Geteilter Irrsinn

      Серые небеса медленно скрылись за тяжёлыми чёрными тучами. Дворец находился высоко, и из его окон можно было наблюдать за тем, как люди и нелюди поспешно завершали свои дела и скрывались в своих домах, не желая попадать под разъедающий кожу дождь. Прошло несколько долгих мгновений — и улицы опустели, словно никогда и не было толп снующих между лавками с разнообразным товаром существ. Вскоре начался дождь.       Максим никогда не выходил на улицу в это время и не чувствовал на себе эффект кислотного дождя, но наблюдал за этим несколько раз. Зрелище было преотвратное: в зависимости от сохранности тела, кожа слезала либо медленно и постепенно, либо рваными комьями, в любом случае обнажая белоснежные кости, постепенно начинающие растворяться вслед за кожей.       Воланд рассказывал, что это было своего рода наказанием для тех, кто не прислушивался к природе и её знакам. Максим же считал, что Сатане просто нравилось наблюдать за тем, как кричат в ужасе люди, видя и чувствуя, как сходит с их рук кожа. Осуждать его было бессмысленно, как и спорить о вопросах морали — Максим перестал заниматься этим ещё в Москве.       Мир теней был удивителен и жуток в обилии живущих в нём грешников, возраст некоторых из них достигал тысячи лет, и способов их наказания (а порой и поощрения — в зависимости от заслуг перед Ним). Воланд периодически знакомил Максима с особо отличившимися в своё время людьми, словно показывая зверей в зоопарке. Кто-то вызывал искреннее отвращение, кто-то порой даже восхищение.       Люди были разными, но все они, независимо от их статуса в мире теней, благоговели перед Воландом. Они боялись, уважали его и, видя как Сатана лелеял его, Максима, начинали невольно трепетать и перед ним. Каждый из них наверняка думал о том, что Максим каким-то образом околдовал Сатану, ибо иначе объяснить их глубокую связь никто не мог.       Слуги во дворце, где жил Воланд и его ближайшая свита, а теперь ещё и Максим, были учтивыми, исключительно вежливыми и практически незаметными, нося непримечательные маски, скрывающие их лица. Они обращались к Максиму не иначе как «Уважаемый господин» и были готовы выполнить любые его прихоти. Ему это претило — уж больно не нравилась демонстрируемая услужливость.       Он не был их хозяином. И не хотел быть, несмотря на все попытки Воланда заставить Максима чувствовать себя выше них — грешников, лебезящих перед Повелителем и целующих его обувь, и молчаливых, безвольных слуг, которые не скажут лишнее слово, даже если ты отрубишь им конечности, а скорее подскажут, как рубить правильно.       Воланд говорил, что при становлении спутником его бесконечной жизни Максим получит новый статус, которому ему придется соответствовать, но он даже не представлял все масштабы… Это было в крайней степени непривлекательно и дискомфортно. Во всяком случае сейчас, когда Максим едва-едва обжился в мире теней.       Он шёл из библиотеки в спальные комнаты, тихо ступая по длинному ковру со сложным узором из перекликающихся волнообразных линий. С правой стороны дождь глухо стучал по стеклу окон, медленно стекая желтоватыми каплями. Во дворце, впрочем как и всегда, за исключением периода балов, было очень спокойно.       Периодически кивая редким идущим навстречу слугам, Максим неспешно добрался до их с Воландом спальных комнат. Они, представляя из себя квартирку, были уютно небольшими — такими, каким представлял себе семейное гнёздышко Максим. Он подозревал, что Воланд специально для него создал эти помещения (ибо, насколько понял Максим, сам предпочитал вычурную претенциозность).       — Воланд? — позвал Максим, снимая ботинки у порога и вешая пиджак на один из крючков вешалки с его рубашками и верхней одеждой.       — Я здесь, душа моя, — мягко отозвался Сатана из спальни.       Максим закатал рукава и вошел в спальню — одно из трёх помещений их с Воландом квартиры. Другие два, гостиная с камином и кабинет Максима, сейчас пустовали, так как слуги не могли находиться здесь — это был приказ «уважаемого господина».       Воланд, обнажённый с головы до пят, полулежал на кровати в красном шёлковом халате, едва запахнутом на груди. Взгляд Сатаны был привычно пронизывающим до дрожи, но в то же время таинственно чувственным. Разные глаза томно глядели на Максима из полутени комнаты, отслеживая каждый его вздох.       — Гелла подготовила мазь? — осторожно поинтересовался Максим, отмахиваясь от наваждения образа невыносимо соблазнительного Дьявола как собака стряхивает капли воды с шерсти. Несмотря на годы совместной жизни, он продолжал порой смущаться и теряться при виде такого искушения.       — Конечно, мой дорогой, — кивнул Воланд и указал на лежащую рядом баночку с мазью. Молчаливо понаблюдав за тем, как Максим привычно устраивался на кровати и аккуратно, невесомо поглаживал кожу его ноги, касаясь кончиками пальцев, и только потом взял мазь, Воланд спросил: — Как твой литературный вечер, любовь моя?       Максим моргнул, отвлекаясь от умиротворяющего действа нанесения мази на горячую кожу, и тепло улыбнулся:       — Удобно, что ты представил ко мне переводчиков — с их помощью получается прочитать больше книг. Я очень благодарен тебе за это, Воланд. Но, всё же… — Максим остановился и опустил взгляд. — Всё же мне хотелось бы, чтобы это был ты — переводил мне, и мы бы обсуждали книги сразу… Прости, — Максим покачал головой и вернулся к своему занятию. — Я понимаю, что ты сейчас занят.       — О, моё сердце, — вздохнул Воланд и сел, чтобы поддаться вперёд и коснуться ледяной ладонью щенитистой щеки Максима, — нет ничего в этом свете, чего бы мне хотелось больше, чем проводить с тобой время. Но безжалостный ток времени цикличной истории человечества вынуждает меня делать выбор…       Максим ничего не ответил. Он не мог просить Воланда оставить все свои дела и остаться с ним. Обязанности Сатаны были куда более важными, нежели желания и потребности обычного человеческого мужчины, по каким-то причинам очаровавшего этого самого Сатану. Но с каждым месяцем Воланд отсутствовал на всё более длительные сроки, возвращаясь усталым, угрюмым и отстраненным.       Максим никак не мог узнать у него, у его свиты, что происходит — связи с внешним, человеческим, миром у него не было около года. С тех пор, когда они перебрались в мир теней в августе тридцать девятого.       Глухо дыша при каждом неторопливом, но мощном толчке нежно целующего его спину Воланда, Максим терялся в своих мыслях. Воланд занимался с ним любовью с таким отчаянием, гнилостной тоской растекающейся по венам, что становилось невыносимо больно от собственных непонимания и беспомощности в нынешней ситуации.       С упоением встречая чужие губы, шепчущие в его собственные слова любви на сотнях языках, многие из которых были давно вымершими, Максим пытался забыться и насладиться мгновениями близости с любимым мужчиной, собирающимся вновь исчезнуть из его жалкой бессмысленной жизни на несколько месяцев.       Когда он открыл глаза на следующий день в пустой постели, серые небеса мира теней смотрели на него из окна с укором — опять не настоял на своём, опять остался один. Проигнорировав Геллу, бодрым голосом интересующуюся, подать ли господину завтрак, Максим изнеможенно закрыл лицо ладонями.