Туманность Бабочка

Паудер мешкает. Время течет своим чередом. Бессобытийные дни в баре сменяют друг друга с пугающей быстротой. Уже октябрь. И Паудер старается никуда не выходить, а выходя кутается в плащ Вай. Он стал немного узким в плечах ещё в прошлом году, молния давно сломана, надо бы выкинуть, да вот только это все ещё память.  Комбинации менялись. Иногда в квартире оставались лишь Виктор с Джейсом. Порой только они с Джейсом умудрялись досидеть до утра. Это было всего однажды. Виктор очень пытался удержаться от сна, но уснул на плече Талиса. Джейс взял его на руки и перенес на диван под вялые несогласия. Когда заснул Экко, также за совместной работой, он плавно сползал все ниже и ниже, пока не заваливался на стол. Паудер накрыла его пледом и поцеловала в лоб.  Они смогли стабилизировать кристаллы. Джейс назвал стабилизированный хекстек самоцветом. А затем, буквально на следующий день, объявил о желании приостановить работу и вышел из проекта. За ним последовал и Виктор, объяснившись коротко, что на него навалилась работа. Паудер чувствовала фальшь. Дело не в работе. Это личное. Уже после она занимается хекстеком в полном одиночестве, потеряв всякую осторожность, в подвале бара вместо собственной мастерской. В этом косвенно виноват Виктор. Паудер скорее шутливо подмечает его вину. Лишь шутливо потому, что сама она Виктору безразмерно благодарна.  Самостоятельная калибровка уже десятки раз откалиброванного стабилизатора успокаивает. Самоцвет выскальзывает из рук, падает, бьется о деревянную половицу.   Происходит взрыв.  Резкая вспышка синего света оглушает, слепит даже сквозь лабораторные очки. Поднимает пыль. Вай появляется перед глазами силуэтом. На долю секунды. Кровь стынет перед глазами вместе с её образом. Это было ошибкой. Роковой.  Не стоило слушать Виктора! Не стоило связываться с Виктором!  Нельзя было поддаваться на провокацию.  Нет! Нет! Нет! О чем она только думала? Она опять все испортила? Экко просыпается от ее плача, не от яркой вспышки взрыва. Паудер рыдает, как ребёнок, размазывая слёзы по лицу. Спазмы сжимают руки; она не может отнять их от собственных глаз. Трет и трет, и трет до тех пор, пока зрение не становится мутным и преломленным.  Экко спускается на пол, где сидит она, оказываясь за спиной. Он сжимает плечи и баюкает, успокаивает, гладя по волосам. Прикосновение теплое, горячее — Экко ведь спал. Оно отрезвляет, заставляя слезы течь по щекам с удвоенной силой.  — Я здесь. Всё хорошо. Меня не задело, Пау-Пау, — он повторяет это мантрой еще несколько раз, пока, сводимые судорогой плечи девушки, не обмякают в руках.  Пряди растрепанной челки давно намокли от слез и пота. Отвратительно. Она чувствует себя грязной, мерзкой. Недостойной. Как она могла? Неужели забыла про Вай?  — Это было ошибкой. С самого начала. Я не должна была заниматься этим.  Паудер предельно труслива. Экко не говорит этого, но весьма непрозрачно напоминает, говоря:  — Ты хочешь отказаться от всего достигнутого из-за одного промаха?  Виктор сказал бы, что это случайность. Ошибка, которые встречаются в научной среде. Мелочь. Но это все просто блеяние, не имеющее смысла. «Виктор не сталкивался с потерями», — убеждает себя Паудер.  На следующее утро приходит Джейс. Скомкано и неряшливо, запоздало отряхиваясь в проходе. На улице противный дождь и не менее отвратительная слякоть. Улицы Зауна, не всегда и не везде вымощенные плиткой, размываются, превращаясь в топкое болото в осеннее время года. — Привет, — произносит она запоздало.  Обычно в бар приходит Виктор. Самостоятельно. Или под руку с Талисом. А здесь Джейс, один, да ещё и такой взъерошенный.  — Привет, Паудер, — пришел пожурить? Интонация соответствующая. Паудер мнительно хмыкает, перекрещивая руки на груди. Джейс Талис собственной персоной, из-за неосторожности которого 7 лет назад погибла Вайолет, пришел журить её! Немыслимо! — Нам надо поговорить. — О чем? Хочешь отчитать меня?  — Нет. Не хочу, — чужие глаза утыкаются в пол. Талис вздрагивает. — Я пришел поговорить о магии. И о Викторе. Он волнуется за тебя.  — Он знает, что ты здесь? — Паудер быстро хрипнет, посему стихает. Голос абсолютно не слушается от вчерашних громких, несдержанных слез и воплей.  — Нет.  — Ясно. Передай ему, что я решила закончить с механикой. Это было ошибкой. С самого начала. — Экко знает? — в вопросе сквозит скупой интерес, вместо ранней вовлеченности. — Да. Он знает. Он не поддерживает меня в желании остаться в баре. Считает, что я найду себе лучшее место в Пилтовере. Но он неправ. Здесь я смогу принести больше пользы. Разбитые бокалы не стоят столько же, сколько сломанные человеческие жизни, сколько трупы. Лучше уж с ними.  — Паудер! — Джейс хочет сказать ещё что-то, но затихает моментально после произнесения имени. Оно вырывается криком, сломанным и также немного хриплым.  — Вы никогда не сталкивались с потерями. Ни ты, ни Виктор. Ваша работа и эксперименты не убивали людей, — кажется, она задевает Джейса. Тот скорбно морщится, подходит ближе и кладёт руку на плечо.  Заглядывает в глаза. Пристально. Так, что саму Паудер словно током бьет или ледяным алкоголем из бара обдает. Что они с Виктором пытаются увидеть в них в такие моменты?  — Хекстек убил нашу ассистентку. Мы с Виктором… нет, сам Виктор наложил матрицу рунических символов на хекс-самоцвет, — Паудер глотает это признание. Оно горькой пилюлей остается в горле, оседая на стенках неприятным привкусом.  — Что с ней случилось?  — Виктор не говорил. Это произошло на его глазах.  — Мне жаль, — выдыхает Паудер, спокойно возвращаясь к работе. Подвешивание винных бокалов на крепления над барной стойкой. Что может быть проще? — Как ты можешь возвращаться к магии, зная о том, что из-за неё умерла ваша ассистентка? Ты когда-нибудь винил Виктора за произошедшее с ней?

***

Хеймердингер дозволения не дал. Это было весьма ожидаемо. Он сказал, что Джейсу необходимо восстановить собственный статус. Выбраться из пелены слухов, некогда считавшихся правдой. И до сих пор правдой являющихся.  Рационализм Виктора успокаивает. Всегда успокаивал. Он говорит: «Я всё исправлю». И пускает по Академии новый слух. Дескать, та смерть Джейса не являлась смертью. Фальсификация, на которую вы, наивные, клюнули. Он сфабриковал самоубийство, чтобы отправиться в паломничество по Зауну. Вернулся. Потерявший все. Брошенный всеми.  Джейс предстает даже более жалким в новых сплетнях, пущенных Виктором. Ви ведёт двойную игру.  «Ему благоволит Хеймердингер», — говорит он. Что является правдой лишь на десятую долю.  Потому что Сесил Хеймердингер ничуть не благоволит, отказывая в помощи. Джейс напоминает себе, что это справедливо. Никто не примет его. Мертвого. И без того лишенного всех благ. Можно ли сказать, что он потерял все дважды?  Не будь Виктора, он бы, возможно, скорее всего, наложил на себя руки во второй раз.  Прокручивать эту мысль в голове страшно, но она въелась, закрутилась в мозг болезненно-толстым винтом. Джейс не может перестать думать об этом. Осознание причиняет физический дискомфорт. На краткий момент он вновь перестает чувствовать себя живым. Призраки прошлого возвращаются. Вслед за успевшей стать привычной тоской по Мэл приходят хандра и ипохондрия. Смирение с выбором, от которого нельзя отказаться. Больше не струиться по телу, затекая в глотку, не выжигает внутреннее и внешнее вина. Легче, чем сейчас, уже не будет. Два осколка разбитой Виктором вазы, ранее отложенные на высокий шкаф, склеиваются Джейсом. Ваза темная, а клей — с золотыми блестками, крошечными чешуйками. Напоминает стол Совета после взрыва ракеты Джинкс. Также склеенный золотом. Джейс до сих пор пытается восстановить привычки из прошлой жизни. Серединный шов выставляется напоказ, неряшливо залитый золотой клейкой субстанцией.  Ваза ставится на обеденный стол. На их обеденный стол. В их доме. 

***

На личном кабинете Виктора позолотой сверкает «Антерес». В Зауне друг к другу до сих пор обращаются по именам. Оттого Джейс пребывает в легкой растерянности.  — Почему Антерес?  — Потому что я из Антресольного, — снова чеканит, вторя ударами трости. — Просто производная от места, где я родился. Не поверишь, у скольких людей кроме меня ещё стоит эта фамилия, — Виктор мотает головой, хмурясь. — Это даже нельзя назвать фамилией.  Джейс между делом вспоминает запись из дневника.  «У меня есть фамилия. Официальная. Поразительно!».  Насколько же быстро тогдашние восторги сменились сегодняшней совершенной индифферентностью и инертностью.   — Тебе так идет, — Джейс сияет искренностью. Подходит ближе, устраивая руки на плечах Ви. — Нет, правда! А Паудер? Экко? Какие у них фамилии? — заинтересованность Талиса всепоглощающа, немного детская из-за наивности. Это подмечает и он сам, но не фиксирует, не придает этому значения. — Я не знаю, — Виктор вновь хмурится, проворачиваясь на Талиса. В этот раз сильнее. Не оценил комплимента. Эго Джейса почти задето. Он заставляет отпустить себя и отступить. — Расспроси их, если хочешь. Знаешь, я понял, что вижу в Паудер себя. Не хочу, чтобы она допускала моих ошибок.  — Каких, например? — разве они у тебя есть?  Дверь личного кабинета захлопывается за ними. Отдушки реагентов и аромат крепкого, несвежего кофе из кружек на столе вторгаются в нос, настойчиво забиваясь в пазухи.  Джейс опирается руками на столешницу, откидывая голову. Виктор проходит мимо, оглядывая шкаф и стоящие на открытых полках книги с прочими безделушками. Так удивленно, будто это не он туда их поставил. Видно ухмыляется. Это чуть ли не единственная положительная эмоция, пойманная Талисом на чужом лице за сегодняшний день.  — Выбор одиночества и науки вместо любви. Затворничество, Джейс, — роняет бесцветно Виктор. Он просто спокоен. Не разозлен, не грустен, но отчего-то такое состояние бередит душу сильнее прочих. — Но я ведь здесь, — произносит Талис. Виктор отвечает сухой сдержанностью, прохладной улыбкой.  — Я был готов умереть в одиночестве, ты мог оставить меня там одного, но не сделал этого. Ты выбрал меня, — не Мэл. Его. — Не жалеешь?  Что за глупости? Неужели Виктор впрямь может думать о таком после слов Джейса о доме, который он нашел в нём?  — Нет! Я не жалею. Никогда не жалел, что выбрал тебя. И никогда не стану жалеть. Я никогда, слышишь, никогда, не откажусь от этого выбора.  Глаза Виктора намокают, но он не плачет. Вцепляется в плечо мертвой хваткой.  — Обещаешь? — Виктор на него не поворачивается.  — Клянусь. Вик, — и, наконец, смотрит. Вопиюще цепкий взгляд влажных маслянисто-золотых радужек заставляет нечто в груди сжаться и запульсировать. Слёзы Виктора не срываются на щеки. Джейс прикасается к скуле, ведёт вверх, трогая осязаемую родинку под глазом. — Я тебя не оставлю.  Тогда Виктор, вдавливая вес тела в трость, привстает на носках. Ему больно. Он хмурится, но влажный поцелуй все же оказывается сорванным с губ Талиса. Нежный и очень быстрый, боящийся навредить и из-за этого страшно детский. Теплый, лихорадочный и надломанный. — Я тебе верю, — сухое любопытство на дне взгляда тушится, смазывается, не исчезая, однако, полностью. — Я тоже никогда тебя не оставлю. Студенты уже спрашивают меня о тебе. Представляешь?  — До чего быстро у тебя получилось. Ты невероятен.  Виктор не сдерживает тихого шипения, когда Джейс ловит его и стискивает в полуобъятиях со спины. Держит крепко. Острое плечо выпадает из широкой ткани бордовой рубашки — Виктор с недавних пор позволяет себе более фривольное обращение с формой. Застегивает не на все пуговицы, хотя форма всегда остается проутюженной. Также с иголочки, но более небрежно. По-человечески. — Во-первых, ничего не быстро. Три недели и мы до сих пор не сдвинулись с мертвой точки. Заинтересованность студентов — капля в море, — Виктор кисло улыбается. — Во-вторых, не у меня, а у нас.  — А в третьих, я люблю тебя, Виктор Антерес, — Джейс наклоняется к нему, начиная покрывать шею мокрыми поцелуями. Совершенно расслабленными, полными сумбура. — Спасибо тебе за всё, что делаешь для меня.  Виктор кладёт собственный портфель на стол, не глядя. Будучи едва способным дотянуться до него, ибо Джейс держит очень крепко. Ви выпутывается из объятий и целует в нос.  — Мне понадобятся всего две-три капли твоей крови, — Джейс слегка опешил, даже отпрянул в плохоскрываемом изумлении. — Забыл, зачем мы здесь? Не отвлекайся.  Джейс ставит пыльный микроскоп на стол, настраивает оптику, располагает предметный столик в нижнем положении. Он сильно заржавел. Металлические крепления покрылись коррозией, а медные детали — окуляр и основание — окислились. Лишь золото остается нетронутым временем. Виктор возвращается к шкафу. Присаживаясь на колени, выискивает шприц на нижней полке. Тщательно спиртует тот. Игла совсем тонкая. Ви не менее тщательно обрабатывает палец. Колоть долгое время не решается. «Это безопасно?», — вопрос застывает на губах, так и не оказываясь произнесенным. Джейс чувствует прокол, но не чувствует боли, дискомфорт разве что. И то слабый. Невыраженный и невыразимый. — Мы не могли просто пойти в больничное крыло? Или в лазарет?  — И что бы мы сказали медикам? Что тебе нужно сдать пару капель крови, а затем проверить их на наличие хекстековых мутаций? Не забывай о своем статусе, Джейс, — Виктор теплеет после собственной реплики, смотрит потерянно и встревоженно. Но не извиняется на этот раз.  Джейс запоздало осознает причину резкой смены настроения. Виктор удаляется ко столу раньше, чем Талис успевает сформулировать внятный ответ на чужую язвительность. — Хочешь сам посмотреть? Первее меня? — Джейса начинает выводить из себя елейность интонаций Виктора, их паточная заботливость. Джейс подходит ближе, приближает и отдаляет оптику, фокусируя. Отскакивает от окуляра в ту же секунду, когда понимает, что увидел. Хекстековые частицы. Сетка. Преломленная, скругленная, пленка без острых углов и выпирающих черт. Поглотившая участки плазмы, но более не развивающаяся. Во всяком случае сейчас. По крайней мере, когда за кровью наблюдают. Можно ли это называть кровью? Виктор также заглядывает туда. Громко хмыкает, бормочет что-то под нос. И не отходит, тем самым давая Талису отдышаться. Виктор мягко поглаживает плечо второй рукой. — Это поразительно! — достаточно громко говорит тот. Громче, чем все прошлые умозаключения, остававшиеся приглушенными. Дышит спазматически. — Феноменально. Вслед за шоком приходит приятное волнение. Жгучее чувство. Аркейн спас их. — Я могу помыть предметное стекло. — Да, пожалуйста. Проспиртуй его вместе со шприцом. Вслед за кровью Джейса под прицелом научного исследования оказывается Викторова. Те же две капли, которые Вик берет у себя сам, даже не морщась. Те же узоры, но более крупные, более выраженные. Связано ли это с тем, что Виктор на заре своей иной жизни телом и разумом слился с хекстеком? Виктор достает блокнот и самостоятельно, неловкой, дрожащей рукой, зарисовывает хекстековые звенья по следам собственной крови. Карандашный грифель мягок. Он оставляет пятна, смазывается и втирается в бумагу.