цзян, мы закончили это бессмысленное обсуждение? Я могу пойти домой?

***

      — Жань-эр…       — Не зови меня так. И… слушай…       Она избавила его от необходимости говорить жестокие и банальные вещи самому.       — Сейчас ты скажешь, что это ничего не значит.       — Да, наверное.       — Ладно, я… я же просто шлюха.       Мо Жань повернул голову и удивлённо посмотрел на неё. Они лежали на полу, среди отрезанных прядей, полуодетые, касаясь друг друга плечами, локтями, кончиками пальцев.       — Не в этом дело.       — Не переживай, Жань-эр. Это ведь… Ничего не значит. Только тело, правда? — Жун Цзю улыбнулась одними губами; глаза у неё влажно блестели. — Это тело — это ведь даже не я. Так, ошибка природы. Всего лишь неудачно подобранное жильё. Что так смотришь? Если бы я воспринимала своё тело иначе, я бы давно сошла с ума.       — Прости, — только и сказал Мо Жань потому, что нужно было заполнить паузу.       — За что? — с наигранной беспечностью откликнулась она. — Ты сделал ровно то же, что делают со мной обычно. Второй раз, да? Видишь, как тебе везёт. Сегодня как раз акция. Бесплатная стрижка и секс с трансом в подарок.       — Хватит, перестань! Мне больно это слышать.       Он лгал. Он ничего не чувствовал.       — Тебя это… не должно задевать. И меня тоже. Всё хорошо.       — Прости, прости меня. Я…       — Я тебя прощаю, — Жун Цзю осторожно поднялась и подтянула колени к груди. — Теперь уходи. Мне нужно прибраться. У меня сегодня и другие клиенты.