Туманность Бабочка

Первым возвращается слух.  — Ты назвал меня красивым, — Виктор в замешательстве. Джейсу не нужно видеть его лица, чтобы понять это. — Это было на эмоциях, да?  К Виктору зрение вернулось раньше. Он очевидно видит Джейса, играя с отросшими волосами на его затылке. Вторым к Талису возвращается осязание и тактильные ощущения. Прикосновения Ви к голове отдаются спазмами, провоцируя боль. Хочется попросить его убрать руку, но Талис не хочет мешать. Он не в праве, не в состоянии противостоять. Виктор лишь пытается успокоиться таким образом. Пусть. Если его действительно это успокоит, Талис готов потерпеть. Джейс слышит довольные вздохи. Видит перед собой замыленный серостью белый шум. Перед глазами всё плывет, преломляясь в лучах солнца.  — Ты хочешь обсудить это сейчас?  — Да! Да, черт побери, я хочу обсудить это сейчас. А когда ещё, Джейс?  Джейс тянется к Виктору. На ощупь и инстинктивно осознавая, где находится его лицо. Перед глазами всё до сих пор размыто, нечетко. Преломляющийся свет — очень светлый. Это кожа. Талис обхватывает его лицо, держит. Гладит большими пальцами обоих рук. Чувствует впадины скул, выделяющиеся родинки: одна под глазом, другая — чуть выше верхней губы. Виктор красивый. Даже с мутностью взгляда — он такой же неземной.  Прохладный воздух лижет шею.  Талис прижимается к его губам. Это не поцелуй, это абсолютно не похоже на него. Просто прикосновение. Лишенное эротизма, но оттого лишь более голое. Как то соприкосновение лбами. Оно заземляет. Зрение проясняется. Джейс подслеповато щурится, промаргивается.  — Это да?  Небо над головой — темно-синее. Прохладный прибрежный воздух липнет к лицу, оседая на нём тонкой соленой плёнкой. Джейс облизывает губы. Четвертым возвращается вкус. Он чувствует горечь на языке.  — Да, я считаю тебя красивым, Ви. Безумно красивым. — Когда я говорил тогда, что мной руководили эмоции, я не врал. Ты… ты очень дорог мне. Давай постараемся сохранить это хотя бы здесь, Джейс. Эту связь.  Виктор жмется к нему лбом. Джейс же не отступает, обхватывает спину, довольно улыбаясь. Талис отстраняется. Он чувствует себя пьяным.  Они в форме Академии. Город освещен желтоватым светом фонарей. Слепит. От лоска делается дурно, от запаха мутит. Сенсорная перегрузка. Всё вокруг переливается, заходится дрожью. Горизонт мылится.  — Где мы? — вопрос тонет в окриках детей. — У меня нет идей, — Виктор опирается на ограждение на мосту. — Честно. Мне казалось, что мы должны были… умереть. Я был готов к этому. Еще тогда над пропастью, когда ты остановил меня. Я хотел этого. Я должен был умереть.  — Не говори так. Ты должен был жить. И ты выжил. Нас затянуло в руну телепортации. Осмотрись. Мы… в Пилтовере? Я не узнаю улицы, на которую нас занесло.  — Это не Пилтовер, Джейс. Мы в Зауне. Я полагаю, это стало последней аномалией, — Виктор резко отталкивает собственное тело от ограды. Обтекаемая фигура вновь обретает форму. — Самый последний и самый сильный импульс. Получается, что… — Мы умерли в той вселенной, — заканчивает Талис.  Их дезинтегрировало. Они перестали существовать. Пара молодых людей, некогда бывших гениальнейшими умами, хорошей инвестицией в развитие Пилтовера просто перестали существовать. Джейс чувствует смирение. Какое, вероятно, присуще заключенным «Тихого Омута» на эшафоте. Раскаяние? Сочувствие? Нет. Смесь тоски и принятия. Из короткого транса его выводит голос Ви:   — Ты ведь уже попадал в аномалию. Похожую на эту.  Резкая вспышка. Перетекающая в лязг колес и громкий смех детей. Визуальное, потустороннее, неживое накладывается на реальное, мешаясь. Боже, он бредит. Промаргивается, сильно-сильно закрывая глаза и растирая те руками, пока перед ними не начинают маячить пятна. Открывая, перед ними все мелькает, заходясь в ярком туманном мареве. Реальность кипит, реальность утекает меж пальцев расплавленным металлом. Реальность дробится, реальность расслаивается, расходясь на лоскуты шелка под острым ножом его взгляда. — Похожую на эту? Виктор, ты смеешься? — Джейс повышает голос. Виктор жмурится, отступая на два шага. Замирает. Боится, но боится не Талиса, а его реакции. — Ты видел тот ад, в котором я оказался.  — Да, хорошо, ты прав, — он отступает и словами, решая не перечить. — Некорректно сравнивать. Я о том, что ты уже бывал в аномалии. Впрочем, это неважно. Я хочу проверить одну гипотезу. Пойдем. Ты ужасно хромаешь. Это… из-за меня?  — Нет. Это из-за моей собственной глупости.  Виктор поднимает его безвольную руку, с любопытством осматривая ту. Не трогает мембрану вязи, оставшейся от контакта кожи с Ядром. Он предельно нежен, осторожен. Во взгляде сквозит неподдельный интерес, который Джейс часто мог наблюдать у того, старого Виктора, при изучении хекстека. — У тебя инфекция на руке. Вероятно, заражение крови. Ты же понимаешь, что с подобного рода травмами, останься ты там, ты бы не выжил? Как можно быть таким беспечным? Чем быстрее мы дойдем до моего дома, тем быстрее я смогу продезинфицировать раны.  Он журит, так открыто и бесславно улыбается, что у Джейса возникает желание поддеть. Вероятно, после он будет жалеть о принятом решении. — Ты поразительно спокоен для человека, которого перенесло в другое измерение, — это очередная ложь и откровенная издевка.   Виктор не выглядит спокойным, хоть и старательно пытается делать вид. Его тело дрожит, он с трудом может собраться и держится на расстоянии. Виктор чувствует себя виноватым. Вина видна в каждом из действий. Каждая попытка Джейса подойти ближе встречает сопротивление. Вновь два шага в сторону.  Виктор заполошно дышит. Это всё адреналин. Это всё не по-настоящему. Его рубашка подчеркнуто расстегнута, нарочито оголяя бледную кожу ключиц и надплечий. Контраст. Ви никогда бы не позволил себе столь вольного ношения формы Академии. — Это шок. Я полагаю, это он. Да.  Виктор закрывает глаза на непозволительно долгое время. Пытается успокоиться. Джейс понимает, что погорячился. Не стоило язвить, ведь это всегда было прерогативой коллеги. Веки припылены чем-то темным. Талису не кажется, что это синяки. В конце концов, рассуждает он, на тонкой коже Виктора синяки обычно выглядят фиолетовыми, красноватыми даже местами, но никак не черно-коричневыми. Навязчивое воспоминание окутывает голову красной пеленой наваждения. Такие же глаза, как в бреду с костром в ущелье. Джейс непроизвольно вздрагивает. — У меня были видения. С тобой и… Мэл.  — И ты хочешь обсудить это сейчас? Что ты хочешь от меня услышать, Джейс? — Виктор резко поворачивается на него, в несуществующем возмущении скрещивает руки на груди.  — Ты забавный.  Ортез впивается в ногу под коленом. Пронзает тело спицей крепления, режа брюки. Джейс стоически терпит боль, она успела стать привычной за месяцы, проведенные в обрыве. В голове мутно, там стоит перманентный липкий туман. — Ты действительно не злишься на меня? — вдруг спрашивает Виктор, останавливаясь. Смотрит в мощенную дорогу, пиная щебень. Трет глаза, повторяя жест Джейса, с удивлением обнаруживает на пальцах темные тени. Порывается, очевидно, сказать об этом или уточнить, но не решается. — Я не могу на тебя злиться. Это был не ты.  — Нет. Это был я! Всё я, Джейс. Я помню этих людей, — тело Виктора ощущается неподъемно тяжелым, он едва стоит на ногах, норовя обрушиться на плитку после каждого восклицания. — Я видел все их страдания, всю их боль… я чувствовал на себе. Мне просто хотелось избавить их от этого. Это глупое оправдание, да?  — Нет. Вовсе нет. Оно… благородное, я бы сказал, — но всё-таки оправдание. Мизерное. — Ты никогда не мог взять ответственность за всё на себя, хотя и очень хотел. Ты только хотел обрести контроль и подарить людям совершенство. Ты хотел положить конец людским страданиям. Ви, разве я могу злиться? На тебя, бывшего под контролем ноксианской ведьмы? Ты можешь говорить мне, что хочешь, но я продолжу думать, что тобой помыкали. Я не злюсь, я не могу на тебя злиться.  — Я не буду переубеждать тебя, — Виктор стихает. Продолжает спустя несколько минут молчания: — Спасибо. За все эти слова.  Виктора периодически заносит в сторону. Он идёт, сильно хромая и сутулясь. Становится совсем щуплым на фоне Джейса.  — Пожалуйста, осторожнее, — произносит Джейс, осторожно подхватывая Ви под руку, когда того сильно заносит в сторону зданий. Настолько сильно, что его голова едва не встречается с кирпичной стеной одного из них. — Давай, я помогу.  — Из нас двоих помощь должен предлагать я, — Виктор усмехается, однако не вырывается, покорно принимая неловкую попытку позаботиться. — Это просто мышечная память. У меня там ничего не болит. Это так странно, да?  Джейс не считает, что должен отвечать. Продолжать диалог нет сил. Да и смысла тоже, если подумать чуть получше.  Они добираются до дома. Фасад апартаментов Ви выглядят иначе, чем в их реальности. Весь Заун выглядит иначе. Джейс бывал у него дома. И не единожды. А Виктор, в свою очередь, часто появлялся у него пороге. Химена очень любила Виктора, относилась к нему, как ко второму сыну. По началу тот, не привыкший к родительской любви и ласке, сторонился её.  — Что будем делать, мистер я знаю, что надо делать?  — Мы можем выломать дверь. Можем поступить элегантнее и взломать её. Какой вариант выберешь?  Желание мельком бросить нечто про родителей кажется резким. Мелким. Оно меркнет и затухает под взглядом Виктора. Он чувствует его желание. Он его слышит. Будто бы та связь невесомо перетекла и сюда, протянув свои узловатые щупальца неуловимой для глаз вязью. У Джейса странно колет, пульсирует во лбу; на местах, где Ви трогал его. Точки, отпечатки пальцев фантомно клеймят.  — Выломать? Я не ослышался? Не станешь же ты, Виктор, утверждать, что успел стать адептом грубой силы?  — Нет, я не стану. Это была просто шутка. Думал, я разучился шутить?  Ви отламывает металлическое перекрытие с окна. Тонкая проволока складывается в подобие отмычки. Виктор случайно режет палец, вздрагивает, в нерешительности смотрит на тонкую полосу багряной росы. Смотрит на нее загипнотизированно с полминуты, тянет в рот и слизывает красный. Джейсу в мозг словно бы вгоняется гвоздь этим простым жестом. Лицо Виктора сводит тонкой судорогой. Ему больно. Он вновь способен испытывать физическую боль. — Ты так давно этого не делал. Конечно. Я думал, — дверь звонко щелкает. Замочная скважина оказывается испорченной металлическим прутом, а сам прут — за ненадобностью выкинутым на мощенную улицу. — Где ты научился взламывать замки?  — Заун, Джейс, — Виктор ухмыляется. — Руки помнят. — Поразительно, — чем он восторгается? Неужели навыками Виктора, явно принесенными с улиц маргинального района? Объяснить столь бурную, искреннюю и неподкупную реакцию даже самому себе, кажется, невозможно. Дома у Виктора иначе. Даже пахнет по-другому. Запах пыли и затхлости сменился на сладковатую сырость и машинное масло. Помещение выглядит больше, хотя визуальных изменений минимум. Или непритязательный взгляд просто не цепляется за мельчайшие отличия вроде цвета подушек на диване и ковров. По сравнению с внешними, оберточными метаморфозами Зауна это можно посчитать пустяковым. — Знаешь, что действительно забавно? Моя нога все же болит. Теперь я чувствую, как ортез давит на нее. Эта боль стала привычной, оттого и игнорировать ее постоянное наличие уже скорее необходимость. Я будто лишился чего-то, что только недавно приобрел. Неприятно, странно, но, я думаю, я привыкну. Как ты? — У тебя нет чувства дежавю? Ощущения, будто ты уже видел это? Проходил по этим улицам? — Виктор коротко кивает. Открывает рот, чтобы сказать что-то, но, ещё не успевший ответить, оказывается перебитым. — Мне кажется, я схожу с ума. Тебе было больно, когда я убил тебя? Этот вопрос внезапен. Он заставляет Виктора беспомощно глотать воздух, вопросительно глядя на Джейса. Внезапность ошарашивает, скребется. Талис не мог не спросить. Но сейчас, после того, как вопрос прозвучал — оглушительно грубо, отвратительно несдержанно — Джейс чувствует себя гнидой. За то, что вообще посмел спрашивать подобное. Подонком за реакцию Виктора, над которой не властен. — Я не помню боли. Я полагаю, да, мне должно было быть больно. Но я совершенно этого не помню. Мозг исказил мои воспоминания. Полагаю, это из-за их смешения с твоими. Я помню… — Виктор задумывается, — твои эмоции, Джейс. — И что же я испытывал тогда? — Джейс спрашивает чушь, как это часто происходило раньше. Проблема лишь в том, что Ви теперь не смеётся, не хмыкает и не смотрит заискивающе. Он вообще не смотрит на Талиса. Взгляд бегает по полу. Лицо делается печально-задумчивым. — Сожаление, — после недолгой заминки отвечает Виктор. — Как ты смог собрать ортез? Вновь перевод темы. Джейс чувствует повышенное внимание к собственному изобретению. Оно неряшливо, да, конечно, но очень продумано. Талис искренне горд собой за него. Смочь сконструировать подобное по памяти, голыми рукми, без оборудования Академии, разобрав собственный молот... — Я ведь помогал тебе с твоим, — Джейс переводит дыхание, ловит взгляд Виктора на собственном лице. Виноватый. Боже. Джейса сковывает страх. Он мечется между двумя противоречащими друг другу желаниями. Хочется подойти и обнять, положить руку на плечо в привычном жесте и извиниться, убаюкать. Второй же — более губительный. Но ощущается неожиданно необходимым сейчас. Несерьезная словесная перепалка давно помогает им отвлечься, взбодриться, ещё с тех беззаботных дней в лаборатории. Но здесь она воспринимается тошнотворно вымученной, несерьезной. Спор ради спора, за которым ничего нет. — Ой, замолчи. Это было так давно… — Но руки помнят, — если зажмуриться, вновь до отблесков света перед глазами, можно постараться поверить, что всё вернулось на прежние рельсы. Возвращение фразы, издевки, смущение. — Я собирал свой ортез по памяти от механических сборок и разборок твоего. Я до сих пор помню каждый его излом и изгиб, каждое крепление и каждую шестерню. Ты спас мне жизнь, сам того не осознавая! Ви, ты просто чудо. — Мне кажется, ты забываешься. Как же это злит. Бесконечно. Виктор ведёт себя так, что Джейсу хочется извиниться, хочется сказать, что он не прав. Потому что смотрит Виктор на него, будто не он минутой ранее приволок Талиса в собственный дом, будто не он затеял дикий разговор о чувствах на мосту сразу же после телепортации. — Перестань так говорить! — Как? — Виктор задевает вазу на столе. Та, покачиваясь из стороны в сторону, быстро падает с края, разбиваясь на два крупных осколка. Виктор никогда не отличался плавностью движений. Он всегда был резковатым, острым, немного неряшливым. А ещё неуклюжим. Это не являлось следствием прогрессирующей болезни, как Джейс понял только что. — Холодно! — Джейс подходит ближе. Виктор же теперь застывает на месте, не в силах сдвинуться ни в одну из сторон. — Будто тебе совсем плевать. Я знаю, что это не так. Джейс, однако, не прижимает его к стене. Не делает больше ничего, кроме этого движения корпуса и пары шагов по направлению к собеседнику. Это слишком. Виктор, кажется, впервые самостоятельно, без внешних воздействий смотрит на Талиса. Не затравленно, не виновато, но спокойно и опечаленно. Цвет глаз больше не отдает в розовато-фиолетовый. Отныне они, как и были всегда, просто карие, горчичные. Горькие. — А как я должен говорить, Джейс? — налет печали сменяется на всепоглощающую обиду. — Я ошарашен! Я не знаю, что сказать, ясно?! Я пытался зацепиться за тебя тогда. Мне не стоило спрашивать это, не стоило признаваться на мосту. Это было глупым, абсолютно иррациональным. Прости. Талис смотрит со всей оставшейся серьезностью, осторожно поддевает подбородок Виктора пальцами. — Прекращай извиняться, Виктор. После всего, что мы сделали друг с другом, эти слова не имеют смысла. Ты не должен извиняться, — Джейс абсолютно искренен. Виктор же, по ощущениям, видит это. И верит в искренность. — Тебе страшно, я понимаю. Мне тоже страшно. Но ты не один. Теперь ты никогда не будешь один. Джейс слышит стук чужого сердца. В ту же секунду Виктор вгрызается в его губы. Настойчивый поцелуй; напор, которого так не доставало ранним действиям. Губы Ви безвкусные, пресные. В приступе странного желания окрасить их вкусом Джейс оттягивает нижнюю, прикусывая. Собственные ладони спускаются с плеч на бедра. — Руки помнят, да? — Виктор говорит… нахально! Стонет в рот, прижимая ближе. Джейс определенно слишком долго не слышал такой интонации, оголодал по ней, успел соскучиться. До тех пор пока Виктор не произнес эти слова с ней, он даже и не думал о том, чего лишился на все долгие годы. Виктор гладит руку Джейса. Левую. Ту, в которую некогда был вплавлен кристалл с руной телепортации. Талиса пронзает боль. Она не транзиторная, не тонкая, а абсолютно всепоглощающая, разрывающая изнутри, нестерпимая и режущая. Агония слабнет, затухает по мере того, как Виктор удаляет руку от очага «заражения». Виктор ластится к щеке, осторожно трогает губы своими. Шепчет туда же: — Надо обработать, — голос успокаивающий, акцент невыразительный. — Продезинфицировать. — Ты не знаешь, как поведет себя кожа после обработки спиртом. — Я не могу этого знать. Но, поверь, будет хуже, если мы оставим это так. Оно болит? — Нет. Обычно нет, — Джейс присаживается на диван. — Только когда ты прикасаешься. Раненый без физических ран, лишенный всего, потерявший старую жизнь. У него раскалывается голова. Полноценно болит, а не ноет, как раньше. Виктор уходит. В сторону кухни или ванной (Джейс не помнит, где хранятся медикаменты). Возвращается спустя полминуты. — Ляг, — Талис, внемля словам, откидывается назад, кладя голову на подушку. — Я осмотрю тебя. Виктор скользит смоченными спиртом пальцами по телу, обжигая холодом. Спиртует вату, прижимает ту к бензиновой пленке ран на запястье. Пленка лаком остается на диске, оставляя за собой красноватые разводы. Вздувшиеся капилляры на поверхности кожи сейчас выделяются особенно явно. Их причудливая сеть расползается по руке, проступая под слоем эпидермиса. — Хм, реакция частиц довольно необычна. Я не ожидал, что они осядут на проспиртованной вате. Как думаешь, в этой вселенной действительно нет магии? — Джейс чувствует холод в груди, пустоту, какая возникает при страхе. Но не может объяснить себе причину. — Ты не умираешь. Это даже не заражение, — он говорит тепло и мягко, выдыхает, успокоившись. — Расслабься. Всё в порядке. Виктор садится на диван, в ноги. Чем вызвана смена положения? Неудобством? Болью? Заржавевшие пружины скрипят, проминаясь под весом тел. — А у тебя? У тебя всё в порядке? Виктор спускается на ногу, расслабляя крепежи: — Надо подкрутить болты здесь, — Виктор не слышит его. В упор. — Потерпи. — Виктор? — Да? — Ты не ответил на мой вопрос, — Джейс касается шеи тыльной стороной ладони. Виктор вздрагивает. — Позволишь мне осмотреть твою ногу? — Думаешь, в этом есть необходимость? — Виктор поднимает на него затравленный взгляд. Действительно не хочется прерывать. Он так сосредоточен, чиня ортез Джейса, он выглядит настолько умиротворенным, что отвлекать его кажется идеей кощунственной и преступной. Однако беспокойство и намерение утихомирить его хлопотами над чужой ногой оказываются сильнее нежелания докучать. — Я хочу позаботиться. Пожалуйста. — Сначала дай мне закончить с твоей, — Виктор шикает, когда пластина, удерживающая ногу Джейса в вытянутом положении, глухо щелкает, практически ломаясь. Согнул. Не удержался. — Прояви терпение. В наших общих интересах сделать это так, чтобы ты мог спокойно ходить. Вик напряжен, но это напряжение приятно, оно базово, как закушенная губа и практически не моргающий взгляд. Руки Виктора движутся на редкость медленно, точно. Он ослабляет крепление гаек, перестраивает конструкцию, делает это столь филигранно и обыденно, что у Джейса ком стынет в горле. Ему даже не больно. Хотя он почти уверен, что подобные махинации не могут быть безболезненными. Неприятно, дискомфортно, разумеется, но не до жгучей агонии. — Я заметил одну деталь, — начинает Виктор неспешно, заканчивая препарацию фиксатора. — Этот ортез мягче, как те, что я носил в детстве. При мне не было трости. Следовательно она мне не нужна. Но воспоминания, Джейс, воспоминания сохранны. И напрочь отсутствуют здешние. Он плавно завершает сборку, передавая контроль в руки Джейса. Обтекаемо меняет положение тела, дабы Талису было удобнее. И Джейс принимает это. Как и то, что он наконец-то может спокойно согнуть и разогнуть ногу. Джейс благодарит его взглядом, целуя в щеку. Отсутствие реакции не смущает — Виктор всегда делался отстраненным в моменты близости — напротив, развращает. Талис задирает штанину. Ортез Ви игрушечный, несерьезный. Джейс никогда прежде не видел на нем такого, даже когда конструировал сам. Он тонкий, изящный, скорее поддерживающий. Коленную чашечку обхватывают два стабилизатора. Выше задрать брюки не получается, но Талис и не уверен, что в этом есть необходимость. Всё выглядит хорошо. Даже слишком.