Культурный центр имени Мо Жаня

So I guess the fortune teller's right

Should have seen just what was there and not some holy light

But you crawled beneath my veins and now

I don't care, I have no luck, I don't miss it all that much

There's just so many things that I can't touch, I'm torn.

Natalie Imbruglia — Torn

2013

      Чу Ваньнин спал тревожно. Он падал и падал в черноту, где его обвивали смоляные мокрые пряди, опутывали упругими кольцами руки и ноги, сдавливали шею; но, открывая глаза, он видел лишь тёмные локоны Мо Жаня и осторожно касался их то пальцами, то губами, возвращаясь к той версии реальности, в которую сейчас малодушно хотел верить. Той версии реальности, в которой его, плод насилия и боли, источник насилия и боли, всё-таки любили, ласкали, целовали в лоб, желая спокойной ночи… Мо Жань во сне перевернулся на другой бок, и архитектор теперь прижимался лицом к его тёплой спине, а за его спиной было тепло и надёжно. Чу Ваньнин знал, что через пару часов, проснувшись окончательно, снова станет тем самым ослепительно сияющим небожителем, не знающим ни уязвимости, ни сострадания — особенно к себе, что взглянет на себя холодным безжалостным взором и вновь разуверится в искренности чувств Мо Жаня. Но у него ещё было время побыть под защитой молодого крепкого тела, понежиться в покое и безвременье, а утром дать слабины, поддаться — не важно, чему, ласкам ли его, заботе ли. Ещё было время. Ещё было…

1993

      Хуайцзуй попал в неловкую ситуацию. Он заварил чай — свой любимый, освежающе-горчащий, с нотками жасмина, — и вернулся в кабинет в поисках чашки, тоже любимой, единственной, что осталась от памятного ему бабушкиного сервиза. Однако чашку он отыскал, к своему удивлению, только в комнате приёмного сына, куда, по-видимому, время от времени наведывалась стая бешеных животных — ничем иным нельзя было объяснить царивший там хаос. Вернувшись, он обнаружил дверь плотно закрытой, и теперь стоял, как дурак, с пустой чашкой в руках, потому что на кухне — за плотно закрытой дверью — офицер полиции, человек весьма приветливый, сердечный и отзывчивый, трахал его жену.       Или, вернее сказать, его жена трахала этого бедолагу, который по доброте душевной, разумеется, не мог отказать женщине, находящейся в столь бедственном положении. Шутка ли — после драки на каких-то развалинах один местный хулиган в реанимации и, по словам врачей, навсегда лишится возможности ходить, а второй, которому она приходится как-никак приёмной матерью, сбежал из дома. Конечно, бедняжка нуждается в понимании и утешении! Тут и спорить не о чем.       Однако чай остывал, а Хуайцзуй терпеть не мог чай неправильной температуры. Стоны за дверью звучали всё громче. Настроение у хирурга портилось всё сильнее.       В конце концов, когда дверь распахнулась, и на пороге возник офицер, совсем ещё молодой человек с по-детски пухлыми щеками, порядком взмокший и забывший застегнуть брюки, Хуайцзуй возблагодарил всех богов — парень управился быстро, чай можно спасти.       — Здравствуйте, — пробормотал полицейский. — Я тут… зашёл проведать вашу жену…       — Очень мило с вашей стороны, — признал хирург.       — Знаете, в этой ситуации… ей так нужна поддержка…       — Безусловно, — согласился хирург.       — Она была так расстроена из-за поведения Ваньнина…       — Я тоже очень расстроен из-за поведения Ваньнина, — сообщил Хуайцзуй. — Поддержите меня тоже?       — А… — мягкие щёки полицейского залились краской. — Вы о чём…       — Когда он вернётся — он должен давать показания только в присутствии психолога. Мне похер, где вы его возьмете. И в моём присутствии тоже. Поспособствуйте этому, будьте так любезны. Я не позволю, чтобы на моего мальчика давили или повышали голос. У ребёнка шоковое состояние, а вы устроите там допрос… с пристрастием. У меня есть веские основания не доверять людям в любой униформе.       — Ну, нынче не шестидесятые ведь…       — Да, ваш отец, помнится, расстреливал хунвейбинов в Гуйлине? Не знаю, почему я вспомнил. Славные были времена, правда? Вам пора возвращаться к службе. Хорошего дня.       — Ой, не начинай ты со своими хунвейбинами, — жена, сидя на кухонном столе, глянула на Хуайцзуя через плечо; халат её был спущен до бёдер, и он видел позвонки на золотисто-смуглой спине. — Завидуешь, что не ты им мозги выбивал?       — Да я молчу, я чаю хотел налить, — проворчал он. — Мест других в доме нет, что ли?       Она пожала плечами и, пока он наполнял чашку своим вожделенным питьём, меланхолично покачивала ногами. И молчала. Хуайцзуй думал, во-первых, о том, что Ваньнин очень вовремя сбежал из дома — а то ведь мог случайно увидеть то, чего не следовало бы. Конечно, мальчики в таком возрасте уже достаточно осведомлены о том, что происходит между мужчинами и женщинами за закрытыми дверями, или хотя бы представляют себе, что у женщин под одеждой, но всё же… она — его приёмная мать. А тот мужчина — не его приёмный отец. А потом он подумал, что всё стало возможным потому лишь, что в доме нет Ваньнина, и только разворошённая енотами и лисами — иначе откуда на люстре носок, в открытых ящиках комода фантики, а на книжной полке куски хлеба?! — комната хранит напоминание о нём.       Хуайцзуй сделал глоток и подумал, что, раз полиция занята более важными делами, свидетеля драки на развалинах придется искать самостоятельно.

2013

      — …в рамках масштабной забастовки активистки группы «Костяные бабочки» выстроились в цепочку на мосту через реку <…> Полиция взаимодействует с демонстрантами…       «Взаимодействует!» — уважительно подумал Чу Ваньнин. Мо Жань, кажется, под утренние кулинарные занятия включил новости. Со стороны кухни тянулся запах чего-то жареного и сладкого. Архитектор припомнил, что во времена его юности полиция не то чтобы ВЗАИМОДЕЙСТВОВАЛА… по крайней мере, их с Мотрой как-то загребли за лежачую демонстрацию против замалчивания распространения ВИЧ в Китае, и Хуайцзуй временно перестал думать, что «эта девочка хорошо на тебя влияет, что же ты на ней не женишься». Решив, что времена настали вполне вегетарианские, он залез с головой под одеяло и снова уснул под мерный бубнёж диктора.       Разбудил его телефонный звонок. Номер принадлежал Ши Мэй, а вот голос — нет.       — Ого, и правда ты! — обрадованно сообщили ему.       «Ну я, ты-то кто?»       — А я ведь только недавно думал, что задолбался двадцать лет в должниках ходить. Мы тут твою девку на мосту за драку с полицией взяли, и вот я сразу поверил, что твоя. Я тебя геем никогда не считал! Только ты ж был резкий такой, что ж ты бабу-то свою к ногтю прижать не можешь? Кусать-то полицию зачем?!       Девку… за драку… на мосту… на мосту?!       — Ши Мэй?! — заорал он. — Вы арестовали Ши Мэй? Мою девочку? МОЮ ДЕВОЧКУ?!       Всё ясно. Ши Мэй, конечно, полезла в самую гущу событий, когда вмешалась полиция — не согласилась с вмешательством, а потом, чтобы ей разрешили с ним связаться, наплела, что он — её бойфренд, жених или муж. Что ж, прикрыться в сложный момент статусным мужчиной — это, конечно, хитрая стратегия.       И СОВЕРШЕННО НЕ ВСТУПАЕТ В ПРОТИВОРЕЧИЕ С ТЕМ, ЧТО ОНА ОБЫЧНО НЕСЁТ, ПРАВДА?!       Он поклялся, что будет припоминать ей этот цирк до скончания дней. Её дней. Являться грозным призраком и напоминать — ты, неблагодарная!..       — Ну, по документам-то она Хуа Бинань…       — Да, это… такое… между нами… домашнее имя.       — Ну, дело ваше, любовь… — понимающе сказали на том конце. — Приезжай, забирай, и мы квиты. Ты же меня вспомнил?       Он вспомнил.

1993

      Четырнадцатилетний Чу Ваньнин, осторожно выбираясь из окна своей комнаты на втором этаже, думал о том, что взросление — это сплошные минусы. Во-первых, от него хотят какой-то ОТВЕТСТВЕННОСТИ. Что это такое, скажите на милость? Во-вторых, этим летом он обнаружил, что протиснуться между прутьями кованой решётки, окружающей дом, уже не может — вырос. А через забор лазить ещё не дорос, там попробуй зацепись, дотянись… Впрочем, оставался ещё тайный ход за раскидистой яблоней, выпиленная и аккуратно вставленная обратно секция. Если приёмный отец не обнаружит это безобразие, пользоваться лазом можно будет ещё долго.       По крайней мере, до тех пор, пока не появится возможность покинуть дом, так и не ставший для него домом, навсегда.       Была ещё и третья проблема взросления, которая — будем честны, КОТОРЫЙ — ждала его в тени акаций, сунув руки в карманы огромной джинсовой куртки. Чу Ваньнин старался не думать о том, что на самом деле чувствует рядом со своим школьным товарищем. Как это называется, он узнал ещё в детдоме, но лишь в этом году был вынужден примерить грязное словечко на себя и признать, что… подошло. Он принял это стойко, втайне надеясь, что ошибается или… или всё само пройдёт. Если можно перерасти аллергию и эпилепсию, можно перерасти и это. Однако же сумасшествие, охватившее его одноклассников, Чу Ваньнина не коснулось: он обсуждал с прыщавыми мальчишками в очках с толстенными стёклами прелести девушек постарше в грубовато-циничном тоне, зарабатывая дополнительные баллы к своей крутости, однако не чувствовал ровным счётом ничего ни к старшеклассницам и соседкам, которые неожиданно обзавелись приятными глазу выпуклостями и изгибами, ни к продавщицам в мелких магазинчиках, не застегивавшим верхние пуговицы блузок. Зато, когда его панибратски обнимал за плечи мальчик из параллельного класса, чьё имя и лицо с годами сотрутся из памяти, и где-то на её задворках останется только манера по-взрослому держать руки в карманах, хмурить широкие брови и открывать зубами пивную бутылку, украденную у старшего брата…       Когда его обнимал за плечи мальчик из параллели, это было похоже на удар молнии. Он думал о вещах, которые, как он знал из сбивчивых и путаных рассказов товарищей, мужчины могут делать друг с другом. Это было мерзко, гадко и, наверное, больно; но мужчины, которые были друг с другом нежны, в высказываниях подростков из глубинки заслуживали самых худших эпитетов, вот они-то были настоящими пидорасами.       Чу Ваньнин просто надеялся урвать немного тепла, соблюдая осторожность, чтобы никто ничего не понял и не узнал.       Достаточно просто сидеть рядом и болтать обо всякой ерунде.       Так что он, сгруппировавшись, спрыгнул с подоконника на землю, на сей раз не особенно удачно — слегка подвернул ногу, приземляясь; это его даже не огорчило. Пока можешь бежать, не имеет значения, больно ли тебе. В кабинете приёмного отца горел свет. Вот чёрт! Ночь на дворе, что он делает? Хорошо, что он врач, а не учитель, а то шагу бы ступить не давал. Впрочем… кто его будет слушать? «Ты меня позоришь на весь город»! Как можно быть настолько зависимым от чужого мнения!       Он, стараясь держаться поближе к фруктовым деревьям, добрался до той самой заветной лазейки в заборе и обнаружил, что секция заварена, а сверху ещё и замотана проволокой. Спасибо, не колючей.       Чу Ваньнин закатил глаза. Серьёзно? Серьёзно?! Этот глупый старик считает, что проволока и кривой сварочный шов могут встать между подростком и свободой? Он, двигаясь легко и быстро, вскарабкался по толстому стволу — только боль в ноге немного ему мешала — и, перебравшись с дерева на ту секцию забора, которую Хуайцзуй оставил свободной от ключей проволоки, крикнул — лови меня!       Товарищ, к которому от свалился прямо в руки, устоял на ногах, расхохотался гортанным смехом и встряхнул его, крепко взяв за плечи.       — Ну ты и дьявол! — уважительно сказал он.       Чу Ваньнин пытался запомнить ощущение — грубая ткань джинсовки царапнула его по щеке. Он бы задержался в крепких объятиях друга подольше, если б не боялся подозрений. Вслед за подозрениями придёт отвращение, насмешки, травля, и у него не будет больше и секунды рядом с этим мальчиком.       Что было дальше? Они сидели на чердаке полуразрушенного дома, где когда-то, по слухам, хозяева убили и съели несколько человек, а кости бросили в подвал; сидели, беззаботно свесив ноги вниз, в пустоту. Ветер овевал их голые шеи, щёки, горевшие, как в лихорадке, голые лодыжки… Внизу взволнованно шевелили ветвями, как жадными лапами, кусты; в свете единственного фонаря виднелись трещины на асфальте — у Чу Ваньнина всегда было удивительно хорошее зрение, так что он отлично их различал. Днём они прыгали через эти трещины, притворяясь, что, если наступить на такую прореху, случится что-то страшное. Друг открыл жестянку пива, они распили её на двоих, и у Чу Ваньнина немного закружилась голова — не от алкоголя, не от высоты, а от одной только мысли, что их губы прикасались к банке в одном и том же месте, что они обменялись слюной, как при поцелуе. Плечом он чувствовал чужое плечо, но головы старался не поворачивать, не смотреть, не смотреть…       — Отец хочет, чтоб я в полицию пошёл, как брат, — сообщили ему на ухо. — Говорит, что для этого нужно хорошо учиться… а если я в полицию не хочу, зачем мне учиться-то?       — Мой хочет, чтобы я стал врачом.       — Ой, там тоже сто-о-о-о-олько знать надо!       — Мне нравится много знать, — возразил Чу Ваньнин. — Но не про…       — Опа, какие тут притаились голубки! Что, пидоры, целоваться будете? Может, отсосёте друг у друга, а?       Трое хулиганов, гроза всей округи, были с Чу Ваньнином в давнем конфликте. С ним многие были в конфликте — он и подростком оставался маленьким и худым, идеальная жертва для издевательств, только вот издеваться над собой он не позволял и встревал, если угрозы и тумаки доставались ребятам ещё младше и слабее. Дрался он как тысяча дьяволов, на подлые приёмчики не скупился и не боялся получить в ответ. Какая-то козявка, кожа, кости да нос, подвергла сомнению власть местной банды! Как это стерпеть? Как это проигнорировать, скажите на милость?!       Вот они и не игнорировали.       Чу Ваньнин быстро развернулся и соскочил с подоконника.       — Шли бы вы, а? — предложил он, напрягаясь всем телом и прикидывая, куда лучше бить.       Вон тот жирдяй не особенно шустр, а инертность тела — так это называется? — у него высокая, так что главное — вовремя отскочить и сделать подсечку. А вон тот, наоборот, такой же доходяга, как сам Ваньнин, только ростом выше, кости у него ничем не защищены, а этот…       — А ты, — главарь ткнул пальцем во второго мальчика, который тоже медленно слез с подоконника, но не подавал виду, что готов к драке. — Ты что с ним якшаешься? Тоже пидрила? И что скажет твой папаша, когда узнает, что ты по мальчикам? А ты знаешь, что твоего брата увол…       — Заткнись ты, мразь! — Чу Ваньнин, как вихрь, подскочил к нему и заехал кулаком в нос.       — Сука!       Завязалась та самая потасовка, какие случаются только на окраинах городов, на заброшенных складах, в доках, на пустырях — жестокая, бурлящая едва накопившимся тестостероном драка маленьких злых зверей, ещё не научившихся быть мужчинами иным способом. Вот инертность-то и сыграла злую шутку. Друг Чу Ваньнина, боец неслабый, ударил по лицу своего противника, который не удержался на ногах и налетел на Чу Ваньнина, чьё хрупкое тельце не могло служить преградой и рухнуло в щебень и опилки с писклявым «бля!».       А за спиной у Чу Ваньнина было окно.       Шум взаимных оскорблений и хруста мусора под ногами резко прервался. Чу Ваньнин даже не помнил, слышал ли крик. Наступила полная, абсолютная, плотная, хоть ножом её режь, тишина.       Чу Ваньнин глянул вниз. Поверженный враг лежал на спине, конвульсивно содрогаясь. Неужели это агония? Чу Ваньнина затошнило. Он стоял и глядел вниз, и трясущееся на разбитом асфальте тело не позволяло ему отвести взгляд. Другие мальчишки, кажется, разбежались — и его друг, и приятели пострадавшего. Он не понял, куда они делись. Но невероятным усилием заставил себя выйти из оцепенения и бросился вниз. По асфальту текли струйки крови, но глаза былого соперника были открыты, и он ещё дышал.       — Не умирай, ладно? — прошептал ему Чу Ваньнин. — Ты только не умирай! Я сейчас!       Он бросился искать хоть кого-то, кого-то взрослого, кто может вызвать скорую и полицию, и потратил на эти поиски уйму времени. Люди не спешили открывать двери ночным гостям. Его облаяла собака, ей ответила другая, и скоро всю улицу уже перебудила дружная собачья перекличка. В конце концов, ему попалась заспанная пожилая женщина, которая, увидев на пороге испуганного подростка, тут же взбодрилась.       — Ваньнин? Ты чего?       Он не помнил, как её зовут.       — Тетушка, там на руинах, в «доме людоедов», мальчик упал! Разбился! Он живой! Нужен врач!       — Сейчас позвоню, подожди. Эй, куда ты?       А его уже как ветром сдуло. Пострадавший, похоже, держался из последних сил — но держался. Его грудь тяжело и медленно поднималась. Говорить он не мог, только кашлял и как-то жутко булькал. Но он правда был жив. Он был жив. Он моргал. Чу Ваньнин стиснул его руку и целую вечность просил не закрывать глаза, продолжать дышать. Он не знал, как помочь мальчику. Он помог бы, если бы знал, как.       Скорая приехала вместе с полицией и, завидев издалека синие огни, Чу Ваньнин бросился обратно, в глубину полуразушенного дома, безошибочно отыскал дыру в полу, ведущую в подвал, и прыгнул во тьму, духоту и плотный запах аммиака. Наверное, под ногами у него злобно и мстительно хрустнули человеческие кости.       — А что за пацан там шнырял?.. — сказал кто-то совсем рядом с ним.       — Да вроде приёмный Хуайцзуя… ай, ну его! Это ж не ребёнок, а катастрофа ходячая. Мы здесь сами ноги переломаем. Пусть сидит.       Он не смог пойти домой. Он даже не знал, сколько прошло времени, сколько он находился в этом подвале, полном мертвецов. Если тут не осталось тел, здесь должны быть призраки, просто они прячутся, боятся незнакомца… Иногда он выбирался наружу попить ржавой воды из уличной колонки, пока никто не видит, но даже не помнил, ел ли что-нибудь. Наверное, не ел — откуда было взять еду? У него перед глазами всё стояло это искажённое сизое лицо, которое секунду назад было раскрасневшимся от драки и гнева. Как быстро это происходит… как быстро люди из живых могут стать мёртвыми. Но тот парень ведь не стал мёртвым, да?.. Чу Ваньнин пытался подняться на чердак проклятого дома, где всё и случилось, но не смог, сердце заходилось в бешеном ритме, ноги подгибались. Тогда он подумал, что просто ослаб. Потом он понял, что всё гораздо сложнее.

***

      — Вылезай! — кричал, надрывая голос, Хуайцзуй. — Вылезай, или тебя обвинят в убийстве!       — Он умер? — раздалось у него за спиной.       Хуайцзуй очень, очень медленно развернулся. Этот мальчик — как помоечный котёнок, одно резкое движение — и никогда не поймаешь. А резких движений ему хотелось. Броситься навстречу, обнять, прижать к себе… Ему, может, и стоило бы орать на идиота до хрипоты, чтоб неповадно было так пугать семью, но… грязный, осунувшийся, перепуганный ребёнок меньше всего нуждался в его воплях. Потом. Ругань нужно отложить на лучшие времена.       — В коме, — тихо сказал он. — Я тебе соврал, чтобы ты вышел. Нужно пойти в полицию и все рассказать.       — Там была драка, я не понял, как всё произошло.       Он прекрасно видел и помнил, КАК всё произошло.       — Кто был инициатором драки?       — Я.       — Почему?       — Они… обзывали его.       — Почему ты вступился?       — Я его люблю.       — В каком… каком… твою мать, В КАКОМ СМЫСЛЕ?! — не выдержал Хуайцзуй.       — Ты слышал то, что я сказал. Я люблю его. Я хотел его поцеловать. Я отдал бы за него жизнь. Если меня посадят в тюрьму…       — Ты что у меня… пидорас? — рявкнул хирург и тут же осознал, что выводы делает преждевременно. Ребёнок же говорит о дружбе, в этом возрасте привязанности бывают до боли сильными, а душевную близость легко перепутать с телесным влечением; это сам он не сумел за всю жизнь завести ни друзей, ни любимых, вот и не может различить. — Да нет, конечно, о чём это я… Прости, я при тебе такого говорить не должен. Ты не слышал никаких плохих слов, понял? Вернись домой, и забудем об этом. Одумайся, посмотри на себя, как ты себя ведёшь?       — Я не одумаюсь, — упрямо сказал Чу Ваньнин, но, возмущенно бурча, поплёлся следом за приёмным отцом. Плёлся он недолго, метров двадцать, потому что спустя эти двадцать метров потерял сознание от голода.       Внезапный обморок сыграл ему на руку. Хуайцзуй закатил в полиции скандал, мол, мой сын несколько дней прятался от хулиганья, с которым вы, лодыри, не справляетесь, что вы теперь-то хотите?! Я на вас жалобу напишу! Две жалобы! Так что полиция удовлетворилась еле различимым шёпотом «ничего не видел, ничего не помню», а психолог, приехавший аж из соседнего крупного города, подтвердил, что «этот юноша находится в тяжёлом стрессе, бессмысленно и жестоко требовать от него точного ответа». Тот мальчик скоро уехал из города вместе с матерью, которая развелась с мужем по никому не известной причине. Они не успели попрощаться, и Чу Ваньнин даже по нему не тосковал. Стало гораздо легче.

2013

      — Мо Жань!       — Да? — Мо Жань появился на пороге с подносом. — Я всё приготовил, предлагаю… ты чего?       Архитектор бросил исполненный печали взгляд в его сторону. Вернее сказать, в сторону завтрака, хотя Мо Жань в белой майке, обнажавшей рельефные руки и не скрывавшей мягко обрисованных мышц на груди, представлял собой зрелище, достойное любования, а выбившаяся из небрежного пучка прядь волос так трогательно падала на его шею… Но еда!.. Тонкие рисовые блинчики с начинкой… Мо Жаню они удавались особенно хорошо. Чашка крепкого кофе… Будь он проклят, персики в панировке с ванильным кремом! Но увы — времени нет.       — Мы едем забирать Ши Мэй из полиции. И ты едешь со мной, потому что я в настроении придушить эту идиотку при большом скоплении людей. Будешь меня держать.       — А… а завтрак… — Мо Жань указал взглядом на поднос. — И мы хотели посмотреть вместе кино…       — Отменяется, — сурово сказал Чу Ваньнин.       Мо Жань проворчал, что Ши Мэй, похоже, так ненавидит мужчин, что даже геям от неё нет никакого покоя, вот и сидела бы в каталажке… Он не удержался и, когда Чу Ваньнин, хромая, но не снижая скорости, носился туда-сюда по дому в поисках второго бледно-голубого носка, поймал его на бегу и от обиды просто впился зубами в шею.       — Да что ты творишь! — возмутился архитектор, но всё же умерил пыл и позволил раздосадованному юноше оставить следы укусов на его белой коже.       Следы эти скрыл под собой ворот небесного оттенка водолазки.