Культурный центр имени Мо Жаня

Moi qui me croyais l'hiver

Me voici un arbre vert

Moi qui me croyais de fer

Contre le feu de la chair

Daniel Lavoie — Tu vas me détruire (Notre-Dame de Paris)

      …прохладные лёгкие пальцы погладили его по щеке, по волосам.       — Спи, — прозвучал тихий, едва различимый шёпот. — Спи, всё хорошо. Всё хорошо.

***

      — Что вчера было? — спросил Мо Жань, с трудом продираясь сквозь похмелье.       Голова у него трещала так, как будто в ней был топор.       Чу Ваньнин молча поставил на прикроватную тумбочку стакан воды и протянул ему блистер с таблетками.       — Это что? — простонал Мо Жань, ощущая себя путником в пустыне, перед которым внезапно возникло ледяное озеро.       — Таблетки от похмелья.       — Ты… Вы возите с собой таблетки от похмелья?!       — Да, я ж регулярно спаиваю мальчиков, — огрызнулся архитектор. — Не смотри так, я просто высокофункциональный алкоголик. Иногда я… пытаюсь что-то с этим сделать. Видишь, не получается.       Мо Жань, принимая таблетки из его рук, краем глаза увидел багровое пятно на запястье, скрытое рукавом, и похолодел. Такие же следы были у архитектора на шее в распахнутом вороте рубашки.       — Что вчера было? — спросил Мо Жань ещё раз.       — Ничего.       Ни лице Чу Ваньнина не отражалось ни единой эмоции.       — У вас синяки на руках. Это я сделал?       — Я пытался тебя утихомирить.       — И всё?       Утихомирить? Тогда почему перед его глазами — позвонки на чьей-то спине, поразившие его даже тогда своей отчетливостью? Почему он п о м н и т, каково смыкать пальцы на этом тонком запястье, прижимая его к кровати, почему у него ощущение, что…       Почему убраны простыни? И почему… его одежда… аккуратно сложена на краю кровати…       Если ты просыпаешься голым в постели другого мужчины после пьянки, у тебя возникают некоторые подозрения, что вы не в шахматы ночью играли.       — А ну стоять, — Чу Ваньнин не успел его перехватить.       Мо Жань, спешно натянув на себя свои несчастные шорты, умчался в ванную, но не для того, что можно было ожидать после такого количества выпитого, не настолько его и мутило. Но да, стопка использованных полотенец и постельного белья в стиральной машине обнаружилась. И белый махровый халат, который он очень явственно помнил наощупь. И тонкую нежную кожу, словно и не мужскую, под этим халатом он помнил тоже.       Мо Жань вытащил и перетряс всё в поисках следов, подтверждающих его догадку. Хуже всего было, что он нашёл на халате и едва заметные пятна крови.       — Вот зачем?.. — архитектор возник у него за спиной.       — Я ещё раз вас спрашиваю, — теперь Мо Жаня уже подташнивало, но от осознания ситуации… и её необратимости. — Что вчера произошло?       — Я ещё раз говорю — ничего. С чего вдруг ты стал таким вежливым?       — Вам должно быть больно. Так… нельзя было… я… я…       — У меня патологически высокий болевой порог.       Мо Жань перевёл дыхание. Этот человек неспособен связно лгать. Никакого утешения от него не дождёшься.       — Хорошо, я ещё прямее спрошу… вы можете сами сказать, что я вчера сделал?       — Успокойся. Завтракать ты, я так понимаю, не будешь? — Чу Ваньнин потянул его прочь из ванной. — Но кофе, пожалуй, выпить можно, взбодришься. И потом сходи в душ, я не могу предъявить тебя Сюэ в таком виде.       — Вы… были согласны?..       Нет. Это он помнил. Они вообще не сказали друг другу ни слова. Просто…       Просто Мо Жань, храбро вливая в себя алкоголь за чужой счёт, все навязчивее думал — как, чёрт возьми, выглядит под слоями одежды это тело, если у архитектора такие такие хрупкие руки, такие острые ключицы, такая узкая талия и так резко очерчена линия челюсти?       «Узнал, блядь», — подумал он, все ещё цепенея от ужаса, но уже не от ужаса из-за им содеянного. Его пугало то спокойствие, с которым архитектор с ним сейчас говорил. В представлении Мо Жаня в таких ситуациях звонят в полицию. Может, самому сдаться? Так ведь правильно?       …а на его действия хоть как-то отвечали или только покорно принимали всё без попыток сопротивления?       Чего он не помнил, так это ответных поцелуев или прикосновений, только закрытые глаза, закушенную губу, складку между бровей — прежде, чем они сменили позу.       И ни слова, ни слова, ни слова.       А значит…       — Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь, ребёнок. Тут кофейня неподалеку, схожу, возьму тебе кофе. Сахар нужен? Ты чего?       Мо Жань вырвался из его рук и бросился к унитазу, потому что рвотные позывы стерпеть было уже невозможно.

***

      Садясь за руль, чуть поморщившись при этом, Чу Ваньнин надел солнцезащитные очки, и они выглядели страшно чёрными на фоне его бледного, как полотно, лица. На шее у него был шёлковый платок, белый, с каким-то растительным узором. Мо Жань, пошатываясь, доковылял до машины и устроился на переднем сиденье. Чу Ваньнин перед выходом всё-таки загнал его в душ, и голова у Мо Жаня была ещё сырая. Ветер неприятно холодил макушку. Его бил озноб.       — Пристегнись, — сухо сказал архитектор.       — Угу, — мрачно отозвался Мо Жань, выполняя его просьбу.       Они ехали в гробовой тишине, звенящей, ощутимой. Больше всего на свете Чу Ваньнин сейчас боялся, что этот ребёнок что-то скажет. Больше всего на свете он хотел положить руку ему на голое колено.       Мо Жань, не знавший о его мыслях, пытался очнуться от кошмара.       — Вы меня, наверное, ненавидите? — тихо спросил он.       — Дурак, — еще тише ответил Чу Ваньнин. — Это ты должен меня ненавидеть.       — Я не смогу.       — Если ты хочешь это пережить, ты должен меня ненавидеть. Я… взрослый. Я виноват.       — Но я…       — Нет, — прервал его архитектор, и Мо Жань замолчал.       Сказать ему было нечего.

***

      — Вы чего… — дядюшка Сюэ, открыв им дверь, не мог подобрать слов.       Вид у них действительно был удрученный.       — Иди к себе, — резко сказал Чу Ваньнин, и Мо Жань неожиданно для самого себя повиновался.       Он понуро побрел вверх по лестнице.       Чу Ваньнин метнул взгляд ему вслед, схватил Сюэ Чжэнъюна за локоть, затащил в кухонный уголок и без промедления упал перед ним на колени.       — Юйхэн, ты умом тронулся? — опешил Сюэ Чжэнъюн.        — Сюэ, убей меня.

***

      За сутки в комнате Сюэ Мэна — вообще это была общая комната, разделённая стеллажом, так что мальчики не могли довольствоваться полным уединением, и «комната Сюэ Мэна» представляла собой скорее «половину, на которой жил Сюэ Мэн, втайне порицая Мо Жаня за вторжение в свое пространство» — ничего не изменилось. Он всё так же сидел за столом, лицом к окну, и Мо Жань видел его широкую спину в проём между стеной и стеллажом.       Это было временное решение, но сначала старшие даже не задумались, что по мере взросления мальчикам понадобится больше простора. Тем более, что родного сына они считали совсем ещё ребёнком.       — Ты хоть со стула вставал за это время? — крикнул ему Мо Жань.       — Да, в сортир, — Сюэ Мэн даже не обернулся.       В голосе его звучало что-то странное.       — Ты почему такой?..       — Нахер пошёл, а? У меня подготовка к олимпиаде.       Мо Жань раздвинул книги на полке и заглянул в мир своего кузена. Гора фантиков и упаковок, высившаяся на столе, напоминала Эверест. За прошедший день она существенно выросла. На стенах по обе стороны от окна не было пустого места — сплошь дипломы и грамоты. Сплошь первые места. Сюэ Мэн учился за двоих, Мо Жань за двоих тусовался. По-хорошему, стоило бы отправить Сюэ Мэна с Чу Ваньнином…       И всё обошлось бы. Сюэ Мэн и правда увлечен архитектурой, а о существовании секса, кажется, не имеет ни малейшего представления.       Мо Жань понял ещё одну вещь, а понимать её ему не стоило. Он вдруг со всей ясностью осознал, что ничего, предшествовавшего той ночи, в его жизни уже не будет. Он будет жить, неизвестно, долго или не очень, и, наверное, в будущем произойдут самые разнообразные события, найдутся какие-то другие люди, но…       Но именно этот человек, пахнущий яблоком и ладаном, из его жизни исчезнет.       Никогда не улыбнётся задумчиво и мягко, чуть снисходительно, но нежно.       Никогда не коснётся его щеки. Не отдёрнет руку, смутившись, потому что нельзя.       Никогда не прибежит искать его, запыхавшийся, перепуганный.       Никогда не подхватит, нечаянно приобняв за талию.       Они могли бы дружить, долго-долго, вместе ходить по пустым коридорам строящихся торговых центров и делиться друг с другом едой. Со временем они нашли бы общий язык. Со временем они обнаружили бы хоть одну песню, которая нравится им обоим. И, наверное, то, что случилось… случилось бы. Если б Мо Жань завоевал благосклонность архитектора.       Но не так. Не сейчас. Спустя годы невинной дружбы, бесед, взаимных знаков внимания, будто бы и не значивших ничего. Случилось бы само собой, мягко, нежно, бережно и не оборвало едва намеченную нить непонятных ему пока ещё чувств.       Теперь, наверное, нельзя будет его нарисовать.       А главное, он, Мо Жань, сам всё испортил.

***

      Сюэ Чжэнъюн опустился рядом с Чу Ваньнином на пол, протянул руку и медленно развязал узел на шёлковом платке. Резким движением сорвал с его шеи эту тряпку, обнажив следы засосов и укусов… Потом крепко взял его за запястье, задрал рукав.       — Ты врёшь, Юйхэн, — сказал он, едва сдерживаясь, чтоб не орать. — Невинные жертвы совратителей... такого не делают.       — Я врал тебе вчера, не сейчас… Но я… ты куда, стой, не вмешивай Мо Жаня!..

***

      Всё, что произошло после, запомнилось участникам как бесконечные вопли и рыдания. Прибежала тётушка, бросив утренние акварельные этюды в саду. Руки у неё были в пятнах зелёной краски. Сюэ Чжэнъюн орал на Мо Жаня, Чу Ваньнин — на Сюэ Чжэнъюна, вцепившись ему в плечо и пытаясь вытащить из комнаты. Мо Жань не разбирал — что они кричали. У него шумело в ушах, всё громче и громче.       Он не мог, будто зачарованный, отвести взгляда от этого человека в белом, смертельно бледного, но с покрасневшими и опухшими веками, и от следов на его худой длинной шее, от следов, им, Мо Жанем, оставленных.       Это не то же самое, что перепихнуться с разбитной девчонкой из компании. И даже не то же самое, что — с мальчиком, из тех, с кем он начал вчерашнюю пьянку. Ну, когда оба вы, конечно, не геи, но почему бы и нет.       Это другое.       Это страшно.       А тот, кто просто оставил сопротивление, берёт на себя его вину.       Довольно скоро все выдохлись. Дядя устало сел на стул. Чу Ваньнин завёл снова свою шарманку:       — Опомнись, Сюэ, в чем ты винишь мальчика? В том, что я…       — Заткнись ты уже, придурок, — в сердцах отозвался тот. — Я что, не знаю, какой он крови, в какой клоаке он рос и с какой компанией водится? Я что, не вижу, что он из себя представляет?! Не смеши меня, этот малолетний дьявол…       — Мать твою, Сюэ! — архитектор сорвался на крик так, что все вздрогнули. — Да если виноват тот, чья кровь хуже, то я, выродок, и подавно виноват!       Слово «выродок» прозвучало так неожиданно и так мало подходило Чу Ваньнину, что никто не нашёлся с ответом.       В наступившей тишине вдруг раздался хруст. Сюэ Мэн с покусанным печеньем в руках слегка покраснел под шквальным огнем обращенных на него взглядов.       — Ну… — сказал он, отходя на несколько шагов назад. — Может, мы перестанем орать и просто… спокойно все обсудим?       — Нечего обсуждать, это с любой точки зрения моя вина!       — Вы лжёте, — Мо Жань обрёл способность говорить.       Чу Ваньнин всплеснул руками.       — Мо Жань!..       — Вы… меня выгораживаете, потому что думаете, что я ребёнок. Вы ошибаетесь. Я мужчина. И… я сделал то… что сделал. Я это начал.       — Не слушайте его!..       — …и вы не соглашались на это. Я сбежал, напился и… всё остальное.       — Но я не уследил…       — Вы не соглашались, — повторил Мо Жань. — Меня учили, что это называется насилием.       И, растолкав родственников, вышел из комнаты. Зазвучали его шаги — вниз по лестнице, прочь из дома.       Никто его не остановил. И он не увидел — но заметил Сюэ Мэн — брошенного ему вслед встревоженного взгляда Чу Ваньнина. Госпожа Ван вышла из оцепенения, охнула и выбежала вслед за Мо Жанем. Он умел запутывать следы, и она его не догнала.       Мо Жань вернулся домой поздно вечером, и несколько последующих недель в доме царило невыносимое напряжение.

***

      — Я принес вам чай.       Чу Ваньнин посмотрел на мальчика — впрочем, кажется, он ровесник Мо Жаня? Уже можно говорить «юноша»? — и осторожно взял чашку у него из рук. Как глупо, что они с Мо Жанем близкие родственники. Совершенно разные. Сюэ Мэн казался совсем ребёнком. Такой круглощекий карапуз. Смешной… А он, пожалуй, сегодня видел и слышал больше, чем следовало. Понял ли он, что произошло?       Архитектор слабо улыбнулся.       — Вы же теперь преподаёте? — спросил Сюэ Мэн.       Чу Ваньнин ответил не сразу. Его поразила обыденность вопроса после той катастрофы, которая отгремела только что.       — Начал читать небольшой курс по креативному проектированию. Почему ты спросил?       — Я собираюсь поступать.       — Тоже на архитектора?       — Нет, что вы, я не творческий. На инженера.       И ушёл. Чу Ваньнин сделал глоток. Правильная температура, и чай — его любимый. Безупречная крепость заварки. Как странно… В остальном же ему было так хреново, что лучше б старший товарищ действительно… предположим, зарубил его антикварным мечом. Он боялся садиться за руль — в голове у него гудел набат, всё плыло перед глазами, но и оставаться в этом доме больше не мог. Он проигнорировал уверения хозяев в том, что они ни в чем его не винят и всегда рады видеть. Рады?! Какое лицемерие.       Да и он лицемер. Покаяние? Ха! Он с огромным трудом подавил в себе желание погнаться за Мо Жанем, отыскать его, объясниться… прижаться всем телом к его горячему, молодому, сильному телу, подставить шею под его укусы, отдаться ещё раз, без раздумий, без лишних слов, прямо на заднем сиденье машины… или на земле…       Но это же ребёнок, ребёнок, как ты посмел думать о таких вещах, грязный ты извращенец?! Достаточно того, что ты уже натворил.       Чудовище, подумал Чу Ваньнин. Какое же я чудовище.       На обратном пути он нарвался на штраф за превышение скорости, но в остальном обошлось без происшествий.

***

      Тончайший шёлковый платок с рисунком лежал на полу, там, куда его бросил Сюэ Чжэнъюн. Сюэ Мэн, возвращаясь с чашкой, поднял его и спрятал в карман.