Культурный центр имени Мо Жаня

Lovers merging dreams of the soul, no ocean can deny

The feeling in our hearts, will lift us to the sky

And they can’t find the key, we’ve locked up deep inside

Through darkness comes the light they try to hide

Wherever I go with you, my heart will be close by

I’m willing to die for you, let death consume our lives…

Third Realm — Ocean of Dream

***

      — Учитель, посмотри на меня! Посмотри же!       Он поднял голову, щурясь на солнце и прикрывая глаза рукой. От мелкого негодника ничего хорошего ожидать не следовало. Вот и теперь он вместо того, чтобы заняться чем-нибудь полезным (вариантов ему было предложено уйма), взобрался на вершину яблони и, сидя на толстой ветке, болтал ногами.       Учителя немого затошнило. Ещё не хватало, чтобы это ходячее несчастье грохнулось с дерева и свернуло себе шею. С другой стороны, сильно ли расстроится хозяин, если отпрыск его дурной дочери совершенно случайно расшибётся в лепешку? Ребёнок пытался убиться с завидным упорством. Каждый раз, то помешав ему играть с ядовитой змеёй, то готовя лечебный отвар, чтобы побороть жар, то отгоняя от края крыши, Учитель думал — а не лучше ли… не лучше ли дать ему умереть сейчас, пока некому о нём жалеть?       Пройдут годы, и он, старший из внуков властителя провинции, хоть и позор семьи, решит побороться за наследство; пройдут годы, и младшие братья подошлют к нему убийц. Этот не станет жить тихо и мирно в глуши, а если и станет — кто ему позволит?       История была стара, как мир. Была у его нынешнего хозяина, ещё в юные годы заслужившего почет и славу в боях на окраинах империи, дочка, такая красивая, что слава о ней шла по всей Тан; сватались к ней мужчины из всех знатных семейств, чиновники высоких рангов, да, говорят, и императорский двор в стороне не остался. Но всем она отказала. Знали бы эти господа, посылавшие ей расшитые золотом шали и резные заколки, серебряные пряжки и нефритовые шкатулки, что каждую ночь на конюшне берёт её иноземный конюх, и дешёвой-то подвески ей не подаривший? Как бы то ни было, девица сбежала с любовником, вслед отправили погоню. Никаких разбирательств не последовало, парня бросили в подвал, где тёмной ночью перерезали ему горло, а тело скормили свиньям; девушка же обманула служанку, принёсшую ей ядовитый отвар, предназначенный вытравить из чрева плод запретной страсти. Так и вышло, что на свет появился мальчик, которого поскорее отослали с глаз долой, поручив кормилице. Но господин был великодушен и не мог позволить внуку расти в нищете. Вдали от его глаз жил мальчик привольно и свободно, пока не пришло время нанять учителя; а в то время молодой монах искал себе пристанища.       Никто не знал, откуда он взялся в этих краях; сам он утверждал, что пришёл пешком с земель Кайгюй, но на человека, долго скитавшегося, был вовсе не похож. Впрочем, выяснять никто не стал.       Как только пошли разговоры о чужеземце, называющем себя монахом и ищущим место учителя, наняли его подешёвке — плату он просил смешную — учить сынка местного купца. И разразился скандал, потому что юноша этот обвинил своего нового учителя в недозволенном поведении. Тот со всей открытостью признал, что однажды кинул взгляд на обнажённое тело своего ученика, когда тот в жаркий день прогуливался по саду в одних лишь нижних одеждах, и готов к любому наказанию за свои грехи. С таким заявлением явился он к воротам городской тюрьмы.       Никто не знал, что с ним делать. Как наказать того, кто признаётся в преступлении, которое и преступлением-то назвать нельзя? Властитель провинции, услышав об этой истории и узнав, какую низкую плату просит чужеземец, отчего-то пригласил его к себе и долго с ним беседовал. Поражённый его знаниями, умом, мастерством в каллиграфии, стихосложении и живописи, и вместе с тем — суровостью и холодностью, он решил, что лучше учителя для несчастного ребёнка, спрятанного в далёком доме, он не найдёт. На радостях он даже предложил монаху отведать редчайшего маринованного медвежьего мяса, но получил вкупе с вежливым отказом такой взгляд, что и сам несколько оробел.       Теперь же этот ребенок висел на ветке, а Учитель смотрел на него, размышляя, согнать непоседу вниз или положиться на случай.       Однако милосердие взяло верх.       — Слезай оттуда немедленно! — крикнул он. — Этот уставший учитель не хочет, чтобы ты себе голову расшиб.       Мальчик возмущённо засопел, но поставил ногу на ветку пониже.       Она сломалась.       Он ойкнул и перенёс вес тела на другую.       Она тоже сломалась, и он успел лишь ухватиться за ту, которая, казалось, забрала все силы у своих «соседок».       — А я не могу! — удивлённо воскликнул он. — А прыгать мне страшно!       Учитель всё ещё размышлял.             Оставить на дереве — кто его хватится-то?..       Он поднялся, отряхнул свои белые одежды и подошёл к дереву. Протянул руки.       — Прыгай, я подхвачу, — пообещал он. — Давай, смелее.       — Поймаешь? — с сомнением спросил ребёнок.       — Поймаю.       Мальчик был мал и лёгок, но всё же Учитель не удержался на ногах, оступился, когда эта дикая тварюшка упала ему в руки с ветки, и вместе они полетели на землю. Теперь Учитель уже не размышлял, что хорошо бы мальцу свернуть себе шею, и неудачно ударился спиной о какой-то камень, пытаясь защитить ученика от болезненного падения.       «Ног не чувствую», — подумал он и испугался, что так больше их и не почувствует.       — Учитель, вставай! — ребёнок подёргал его за одежду. — Что с тобой?       — Утомился тебя с деревьев снимать, — проворчал он, пытаясь осторожно пошевелить ногой и втайне радуясь, что у него это получилось. — Дай-ка полежу.       — Ла-а-а-адно… — не то чтобы мальчик сильно расстроился; в лежачем положении Учитель не мог надавать ему тумаков. — А мы пойдём на праздник в город?       — Какой ещё праздник?       — Праздник Луны… — в голосе ребёнка прозвучала растерянность. — Служанки уже который день говорят, что будет ярмарка и…       — Будешь хорошо себя вести — пойдём, — Учитель обнаружил, что как минимум одна нога сгибается в колене, да и вторая, кажется, вернула подвижность.       — А нарушишь обещание и набедокуришь — побью тебя плетьми.       — Не нарушу! — пообещал мальчик.       И правда, в последующие три дня Учитель так и не нашёл, к чему придраться в его поведении; у него даже обнаружилось умение писать без ошибок и помарок, чудесным образом пропавшее после Праздника Луны; а может, Учителя от поиска этих ошибок и помарок слишком уж отвлекала боль в спине. Но боли он даже немного радовался. Сославшись на неё — и не солгав ни словом — он сбагрил ребёнка одной из служанок и ни на какой праздник не пошёл. Втайне надеялся, что поганец потеряется в толпе, но поганец вернулся довольный, шумный, с бумажной вертушкой в руках и с угощением — нехитрыми лепешками — для Учителя, раз уж тот пропустил всё веселье. И доказывал, что не обязан идти спать в назначенное время, потому что намерен жечь фонарики. Учитель, закатывая глаза, зажёг с ним фонарик и тут же погнал спать, потому что обсуждалась только возможность фонарик зажечь, а не любоваться им, пока не погаснет.       Годы спустя, когда, залитый кровью с головы до ног, этот мальчик — нет, уже взрослый мужчина, охваченный жаждой мести — из всех укрытий предпочёл затерянную в глуши лачугу своего бывшего Учителя, когда приник к его ногам в поисках утешения, когда лёгкая холодная рука остудила прикосновением его пылающую безумием голову… Годы спустя Учитель думал, что стоило позволить бедному ребёнку свалиться с дерева.       Но он не смог бы.

2013

      — Привет, хочешь встретиться?       Мо Жань потрясённо посмотрел на экран смартфона. Это человек звонил с номера Чу Ваньнина и разговаривал голосом Чу Ваньнина. Да только ни при каких обстоятельствах тот Ваньнин, которого Мо Жань знал, не мог разговаривать такими словами и с такой интонацией. Ещё и позвонить первым.       Поэтому юноша задал самый логичный в такой ситуации вопрос:       — Что случилось?       — Восьмое марта.       — Это что-то историческое… — попытался вспомнить Мо Жань.       — Это что-то эпохальное. У нас забастовка.       — У вас… что?! У тебя же двое сотрудников и десяток фрилансеров, которыми руководит какая-то Ши Мэй, кто…       — Какая-то Ши Мэй сегодня руководит забастовкой проектировщиц. По всей стране.       Мо Жаня поразило вовсе не это. Он собственными ушами слышал и не верил — Чу Ваньнин весел. Практически рад.       — «Костяные бабочки» наносят новый удар отрасли? — предположил он.       Он уже кое-что слышал о них, хотя относился с большой долей скепсиса. Больше всего его раздражало, что Чу Ваньнин ими восхищается. Что они хорошего-то сделали? Только и знают, что творить хаос.       — О, да. Я дал несколько комментариев о том, что проектные бюро держатся на невидимом женском труде, один даже зарубежному изданию. «Бэйдоу» держится на том, что эта маленькая демоница меня терпит. Хотя и ненавидит, наверное.       — Зарабатываешь очки как феминист в глазах иностранцев?       — Нет, хочу позлить всех старых крыс, которые ставили мне палки в колёса с моих двадцати.       — Женские забастовки никогда не приносили результата.       — Женские забастовки остановили войну в Либерии. Там…       — Мы не в Либерии, — прервал его Мо Жань, рискуя получить дистанционный удар по лицу.       Но ему хотелось услышать «давай ко мне», а не лекцию по новейшей истории Африки. Чу Ваньнин, разволновавшись, частенько переходил в режим лектора.       — Можем съездить как-нибудь.       Мо Жань окончательно перестал что-либо понимать. Человек, который постоянно убеждает его в том, что их ничего не связывает, что их отношения непрочны, скоротечны и никому не нужны, предложил, пусть и в шутку, куда-то съездить? А Либерия и Ливия — это одно то же или разное?       Он внутренне пообещал донатить «бабочкам» в забастовочный фонд, когда разбогатеет, если сегодня вечером ему перепадет немного нежности.       — Почему ты так радуешься забастовке?       — Когда я был в её возрасте, смелостью было попросить выходной. А моя девочка руководит забастовкой. Мо Жань, условия труда не должны…       Он что-то ещё говорил, воодушевлённо и неожиданно долго, но собеседник его не слушал.       В десять лет Ши Мэй сбила машина. В пятнадцать она чуть не умерла от перитонита. Но никогда она не была близка к смерти настолько, как в момент, когда ЭТОТ ЧЕЛОВЕК назвал её «моя девочка» в разговоре с Мо Жанем. А Сюэ Мэна, Сюэ Мэна-то он называет «мой мальчик»? Мо Жань особенно не задумывался о том, что брат проводит гораздо больше времени с Учителем, чем он; только завидовал иногда Павлину, который может целый день смотреть на это божество. Естественно, между ними нет ничего сексуального. Но… но лежит ли узкая бледная рука на плече Сюэ Мэна, когда Чу Ваньнин обсуждает с ним что-нибудь по работе?.. И… пусть Учитель не интересуется женщинами, почему он всегда с такой любовью говорит об этой «демонице», которая, кажется, способна только на скандалы?       — Вместо Либерии могу предложить соседний город. У нас на повестке дня проект развития территории ландшафтного парка, тут недалеко, ехать три часа. Мне, в общем-то, нужно там осмотреться, пообщаться с представителями заказчиков, с человеком из городской администрации, пройтись по основным туристическим маршрутам… Место неухоженное, зато интересное. Рядом что-то вроде блошиного рынка, мне попадались там занятные винтажные вещи, мы с Мотрой любили туда ездить, когда… Я имею в виду — есть, где погулять. А, там готовят особые османтусовые пирожные… по какому-то древнему рецепту, который знают только местные жители. Ну, понимаешь, все эти байки для туристов… То особо вонючая лапша, то особый маринад, я даже не удивлюсь, если в какой-нибудь деревне есть особый кипяток, за разглашение секрета которого к предателю подсылают убийц. Ой, нечего хмыкать, я самый патриотичный человек в стране. Я не критикую… просто не люблю манипуляции в духе «не приврёшь — не продашь».       — Я не хмыкал!       — Ты неодобрительно дышишь. Поедешь со мной?       Чу Ваньнин мог бы и не спрашивать. Мо Жань поехал бы с ним хоть в Африку, хоть в соседнее заросшее болото с блошиными рынками и пирожными, хоть в Антарктиду, хоть в преисподнюю.

***

      — Ты же говорил, это туристический маршрут. Я думал, мы едем на пикник.       — Почти.       — Но ты одет… — Мо Жань осёкся.       Конечно, ради путешествия Чу Ваньнин немного поубавил лоска. По крайней мере, на нем была водолазка, ворот которой Мо Жань тут же объявил преступником за сокрытие великолепной шеи Учителя, а не белоснежная рубашка. Март не собирался баловать горожан теплом, накрапывал дождик, но Чу Ваньнин был, пожалуй, единственным в истории человеком, на котором даже бежевый тренч выглядел как-то не так, как на миллионах любителей классики. Серёжка в ухе поблёскивала другая — тонкое колечко с крохотным камушком цвета шампанского. И водолазка, и серёжка, и тренч, и брюки со стрелками, и узкие лакированные ботинки производили впечатление неприлично дорогих и для прогулок по глинистым тропинкам ландшафтного парка не подходящих.       — Мо Жань, я не могу себе позволить одеваться как подросток.       — Не как подросток… Просто… как все…       — Деточка, я не все.       Мо Жань был вынужден признать его правоту. Чу Ваньнин уж точно не был «как все», и, неспособный к этим «всем» примкнуть, пестовал свою отличность, отдельность. Мо Жань всю дорогу — даже когда они остановились попить кофе на заправке, и он всучил Учителю собственноручно сделанные бутерброды, спасая от продававшихся там пирожков чёрт знает с чем, — думал о том, что в детстве, в отрочестве желал себе какой-то особой судьбы. Не выйдет, конечно, стать героем — но вот бы стать известным художником! А особая судьба ждала его на «Алом лотосе» и отчаянно отказывалась быть судьбой. Особая судьба. Особенный человек.       — Я знаю эту песню, — сказал он, когда в машине зазвучала Little 15. — Ты включал её, когда…       — Извини, — Чу Ваньнин тут же переключил на следующую, и раздались громовые раскаты какого-то индастриала.       — Но она мне нравится.       — Мне уже нет.

***

      У въезда в ландшафтный парк обнаружился Сюэ Мэн. Он был очень занят — делал селфи. Сначала он снял несколько кадров «с руки», а затем, устроив телефон на ветке дерева, нажал на автоспуск и побежал к другому дереву позировать. Когда Чу Ваньнин с Мо Жанем подошли к нему, он вместо приветствия потащил их в кадр.       — А ты-то здесь откуда?! — спросил Мо Жань, совершенно не скрывая своего возмущения.       Он почему-то думал, что они будут только вдвоём.       Чу Ваньнин, улыбнувшись, сделал шаг назад, чтобы не встревать между кузенами, и с интересом наблюдал за перебранкой.       — Мне же надо территорию посмотреть! Запросы по документации сделать! Я-то, в отличие от тебя, работать, а не прохлаждаться приехал!       — У вас же забастовка!       — Я что, на «Костяных бабочек» похож? — разбушевался Сюэ Мэн. — Это их дело, женское. Они это для себя затеяли, не для мужчин. Даже, наверное, против мужчин, ну, не нас с Учителем, а тех, кто к ним плохо относится. И… мы не имеем права использовать их борьбу в своих целях, потому что мы тогда, получается, выезжаем за их счёт! Вот! Не понимаю мужиков, которые лезут во всякие женские инициативы. И сестрёнка… Ши Мэй так же говорит. Они ж ещё и поучают женщин, как им жить и что делать… Ой, Учитель, я не о вас.       — Обо мне, — спокойно возразил ему Чу Ваньнин. — И ты абсолютно прав. Но, уж прости, я не могу её не поучать. Это мой основной инстинкт.       Мо Жань беспомощно заморгал.

***

      Он жил с Сюэ Мэном. Ну, по крайней мере, Сюэ Мэн спал на своём роскошном ортопедическом матрасе, Мо Жань — на полу, на ложе поскромнее, хоть возвращался туда и не каждую ночь. Они с братом желали друг другу ночных кошмаров, сонного паралича и обосраться от страха (но оба предпочли бы, чтоб этого не произошло). Они перебрасывались оскорблениями так же привычно, как в детстве, но это уже было не обидно. Они конкурировали за место на кухне, но записали вместе несколько кулинарных видео, комичных из-за их беззлобных перепалок, и Сюэ Мэн даже не обиделся, когда в адрес Мо Жаня посыпались комплименты. Блог-то был его, а за счёт чего растут просмотры — так ли важно?       В благодарность за рост числа подписчиков Сюэ Мэн, аргументируя тем, что его античное тело на постерах привлекает в зал массу посетителей, добыл Мо Жаню абонемент. Мо Жань ходил в зал нерегулярно, но он был молод, крепок, мышцы у него были отзывчивые, и, похоже, даже бессистемные посещения имели результат — по крайней мере, заметный ревнивым глазам и чутким пальцам Чу Ваньнина. В глазах этих светилась заинтересованность, когда Мо Жань раздевался, пальцы эти обрисовывали линии его тела…       А значит, оно того стоило.       Мо Жань ездил домой на новогодние праздники, провёл там больше времени, чем кузен, и какое-то время умудрялся усыплять бдительность тётушки медовыми разговорами о рецептах её фирменных блюд. Но потом сбежал от настойчивых расспросов на «Алый лотос», где вдыхал тонкий яблочный аромат, исходивший от волос Чу Ваньнина. Запах гнили, всё ещё витавший на вилле, оба старались не замечать. Мо Жань испытал на практике всё, чему научила его тётушка в области кулинарии, и понял, что следует добавлять побольше сахара, корицы, взбитых сливок и карамелизованных фруктов. Сюэ Мэн размазал бы его по стенке за такие эксперименты, но Чу Ваньнин проявлял благосклонность.       — Пироги Ван Чуцин спасали мне жизнь, — сказал он как-то за завтраком, прихлёбывая кофе. — Да, я узнал… источник вдохновения. Спасибо. Мне очень нравится. Я в шаге от того, чтобы начать этим злоупотреблять, но…       Мо Жань почувствовал, что не зря живёт на белом свете.       — Но костюмы от Эди Слимана или как его там?..       — У меня только один костюм от Эди Слимана. Заузить брюки недостаточно для элегантности. Но жакетами Balmain я жертвовать не могу.       В конце февраля Учитель убедил его поучаствовать в маленькой выставке молодых художников гохуа в культурном центре фонда «Хайтан». Открытие было скромным, собрались только ученики, Чу Ваньнин одолжил у Мотры бокалы, купил бутылку хорошего розе, произнёс какой-то витиеватый тост. Перед открытием он преподал Мо Жаню ещё пару уроков «элегантности», заставив надеть костюм, и тихонько умирал от ревности, потому что девушки смотрели на его тайного любовника с большой заинтересованностью. Они и на занятиях кокетничали с Мо Жанем, но были слишком заняты отработкой приёмов. А теперь… а теперь нельзя было утащить Мо Жаня подальше от их хитрых глаз!       Мо Жаня не волновали девушки. Он сначала обрадовался, что его рисунки наконец-то висят в самом настоящем выставочном зале, хотя и не совсем в зале, — незначительный шаг для человечества, но большой для одной там «бездарной псины» © Сюэ Мэн. Глядишь, скоро будут выставки покрупнее, продажи в частные коллекции, квартира-машина-мировая-слава, а там и до Парижа недалеко. Но, увидев свои работы среди прочих, Мо Жань испытал ужасное разочарование.       — Я… могу забрать свои рисунки? — шёпотом спросил он Чу Ваньнина, сгорая от стыда.       — Почему?       — Они плохие.       — Ты сомневаешься в моем вкусе? — резко спросил его архитектор. — Или в моём профессионализме? Я бы предложил плохие работы для участия в выставке?       Мо Жань не знал, что ответить.       — В шестнадцать лет ты был более… самоуверенным, — продолжил Чу Ваньнин, когда они рука об руку, забыв об осторожности, покинули здание центра. — Что произошло?       — Слишком многие были лучше меня, — дела обстояли не совсем так, но Мо Жань предпочёл не углубляться в подробности.       — Я могу сказать то же самое. Я вынужден работать при живом Либескинде. Каково мне, а?       — Я не знаю, кто такой Либескинд. Я вообще ничего толком не знаю. Чем больше я узнаю… от тебя… и от Сюэ Мэна… тем большего я не знаю, потому что какая-нибудь незнакомая фамилия и слово тянет за собой целый шлейф… И этого чертовски много!       — Мо Жань, мы с Сюэ Мэном живём точно так же. Мы всё время в ужасе от того, сколького ещё мы не знаем. А твои работы… неуклюжи, ты не прислушиваешься к советам, а когда прислушиваешься — так лучше б ты этого и не делал. Но, Мо Жань… я бы с тобой не возился, если б не видел, что ты из себя представляешь.       — Я даже не знаю, нужно ли мне это.       — Мне нужно.       Мо Жаня что-то неприятно задело в его ответе.       Но он был нужен Чу Ваньнину. Тот мог пренебрегать его стряпней, уворачиваться от поцелуев, плевать на его беспокойство и заботу, но его талант, если был у него хоть какой-то талант, Чу Ваньнин признавал, и его талант был Чу Ваньнину почему-то необходим.       Мо Жань боялся, что архитектор наиграется в Пигмалиона, увидит, что усилия не приносят результата, и, разочаровавшись, снова вышвырнет его.       Поэтому он старался. Он очень, очень старался.       Чем сильнее он старался, тем хуже у него получалось.       Он жил с Сюэ Мэном. Многого он не видел. Он не знал, что Чу Ваньнин подгадывает дни трезвости к его визитам (впрочем, так он хотя бы и вправду стал пить меньше, и ему стало немного легче), не знал, в какую тьму погружается, когда Мо Жань покидает его, и как боится увидеть над ним, спящим, словно юный Марс на картине Боттичелли, прозрачную белую фигуру с ниспадающими чёрными волосами. Чу Ваньнин не верил в призраков, не верил в пророчества, но этот липкий суеверный страх закрался в его душу и никуда не уходил. Он стал сентиментальным. Он презирал себя за это. Но гладил пряди волос Мо Жаня, разметавшиеся по подушке, приглаживал широкую густую бровь, пересчитывал зачем-то его ресницы и сбивался. Мо Жань спал, и эта ласка, охраняющая его от кошмаров «Алого лотоса», оставалась незамеченной.       И, конечно, Мо Жань не знал, что Чу Ваньнин позвал его в рабочую поездку, потому что так не испытывал чувства вины ни за потраченное впустую время, ни за свою неловкость в отношениях. Это была рабочая поездка, это было свидание, это был побег с гниющего «Алого лотоса» на свежий воздух, это был способ спрятаться у всех на виду, и это, как многое из того, что делал Чу Ваньнин (увы, в этот список придётся внести даже пощёчины), должно было стать признанием в любви.       А Мо Жань, живя с Сюэ Мэном, всё никак не мог понять, почему Учитель спускает на тормозах дурацкие шуточки Павлина и добр с ним, как фея-крёстная. И чем заслужить такую доброту?

***

      Представитель администрации, завораживавший гостей какой-то поразительной целостностью — его круглая фигура, круглое лицо, очки в круглой оправе и такая стрижка, будто парикмахер надел ему на голову кастрюлю, составляли безупречное тождество формы, — сопровождал их первые полчаса. Он пришёл со своим пёсиком, щенком хаски, неуклюжим и игривым, чем вывел Чу Ваньнина из строя.       — Ой, собачка, — сказал архитектор таким тоном, будто впервые видел собаку. — Здравствуй, хороший мой.       Щенок, доверчивый, как все дети любого биологического вида, позволил почесать свой упрямый лоб, потрогать забавно торчащие ушки. Чу Ваньнин присел на корточки, чтобы погладить щенка, и тот потянулся его облизать. Архитектор рассмеялся. Когда он смеялся, морщинки у его глаз проступали чётче, а улыбка обнажала верхние зубы с неровным прозрачным краем, который обычно стирается у взрослых, но у Чу Ваньнина был неправильный прикус. Мо Жаня захлестнуло какой-то острой, режущей, как осколки разбитого фарфора, тоской, какой-то клубящейся внутри паникой, и он не мог понять, почему. Может быть, потому, что Чу Ваньнин почти никогда не смеялся так искренне. И он был невыносимо красив сейчас, этот странный человек, холодный, резкий, гордый, человек, который растаял вмиг при виде глупой маленькой зверушки.       Итак, приглашённая звезда архитектуры вместо первичного анализа территории трепала по загривку щенка хаски, и никто не посмел этому помешать.       Хозяин наблюдал за этой сценой с непроницаемым лицом.       Кузены растерянно переглянулись.       — Впервые в жизни завидую собаке, — прошептал Мо Жань.       Сюэ Мэн цокнул языком.       — О, ты привыкнешь.

***

      Мо Жань возблагодарил глину и подошвы лакированных «оксфордов» — они скользили. Чу Ваньнин ожидаемо хватался на него, когда они поднимались вверх по склону, и тут же отдёргивал руки.       — Держись, — с усмешкой сказал ему Мо Жань. — А то упадешь, свернёшь себе шею, и мир лишится гения.       — Как будто ты считаешь меня гением! Ты ни разу не спросил меня о работе.       — Сюэ Мэн говорит, что ты гений, а он, в отличие от меня, в архитектуре разбирается.       Сюэ Мэна они оставили возиться с документами в компании округлого представителя администрации, и Чу Ваньнину, кажется, полегчало от мысли, что самая неприятная и сложная задача легла на плечи ученика. Мозг архитектора работал с повышенной эффективностью — как и его тело. Он носился туда-сюда, таская за собой Мо Жаня, сделал тысячу фотографий со смотровых площадок, со склона, из-под каждого дерева и с каждого пенька. От его внимания не ускользнула ни одна покосившаяся лавочка, ни один камень, ни подгнившие опоры мостов, ни заболоченные пруды, ни заросшие мхом руины беседок… Промозглая мартовская погода добавляла мрачности. Когда-то этот парк, островок зелени на пути из одного провинциального города, затянутого чадом фабрик, в другой, был хорош. Но время и равнодушие стирали следы человеческого присутствия. Однако пускать это место под застройку никто не хотел; по-хорошему Чу Ваньнин бы оставался в стороне ещё полвека, просто позволив природе сделать своё дело, но город желал притока туристов и их денег, а троица из «Бэйдоу» — новых вызовов, экспериментов и достойного вознаграждения.       Мо Жань, притомившись, достал из рюкзака пачку кукурузных чипсов, чтобы перекусить, пока архитектор надиктовывает что-то себе на диктофон, и тут же был ограблен. Чу Ваньнин перешёл в режим чайки на морском курорте и за два с половиной часа беготни по ландшафтному парку отобрал у любовника ещё три упаковки снеков. Вернее, третью Мо Жань отдал ему добровольно, рассудив, что таланту нужно топливо, и хорошо, когда это не шестидесятиградусная водка из сомнительного ларька.       — Надо пообедать, — сказал Чу Ваньнин наконец. — А то я что-то проголодался. Я видел какую-то забегаловку недалеко от въезда. Что ты смеёшься? Что я смешного сказал?       Мо Жань притянул его к себе и с улыбкой поцеловал в висок, уколов губы короткими жёстким волосами.

***

      — Погоди, — на обратном пути Чу Ваньнин присел на покосившуюся скамью, предварительно отряхнув её рукой. — Мне в ботинок попал камень.       — Я помогу, — быстро сказал Мо Жань, опускаясь на колени.       Видимо, его коленопреклоненное положение архитектора устраивало — он что-то пробурчал, но для вида. Мо Жань, тем временем, развязал шнурки его лакированного белого ботинка без единой царапины и малейшего пятнышка (как, как это возможно? они же полдня болтались по грязи!), осторожно снял с ноги и пришёл в недоумение. Носок на стопе был пропитан кровью, подошва — насквозь пробита гвоздём.       Чу Ваньнин, похоже, и сам не ожидал такого поворота событий, потому что с одинаково удивленным выражением лица смотрел и на Мо Жаня, и на свою ногу.       — А… как… — выдавил тот, пытаясь подобрать слова. — Как… ты не чувствовал?       — У меня… сложные отношения с болью.       — Я понял, — Мо Жань перевёл дыхание. — Надо промыть и забинтовать… наверное.       — Чем? У меня есть пластырь, я заклею.       — Здесь пластырем не обойтись, — он аккуратно стащил окровавленный носок и замешкался, пораженный внезапным совершенством этой израненной стопы.       На белой коже в нескольких местах виднелись натертости, одна с едва засохшей кровавой корочкой. Длинные, безупречной формы пальцы, идеальные ногти, отчётливая сетка сосудов… Забыв на миг о том, что собирался делать, Мо Жань приник губами к подъёму — ортопедически, конечно, эталонному — и этой восхитительной ногой получил по носу.       — Да блядь!..       — Ты что творишь?! — возмутился архитектор. — Отцепись и дай мне спокойно найти пластырь.       — Нужно сначала промыть, обработать нечем, но… у тебя сделана прививка от столбняка?       — Сделана, — процедил Чу Ваньнин, которому просто хотелось уже прикрыть к чертям этот полевой госпиталь. — У тебя ж в сумке минералка, доставай, хоть так промою.       — Я… сам, — Мо Жань, почему-то слишком взволнованный, вытащил бутылку.       Мысль о струях воды на белой коже — воды и крови — привела его одновременно в ужас и восторг. И теперь он понял: ему нравится. Ему нравится видеть настоящие следы страданий на этом хрупком теле.       «Я не такой, — подумал Мо Жань. — Это же были всего лишь игры, меня аж мутило после».       Но все, что он теперь хотел — целовать красные следы на ногах этого человека.       И он это сделал. Снова и снова. Он слизывал воду, смешанную с кровью, с его ноги, зализывал рану, как зверь, и почему-то Чу Ваньнин теперь не сопротивлялся, но, когда Мо Жань поднял голову и взглянул на него снизу вверх, очень тихо сказал:       — Пойдём. Мне нужно найти аптеку и… у меня запасные ботинки в багажнике. Потом поедим.       — Может, мне тебя… донести?       — Мо Жань, у меня же пока не гангрена.

***

      — Учитель, а почему вы хромаете?       — Наступил на гвоздь, теперь всё в порядке.       — Наступили на гвоздь?! Грёбаная псина, где были твои глаза!..       — Сюэ Мэн!.. — оборвал его Чу Ваньнин.       Мо Жань молча поставил на стол поднос с тарелками. Сюэ Мэн ел что-то своё, неприятно правильное, из пластикового контейнера. Лапшичная была и правда скромная, с ужасной обшарпанной мебелью на металлических ножках и грубоватым персоналом, но соблазнительные запахи жареного мяса и специй разносились по всей округе. Мо Жань испытал сочувствие к Сюэ Мэну, который стоически выковыривал брокколи из ланчбокса.       — Ладно, я… Учитель, я встретил Цзян Си, он собирается вложиться в проект. Мы немного побеседовали о перспективах. И… он позвал меня на следующей неделе съездить в Пекин денька на два. На выставку инновационных стройматериалов. Я терпеть не могу Пекин, ужасное место, но…       — Павлин, ты дурак, что ли? — вмешался Мо Жань. — Тебя зовут тусоваться в столицу, а ты…       — Я не с тобой разговариваю!       — Как ты себе это представляешь? — Чу Ваньнин со стуком отложил в сторону палочки. — Мы и так рискуем сорвать сроки по Шэньяну из-за забастовки. Там только-только пошло дело.       — Ваньнин, но всего-то пара дней! Это ведь нужно для работы!       Архитектор проигнорировал попытки Мо Жаня повлиять на ситуацию. Сюэ Мэн бросил на брата взгляд, полный страдания.       — Почему Цзян Си тебя позвал?       — Ну… мы обсуждали, как снизить затраты на реализацию проекта, и я упомянул о более дешёвых современных материалах… И он вспомнил, что в Пекине как раз проходит выставка, где я могу изучить новинки… Если вы против, я не поеду.       Чу Ваньнин вдруг резко успокоился.       — А, поезжай, — вдруг сказал он. — Справимся как-нибудь и без тебя.       — Учитель, я…       — Ничего страшного, Сюэ Мэн, можешь ехать.       — Вы это как-то угрожающе говорите.       — Ну что ты!..       — Если вы против…       — Как я могу!..       У Мо Жаня заболела голова от этого разговора. Или от духоты в лапшичной. Но вот в чём дело — там, где Сюэ Мэну доставалось ядовитое шипение, сам он удостоился бы десятка пощёчин. Или, того хуже, презрительного молчания.       Ожидаемую оплеуху он, конечно, получил — возле машины, стоило Сюэ Мэну уехать.       — Не смей называть меня Ваньнином прилюдно.       — Да, прости, я забылся.       — И никогда не встревай в мои дела.       — Прости.       Они помолчали.       — Съездим на рынок, — вдруг сказал архитектор. — Я же тебе османтусовые пирожные обещал.       Мо Жань вздохнул. Если пощёчины и пирожные идут комплектом — нельзя ли получить второе и обойтись без первого?