Туманность Бабочка

— Паудер, — Вандер окликает, отвлекая от работы. — Присмотришь за баром? Мне надо отойти на пару часов. Вандер редко спускался к ней в мастерскую. В шахте ему становилось тяжело дышать; прожженные лёгкие болели от пыли, а уши закладывало от резкого спуска в чертоги Линий. Паудер всегда казалось это нелепицей, глупым оправданием, чтобы реже навещать её. Она любила проводить дни за конструированием макетов и планированием чертежей. Её успокаивала работа. Ассистент профессора Хеймердингера любезно согласился помочь ей с некоторыми разработками пару дней назад, точнее согласился взглянуть на них. — Разве Силко не может присмотреть за ним самостоятельно? — Силко идёт со мной. — Майло? Клаггор? — устало спрашивает Паудер, перекатываясь на стуле. Голова на столе, взгляд прицельно точно направлен на Вандера. Стреляй она, как было в детстве, раскроила бы черепушку. Да только глаза убивать не умеют. А Паудер не брала оружие с раннего детства. Растеряла сноровку. — Ты бы стала доверять этим оболтусам бар? У одного на уме только девушки, у другого проекты и учёба. Подумай сама, ты девочка смышленая. Во что они превратят моё место? «Будь Вай жива, ты бы мог попросить её». — Хорошо! — она повышает голос, но сразу же останавливает себя, глядя на куклу Вай, поправляет набитую ватой голову. Вандер сдержанно хлопает её по плечу. — Хорошо. Приятного вечера. Паудер пудрится, красит глаза палеткой Силко и выходит из мастерской вслед за отцом. «Вероятно, фуршет», — думает она, видя Силко, принарядившегося совсем по-светски, слишком по-пилтоверски. Экко выплывает из лавки Бензо, подхватывая под руку. В Зауне тепло и солнечно, спокойно. Узкие улочки, переплетения металла на крышах зданий. Резковатый запах металла и залежавшейся рыбы на прилавках у бухты. Терпкий аромат жжет нос, режет глаза. В их окресностях всегда прохладно; морской воздух опаляет кожу, оседая на ней соленостью. — Как дела, Пау-Пау? — заискивающе спрашивает Экко, гладя красноватую прядку на голове. Нежно и совсем осторожно, незаметно жмется ближе. — Бессонная ночка? Экко сегодня выглядит даже более небрежно, чем обычно. Белые волосы не завязаны в привычный пучок, одежда не выглажена. — Вроде того, — кривит губы. — Я пыталась разобраться с теми синими кристаллами хекстека. — Ты бьешься над ними больше недели. Может, все же разрешишь помочь? Хотя бы взглянуть? Паудер смеётся. — Не канючь, Коротышка. Мы давно переросли тот возраст, когда это работало.

***

— Что тебе снилось? — спрашивает Виктор абсолютно нетактично, касаясь бороды Талиса вспененными пальцами. Осторожные движения холодной бритвы по горячей коже отрезвляют. Виктор держит его подбородок, не позволяя крутить головой. — Ты подгадал крайне удачный момент для этой беседы, — правая рука Виктора проскальзывает за мочкой. Джейсу вовсе не страшно. Глупости. Виктор никогда не хотел причинять ему боль. Но почему тогда учащается дыхание? Почему начинают бегать глаза? Вик открывает воду, смачивая тонкое лезвие и вновь возвращая то на прежнее место. Скользит по линии челюсти. Прицельно. Джейс видит, как на белоснежную раковину осыпаются смолянисто-черные волосы. Почему-то вспоминает, как Виктор кашлял кровью в эту же раковину у него на глазах. Бордовые капли смешивались с ржавой водой, уходили в слив, оставляя бурые разводы. Ритуал. Заключается он в отказе от собственной прошлой личности. Это не насильственное действие со стороны Виктора, но, безусловно, сама инициатива полностью принадлежит ему. Виктор щерит зубы, привычно хмурясь в ожидании ответа. Ответа, однако, так и не поступает. — Так что? — уставше спрашивает Виктор, отвлекая от бессмысленных размышлений и воспоминаний. — Ты, — Джейс отводит глаза. — Мне снился ты. — Ты не кричал. Я соврал, — при всей напускной холодности тон Виктора остается до странного вовлеченным. — Ты начал рыдать, Джейс. Почему? Виктор выключает кран. Вода перестаёт течь. Мерные всплески и удары той по раковине рождают ассоциации со сном. Наверное, именно этого Ви и добивался. Белая керамика покрывается рябью. — Я видел того тебя. Механического Вестника. — Ты плакал от страха? — плечи Виктора остро торчат из-под красной рубашки, вздымаясь. — Мне должно было быть страшно, но нет, это был не он, — Виктор выдыхает, поднимает виноватый взгляд на Джейса. — Что-то другое. Вспомнить ощущения из сна практически невозможно, Виктор. Пальцы Виктора бьет дрожь. Он задерживает дыхание, пытаясь успокоить руки. — В какой-то момент мне показалось, что ты кричишь, — Виктор натягивает кожу на скуле Джейса, быстро проходясь по той острым металлом. — Но это всё же было что-то среднее между криком и плачем. Я разбудил тебя, помнишь? А потом гладил по волосам, успокаивал. Помнишь? — Джейс не помнит. Не помнит ни прикосновений, ни ласковых слов. После этого он почти сразу же отключился вновь. — Всё. Мы закончили. Виктор мягко целует в волосы, повторяя губами, вероятно, движения собственной руки этой ночью. Включает воду, промывая лезвие от остатков мыльной пены, волос и кусочков ороговевшей кожи. — Спасибо. — За что? Ты просто выполнил мою прихоть, — холодность и металлическая окраска интонации вводят в замешательство. — Это я должен тебя благодарить. Виктор боится прикасаться лишний раз. Не понимает, что может себе позволить. Не думает, что Джейс позволит многое после сегодняшней ночи. Джейс слишком хорошо научился понимать его за годы совместной работы. Любой жест, даже мельком, любая эмоция, пусть и выраженная микромимикой. — Вик. Всё хорошо, это был всего лишь сон. Это был не ты. — Ты готов простить мне всё что угодно. И оправдать любое из моих действий. Так же нельзя, Джейс. Сегодня нам нужно разделиться. Я буду осматриваться в Зауне. Ты можешь пойти разведывать обстановку в Пилтовере. Встретимся здесь вечером. Хорошо? Я планирую расписать все изменения этого мира, малейшие отличия от нашего. — Я не знаю, восхищает меня или всё-таки пугает твоя организованность. — Первый вариант был бы предпочтительнее, — Виктор приятно улыбается. Джейсу остается только отзеркалить его улыбку, посмотрев в глаза. — Сможешь приготовить нам что-нибудь на завтрак? Та уверенность, с которой Виктор произнес реплику про завтрак, наталкивает на мысль, что он так и не смог заснуть после того, как Джейс разбудил его. Проснулся на диване Талис в полном одиночестве. Но он повинуется, не задавая вопросов. Таких лишних и неважных сейчас вопросов. Синяки под глазами говорят красноречивее любых слов. Красноречивее Виктора, который, скорее всего, захочет умолчать о столь личном. Виктор дает Джейсу необходимое тепло при внешней холодности. Дает ровно столько, сколько необходимо. Успокаивает ласковыми, невесомыми прикосновениями, не ускользает из рук. Внимание Виктора всегда было ненавязчивым, будто бы фоновым, но абсолютно живым в своей фоновости. Оно было осязаемым. Сейчас, будто утратив ту легкость и неповторимую непосредственность, из простой заинтересованности оно превратилось в восхищенность. Из чего-то ненавязчивого стало всеобъемлющим. — Я буду скучать по твоей бороде, — Виктор едва заметно усмехается. Хмыкает.

***

Джейс находит окно, ведущее в спальню Кейтлин. Кирамман сидит на кровати, скрестив ноги. С блокнотом в руках, с завязанными в хвост волосами. Она замечает шевеление за окном, вздрагивает и, спохватившись, быстро подбегает к тому. — Джейс? — неверяще воскликнула Кирамман. Вопрос глухой, ошарашенный. — Джейс! Кейтлин налетает на него с объятиями. Трогает его лицо. У неё теплые руки. Талис позволяет ей обхаживать себя, позволяет прикасаться. Он оказывается в состоянии полного непонимания действий Кирамман, которая вновь теснится к нему. — Кейт, тихо-тихо. Что такое? Что стряслось? — Джейс, — Кирамман тихо всхлипывает. — Я сплю. Это сон. Ты… ты… ты такой… настоящий. Сейчас я проснусь, — Кейт пронзительно резка, слабо хныча Джейсу в отворот пиджака. Она сильно сжимает его плечи, не желая отпускать. Столь сильно, что Талису становится ясно — произошло нечто ужасное. — Я-я проснусь. И ты исчезнешь. — Тростинка, ты чего? — Кирамман вновь несдержанно всхлипывает в рубашку, уже громче и четче. Ткань начинает липнуть к телу. Она плачет? — Кейт? Джейс треплет её волосы. Она жмётся. Тело Кейтлин напрягается, трепещет. — Это не по-настоящему. Мне надо проснуться, — Кейтлин пытается отстраниться. Отталкивает Джейса, щипает собственное запястье. — Тебя нет. Джейс смотрит на пиджак, смотрит на рубашку. По ним расползается темное пятно слез. У Кейтлин — затуманенный пеленой слез взгляд. Она перекрещивает руки на груди, глазами цепляется за пол, за стены, она едва не разворачивает собственный корпус обратно, в сторону кровати. — Кейт! Я здесь. Посмотри на меня. Я здесь, стою прямо перед тобой. — Ты в той же одежде… В моих снах ты всегда был одет в обычную одежду… Ты давно перестал мне сниться, но я помню тебя в другой одежде… не в той, в которой тебя похоронили. Похоронили? Похоронили! Нет-нет-нет. Это не может быть правдой. Это всё не по-настоящему. Это всё бред. Галлюцинация. Предсмертные видения. Что ещё говорил Виктор. Джейс захлебывается воздухом. Перед глазами всё размывается, мажется. — Похоронили? — возможно, он ослышался. Мысль успевает оформиться в глухой вопрос. Кейтлин треплет собственные волосы. Благородный синий цвет. Они сильно отросли. Кирамман сверкает блестящими глазами, жмурится. Открывает их, позволяя образовавшимся в уголках слезам течь по щекам. Кирамман крутит головой, пытаясь прогнать наваждение образа, и снова жмурится. — Джейс, ты умер, — руки Кейтлин опадают вниз. Переливчатая, перламутровая ткань домашнего халата следует за ладонями, шелестя. — Посмотри на меня, Кейт, я жив. Я живой. Можешь потрогать. Я могу ущипнуть тебя. Я могу, да я могу всё, чтобы доказать это. — Тебя похоронили в этой одежде, — произносит Кейтлин таким же печально-отрешенным голосом. — Я живой! — Джейс присаживается на кровать к Кирамман. Дорогая шелковая простынь проминается под весом его тела. — Смотри, я дышу. Я могу сжать твою руку. Джейс берет её ладонь в свою. Кейтлин коротко и тонко вздрагивает всем телом, но не пытается вырвать кисть. Ей требуется время, чтобы расслабиться. Талис внимательно следит за реакцией, вслушивается в дыхание. В чужое и собственное. Он действительно умер. Когда? Отматываясь в голове подобно пленке, воспоминания мелькают, повторяются, закольцовываются. Джейс стоял на руинах собственной квартиры, собираясь покончить с собой. Виктор остановил его. Дети, пробравшиеся к нему в квартиру, спровоцировали взрыв хекстека. Джейса откинуло в стену. Во время диверсионной вылазки на завод по производству мерцания Джейс убил ребёнка. Убил. Ребёнка. Виктор душил его в здании Совета. Что, если бы тогда он напряг пальцы фарфоровой марионетки чуть сильнее? Обрыв. Взрыв. Завод. Совет. Воспоминания повторяются, мешаясь в единый ком. Непоследовательный, беспорядочный ком переплетений жизненных событий. Джейс сипло выдыхает. Выдох звучит придушено, сдавленно. Ему больно. Больше нет того адреналина, который присутствовал в момент, когда он забирался в окно. В груди горит, ноги подгибаются. Спица ортеза давит на голень. — Джейс? — Кейтлин выглядит зыбкой. Того и гляди сама рассыпется песком под рукой Талиса. — Это правда ты? Он действительно не знает, что сказать. Ведь нет, он не тот Джейс, которого когда-то знала Кирамман. Тот Джейс Талис мертв. Он, достаточное время посидев молча, поднимает глаза на Кейтлин. Её щеки красные и высохшие от слёз, волосы встрепаны, нижняя губа зажата меж зубов. Глаза вновь мутные, собравшиеся в уголках слёзы готовы с новой силой окропить лицо. Такой вид возвращает в чувства. — Это я, — слабая улыбка Кейтлин тает, воском стекает вниз. — Правда я. — Как такое возможно? Ты ведь… ты умер 7 лет назад. Я была на твоих похоронах! — Кейт повышает голос. — Я видела твой труп. — Как я умер? У Кейтлин всегда были яркие глаза. И без влажного блеска.

***

Экко ерничает и препирается, сидя на стойке. Паудер протирает бокалы и фужеры, готовясь к открытию бара и приему гостей. Она не особенно обращает внимание на болтовню по правую руку, периодически кидая отработанные «да», «нет», переспрашивая. Виктор появляется в дверях бара, опираясь на трость. Паудер даже не сразу замечает его, будучи слишком погруженной в скорпулезную работу. Под рубашкой Виктора алеют засосы. Под рубашкой трудолюбивого праведника Виктора настолько явно проступают следы бурной ночи, а он даже не пытается прикрыться. Немыслимо. Хотя он сам говорил о том, что связи лишь отвлекают блестящие умы. «Бессмысленно будоражат». — Бессоная ночка? — заискивающе интересуется Экко, свешивая ноги с барной стойки. Виктор кажется потерянным, нескладным посреди бара, лишним. Паудер не покидает чувство, сильное ощущение, будто что-то не так. Но она и сама плохо понимает что. Не может объяснить себе, откуда пришло это чувство. Виктор прищуривается и широко открывает глаза, глядя на Паудер. Вид у него делается на редкость растерянным, неверящим. Он отходит на шаг назад, заплетаясь ногой о трость. Он всегда прежде был без неё, хоть и упоминал о проблемах с ногой. — У вас бывало чувство, будто вы оказались в другой вселенной? — и голос его звучит иначе. Глуховато, сперто. Паудер кажется, что она ослышалась. Виктор шумно вдыхает через рот. Экко говорил ей то же самое неделю назад. Выглядел также нескладно, несуразно. Потерянный вид, отшатывающиеся от неё люди. Виктор отличается большей собранностью. Глаза не выглядят напуганными. Единственное, что выдает испуг, — резковатые взмахи головой. И дыхание. Неглубокое. Вот, что не так. Вот, откуда у неё ощущение неправильности происходящего. Это не Виктор. — Что? — спрашивает Паудер неверяще, хмурит брови. — Что ты сейчас сказал?

***

Виктор открывает после четырех стуков. Джейс налетает на него с объятиями, стискивая в руках. Виктор на объятия отвечает, жмется ближе, кладя руки на спину. Целует за ухом. Пальцы ложатся на левое запястье. Кожа по-прежнему отзывается на прикосновения. Джейс остро чувствует любые в зоне, где когда-то находился оберег. Не прошло. Сможет ли когда-нибудь? Виктор отстраняется, поправляя одежду. Собирается. Откашливается. — Есть новости? — вяло интересуется тот, вновь садясь за стол. — Вик-Виктор. Джейс не знает, как подступиться. В горле — ком, руки — в постоянном треморе. — Что такое? — заинтересованно склоняет голову, опирая ту на сложенные в замок руки. — Что случилось? — Меня нет. Меня буквально нет в этом мире, — голос дробится на мелкие крошки. — Физическое тело мертво. Его нет. Я мертв. — Когда это случилось? — заторможенно спрашивает Виктор. — 7 лет назад. Я спрыгнул. Ты не смог остановить меня. Не успел или не захотел, я не знаю. Виктор пораженно откидывается на стуле. Джейс, ранее стоявший в проходе, следует его примеру, также усаживаясь за стол. — Боже, — за одним этим словом, за одним этим взглядом, за одним легким прикосновением к раскрытой ладони скрывается безмерное сожаление. Они долго молчат. — А я методист Джинкс. Точнее Паудер. Это не так важно. Но действительно занимательно другое. Экко с Хеймердингером были здесь, в этом измерении. Наши Экко с Хеймердингером. Вай мертва. Получается, и ты тоже. Хеймердингер погиб. Виктор щелкает ручкой, листая страницы. Вписывает имя Джейса в столбец «Мертвы». Рационалист. Педант. Джейс пытается осмыслить, вникнуть. Голова ватная от сегодняшнего дня и полученных новостей. И профессор тоже... — Что? Он ведь… — дальше не идёт. Талис тяжело сглатывает. Виктор выглядывает из-под челки, поглаживая руку Джейса собственной. Спешно спохватившись, объясняет, уводя глаза в блокнот: — Да, он умер, чтобы дать Экко возможность вернуться обратно. Это была не совсем смерть. Вид Хеймердингера бессмертен, — Джейс поднимает на него глубоко недоуменный взгляд: — Я читал про йордлов раньше, когда только начал работать с профессором. Сами существа бессмертны. Их невозможно убить. Я не умираю. И никогда не должен был здесь, — глаза Виктора завораживающе сверкают. — Это поразительно, да? Я осматривал собственную ногу еще раз. Обнаружил шрам, оставшийся с детства. На внутренней стороне щиколотки. Джейсу дискомфортно разрывать то мгновение, ту тонкую нежность между ними. — Я никогда не спрашивал, что случилось с твоей ногой. — Заунский воздух способен усугублять травмы. Был способен. У нас, — хрипло разжевывает Виктор. — Я не был здоровым ребёнком, Джейс. Проблемы с ногой у меня с рождения. Но, я полагаю, вдыхание токсинов у бухты усугубило их. С наладившейся экологией Нижнего Города я больше не умираю. Я могу свободно дышать, могу ходить без трости. Совсем как в студенчестве. Твоя нога не болит? Виктор смотрит пытливо, остро. Джейсу до того паршиво, что ему не хочется концентрироваться на физической боли. Сейчас тело не имеет значения. Талис закашливается под тяжестью взгляда; он воспринимается пыткой. До чего быстро приятность и легкость беседы сменилась дискомфортом, напряженностью, желанием запрятать собственные переживания. — Не беспокойся об этом. Это явно последнее, о чем стоит волноваться. — Мне нужно, чтобы ты сказал. Да или нет? — к чему эта пытка, Виктор? Ты ведь и без того видишь это по лицу. Или не видишь? — Что ты чувствуешь? — Да, она болит, но в разы меньше, чем до того, как ты пересобрал крепления. Ортез действительно не мешает. Вызывает дискомфорт при резких движениях ногой, но это и на десятую часть не так болезненно, как было в том ущелье. Когда он самостоятельно вправлял сломанную кость, слыша хруст костей и видя кровавое месиво, зараженное хекскором. — Я могу осмотреть, если хочешь. Если ты переживаешь на этот счёт. — Как думаешь, я смогу снять его? Когда-нибудь? Смогу перестать хромать? — Я не эксперт, Джейс. Твой ортез выполняет функцию гипса. Ты сам вправил себе кость. И, по-хорошему, тебя стоило бы отвести в лазарет, но я не могу с уверенностью сказать, как местные медики отреагируют на восставшего из мертвых самоубийцу. Думаю, ты сможешь снять его через время, когда кости срастутся, если еще не сделали этого. Хромота скорее всего останется. — Ясно, — сухо откликается Талис. — Ты выяснил причину собственного макияжа? Блокнот Ви — с поеденными мышами страницами. Почерк Ви — кружевной и витиеватый, от скорости письма нечитаемый. Мысли Ви — структурированные, излишне формальные, сухие. — Об этом есть в записях, — Виктор говорит с нездоровой вовлеченностью. Для него это, должно быть, воспринимается новым проектом, интересной теорией, разгадка которой так близка. «Паудер накрасила мне глаза из собственного интереса, долго выпрашивала, ”канючила”, а я согласился. Я шел в Академию, возвращаясь из бара. Я методист, преподаватель Паудер. Она показывала мне чертежи». Виктор прерывается на кофе. Громко сёрпает им, разбивая хрупкую тишину, извиняется взглядом. — Мне было бы интересно послушать, что ты выяснил за сегодня, кроме факта собственной смерти, — произносит он тихо, в кружку, так, что Джейсу едва удается разобрать его речь. Джейс рассказывает всё. Про Кейтлин и про маму. Пытается делать это также увлеченно, как Виктор, горящий собственными идеями, ведомый ими. Речь выходит несвязной, грубоватой, потому что, в отличие от Виктора, ему не на что опираться, у него нет заготовленной речи и заметок. Виктор — визионер и фаталист. Сейчас Талис ощущает это особенно явно, рассматривая записи. Картина условного будущего путает, а часто мелькающее в заметках «переплетение чел. судеб» дарит больше вопросов, чем ответов. Сокращения. Дневники Ви испещрены ими. Это сделано для удобства записей, чтобы успевать за летящими вперед руки мыслями. На первых страницах этого не чувствуется, однако, удаляясь всё дальше от начала, Джейс замечает их через слово. Не всегда даже понятно, что за этим стоит. Приходится переспрашивать. Вик теперь опасливо краток, предельно ёмок в своих умозаключениях. Джейс разбирается в записях сам, когда Виктор уходит спать. Находит несколько преинтересных, страшно примечательных заметок. «У меня есть фамилия. Официальная. И документы, оформл. в Зауне. Насколько я могу судить, у всех здесь есть это. Поразительно! Я мечтал об этом с детства.». Джейс перелистывает в начало. До всех записей про местный уклад жизни, про архитектуру и людей. Самое начало. Первая страница и первая запись. «Я убил всех собственных последователей, когда умер сам. Я видел всю их жизнь, я видел их страхи и мечты. Чтобы в какой-то момент просто забрать у них это. Может ли смерть считаться милосердием? Есть ли у человека душа? Если да, где сейчас их? Остались ли вообще души у тех марионеток, болванок без собственных мыслей?».