Культурный центр имени Мо Жаня

Stranger

I only wanted a ride

I must have been deranged when

I took a step inside

I thought I wanted some danger

For my adrenaline fix

I thought I needed a savior

But I think I might be sick

Night Club — Misery Go Round

***

      После съёмок господин великий архитектор Чу почувствовал себя ещё хуже, но нужно было съездить на смотровую, чтобы оценить масштабы разрушений прежде, чем там появится комиссия из администрации, кто-то от застройщиков и, кажется, даже секретарь профсоюзной организации. В конце концов, ветер бушевал и после того, как он увёз Дильмурата в больницу. Мало ли…       Распогодилось, и резко вернувшаяся после вчерашнего шторма жара вызывала нервозность. Но на набережной хотя бы дул ветерок, и Чу Ваньнин чувствовал это освежающее дыхание на покрытой испариной шее. Ему было одновременно жарко и холодно. Цзян Си, седая крыса, поджидал его на смотровой, поигрывая тонким плетёным ремешком.       — Это моё, — вместо приветствия сказал Чу Ваньнин, протягивая руку; ему и самому непонятно было, имел он в виду ремень или стройку.       — Ну и хитрая же вы тварь, — Цзян Си тоже себя вежливостью не утруждал. — Теперь вы герой, все прочие — мудаки и эксплуататоры, а этот дурень с выводком детей — несчастная жертва. Вы себе щёку сами поцарапали? Уж очень аккуратненько. Вам даже идёт.       — Меня просто красит флёр героизма. Отдайте мне, пожалуйста, мой ремень.       — А вы вчера были в плаще на пижаму. Спасибо, что не на голое тело, с вас станется. Как это вы потеряли здесь ремень в приступе этого вашего героизма?       — С чего такой интерес к моему гардеробу? — архитектор решил деликатно пропустить мимо ушей реплику про плащ на голое тело. — Ну, вот и оставьте себе на память. Пусть в вашем гардеробе будет хотя бы одна приличная вещь.       — Да как вы…       — Учитель! Господин Цзян!       — Инженер Сюэ! Ты тоже решил опередить комиссию?       С появлением Сюэ Мэна, сиявшего молодостью, энтузиазмом и белизной рубашки, обстановка только накалилась, будто среди туч ещё и молния сверкнула.       — Я не знал, что произошло, не спросил вас вчера, и ужасно переживал, что это я напортачил. Всю ночь не спал! Даже свой белковый омлет съесть не смог от волнения.       — Нельзя пренебрегать завтраком! — с напускной строгостью сказал архитектор. — Ничего страшного не случилось. Всего лишь плохо закреплённое ограждение и скользкая плитка. Если б рабочих не заставили выйти на смену… Это не наша ошибка.       — Фух! Отлегло. Господин Цзян, а вы… тоже волновались? Не переживайте, мы же здесь не палаточный городок поставим! — уверил его Сюэ Мэн со своим неиссякаемым профессиональным энтузиазмом. — Дальше от самой смотровой порывы ветра в плохую погоду не такие сильные. Здесь будут хорошо укреплённые сварные каркасы, я лично проконтролирую, чтобы они соответствовали всем требованиям. А в закрытом павильоне люди смогут прятаться от непогоды. Вы только представьте — любоваться цветущими деревьями во время весеннего ливня под ваши фитнес-десерты…       Чу Ваньнин не удержался.       — Я в такую погоду предпочёл бы что-то посущественнее яблочного сорбета без сахара, — буркнул он вполголоса.       — О, вы изучили меню? — встрепенулся Цзян Си, который от болтовни Сюэ Мэна сам немножко подтаял, как яблочный сорбет без сахара.       — Да, я пытался найти в нём хоть что-то съедобное. Нет, чёрт возьми, я неравнодушен к фруктами, но вы их умудрились испортить!       — Господин Чу, вам, разумеется, эта проблема незнакома, но мы двигаемся к статусу мировых лидеров по уровню ожирения у мальчиков-подростков, засилье западного фаст-фуда и сладостей просто пугает, а заболеваемость диабетом…       — Господин Цзян, можно ли остановиться на словах «статус мировых лидеров»? В остальном мы не сойдёмся. Вы считаете, что, если предложить людям выбор между вкусной едой и пресным дерьмом, психически сохранный человек выберет пресное дерьмо? Вы так себе представляете это ваше здоровое питание — панический страх сахара, нулевая пищевая ценность и отсутствие любых намёков на вкус? Я знаю отличный продукт, который соответствует всем этим критериям! Вода, господин Цзян! Поставьте здесь ларьки с водой и не дурите людям голову, утверждая, что видеть в каждой калории заклятого врага — это состояние, до которого должен довести себя любой порядочный человек. Вы между делом статистику смертей от анорексии не посмотрели? В развитых богатых странах, господин Цзян, люди умирают от голода, потому что еда приводит их в ужас, а вы наживаетесь на чужих неврозах и подстегиваете их, так не соучастник ли вы? Не убийца ли?       Цзян Си на этот пылкий монолог отреагировал как-то сухо. Чу Ваньнин ожидал по меньшей мере драку. Драка бы, возможно, и состоялась, не стой рядом с ними Сюэ Мэн. Но Сюэ Мэн стоял рядом, а Цзян Си знал, что мальчик обожает своего ненаглядного Учителя. И даже если его ненаглядный Учитель — хамло похлеще базарной тётки, и место ему за прилавком, пирожками* торговать, нельзя заехать по этой самодовольной роже прилюдно. Ну, по крайней мере, в присутствии Сюэ Мэна. Цзян Си вообще собирался в подобных стычках являть собой образец хладнокровия и сдержанности — для контраста. Пусть Чу Ваньнин на его фоне кажется… истеричкой!       — Вы всё сказали? — самым учтивым тоном поинтересовался он. — Инженер Сюэ, может, вы хотите что-то дополнить к словам вашего Учителя? Вы же хорошо разбираетесь… в кулинарии.       Сюэ Мэн вышел из оцепенения.       — Я, как вы правильно упомянули, инженер, — сказал он осторожно. — В рамках нашего… взаимодействия… я ограничиваюсь исключительно… вопросами строительства. В них я тоже прекрасно разбираюсь. Здравствуйте, коллеги. Мы приехали чуть раньше и уже э-э-э… обсудили кое-что.       Чу Ваньнин в который раз описал произошедшее вчера, теперь уже не так эмоционально, как в больнице и на телестудии. Он спустил пар в стычке с Цзян Си и теперь подбирал слова тщательно, чтобы нарушения трудового законодательства этим ублюдкам не сошли с рук. Прошёлся с комиссией по смотровой, но туда, где ещё вчера спасал Дильмурата и кусок забора от гибели (а накануне… боже правый!), не смог подойти и близко. Представитель подрядчика со скорбным видом кивал, кивал, кивал, и Чу Ваньнину представилось, как эта кивающая голова наконец-то отваливается и катится в пропасть, размахивая, как крыльями, обвисшими складками кожи на месте щёк. Сюэ Мэн так бурно дискутировал с приглашённым экспертом по технике безопасности, что под конец они обменялись номерами телефонов, и эксперт сказал что-то вроде «а я же на твой блог подписан». После, уже покидая место происшествия, архитектор кое о чём вспомнил.       — Многоуважаемый господин Цзян, верните мне, пожалуйста, мою вещь, — шёпотом попросил он.       — Какую вещь?       — А, вы запамятовали? Мой ремень.       — Ваш ремень? — Цзян Си развёл руками. — Откуда ж я знаю, куда вы подевали свой ремень? Вы стриптиз тут, что ли, танцевали?       — А, простите, я не думал, что вы хотите оставить что-то на память обо мне! — чуть громче сказал Чу Ваньнин, коснувшись кончиками пальцев его плеча, и кто-то из идущих перед ними представителей трудинспекции закашлялся.       Цзян Си стойко вытерпел это издевательство.       

***

      — Я, наверное, зря… — начал он и осёкся.       Он сделал вывод, что Цзян Си ещё не раскрыл Сюэ Мэну правды, но, возможно, между ними установились хотя бы дружеские отношения. Во всяком случае, читать нотации не следовало.       — Я понимаю, мне он тоже… не очень нравится. Господин Цзян сложный человек. С ним трудно оставаться спокойным. Мне в Пекине без сопровождения было бы сложно, я не люблю большие города, слишком много… Ну, знаете, шумовое и визуальное загрязнение… Но Цзян Си не лучшая компания. Он слишком любит поучать людей. Всех подряд. И никто не смеет ему перечить. Мне кажется, ему полезно иногда… услышать альтернативное мнение.       — Да, но мне стоило бы… — Чу Ваньнин даже не знал, как закончить фразу.       Ну, стоило бы держать себя в руках. Но он и без разборок с Цзян Си это знал. Ему стоило бы держать себя в руках. Всегда. Во всём.       Грёбаная смотровая, разметавшиеся на мокрой бетонной плитке чёрные волосы Мо Жаня, словно змеи на логотипе Versace; стекающие по его щекам, будто слезы, капли дождя. Адреналин, вскипающий в крови, страх и выматывающее животное желание… особенно острое, когда разум опьянён предчувствием неминуемой смерти…       Господин Чу — человек экзальтированный. Король архитектурной драмы. Будьте снисходительны. Гений, что с него взять. Ты снова оказался в центре скандала, на сей раз — нарушение прав рабочих? Что поделать, карма.       Ваньнин, нельзя же быть таким эмоциональным!       Да, пап. Конечно.       — Вообще я подумал, что он был прав, когда предлагал перенести площадку, — Сюэ Мэн отодвинул в сторону свою чашку кофе; омлет в этом кафе, где он с Ши Мэй охотно делил салат, ему тоже понравился, и он обеспокоенно поглядывал на Учителя, без особого интереса ковырявшего ложкой жареные бананы в панировке с пышной шапкой взбитых сливок (Мо Жань готовил это блюдо лучше, вот и вся причина). — Там действительно ветер сильнее, чем на других участках набережной, но я ведь учитывал это при проектировании…       Цзян Си нашёл его ремень… а жилет-то где?       Стоп, что? Прав?! Проклятая гадалка!       — …и после того, как финансирование урезали, пришлось пожертвовать покрытиями, чтобы запланировать каркасы подороже и оставить в проекте закрытые павильоны. Но кто вообще мог предположить, что во время шторма там будут работать люди?       — Сюэ Мэн, дитя моё, успокойся же наконец, — архитектор прислонился к стене и почувствовал себя лучше. — Ты всё сделал правильно. Ты всё всегда делаешь правильно. Никто не пострадал, кроме репутации этих подрядчиков со стройбригадой. Ну, им влепят штраф, обяжут выплатить компенсации, и всё будет хорошо. Какая приятная холодная стенка, не находишь?..       Инженер взглянул на него ещё тревожнее.       — Вам нездоровится?       — Мне кажется, здесь душновато. Или… этот сложный человек так меня разозлил…       — У вас температура. Может быть, вас продуло, или подцепили вирус в толпе? Сейчас сезон простуд.       Чу Ваньнин отмахнулся. Он чаще страдал от похмелья, чем от простуды, и поэтому плохо распознавал симптомы.       — Сейчас лето!       — Мо Жань, сколько я помню, болел каждое лето. Ну, это ему кара за разгильдяйство. Ой, простите. Учитель, езжайте домой, мы справимся.

***

      Мо Жань, уныло упражнявшийся в рисовании креветок (нарисовано 0,5 креветки, погрызена 1 кисточка), заметил его состояние сразу.       — Ты плохо себя чувствуешь?       — А, чёрт. Сюэ Мэн тоже так подумал и прогнал меня домой. Никакого уважения к старшим.       — Сделать тебе чай?       — Только не…       — Не заваривать кипятком, я помню.       Весь оставшийся день, завернувшись в плед, Чу Ваньнин потратил на комментарии для журналистов. Кажется, он всколыхнул какое-то болото, не все издания казались ему надёжными, и он вдобавок доставал Му Яньли с вопросами — с кем стоит пообщаться, а кого лучше послать подальше. Мо Жань его ужасно отвлекал, получил нагоняй, расстроился, но продолжил таскать ему чай, горячую и острую еду — «Мо Жань, зачем здесь столько перца?! Кто тебе сказал, что это поможет?» — молча. И ладно бы этот ребёнок без конца мельтешил перед глазами, ещё и мысли в голове путались. Архитектор нашёл несколько дурацких опечаток и нестыковок в своих ответах и разозлился. Но он не мог поругаться с собой, потому что с собой и без того был не в ладах, поэтому ближе к ночи поругался с Мо Жанем ещё раз. Мо Жаня его гневная отповедь задела, и он ушёл читать книжку на свой диван.       Но по мере того, как жар туманил разум архитектора, менялось и его настроение.

***

             Мо Жаню пригрезилось, что на его постель вскочила кошка, та, его американская старая кошка. Он растроганно протянул руку, чтобы её погладить, и кто-то сжал его запястье до боли.       — Знаешь, я подумал, — сказал Чу Ваньнин чуть хрипловато, нависая в темноте над ним, как призрак сонного паралича, — что высокая температура — это своего рода изменённое состояние сознания, и…       — У тебя высокая температура?       — Да, но речь не о том! Не перебивай меня! Всё должно ощущаться иначе. Эта ткань и складки на простыне… И… и прикосновения…       — Нужно измерить температуру, может, тебе нужно в больницу? — юноша, окончательно проснувшись, запаниковал.       — Ненавижу больницы! Мо Жань, ты меня не слушаешь!       — Ты бредишь. Пожалуйста, если не хочешь в больницу — постарайся уснуть. Я буду с тобой, но…       — Но?..       Мо Жань провёл ладонью по его шее, по плечу до торчащей косточки, по выпирающей лопатке и подумал, что всё действительно ощущается иначе. Кожа архитектора была горячей и влажной. Чу Ваньнин опустил ресницы и неожиданно мягко коснулся его губ рукой, не допустив поцелуя.       — Я так понял — ты не согласен?       — Всё ты неправильно понял, — возразил Мо Жань, уже и сам поражаясь, как, едва отдышавшись после безумной сцены на стройке, готов последовать очередной странной идее архитектора.       Он сам попросил меня.       Чтобы вызывать в нём желание, Чу Ваньнину достаточно было просто существовать. Однако постоянством и силой это желание обязано было неутолимости. Чу Ваньнина как будто нельзя было получить целиком, и всякий раз после, сухо проводя губами по его шее и приглаживая его жёсткие растрепавшиеся волосы, Мо Жань думал — нет, снова я тебя не поймал, дикое ты существо, снова мне досталась только тень в зарослях, только блеск белых клыков, только хруст сухих ветвей, только отсвет, burning bright in the forests of the night. Может быть, попросту невозможно узнать до конца другого человека — любого другого человека. И остаётся довольствоваться тем, что никто из живущих на свете не знал о Ваньнине столько и не делил с ним столько, сколько он.       А Учитель, такой тонкий и хрупкий, как выносит эти ежедневные приключения?.. Он тоже горит этой неутолимой жаждой? Чего не хватает ему — жестокости, боли?       Шёлк халата, даривший хоть какую-то прохладу их пламенеющим телам, скользнул на пол.

***

      …но на его лоб легла холодная рука, и сразу стало легче. Мрачные тени, таившиеся в углах, истончились, стали лёгкими и прозрачными, как мазки тушью; когда Учитель пытался обучить Ученика рисованию, тот всегда находил эти чёрные, глухие тени меж лепестков лотоса и в густой сосновой хвое. Учитель не стеснялся бить его бамбуковой палкой по рукам всякий раз, когда он слишком уж увлекался чернотой. Но до тех дней было ещё далеко; как и до того дня, когда Ученик узнал об истинных причинах этой жестокости, и его сердце тогда и плакало, и ликовало.       — У тебя жар. Я приготовлю отвар и…       — Я спать хочу.       — Вот и иди спать, — проворчал Учитель. — Что ты бродишь по дому?       — Я хочу с тобой.       — Со мной? — Учитель колебался.       Но всё-таки позволил. Глотнув горького отвара, Ученик примостился рядышком с ним на узкой постели. Они жили небогато, хотя, наверное, по меркам этой деревни считались людьми зажиточными — у них ведь имелись слуги. Волосы Учителя были распущены; он собирал их для приличия только на людях, но Ученик будто бы в число этих людей не входил — может, оттого, что был ребёнком.       — Спи, не вертись! — строго сказал Учитель, сложил руки на груди и закрыл глаза.       Ученик всё смотрел на его строгий бледный профиль. Всё смотрел и смотрел, а веки тяжелели, взор лишался ясности…       И, не понимая, что делает, он уткнулся носом в разметавшиеся смоляные пряди волос и вдохнул их яблочный аромат.

***

      Нет, этого не было. Мо Жань открыл глаза. В них словно песка насыпали, всё тело ломило, будто ночью по нему проехал трактор. Ночью по нему проехалось только внезапное желание Учителя воспользоваться его крепким членом без сопутствующих этому избиений, оскорблений и кровопусканий, а такое событие нельзя пропустить. Теперь Мо Жаню казалось, что ночью им овладела даже не хули-цзин, а суккуб с маниакально сверкающими глазами, пятнами болезненного румянца на щеках и иссушенным демоническими страстями телом. Он этого суккуба уже видел — мельком, одно мгновение, на смотровой площадке. И, признаться, не хотел повстречать вновь. Но не потому, что таким Чу Ваньнин ему не нравился. Да Мо Жань и мечтать не смел о том, чтобы Учитель, по которому никогда не поймёшь, доволен он или нет, который лишь уступает его поползновениям или принимает экзамен по садомазохизму, сам бросился в его объятия, как одержимый. Но он и строгому небожителю в белом не всегда мог угодить; а демону-то что по нраву — подумать страшно.       Мо Жань подумал, и это тоже было страшно, что архитектор желает видеть в нём зверя потому лишь, что и сам нечеловеческой природы; но какой монстр ему ровня?       В окно палило яркое и жуткое, как ядерная вспышка, летнее солнце. Глаза нестерпимо чесались, ещё и горло драло, будто он стекла наелся. Чу Ваньнина ни в какой его ипостаси рядом не оказалось, но, кажется, он ещё не умчался на работу.       — Доброе утро. Я проспал всё на свете.       — Поверь мне, ничего не произошло, — архитектор, сидя на краю стола, задумчиво рассматривал закипающий электрический чайник.       — Погоди, я что-нибудь… — Мо Жань отклеился от стены, которая служила ему опорой, и сделал пару шагов. Получилось как-то неуверенно.       — Мо Жань, я в состоянии залить лапшу кипятком. И даже на двоих.       — Я не хочу.       — Нет аппетита? — архитектор взволнованно взглянул на него, тут же лишившись налёта своей меланхолии. — И… ты плохо выглядишь, ты не заболел?       — Немного, может быть…       — Немедленно вернись в постель! Я ведь даже не подумал, что ты можешь от меня заразиться! — он коснулся лба юноши, и тот не успел поймать его руку, чтобы оставить на своем лице НАВСЕГДА; в этой руке только и было исцеление. — Да ты весь горишь! Нет, стоп, едем в больницу.       — Ты же ненавидишь больницы…       — Да, верно! Вызову врача. В конце концов, я не для того столько работаю, чтобы ты торчал в очереди в таком состоянии.       От этой фразы у Мо Жаня заныло в животе, но не от голода.       Впрочем, через мгновение оказалось, что дело вовсе не в сентиментальных чувствах — он едва успел добежать до унитаза, куда его и вырвало. После чего в глазах потемнело так, что Мо Жань тихо сполз по стеночке на пыльный кафель и остался бы лежать на нем, но архитектор помог ему подняться, умыл, как ребёнка, и конвоировал в постель. В свою, разумеется. И накрыл одеялом. Мо Жань пытался протестовать. Ему не хотелось, чтобы Чу Ваньнин тратил на него ещё больше сил и денег.       — Ты тоже вчера плохо себя чувствовал, но ты никакого врача…       — Мо Жань, я столько пил, что вирусы в моем организме просто не выживают, — перебил его архитектор. — Я уже совершенно здоров. А ты для них лакомый кусочек. Лежи, я…       — Не уходи, — Мо Жань всё-таки прижал его ледяную руку к своему лицу. — Не уходи, пожалуйста… Так гораздо лучше.       — Никуда я не уйду! Заварю чай, позвоню врачу и ещё Ши Мэй, скажу, что у нас тут лазарет.

***

      Врач, едва преступив порог «Алого лотоса», перекрестился, и Чу Ваньнин подавил в себе желание спросить, не собирается ли тот лечить его мальчика молитвой. Впрочем, вот он, тот самый человек, который празднует Рождество всерьёз, а не потому, что любит мишуру и песни Мэрайи Кэри. Извлечь Мо Жаня из гнезда одеял и пледов было трудновато, но, в конце концов, удалось, как и получить совершенно стандартные рекомендации — жаропонижающее, антибиотики широкого действия, обильное питье, съездить на рентген грудной клетки, чтобы исключить пневмонию, и… провести в помещении влажную уборку. Чу Ваньнин подумал, что единственная влажная уборка, на которую он способен — это потоп из-за какой-нибудь протекающей трубы, но ничего не сказал. Он был готов хоть слетать за лунным грунтом, чтобы помочь Мо Жаню, но взяться за швабру… миссия невыполнима.       — Это дорого? — хрипло спросил Мо Жань, снова забираясь в пледы и одеяла; в детстве, когда он болел, никто никогда врача на дом не вызывал.       Горячий чай! Больше горячего чая! Вот оно, средство от всех бед!       — Ой, — архитектор поморщился. — Буду я ещё деньги считать.       — Сюэ Мэн говорит, ты вообще не умеешь считать.       — Моя… мачеха очень надеялась, что какой-нибудь психолог… нет, психиатр поставит мне шизофрению или психопатию, и у неё появится повод от меня избавиться. А единственное, что у меня диагностировали в подростковом возрасте — это дискалькулия. Я официально не умею считать. Но это не значит, что у меня точно нет шизофрении, — Чу Ваньнин улыбнулся и погладил его по голове. — Набирайся сил, дружок, завтра всё-таки поедем в больницу.

***

      Мо Жань быстро пришёл в себя, туман в голове рассеялся, а за этим последовало несколько самых счастливых дней в его жизни, один лучше другого. Он, хоть и кашлял так, будто собирался избавиться от собственных лёгких, всё же немного переигрывал, изображая себя умирающим, и слабым голосом просил почистить ему мандарин. Чу Ваньнин, конечно, понимал, что ему пудрят мозги, но ничего не мог с собой поделать. Ему и без того в глубине души нравилось опекать Мо Жаня, обходиться с ним как с ребёнком, а тут представился законный повод.       — Вот тебе мандарин!       — Покорми меня…       — Мо Жань!       — У меня сил нет даже руку протянуть…       Но он чуть прихватывал пальцы архитектора губами, и тот, лишь нахмурившись, вполне обходился без резких слов и оплеух. В те несколько дней они вели новую игру, может быть, неизмеримо более жестокую, чем все прежние — игру, в которой Мо Жаню наконец-то довелось вдоволь побыть балованным ребёнком под присмотром незадачливого, неловкого, но любящего взрослого. Разница в тринадцать лет, которая с годами стала бы почти незаметной, превратилась в эти дни в бездну.       И можно было лежать, устроив голову у Чу Ваньнина на коленях. Положение, конечно, было не самое удобное, худые мужские ноги — не пышные женские формы, но Мо Жань уже и забыл, что когда-то ему нравились женщины и их формы разной степени пышности. Так что он уютно обнимал ноги архитектора, а тот отводил его длинные волосы с потной шеи, гладил холодной рукой по разгорячённой щеке. Обычно они молчали, и тишину прерывал лишь кашель; иногда Чу Ваньнин что-то ему рассказывал, но Мо Жань даже не вслушивался — его завораживал этот голос, глубокий, бархатный, всегда будто немного контрастировавший с изысканной внешностью архитектора. Чу Ваньнин с тем же успехом мог читать ему учебник по квантовой физике или стихи на французском (Мо Жань только годы спустя узнал, что Чу Ваньнин, английским владевший плоховато, французский знает очень сносно, потому что учил его из вредности). Слова не имели значения. Его любимый был с ним, заваривал горячий чай, держал холодную руку у него на лбу, кормил с ложечки (это было чересчур, им просто понравилось), строго следил за температурой и режимом приёма лекарств — в общем, ответственно выдавал неограниченное количество заботы. Мо Жань не ждал этого от своего Учителя и ощущал, что его одарили великой милостью. Чу Ваньнин любил его в пропитанной потом футболке, с грязными патлами, воспалёнными опухшими веками и пересохшими губами. Значит, Чу Ваньнин точно любил его.       Мо Жань с удовольствием бы болел подольше, но вот беда — валяться в бреду и лихорадке его молодой крепкий организм не собирался. Дом без его вмешательства наполнялся грязной посудой и упаковками от готовой еды. Чу Ваньнин был способен залить кипятком лапшу, заварить чай и купить чего-то съестного Мо Жаню — сам он, как прежде, обходился чем попало.       Под конец этой истории, уже почти оправившись от болезни, но ещё поддаваясь накатывавшей временами ужасной слабости, Мо Жань задремал днём и проснулся от запаха, напоминавшего… нормальную еду.       — Меня ждёт обед в постель? — заинтересованно спросил он, но что-то его игривый тон никто не поддержал.       — Хватит придуриваться! — крикнул ему архитектор. — У тебя же не отнялись ноги? Иди есть.       — О, пельмешки! — обрадовался Мо Жань, устроившись за столом. — А почему они такие… кривые? Ты это сам слепил?       Чу Ваньнин картинно возмутился, но вид у него был взволнованный, а на бледных впалых щеках вспыхнули розовые пятна. Мо Жаню захотелось его — такого — немедленно поцеловать.       — Нет, конечно! Делать мне нечего…       Следы муки и ошмётки фарша, не убранные со стола, говорили об обратном.       — Я впервые в жизни вижу такие странные пельмени! — Мо Жань не сдержал смеха. — Где же тогда ты их купил?       — Ой, не нравится — не ешь! — Чу Ваньнин резко встал, ушёл куда-то в сторону спальной зоны, тут же развернулся и прибежал обратно. — Вкусные?!       — Вкусные! — подтвердил Мо Жань, хотя даже не мог понять, действительно ли они хороши на вкус.       Чу Ваньнин слепил для него пельмени.       Чу Ваньнин слепил для него пельмени.       Чу Ваньнин, мать его, слепил для него пельмени!!!       — Я с… с особым вниманием читал состав. Ешь, ешь, тебе нужны силы.       Глупо, наверное, было считать, что это чудное время продлится долго. Но тогда, вылавливая из наваристого бульона уродливые, расползшиеся пельмени, Мо Жань поднимал глаза, видел тревожный взгляд Чу Ваньнина, напряжённо искавшего в его лице хоть намёк на недовольство, и ему было так хорошо, что в груди ныло. Наверное, сказывались остаточные явления болезни. Но он помнил, когда Чу Ваньнин впервые взглянул на него, малолетнего идиота, так — одновременно умоляюще, как-то беспомощно, испуганно и тепло. И думал — стань Учитель хоть на минутку ещё ласковее с ним…       Это было бы невозможно выдержать.

***

      А закончилось всё просто. Уже почти не страдая от слабости и приступов кашля, но ещё убедительно, как ему казалось, изображая больного, Мо Жань, проснувшись среди ночи, мечтательно лизнул выпирающую косточку на плече человека, спавшего рядом с ним. И тут же его шея оказалась во власти худых, но сильных пальцев.       — Ты уже совсем здоров, как я посмотрю?..       Ну, началось, обречённо подумал Мо Жань. Но, признаться, по той жестокости, с какой кошки «заигрывают» насмерть пойманных мышей и птиц, он успел немного соскучиться.