Туманность Бабочка

Виктор приносит выпивку. Достал из какого-то ящика на кухне. Бурбон или виски — неважно. Джейс никогда не видел подобного алкоголя. Бутылка яркая, кислотная, напиток же янтарный.  Они пьют из одного стакана, передавая из рук в руки. Ритуал. Это помогает отвлечься, не думать, отключает голову. Движения становятся острее, прикосновений больше. Прикосновения перестают иметь вес и неловкость, алкоголь напрочь смывает их. Алкоголь разъедает рамки приличия, сжигает малейшую пагубность действия. Неприличие растворяется на дне стакана. Они бескостные, недумающие, нуждающиеся. Джейс закрывает глаза. Открывает, когда лежит около Виктора, с краю дивана, спадая с него больной ногой.  — На моей ноге… Виктор… там ведь тоже было заражение.  Дезорганизация, абсолютная потерянность и теплое тело рядом. Виктор тоже лежит с закрытыми глазами, растрепанный и взъерошенный. Недумающий, не способный сообразить быстрый ответ. Ему требуется время. Сначала — чтобы открыть глаза и перевести их на Джейса, нетрезво проморгаться. Затем — чтобы ещё раз прокрутить в голове вопрос, сформулировать внятный ответ, облизав сухие губы.  — На твоей ноге нет инфекции. Просто покраснения и свежие, фиолетовые синяки. Я был готов обработать, поверь, но там было просто нечего обрабатывать. Не в том смысле…  Виктор говорит: «Там ничего нет». И Джейс верит. Верит и закрывает глаза потому, что доверие к словам Ви затмевает собой прочие чувства. Оно столь всепоглощающе и огромно, что способно убедить Талиса, кажется, во всем. В мыслимом и немыслимом. Убежденность греет в груди. За ней ничего нет. Она пустая, как глухая стена посреди пилтоверской роскоши. Как те споры и конфликты, затеваемые разгоряченным Джейсом посреди совместной работы. Как его сознание сейчас, в котором осталось место лишь подчинению.  — Как думаешь, где сейчас находятся наши личности из этой вселенной? — спрашивает Джейс лениво. Настолько буднично, будто оно обсуждают очередной непримечательный проект или бумажную волокиту Виктора. — Согласно теории квантового бессмертия они должны были перенестись в иное измерение.  Виктор катает слова на языке. Ему вновь приходится приложить заметное усилие, чтобы ответить.  — Согласно теории. Мы не можем ни доказать её, ни опровергнуть, — он так категоричен. Разве ученым разрешено быть настолько непреклонными? — Мы не можем вернуться.  — Мы можем попытаться. Никто не забирает у нас такую возможность, — Талис резко меняет положение собственного тела, нависая над Виктором. Делается дурно. Голова гудит, в глазах двоится.  — Мы умерли, Джейс. Что если это всё просто галлюцинация? Предсмертные видения? — Джейс приникает к губам Виктора языком, лижет и мягко целует. — А это? Это тоже просто галлюцинация? — Виктор стонет в рот, когда Талис жмется ближе и кусает язык.  Поцелуй долгий, податливый, влажный. Горячий и горький от крепкого алкоголя. Хочется смять свои губы о Викторовы зубы, хочется впечатать свой вкус глубоко в его рот, чтобы помнил, чтобы знал, чтобы не смел забывать. Хочется смазать ощущения, раствориться в другом человеке, остановить мгновение.  — Может быть, — Джейс отстраняется от растерзания губ, опадает на шею. Сбито дышит туда же, гладя плечи. — Пожалуй, это больше всего похоже на сон. Сделай мне больно. Пожалуйста. Я хочу почувствовать человеческую физику.  — Я не хочу ранить тебя.  — Джейс, — глаза у Виктора горят, светятся изнутри. Как виски на дне стакана. — Мне ли объяснять тебе, как выглядит приятная боль. Джейс понимает. Понимает, чего требует от него Виктор, чего хочет. От жажды открытий и научного эксперимента его ведёт. Виной всему пытливость. Да, именно она. Но Джейс, ведомый не ей, но желанием подчиняться, спускается под кадык. Вгрызается. Виктор резко и шумно выдыхает, тело коротко вздрагивает, отзываясь на прикосновения.  — Ты чувствуешь боль, — шепчет Джейс в шею. — Она приятна?  Поднимая взгляд, он видит, что Виктор стремительно краснеет. Джейс убирает прядь волос, спавшую на чужое лицо, за ухо. «Это эксперимент», — вкрадчиво подсказывает притупленное виски сознание. Конечно, она приятна. Конечно, ему нравится.  — Я чувствую её иначе. Острее. Я в последние годы всегда чувствовал её притупленной, даже не осознавая этого, — Виктор крупно вздрагивает, отвечая на судорожное движение зубов Джейса на шее. — Вспомни, ты оставлял на мне засосы, а я… не реагировал. Потому что не чувствовал.  Талис кусается. Упивается хриплостью Виктора, наслаждаясь искренностью чужого удовольствия. Собственные ощущения притупляются, закрадываются в виски со стуком крови. — Из-за болезни?  — Я думаю, да, — Виктор, извиняясь, отстраняет Талиса. — Мне не дает покоя один вопрос. Смотри, я ведь перенесся сюда в теле себя из этого измерения. А ты, почему ты прежний, Джейс?  Джейс сползает на грудь, задумчиво хмурясь. Смотрит Виктору в лицо, на его осоловевший, густой взгляд, отмечая на задворках сознания чужую поддатость.  — Возможно, из-за прежнего взаимодействия с рунной магией и скачков между вселенными, — у Джейса нет сил думать, говорить тоже. Хочется забыться, выкинуть всё лишнее из головы. — Или того тебя. Мага. Из-за вплавившегося в мою руку камня, которого больше нет. Я не знаю.  — То есть, хочешь сказать, твое тело больше не восприимчиво к перемещениям в пространстве? Не находишь это подозрительным? — Талис спускается ниже, расстегивая брюки. — Джейс? Что ты делаешь?  Джейс давит на внутреннюю сторону бедра собственной щекой. Подается чуть в сторону, заглядывая в глаза. Открыто трется щетиной, выбивая реакцию. А реакция Ви не заставляет себя долго ждать. Виктор прерывисто и неглубоко дышит, стискивает губу зубами, когда Талис припадает ртом к тазовой кости. Сминает нос о бедро. Целует. — Хочу проверить, насколько к тебе вернулась чувствительность. Ты чувствуешь… — Будто наждачкой скребут. Очень сильно. Осторожнее.  Царапает, надеясь на вскрик, на просьбу прекратить. Но Виктор лишь изгибается на ткани дивана, гнет спину.  — Хочешь, я остановлюсь?  — И в мыслях не было. Продолжай, — акцент Виктора сейчас проявляется особенно сильно. Ершистые хрипы, островатые скрипы. — Это помогает прочистить голову. Я не хочу думать сейчас.  Мысли вязкие, топкие, отвратительно разжиженные и не сконцентрированные. Виктор небрежен. И Джейс пораженно вдыхает воздух, глотая вместе с ним, кажется, ещё и липкую горечь среды. Он проглатывает слова Виктора, осознавая данный карт-бланш на любые действия. Как же это развращает.  Виктор никогда раньше не реагировал так. Он всегда, особенно когда болезнь начала стремительно прогрессировать, вел себя отстраненно. Вяло и инертно скорее. Он говорил, что ему больно, постоянно больно, но близость с Джейсом помогает отвлечься. Талис верил. Верил и потому продолжал. В моменты прелюдий Ви порой самостоятельно лез целоваться, машинально, инстинктивно жался губами к лицу. Талис считал это константой. До чего глубоко он заблуждался. Виктор умеет быть отзывчивым, тёплым. Как же много у него, у них забрала болезнь.  Недуг украл у Виктора жизнь.  Болезнь тела забрала у них удовольствие. Общее на двоих. Неделимое.  Ви чувствовал и тогда. Просто сквозь пелену, через толстый слой льда и призму боли, преломлявшую прочие физические ощущения. Ломавшую остальные. Но теперь её нет. — А так? Тебе нравится? — тон Джейса теперь тоже липкий, сальный. Непристойный. — Что ты чувствуешь?  — Мне нравится, — Виктор стонет. Боги. Стонет и практически ноет от обуявших его чувств. Это сводит с ума. — Продолжай. Пожалуйста. Джейс.  Талиса ведёт от того, насколько Ви не контролирует себя. Насколько он несдержан и человечен в этом. Виктор честен, подмахивая бедрами и толкаясь в рот. Беззащитен в своих желаниях. Рука Виктора опускается на голову. Пальцы массируют лоб. Джейс вновь чувствует ту незримую связь между ними, те прикосновения, ощущавшиеся собственническими в их измерении. Виктор задыхается, захлебывается стонами.  Джейс, всегда гнавшийся за собственным удовольствием в первую очередь, напрочь забывает о нём. О себе.  — Господи…  Виктор коротко вскрикивает. Не в полную мощь. И в меру не так интенсивно, как когда его бил пароксизм. Напоминает мандраж. Джейс теряет голову, дуреет. Виктор абсолютно удовлетворен. До перехватывающего дыхания, до крика, до горящих щек и сводящей тело судороги. Удовольствие неспешно. Оно подкрадывается мельком, накрывая ощущениями с головой. Замахивается, бьет током с каждым утихающим стоном Виктора. Всё сильнее и сильнее.  Язык вяжет. Осознание собственного удовлетворения даётся тяжело. Оно притуплено от выпивки. Улыбка сводит губы. Джейс ложится на Виктора, утыкаясь лицом в шею. — Ви? — произносит Талис, пытаясь отдышаться. Разодранные губы колят. — Ты в порядке? — Я будто только что смог задышать полной грудью, — дыхание Виктора сорвано. Грудная клетка часто вздымается, а голос подрагивает. — Я и не думал, я не знал… что это может быть настолько приятным. Я чувствую себя живым. Господи, — Виктор смеётся. Настолько неподдельно, настолько искренне и откровенно, что у Джейса замирает дыхание. Он смеялся так лишь в самом начале их работы, когда лёгкие ещё не были съедены заунскими нечистотами. — Джейс. Прости за эту реакцию. Мне не стоило.  И смущается. Показательно открыто краснеет, чтобы побледнеть через несколько секунд. Какой же он красивый. Кожа Виктора по-прежнему бледна, но здорово, не болезненно. Она больше не отдает в серовато-зеленый и тем более не в флюоресцентно-фиолетовый.  Человеческая кожа. Прекрасная. С маленькими родинками на лице и шее, с краснотой под глазами и размазанными черными слезами. Со всеми крошечными несовершенствами шрамов, тонкими покраснениями сосудов на веках Виктор красивый. Безумно красивый. — Шутишь? Я рад видеть, что тебе хорошо. Мне нравится слушать твой смех.  — Это было невероятно, — Виктор улыбается, смахивая пот со лба не менее взмокшей рукой. — До сих пор не верится. Ты дал мне вдохнуть полной грудью. Хочешь, я могу..?  Он быстро кивает на брюки Джейса. Тот отводит взгляд. Теперь наступает его черёд показательно краснеть. — Нет.  — Так ты уже…  — Да. Просто от тебя, от звуков, которые ты издавал. От того, как тебе было хорошо.  — От алкоголя. Тебя так повело, Джейс, — он снова смеётся. Уже легче, без надрыва. — Мне было нужно это. Я не думал раньше, что это может быть настолько приятным, — Виктор повторяет ту же реплику во второй раз? Или у Джейса вновь дежавю? Вспомнить не удается.  — Это называется сексом.  — Какая разница? Секс звучит слишком грубо.  — Тебе никогда не нравилось называть вещи своими именами, — Джейс возмущен. Но несерьезно. Талис надеется, что Виктор не станет допытываться.  Мысли ватные, нечеткие. Если потянуть за одну, все разом ухнут вниз. Насколько условна эта конструкция, настолько же она хрупка.  — Хорошо. Будь по-твоему. Это был лучший минет в моей жизни, — Джейс рассеянно улыбается, принимая похвалу. Виктор гладит по голове, Виктор воркует, не замолкая.  Джейс пропускает момент, когда отключается. Виктор ласкает затылок, Виктор шепчет приятности, опаляя кожу головы горячим дыханием. В какой-то момент это стихает. Внешние раздражители превращаются в труху восприятия, стираются грифелем карандаша. Размываются неловким движением кисти по странице, оставляя пятна. Шёпот становится едва различимым, а движения по волосам еле ощутимыми.  Джейс оказывается в том месте. В том кошмаре. В той пещере.  Джейс оказывается одиноким. В этом кошмаре. В этой пещере.  Здесь нет Виктора. Нет Мэл. Бездна, как же он скучает по Мэл.  На грани между сном и реальностью он выкинут, он ненужен. Больше нет прикосновений Виктора, нет паточной заботы Мэл. Он вновь один. Ему приходится бороться за свое существование. Под капельниками, с которых монотонно и ровно раз в четыре секунды стекает капля, разбивая гладь воды, Джейс чувствует опустошение. Брошенность.  Тело горит. Джейс видит Виктора. Изуродованные конечности. Тяжелые шаги. Хекскор врос в него, ломая человеческое, расколов череп надвое маской. Металл впился в него в тех местах, где живой плоти было недостаточно для поглощения. Руки, ноги, всё тело неестественно, болезненно вытянулось. Оно повреждено, а его партнер давно мертв, погребенный под обломками здания Совета. Такой Виктор не пугает, а вгоняет в тоску, жалость по отношению к тому, как могло бы быть. Повернись события иначе.  Джейс кричит, когда Виктор Механический Вестник трогает его лоб, замыкая круг.  «Ты кричал во сне».

***

Легкая трость стоит, оперевшись на раковину. Виктор же стоит напротив мутного зеркала. Только что из душа. Дверь в ванную открыта для проветривания. Джейс вдыхает горячий влажный воздух, довольно улыбаясь с дивана, поймав растерянный взгляд Ви. Виктор осматривает собственную шею, изуродованную красными, бордовыми бутонами засосов.  — Бездна, Джейс, — чеканит. — Я чувствую себя животным.  Костлявое тело. Столь родное. Пестрящее красным, словно выцарапанными рунами из их измерения. Но здесь всё иначе. И эта боль тоже иная. Виктор слишком много страдал, чтобы испытывать другую сейчас.  — Жалеешь? О том, что было вчера?  Виктор мнется с ответом, надевая брюки и застегивая рубашку. На все пуговицы, абсолютно не попадая в петли. Скованно и неуклюже. Он понимает, что рубашка неспособна полностью скрыть следы вчерашнего удовольствия, вновь цепляясь за зеркало и собственное отражение. Выглядит встревоженным, однако решает ничего не делать с этим.  Обдумывает ответ, отрешенно щелкая языком.  — Нет. Только о том, что позволил тебе оставить засосы. Везде. Мы должны были заняться чем-то более продуктивным, чем эт… секс. Я уже и забыл, каково это, опираться на тонкую трость вместо костыля. Уметь передвигаться без неё. Я чувствую себя живым.  — И ты этого заслуживаешь. Виктор сияет. Пока неправильность коробит Джейса изнутри, царапая внутренности. Что-то не так. Сиплый вздох выходит из него со звоном бусин на цепочке Виктора. У Виктора есть цепочка. С каких пор?  — Как и любой человек. Этого заслуживают все.  Джейс видит его. Видит насквозь. Что за всем этим притворным счастьем прячется нечто иное… злое, жестокое. Нехарактерное ему чувство. Это обида. Горько признает Джейс.  — Ты на меня злишься, — говорит Джейс. И Виктор повторяет привычный паттерн, отступая на два шага и скрещивая руки на груди. Вздергивает нос.  Виктор дышит затрудненно, будто нечто в груди мешает ему вздохнуть. Ви позволяет себе сипловатый, едкий смешок. От него становится холодно. Не по себе. Как и от тихого спазма, сведшего чужие губы. Он едва походит на улыбку, скорее именно судорога, тик.  — С чего ты взял? — сдержанный тон, равнодушие в глазах.  — Я вижу это. Я чувствую. Я всегда понимал тебя, Ви. Даже без слов.  — Нет, — Виктор всё также конвульсивно мотает головой, растрепывая мокроватые волосы. — Будто это имеет смысл. Я не злюсь, Джейс. Мне просто жаль. Я доверял тебе. Я верил в то, что ты не способен причинить мне зло. Я отправлял людей, своих людей, искать тебя. И когда ты пришел ко мне с оружием, я не остановил тебя. Я видел весь твой путь, но доверял тебе настолько, что просто не смог остановить.  У Джейса перехватывает дыхание. Виктор так сильно хотел снова увидеть его, также беспрекословно верил. Это действительно предательство. По спине бегут табуны мурашек. Внезапная искренность сковывает мысли, выбивая из-под ног остатки почвы.  Когда вера застилает глаза, ты слепнешь. Действительно слепнешь по отношению к дорогому человеку. Позволяешь ему всё, вплоть до страшнейших вещей, которые бы никогда не позволил другому.  — Ты знаешь, почему я это сделал. Ты знаешь, что я не мог иначе, — Джейс начинает оправдываться, повышая голос. У него всегда была эта манера защиты. Дурацкая, нелепая. Виктор называл её паттерном.  Интонация трескается, распадаясь на осколки, подобно той вазе, которая так и осталась лежать на полу ненужными кусками фарфора.  — Знаю. Я ведь не остановил тебя даже тогда, Джейс. Когда ты убил меня.  — Мы не говорили. Ни слова не сказали друг другу. Прости. Я не мог. Я не смог даже посмотреть на тебя в момент выстрела, — Джейс лихорадочно мельчит, оправдываясь. — Я сбежал.  — Я помню, что ты чувствовал тогда. Была такая большая, густая обида на самого себя. Я всё ещё не помню собственной боли. Всё ещё, — механически повторяет Вик. — Я убежден, что должен что-то помнить, но я не могу. Не могу вспомнить.  — Я всё разрушил, да?  — Ты разрушил, — Виктор всё также холоден, но за маской неприступности Джейсу теперь слышится дрожь. Явная. — Но ты сломал систему, которая и без того была обречена. Это была секта, Джейс. Не община, не коммуна. Это была секта. Я считал, что делаю благое дело.  Виктор понуро склоняет голову. Ни дрожи, ни сбивчивости движений, лишь статика. Джейс кладёт руку ему на плечо, пытаясь подбодрить.  — И ты делал. Ты исцелял людей, Виктор. Ты давал им надежду, — Виктор криво улыбается, заглядывая в глаза. Эта улыбка натянутая, но вместе с этим до сих пор искренняя.  — Вчера, обсуждая перемещения между мирами, я не сказал про одну деталь. На моих глазах были тени, — тон голоса всполошен, однако он же и отрешен. Виктор всегда говорил странно. Была у него своя особенная, непередаваемая манера общения. Она иногда злила, выводила из себя. — Я полагаю, ты должен был это заметить.  — И рубашка. Ви, я никогда не видел, чтобы ты расстегивал ее верхние пуговицы. Это правда. Виктор всегда проявлял излишнюю дотошность к форме Академии. Отвечал сухо, что он обязан соответствовать, потому что неместный. С постоянно сквозящим в тоне голоса упреком. Мнимым.  — Потому что это не я. Точнее, я из этой вселенной. Мне интересно, откуда мы шли и в каком месте должны были оказаться. Я это выясню. Нам необходимо восстановить тот день, — Виктор случайно задевает его ладонь, сразу же беря её в собственные руки. Гладит. — Можно? — спрашивает нежно, подходя ближе. Джейсу плохо от резкой смены интонаций Ви, дурно от ротации тем. — Я хочу кое-что проверить. Позволишь?  Джейс заторможенно отвечает еле заметным кивком.  Виктор осторожно дотрагивается до руки со звеньями капилляров и подкожными кровавыми бороздами. Запястье пульсирует на прикосновения. Джейс чувствует, как Викторовы пальцы жгут. Это едва ли можно сравнить с ожогами. Это боль иного толка. Она глубже, она трогает всю руку. Это даже не боль. Скорее похоже на онемение ткани после горячего компресса.  Тонкую подкожную мембрану капилляров тянет вверх. Кожа в местах прикосновений зудит, покрываясь холодным потом против горячих пальцев.  — Что ты чувствуешь? — спрашивает Джейс.  — Я чувствую твой пульс. Учащенный. В пальцы будто входит заряд энергии. Тонкий. Это место горячее, чем вся остальная ладонь, — Виктор тянет вторую руку, трогая предплечье, — горячее, чем предплечье. А что чувствуешь ты?  — Там где ты касаешься, словно горячим воздухом обдает. Это приятно. Вчера было иначе. Вчера было нестерпимо больно.  — Интересно, — Виктор трогает запястье губами. Джейса трясет от этого действия. От отсутствующего эротизма в нём. Научный подход. — А так? — и горячего дыхания Виктора в эпицентр боли.  Виктор крупно сглатывает. И Джейс осознает, что чувствует солкость собственной кожи на языке. Губы жжет, стягивает и колет.  — Это приятнее, чем прикосновения рукой. Что чувствуешь?  — Немного онемели губы.  — У меня тоже. И я чувствую вкус, который осел у тебя на языке.  — Любопытно.