Культурный центр имени Мо Жаня

There's a new game

We like to play you see

A game with added reality

You treat me like a dog

Get me down on my knees We call it master and servant. Depeche Mode — Master And Servant

***

      — Что это?       Чу Ваньнин оторвался от компьютера. Весь вечер он с мрачным видом изучал топосъёмку ландшафтного парка и набрасывал в скетчбуке примерный план объектов, которые задумал там разместить. У него на руках были результаты опросов местного населения и целевой аудитории, архивные снимки и визуализации нескольких проектов, не получивших никакой поддержки, а потому и не реализованных. Всё это только вносило сумятицу. Цзян Си, будь он четырежды проклят, одним своим существованием усложнял ситуацию; ему, разумеется, нужно было пространство с самой высокой проходимостью для грёбаных ларьков с wellnes-фастфудом, который ни один психически здоровый человек не способен даже лизнуть без отвращения (кажется, даже Сюэ Мэн). Чу Ваньнин с мстительным удовольствием нарисовал корявые домики на берегу водоёма и вычёркивал один за другим, представляя, как в один прекрасный день без берегоукрепления они сползают вниз, в грязную, тянущую болотом воду. Потом смирился с ситуацией и написал Ши Мэй сообщение с просьбой проанализировать, откуда эту ёбаную проходимость брать-то «какие точки притяжения посетителей используются сейчас в ландшафтных парках». От одной этой формулировки у него свело челюсть, и он увлёкся бессмысленным рисованием беседок в форме шампиньонов.       На этапе концепции ему всегда плохо работалось в трезвом состоянии, но Мо Жань теперь постоянно жил на «Алом лотосе», и приходилось — раз уж принял решение — держать себя в руках.       В трясущихся время от времени руках. Он ужасно себя чувствовал, заводился с пол-оборота, срывался по пустякам, был безукоризненно вежлив со студентами, поскольку того требовала преподавательская этика, но с Ши Мэй и Сюэ Мэном уже не церемонился, а уж Мо Жаня и подавно затаскивал в бешеную эмоциональную центрифугу, от которой подташнивало уже их обоих.       Мо Жань стоически выносил всё, и оплеухи, и колкие замечания, и пренебрежение к любым его стараниям, поскольку прочитал в интернете про абстинентный синдром и преисполнился уверенности, что архитектор нуждается в заботе и понимании, чего бы ни говорил и ни делал. Заботы и понимания у Мо Жаня имелся неограниченный запас.       Вот и на этот раз Мо Жань молча подсунул ему тарелку риса с креветками, а потом то ли со скуки, то ли в спасательском порыве взялся разгребать завалы хлама на «Алом лотосе». Он не впервые принимался за эту неблагодарную работу — всякий раз всё возвращалось на круги своя, и юноша недоумевал, каким же образом только-только прибранный участок снова покрылся ровным слоем фантиков, клочков бумаги и предметов одежды, требующих стирки. Найти источник сырого запаха, пронизывающего дом, ему пока не удалось. Зато в одном из этих мусорных курганов — или в шкафу — Мо Жань обнаружил пару алых лодочек на шпильке, и теперь, сжимая их в руках, с растерянным видом стоял возле архитектора. За пару секунд его богатое воображение понастроило уйму сценариев, один невероятнее другого.       — Не видишь? Туфли, — отозвался Чу Ваньнин будничным тоном.       — Вижу, чьи они?       Архитектор тяжело вздохнул — мол, что ж ты у меня такой недогадливый.       — Мо Жань, чьи у меня дома могут быть туфли? Мои, конечно.       — Твои? — с нажимом переспросил Мо Жань. — Красные туфли на таком каблуке?       Чу Ваньнин встал, разулся и обречённо сунул ноги в алые лодочки. Рисунок вен и выпирающие косточки, стоило ему подняться на каблуки, стали будто бы отчётливее.       — Да, смотри. А, чёрт, как же я от них отвык… Но, как видишь, они подходят, — Чу Ваньнин осторожно переступил с ноги на ногу; они и вправду теперь немного давили, но сидели, как прежде, великолепно. А может быть, он позабыл, как крепки тиски этих жестоких орудий, с тех пор, как перед ним захлопнулись двери нескольких БДСМ-клубов подряд.       — И… куда ты в них ходил?       — Далеко в них не уйдёшь. Мо Жань, это же обувь для… ролевых игр.       — Тех, которые не считаются экстримом в твоем кругу общения? — припомнил Мо Жань.       — Совершенно верно.       — Покажи.       — Что показать?       — Что вы там делали? Что ты делал с этими людьми… в этих туфлях.       Чу Ваньнин удивлённо взглянул на него. Что за новости?..       — Мо Жань, это… я не уверен, что тебе понравится.       — Как будто мне нравится тебя душить и трахать, когда ты изображаешь труп! — возмутился Мо Жань.       — Так зачем ты делаешь то, что тебе не нравится?       — Потому что ты этого хочешь! А теперь я хочу, чтобы ты показал мне другое.       В их отношениях «я хочу» со стороны Мо Жаня крайне редко считалось весомым аргументом.       — Это не… не твоё.       — Откуда мне знать? Почему ты не делаешь со мной того же, что с другими людьми? Потому что я не пойму? Потому что ты опять за меня решил, как лучше? И что со мной не так? Я не такой образованный и успешный, как те твои… друзья? Вы что-то типа клуба богатых извращенцев из кино, которые собираются на оргии в загородном особняке, надев маски и смокинги?       — Ты мне фильм Кубрика описываешь? Это было не совсем так. Но, если хочешь…       И Мо Жань оказался на полу, снова даже не поняв, как это произошло, зато стукнулся затылком так, что из глаз посыпались искры. Прошлое архитектора с каждым разом вызывало у него всё больше вопросов и тревожных домыслов. Как и когда он, чёрт его побери, выучился таким подлым, но эффективным приёмам?       — Бля!.. — выдохнул Мо Жань, чуть придя в себя после неожиданного падения.       — Теперь ты в нужном положении, — архитектор невозмутимо посмотрел на него сверху вниз, и нога в алой туфельке опустилась Мо Жаню на грудь. — Если ты не фут-фетишист, в этом нет особой радости.       Чу Ваньнин осторожно провёл ногой по его груди, собрав складками белую майку, и теперь уже каблук вжимался Мо Жаню в ямку между ключицами, затрудняя дыхание, а острый нос поддевал подбородок.       — Что будет, если я потеряю равновесие? — холодно спросил архитектор. — Мы же не станем это представлять?       Нога Чу Ваньнина оказалась у него на лице, и Мо Жаня почему-то совершенно не смутил тот факт, что нужно раскрыть рот, чтобы резкий удар не выбил ему зубы; он обхватил губами каблук, почувствовал вкус пыли, ощутил языком царапины на набойке и твёрдость продолговатого предмета, разительно отличавшуюся от твёрдости другого продолговатого предмета, упругого, тёплого, бархатистого, роняющего прозрачные капли перед тем, как извергнуть из себя семя… и этот вид снизу вверх волей-неволей (о, неволя!) заставлял думать о том, каково подбираться пальцами, языком, губами вверх по напряжённым икрам и стройным бёдрам к тому самому продолговатому предмету, под тонкой тканью расписной пижамы достаточно очевидному…       Значит, это так происходит? Или просто в Чу Ваньнине его сводит с ума всё — рисунок сосудов, капли крови, тени ресниц на щеках и темнота под глазами, отчётливость рёбер под кожей, каблуки, пощёчины, усталость, злость, увлечённость, редкие ласки, попросту — он сам?       — О, вот, значит, как?..       Чу Ваньнин убрал ногу с лица Мо Жаня, сделал шаг, и юноша ойкнул, потому что туфля уверенно опустилась на очень чувствительное место.       Мо Жань едва восстановил дыхание, а оно уже снова сбилось, и сердце колотилось, как бешеное, готовое, словно на шампур, броситься на острый каблук красных лодочек. А, чёрт побери, у сердца в этом деле имелись конкуренты! Чу Ваньнин, уверенно балансируя на одной ноге, второй беззастенчиво водил вдоль его члена, защищённого от подобных домогательств тканью чёрных спортивных штанов, то есть… не очень надёжно.       — Не дергайся. Ты же, наверное, не любитель генитальных пыток?       «Каких-каких пыток?..»       В голове у Мо Жаня перекрикивали друг друга два голоса. Один твердил — он делает это с тобой. Он, тот, кто закрывает глаза в минуты близости, до крови кусает губы, лишь бы не издать и стона, он, кто не выдаёт ни удовольствия, ни страданий, — он ласкает твой твердеющий член своей прекрасной узкой стопой. Генитальная, мать его, пытка.       А второй гадко шептал — он и с ними это делал. Сколько их было? И кем они были? У Мо Жаня на глаза навернулись слёзы. Он ещё не остыл после признания Чу Ваньнина в чувствах — давно угасших — к школьному другу, его кошачьих нежностей с мелкой нарушительницей закона, а теперь эти орды поклонников в масках и смокингах! И почему-то вдруг Мо Жаню стало мучительно, до рези в груди, до спазма в животе жаль архитектора. Эти люди подставляли свои тела под его каблуки, святотатственно хватали своими руками его тонкие белые лодыжки, взирали на него снизу вверх, как и полагается на него взирать… но почему же никто из них не любил его? Как они посмели не любить его, не делать ему подношений, не окутывать нежностью? Они просто получали свое фетишистское удовольствие и…       Что же происходило дальше? Как далеко посмели они зайти в посягательствах на это божественное тело? Они раздевались? Он трогал…       Чу Ваньнин как-то странно посмотрел на него и резко убрал ногу. Мо Жань завис в своём болезненном возбуждении, грозившем найти разрядку не в семяизвержении, а в рыданиях.       — Всё, хватит.       — Что ещё? — ревниво спросил Мо Жань с пола. — Ты же не только их каблуками тыкал. Что ещё было?       — Мо Жань, чего ты от меня хочешь?       — Хочу то же самое. Хочу тебя таким.       — Вот же упрямый… — Чу Ваньнин, уже заметно раздражённый, пожал плечами. — Ну, я бил их плёткой.       — Плёткой?       Мо Жань вообще-то боялся, хотя и не ожидал, услышать что-нибудь о сексе в буквальном смысле. Архитектор сказал бы «а потом они вставали в очередь, чтобы мне отсосать», и Мо Жань оказался бы на распутье — немедленно умереть от горя или податься в серийные убийцы. Второе вероятнее, ведь, если он умрёт, кто будет заботиться о Ваньнине?       — Я тоже хочу, — заявил он, неловко поднимаясь; эрекция ему как-то мешала, щёки горели, ноги от охватившего его волнения словно лишились разом всех мышц. — Отхлещи меня этой своей плёткой!       — Это больно.       — Хочу проверить.       — Мо Жань, тебе это не нужно… — начал было Чу Ваньнин.       — Я сам решу, что мне нужно! — повторял Мо Жань на все лады. — Хочу понять, что в этом находят люди! И… что находишь ты сам… Хочу понять тебя.       Этот аргумент внезапно сработал, хоть Мо Жань и лгал — он лишь хотел получить то, что имели другие. Правда, увидев плётку с золотыми листочками, он немного умерил пыл. Но отступать было некуда.       — Воля твоя. Сними майку и… на колени.       — Что?       — А ты как думал? На колени.       Мо Жань опустился на колени и прежде, чем он успел морально подготовиться к непривычному ощущению, по его спине хлёстко прошлась плеть с металлическими листочками. Они неприятно царапнули кожу. И это архитектор ещё не приложил ни малейших усилий!       — А-а-а-ай! — взвыл Мо Жань, но никакое «ай» уже не могло остановить Чу Ваньнина, который одарил его спину ещё одним ударом, уже сильнее.       Ещё удар.       Ещё удар.       Ещё удар.       Плеть свистела в воздухе, металл звенел и будто раскалялся, царапая Мо Жаню кожу. Он даже и не терпел, не стискивал зубы, не вдавливал пальцы в собственные колени — просто не успевал толком отреагировать между обжигающими ударами, становившимися всё сильнее; Чу Ваньнин не делал перерывов между замахами и хлестал его от души, не раздумывая, не сдерживаясь.       — Хватит, перестань! — Мо Жань резко развернулся и попытался хоть отползти в сторону, чтобы пресечь град ударов, но стоило ему взглянуть на Чу Ваньнина, разгоряченного этой экзекуцией, и он потерял всякую волю к сопротивлению.       Потому что архитектор в своих расписных шелках и с плёткой в руках был хорош. Казалось, так — по своей природе — он и должен выглядеть, разъярённый снежный барс, чьё благородное уединение нарушил незадачливый путник. Прядь волос падала ему на лоб, глаза блестели, на бледных впалых щеках появились пятна румянца, грудь тяжело вздымалась под халатом, разрисованном журавлями и голубыми облаками. Ворот распахнулся, и жилка на шее отчётливо трепетала… Но тонкая рука с побелевшими от напряжения костяшками, сжимающая рукоять плети, расслабилась, как только он поймал испуганный и беспомощный взгляд своего любовника.       — Прости. Я… увлёкся, — архитектор сделал шаг назад, оступился на каблуках, но быстро обрёл равновесие.       — А дальше? — тут же спросил Мо Жань, будто его не отхлестали плёткой в припадке неожиданной ярости. — Что вы делали дальше?       — Благодарили друг друга и прощались.       — И всё?       — А что там, по-твоему, ещё происходило? Это не бордель.       — И они так просто уходили?! — Мо Жань кое-как поднялся на ноги, и на сей раз с координацией у него было ещё хуже, зато преодолеть расстояние между ними и прижать архитектора к стене он сумел.       Чу Ваньнин, зажатый между ним и стенкой, гневно распахнул глаза.       — Что на тебя нашло? Что ты ко мне пристал?! Если ты совал член в кого попало, я так не развлекаюсь.       — А в тебя они член не совали? Или… подсвечник?       — Мо Жань, ты переходишь все границы.       — Я никогда не поверю, что после такого…       — Да я за всю жизнь трахался только с тобой! — выпалил Чу Ваньнин, и оба они замолчали, потрясённые.       Архитектор собирался унести эту тайну с собой в могилу. Но парадоксальным образом, чтобы себя контролировать и не болтать лишнего (и уж тем более не причинять никому вреда), ему нужно было гасить предельную яркость своих чувств алкоголем или постоянными болезненными практиками, а лучше и тем, и другим одновременно. Ни того, ни другого в его жизни теперь не было.       — В… в каком смысле — только со мной?! — почему-то в той же взвинченной интонацией спросил его Мо Жань, вцепляясь в ворот расписного халата. — В каком смысле?!       — Всё, я больше не хочу это обсуждать. Отпусти меня, или я откушу тебе нос.       — Я… был первым? — уточнил Мо Жань, хоть этого и не требовалось. — Там, тогда?..       — Отпусти меня.       — Нет, ты должен мне сказать мне правду…       Архитектор пришёл в себя и резко оттолкнул его.       — Мне было уже двадцать девять лет, я трахнул пьяного подростка. Какая ещё тебе нужна правда?! Чего ты в этой истории не знаешь?! Мне рассказать, почему я никого не затащил в постель раньше? Твоё какое дело?!       — Но… значит… твой первый раз… был…       Ужасен. Ужасен. Ужасен. Свой первый раз Мо Жань отлично помнил, и был он в приподнятом настроении от танцев и выпивки, от собственной юности и бешеного подросткового либидо; так что всё вышло немного нелепо, весело и легко.       Но то, что случилось на съёмной квартире той ночью…       Значит, преступление, совершённое им перед Чу Ваньнином, ещё тяжелее.       Значит, тут точно уже ничего не исправить.       — Пьяным сексом с племянником лучшего друга, который я сам и спровоцировал. Кто купил тебе выпивку? Кто привёл тебя к себе? Кто лёг с тобой в постель? Кто использовал тебя? Мо Жань, посмотри трезво на ситуацию…       — Почему я? — перебил его Мо Жань.       — Что?       — Ты красивый, богатый и знаменитый. Кто угодно согласился бы с тобой переспать. Почему я?..       — Под руку подвернулся. Что ты хочешь услышать? Всё, отстань. Давай, я тебе ссадины обработаю.       Чу Ваньнин огрызался, но Мо Жань, моментально растеряв всё своё возбуждение, с которым и плетка не справилась, страшно хотел его обнять. И не мог. Пробивавшаяся сквозь толщу ревности и страсти жалость вырвалась наружу и тут же окрасилась чёрными оттенками отчаяния.       Всё, всё было хуже, чем Мо Жань предполагал. Он был особенным. Он был тем, кого Чу Ваньнин выбрал среди многих. Но он… он…       Мо Жань так и стоял в растерянности, и вдруг по его спине вместо ватного диска с чем-нибудь дезинфицирующим прошёлся… язык?!       — Ты же пил мою кровь, — усмехнулся архитектор. — А я не знал вкуса твоей.       — Вкусная? Можешь выпить всю.       — Дурачок.       — Да я не могу уже больше, — тихо и невпопад сказал Мо Жань, развернулся, опустился на колени и прижался головой к бедру изумлённого архитектора, не оставив тому ни единого шанса обратить случившееся в шутку. — Прости, прости же меня, наконец! Хватит меня оправдывать, хватит выдумывать, что ты тогда плёл интриги и манипулировал мной! Я не ребёнок! Мне не нужны никакие оправдания, мне не нужно, чтобы ты оговаривал себя, я могу… Я могу вынести груз вины. Но признай, что она лежит на мне, и скажи, как мне заслужить твое прощение! Признай, чёрт возьми, что я с тобой сделал!       — Глупости какие. Мо Жань, у тебя сабдроп.       — Что у меня?       — Это… что-то вроде нервного срыва, — Чу Ваньнину и в прежние времена везло на упаднические настроения у «принимающих сторон»; может, дело было в нём. — Давай просто посидим. Сейчас тебе станет легче.       — Мне не станет легче.       — Тихо, — архитектор отвел чёрные пряди с его потной шеи и мягко коснулся кожи губами, почти неощутимо; эти недопоцелуи причиняли Мо Жаню еще больше страданий, потому что ему вновь недодали любви, дав лишь слабое обещание. — Так бывает. Роль нижнего — не твоя. Невозможно спорить со своей натурой.       — Так я насильник по натуре?       — Ты по своей натуре юный прекрасный хищник, — прошептал архитектор, с неожиданной силой прижимая его голову к своему костлявому плечу. — Вот и будь им.       — Не сейчас, — почти умоляюще прошептал Мо Жань.       — Нет, не сейчас.       Стёсанная металлическими листочками кожа на спине саднила, и в ту ночь он не мог спать на спине; проворочавшись на диване с боку на бок часа два, он прокрался к Чу Ваньнину под одеяло, и тот его не выгнал, потому что и сам не мог сомкнуть глаз. Мо Жань, обвив руками его хрупкое тело, вдыхал яблочный запах геля для душа до тех пор, пока этот тонкий, чуть пряный аромат не успокоил и не убаюкал его. Сам же архитектор смотрел, не мигая, в темноту в надежде увидеть каких-нибудь призраков, но они не явились. Тоже испугались его плети с золотыми листочками?       Почему я?       У него был ответ.       И чем дольше он уворачивался, как от летящих отравленных стрел, от правды, тем опаснее она становилась. Но из этого наваждения и правда можно было с годами вырастить любовь, а получались только кровавые полосы на спине.       Мо Жань казался теперь ему ещё более странным, чем он сам.       На простынях снова осталась кровь, но то была кровь от ссадин Мо Жаня. Утром Чу Ваньнин увидел эти пятна и долго водил по ним, зловеще багровым в голубоватых рассветных сумерках, пальцами. Перед его внутренним взором возникла бронзовая гладкая спина с мягко очерченными мышцами, исполосованная плёткой. Он — другое дело, его нечего жалеть и беречь, но Мо Жань… Нет, всё это не ради крыши над головой и уроков гохуа.       Если глупый мальчишка и лжёт, то самому себе тоже.       Почему я?       И, когда речь шла о нём, ответа не было.       Мо Жань притащил поднос с омлетом и чашкой кофе в спальную зону, поставил на тумбочку и настойчиво-игривым движением прижал Чу Ваньнина к кровати.       — Никуда ты не сбежишь, пока нормально не поешь! — строго сказал он, забавно хмуря широкие брови. — Я прочитал, тебе сейчас нужно больше всяких… микроэлементов!       — Да что ж вы с Сюэ Мэном в два голоса про какие-то микроэлементы, — проворчал архитектор, недоумевая, как Мо Жаню удалось так быстро и безболезненно пережить вчерашнюю бурю.       Буря в душе Мо Жаня бушевала, не утихая, оттого он и проснулся ни свет ни заря, бледный, с пересохшими потрескавшимися губами, и от вида спящего Чу Ваньнина только усилилась. Спина всё ещё напоминала о себе. Воспоминания тоже. Но и он не желал давать слабины. Прошлого не изменишь, но ведь можно предложить любимому человеку, чье сердце он разбил когда-то, лучшую жизнь?       Или хотя бы полезный завтрак. Этого же извращенцы в масках и смокингах дать не смогут?       Мо Жань ластился к нему, как глупый щенок, навязчиво и упорно, и Чу Ваньнин в конце концов раздражённо хлопнул его по макушке, но удостоился в ответ ласкового укуса за мочку уха, и после завтрака всё утро, пока не выяснилось, что архитектор опасно опаздывает на лекцию, они провели, обмениваясь полушутливыми тычками, щипками и укусами, как двое диких животных, не перейдя ни к драке, ни к любовным играм.       Оба упорно делали вид, что всё в порядке.