Geteilter Irrsinn

      Способен ли Дьявол любить? Глубоко религиозные люди ответят, что нет — владыке тьмы не свойственны человеческие черты, вследствие чего и привязанности ему также недоступны. Скептически настроенные примутся и вовсе отрицать само существование Дьявола, что уж говорить о его нежных чувствах к кому-либо.       Но что, всё же, думает об этом он сам?       Хрипло, едва слышно звучит влажный, тяжёлый стон, резко обрываемый дрожащей ладонью, неровно оседающей на блестящих от слюны губах. Вслед за этим действием следует быстрый, осторожный взгляд, полный надежды на то, что мгновение слабости не было замечено.       Воланд недовольно и в значительной степени насмешливо закатывает глаза, прекращая всякое движение руками. Сейчас, когда они оба уже находятся в шаге от того, чтобы погрузиться в горячие волны стремительно обрушивающегося на них удовольствия, это кажется издевательством в высшей степени его проявления.       — Почему? — с некоторой долей отчаяния шепчет Максим, смотря на Воланда сверху. Он восседает на Дьяволе, о чём не единожды шутил в течение нескольких последних лет, но не чувствует власти ни над ним, ни даже над собственным телом. Контроль над ситуацией принадлежит Воланду. Всегда.       — У меня такой же вопрос к тебе, мой дорогой, — произносит Воланд, словно бы несколько рассеянно поглаживая мягкие бедра, красными коленями упирающиеся в смятые простыни. — Почему прячешь от меня свои стоны? — объясняет он несколько долгих секунд спустя. — Нет для меня прекраснее мелодии, чем твой голос, возносящий наше общее наслаждение. И когда ты утаиваешь стоны, позволяя им растаять на своём языке, а не отразиться эхом о стены нашей обители… Для меня это в крайней степени досадно.       Максим шумно выдыхает, пытаясь плывущим от разрушающего его изнутри пламени сознанием не просто понять, но также и обдумать недовольства Воланда. Мужчина поднимает голову, с задумчивостью глядя на белоснежный потолок, и чувствует длинные, приятно холодные пальцы Сатаны, невесомо ласкающие внутренние стороны бедер. Почему он не разрешает себе стонать? Не позволяло ему делать это в действительности будто бы какое-то ограничение на проявление чувств. Но с Воландом и скрывать свои чувства? Безумие.       — Это привычка, — с некоторой неохотой признаётся Максим, поведя обнаженными плечами и опустив голову, чтобы встретить пристальный, тяжёлый и всегда до дрожи пронзительный взгляд. — Сложно отучиться от того, к чему я привык, Воланд. Мы, люди… — Максим зажмуривает глаза и давится словами, ощутив внезапный резкий толчок, выбивший из него всё здравомыслие.       Воланд с самодовольством усмехается и крепко, болезненно сжимает пальцы на чужой талии. Он с внутренним восхищением наблюдает за тем, как в очередной раз в истоме удовольствия ломается его прекраснейшее произведение искусства, чтобы возродиться вновь с его именем на губах.       Максим хрипит, на особенно глубоких толчках срываясь на что-то волнительно дребежащее. И это, в действительности, лучшее, что Воланд слышал. За всю его бесконечную жизнь, полной тревожного, чувственного, торжественного пения, стоны Максима казались ему самым мелодичным и проникновенным, что он когда-либо слушал не только в человеческом мире, но и мире теней. Он предвзят? О да. Тысячи раз «Да». Но кто посмеет укорить Сатану в предвзятом отношении?       Воланд стремительно, но мягко опускает мужчину на простыни, нависая над ним сверху. Его губы оседают сухими обжигающими поцелуями на шее, вибрирующей при влажных хрипах, высоко звучащих в моменты наиболее глубокого единения их тел. Максим жмурит глаза, сильно откидывая голову, и отчаянно цепляется за плечи Воланда, впиваясь в них ногтями.       — Посмотри на себя, — с тяжёлой, несколько тревожной нежностью шепчет Воланд, выпрямляясь и окидывая Максима тёмным собственническим взглядом, — как ты красив. Как изгибается твоё тело в нужде… Как ты открыт для меня, мой драгоценный. Только мой. Мой.       Воланд жадно касается губ Максима в поцелуе, забирая себе его дрожащие стоны, обвивая его тело руками и прижимая к себе.       Дьявол не умеет любить. Но если его научить, будет совсем другое дело…