Let the shadows fall behind you

Крик оставляет в ветре тень кипариса. (Оставьте в поле меня, среди мрака — плакать.) Все погибло, одно молчанье со мною. (Оставьте в поле меня, среди мрака — плакать.) Тьму горизонта обгладывают костры. (Ведь сказал вам: оставьте, оставьте в поле меня, среди мрака — плакать.) Федерико Гарсиа Лорка

Следующая абсурдистская драма в четырёх актах разыгрывается в полдень, когда, улучив немного времени для перерыва и пожертвовав обедом, они выбираются для велосипедного рейда по ржаным полям. Солнце палит нещадно, воздух рябит от зноя и пьянит терпким купажем соцветий. Футболки после очередного состязания наперегонки почти насквозь мокрые. — Я сделал тебя! — сверкает Мастер довольной улыбкой, прижимаясь к Воланду в полуобъятиях. — Мухлёж! — отрицает тот, раскрасневшийся до помидорного оттенка. — Подрезал меня на повороте, я чуть в кювет не улетел! — Ничего не знаю! Это руль так вывернулся, вывих, сам понимаешь... Так, балагуря и подзадоривая друг друга, они забираются поглубже в ржаное море, чтобы свалиться утомлённой, но могучей кучкой подальше от чужих глаз. — Ты мне собираешься рассказать свой сон или я буду гадать, чем ты вчера утром хотел меня порадовать? — Порадовать? — с иронией переспрашивать Воланд, перекатывая голову на животе Мастера. — А что, и правда. В кои-то веки! Но мне нравится твоя идея. Сейчас накину вариантов. Мастер лениво-протестующе вскидывает руку с разочарованным стоном. — О нет! За что! — Три варианта, мой гений, — злорадно попыхтев, начинает Воланд. — Соскучился по ЕГЭ? Первый: я получаю письмо из Хогвартса, приезжаю в замок, там меня встречает Дамблдор, и борода у него голубая-голубая, аки вот это небо! Чего ржёшь? Роулинг же подтвердила. Я вот смотрю на эту бороду и думаю про себя: надо сваливать. А то неровен час — соблазнит, ну и далее по тексту. Короче, сбегаю и так и остаюсь неучем, хотя Рон — у него почему-то было твоё лицо, ты не пробовал краситься в рыжий?.. Поперхнувшись хохотком, Мастер способен только состроить кислую гримасу. — Так вот, Рон меня отговаривал и передавал слухи, что я могу изменить мир, стать крутым магом и бла-бла-бла. — Это точно лажа какая-то, — говорит Мастер. — Давай второй. — Для второго моим зрителям понадобятся платочки, — Воланд шарит в кармане и достаёт носовой платок, чтобы стереть пот со лба себе, потом ему. — История про мальчика, которому досталась от отца игрушка — знаешь, такие под Новый Год продают, миниатюрные фигурки внутри шара с конфетти? Отца уже нет, он то ли погиб, то ли себя прикончил. Мальчик хранит этот стеклянный шар, тоскует по отцу... У Мастера фонит предчувствие чего-то до боли знакомого, полузабытого. — Потом, когда он вырастает, то пробует найти себя в разных делах — и пишет, и в математику ныряет, и рисует, и музицирует. И вроде везде удачлив, способности есть. Но решить, чего хочет и куда податься, всё не может. Пока однажды до него не доходит, что отец не то чтобы умер. Память резко вбрасывает образы в мутное от жары сознание — это был роман, давно, ещё в школе Мастером читанный. Какого-то норвежского автора. Кажется, трилогия. "Маленький лорд"? — Он остался жить в нём второй личностью, буквально — что бы мальчик ни делал, все его планы и желания повторяли чужую судьбу, всегда исполнялись с оглядкой на одного-единственного человека. Встряхивает он стеклянный шар, смотрит — а внутри, когда снежок опадает, в фигурке домика свет загорелся. И мальчик, ты представляешь, Мастер, угадывает в свете теней, что из домика его зовёт отец. Тогда он швыряет игрушку об стену, та вдребезги, ну и... мальчик исчезает. От последней детали Мастера одолевает беспокойство, даже холодком пробирает. Постепенно, маленькими толчками всплывает воспоминание о том сне, который был у него под впечатлением от романа. Этой сцены в книге не было, зато именно такую концовку имел его сон — около девяти лет назад. — Ты читал "Маленького лорда"? — настороженно уточняет он. — Эээ... ты про этого... как его, Фаунтлероя? — Нет, другого, там трилогия. — Тогда не знаю. Впервые слышу, — задумавшись, Воланд не замечает, как он отстранился. — Ну и последний вариант — во сне я убил своего отца! И заливается раскатистым смехом, неестественно лёгким и упругим. Мастеру становится ещё больше не по себе. — Порадовал, конечно, нечего сказать. — Позитивная мотивация — явно не мой конёк, и мы все умрём! — возбуждённо голосит Воланд на всю округу. Мастер перегибается и достаёт из рюкзачка бутылку воды. Делает пару жадных глотков и передаёт другу. — Ну так что? Трудный выбор? — Ставлю на второй, — бурчит Мастер, отмахиваясь от привязавшегося слепня. — Нет, третий. Ему возражают с тонкой змеиной ухмылкой: — Мимо, детка. Мастер застывает, теряясь в догадках. Опускает голову и смотрит исподлобья: — То бишь ты хочешь сказать, всё-таки Дамблдор? Тот потягивается на манер вальяжного кота и наваливается сверху. Поглаживает складку между бровей и ласкает озорным огоньком в глазах. — Ты слишком впечатлительный. — Кто бы говорил, — бормочет Мастер с мнимой обидой. Под ритм мерно колышущихся золотых колосков над головами и звон кузнечиков преступно и, наверно, опрометчиво, выплывать из неги на неустойчивый берег с острыми камнями. Но время разбрасывать камни кончилось. — Воланд, — осторожно зовёт он, стараясь не спугнуть. — У тебя только со мной такая невероятная интуиция или ты вообще... умеешь видеть больше, чем следует? Тот не удивляется вопросу, будто подспудно ждал его. — Слышал про синестезию? — в голосе Воланда через нарочитую скуку проскальзывает утомление и непонятная печаль. Получив в ответ молчаливый кивок, он продолжает. — У меня с детства обострённые чувства восприятия. В паре с синестезией это звездец просто. Иногда лица окрашиваются в разные цвета. От звуков во рту вкусы ярче, чем от еды. Я это почти никак не контролирую, но за последние годы оно притупилось, и на том спасибо. Переваривая информацию, Мастер, до того рассеяно водивший руками по его плечам и спине, останавливается. — А от тактильности что? — На прикосновения по-разному реакция, — Воланд пожёвывает губы. — Ассоциации звуковые. Или киношку показывают. Как писатель Мастер бы этому позавидовал. Но с поправкой на свои или воландовские болезненные воспоминания это можно счесть за проклятие. Тем более такое навязчивое и неотъемлемое. Он чувствует, как Воланд начинается закрываться, как напряглась его спина, видит, как затрепетали ресницы на бегающих глазах. Давить нельзя, но догадка ослепляет его. — Так твой отец... Звенящую тишину разбавляет тяжёлый вздох. — Мой отец, видимо, без всякого письма из Хогвартса записал меня в волшебники. Потому что... — он не договаривает и досадливо фыркает. — Потому что чувства помогали тебе угадывать всякие вещи? — Типа того. Воланд стреляет в него пристыженным взглядом и теребит ткань футболки. Мастер перехватывает нервные пальцы и успокаивающе поглаживает. — Ты только не пугайся, — тихо бормочет тот. — Но после знакомства с тобой, — снова вздох. — В общем, всякие, мать их, сенсорные эффекты снова активизировались. Подобрать слова сложно, и Мастер закрывает глаза, чтобы сосредоточиться. — Я опять... — Воланд сбивается и ругается вполголоса. — Я опять сейчас попал по больному? Отгоняя непрошеную картину осколков и белоснежного конфетти на дрожащих ладонях, он отрезает: — Неважно. Ерунда. Чтобы отвлечь, Мастер нежно обводит кончиками пальцев острые скулы, интересуется: — А какой я на вкус? Воланд поддаётся с предвкушающим стоном. — Ты даже не представляешь, душа моя. Во всём мире нет такого адского коктейля. — Да ну? — кокетливо бросает он. За вязким поцелуем следует ещё один, пока Воланд не отрывается и начинает перечислять: — Тёмный шоколад, вереск, чернила, крыжовник, пепел и смола — это верхние ноты. В сердцевине пчелиный воск, можжевельник и корень ветивера, землистый пряный запах плюс железная стружка, — он снова приникает к губам, смакует и дразнит. — А у нижних нот звучание морского бриза, сладкого трюфеля, хлопка и лесного тумана. Ещё сандал и шерсть. — О да, — позабавлено урчит Мастер. — Это ты, пижон, просто перечисляешь свойства какого-нибудь дорогущего вина? — Не просто вина, — затаённо улыбается Воланд, как сомелье, вдохновенно бродящий по своим винным погребам. — Симфонии. Моего личного наркотика. О том, какое одуряющее впечатление производит он сам, особенно сейчас, со своими интонациями "я хочу тебя сожрать", Мастер рассказывает в поцелуе, забывая обо всех мыслях и предосторожностях. — Если ты когда-нибудь пробовал десерт из двойного эспрессо, в который намешали мороженое-сникерс, — не унимается Воланд, зарываясь носом в шею, — И сидел при этом у костра в альпинистском лагере под кедровыми вершинами, то сможешь отдаленно представить свой вкус. Мастер перекатывается, подминая его, оставляя невесомые укусы на солёной подрагивающей шее. Пока не понимает, что его заманили в ловушку. — Так что там за история со стеклянным шаром? — прерывисто шепчет Воланд. — Ну как всегда, обломщик, — вместо раздражения в груди тлеет чистое обожание, поэтому он в стиле анекдота рассказывает про сон. — Я просто повторил сюжет твоего сна? — поразившись сильнее, чем следовало бы, повторяет Воланд, и Мастер едва не пропускает какое-то мимолётное мрачное чувство в его взгляде. — Ну да. — Конечно, ну да. — Подумаешь, с кем не бывает, — хорохорится Мастер. — Подумаешь, — передразнивают его слабым голосом. И даже после этого он, распаренный в бане знойного дня и размягчённый от нежности, не настораживается. — Слушай, пора нам двигать обратно, наверно, — Мастер хочет подняться, но его задерживает болезненная хватка на плече. Воланд дословно повторяет и эту фразу. — Ты в детский сад решил... — он затыкает себя, перехватив тревожный взгляд. — Что происходит? Тот булькает, как будто слова застревают в горле, выпаливает: — Что происходит?! День резко перестал быть томным. — Ты же не очередной фокус выдаёшь? — в последней жалкой попытке свести всё к шутке произносит Мастер. С нарастающей паникой и небольшой паузой, во внутренней борьбе, Воланд отзеркаливает и этот вопрос. — Не можешь остановиться? — Не можешь остановиться, — мотает головой, как болванчик. — Опять переклинило? — Мастер фокусируется, как перед нырком в холодный омут. — Уже было такое? — Опять переклинило, — голос Воланда ломается и выскакивает на фальцет, а потом кричит с отрицанием, — Уже было такое!.. — Потерпи немного, — Мастер, накрывая ладонями родное лицо, тоже не может остановить словесный поток. — Я сейчас что-нибудь придумаю... Разумеется, это не действует ни на йоту успокаивающе, потому что вынуждает бессильно повторять его хнычущим голосом. — Ты меня так пугаешь, что придётся скоро подштанники сушить, — Мастер хочет снизить накал, но выходит только хуже. Во взгляде напротив стремительно исчезают последние крохи осмысленности, Воланд дёргается судорожно, словно от электрического тока, и обмякает в его руках. — Подожди. Подожди, я придумаю, — хочется заткнуть уши, чтобы не слышать лепета, как от безумного двойника, повторяющего все слова монотонным голосом. — Воланд, ты слышишь? Крис?! Остекленелые глаза уставились в небо, лицо потеряло всякое выражение. — Пожалуйста, не оставляй меня. Оставайся со мной. — Пожалуйста, не оставляй меня. Оставайся со мной, — помертвевшие губы едва шевелятся. Мастер задыхается. Мастеру представляется, что его вместе с Воландом утягивает на дно мутного кошмара. И сейчас он сам будет без конца повторять бесполезную, такую жалкую речь: — Будь со мной. Я не знаю, что делать. Помоги мне. Намекни. Я знаю, что ты здесь. Чем дольше, чем быстрее воспроизводятся бесцветным голосом его слова, тем явственнее кажется, что речь уже не принадлежит ему одному. Что его присваивают через слова. Тогда Мастер пробует достучаться через имена Галки, сестры и матери, даже называя настоящее имя отца, в тщетной надежде вызвать хоть какую-то реакцию. В минуту тотальной слабости он обнимает Воланда, как перед долгой разлукой, сжимая спину до хруста. В голове мелькает страшное озарение: что, если это связано с упомянутым вскользь приступом? "Чуть до второго инфаркта меня не довёл!" Или оно может привести к нему. Он торопливо проверяет зрачки, пульс, дыхание и реакцию мышц. За себя как медбрата он бы не поручился, но вроде бы реакции в норме. Кроме того, что Воланд повис на нём безвольной куклой и очевидно не в себе. В каком-то странном, потустороннем забытье. Мастер набирает Галке, думая, что, даже если она не сталкивалась с подобным, то сможет хотя бы подать идею. Но "абонент выключен или находится вне зоны...". Он почти отключается, но от последних слов прошибает холодным потом. Голос отца Воланда на том конце отрешённо говорит: "Вам не сюда". Точно ошпаренный, Мастер роняет телефон. Безумие, разделённое на двоих. Есть даже такое понятие на французском. Спокойно. Пока он ещё в каком-то подобии здравомыслия, надо рассуждать логически. Господи. Что бы сказал Фагот? Как бы повёл себя отец. Есть чужеродная тактика. У неё должны быть свои законы. Какие, на хрен, законы, если спонтанная психическая реакция прогрессирует, как на стероидах? Раздвоенное сознание? Бред, осталось вспомнить ещё множественные личности. Но если был триггер, если это какой-то... — Грёбаный фокус Андрея Петровича, — вырывается у Мастера. И это производит эффект. Совсем не тот, что он ожидал. Взгляд Воланда приобретает чужую, жёсткую и ледяную, остроту. Он отодвигается от Мастера и усаживается изваянной статуей, сложив руки на коленях. — Ты всё ещё не здесь? — Я всё ещё не здесь, — отвечает кто-то. — Ты пытаешься выбраться? — Я пытаюсь выбраться. Скорость повторов возросла, словно собеседник знает наперёд, что он скажет. Страшно даже подумать, не то что говорить вслух: — Или... хочешь меня убедить, что это ты? — Или хочу тебя убедить, что это я, — эти слова уже произносятся почти одновременно с ним. Итак, новый уровень кошмара. Бездарная копия научно-фантастических фильмов об андроидах, киберпанк а ля "Призрак в доспехах", дублирование сознания и прочая хтонь. Мастер был слишком самонадеян, когда думал, что переборет безумие Воланда. Потому что это уже не походит на безумие. Скорее на программирование. Причём его самого. Он взрывается истерическим смехом и обрывает себя, когда видит жуткую ухмылку в ответ. Следующий вопрос из него будто вытягивают. — И что у тебя на уме? — И что же у меня на уме... — задумчиво проговаривает тот. От адреналина, обморочного испуга и сковывающего волю чужого присутствия мозги ворочаются, как муха в паутине. Но отчаянная догадка всплывает на поверхность. — Если был триггер, — выпаливает Мастер синхронно с Воландом, — Должен быть выключатель. Переключатель. На что сидящий напротив ощеривается, как волк на красный флажок. — Кто это у нас такой башковитый? — угрожающе шипит Воланд. Мастера скручивает от дурноты — так хочется повторить за ним. — Ты обычный смертный. Мой сладкий, слабый мальчик. Ноги не слушаются. Руки наливаются свинцом. — Ну же. Признай. Ты ничтожество. Желание схватиться за горло, чтобы не выплеснуть слова, застрявшие чесоткой в глотке, невыносимое. — Ну же... — хрипит Мастер, чувствуя, как парализует грудь и горло. — Признай. Он задыхается, как в панической атаке, когда тело предаёт и вопит единственная мысль, что сейчас умрёшь. — Ты шваль, — шире скалится маска Воланда, на щеке Мастера оставляют неощутимую ласку. — Ты недостоин меня. Теперь обездвижено даже лицо, Мастер давится и брызжет слюной: — Ты шваль... Ты недостоин, — он сжимает зубы до скрежета, горло сводит спазмом. — Оставь меня в покое, — приказывает некто. — Оставь. Меня. В покое, — приказывает себе Мастер. В голове раздаётся мерный стук часов. Словно обратный отсчёт. Он уже слышал это тиканье, когда стоял перед отцом на вокзале. Звук необратимости. Хватаясь за воспоминание, Мастер прикусывает губу, чтобы отвлечься болью. — Оставь меня в покое! — выкрикивает он надсаженным голосом. Видимо, лопаются сосуды, или слёзы просто от напряжения, он зажмуривается и выдавливает чужака каким-то чудом из своих мыслей, продавливает ещё одно самостоятельное предложение. — Убирайся из моей головы! — Убираться из твоей головы? — с сомнением вторят ему. Презрительная маска даёт трещину. Это становится заметно, когда открываются мутные глаза. Под онемевшей кожей лица ощущаются покалывания. Что придаёт немного сил. — Я тебя, ублюдка, заживо сгною, — цедит Мастер в остервенении, не вполне осознавая, кто он в этот момент — в нём говорит первородная ненависть, отстаивающая своё. Повторы замедляются и становятся дословными. Взгляд напротив удивлённый и смятенный. Он наседает, вздыхая полной грудью: — Тебя, блять, ждёт такой ад, который ты сам не смог создать. Тело Воланда охватывает мелкая дрожь. — Тебя добьют свои же. Тебя все предадут, — откуда эти слова берутся, Мастер не понимает, но доверяется бешеной интуиции. — Ты останешься совсем один. Тебя забудут, как страшный сон. Быстро и навсегда. Откат. Воланд прикрывает глаза, а когда поднимает веки, там снова прозрачное беспамятство. Осталось отвоевать его в реальность. Ну что, НЛП в действии. Он и не подозревал, что писательская миссия может быть настолько буквально реализована. — Я могу вернуться, — вкладывает в его уста свои уговоры. — Я могу вернуться, — тихо вторит Воланд. Мастер крепко сжимает его плечи и хорошенько встряхивает. — Я хочу вернуться, потому что меня есть кому ждать, — твердит со всей страстью, на которую ещё остались силы. За ним повторяют со всё большей эмоциональностью, пробиваются интонации сопротивления и злости. Ещё пара предложений, и на скулах проступает румянец, чужие пальцы цепляются за его футболку. — Только я имею власть над своим разумом и телом, — убеждает Мастер. Тот болезненно морщится на этой фразе и шумно выдыхает. У него снова идёт носом кровь. Мастер нашаривает платок и прижимает к лицу Воланда, требовательно вглядываясь в сумасшедшие глаза. — Я и только я буду решать, как поступать, кем быть и кого любить, а кого ненавидеть. Пассаж повторяют как молитву или приговор, Воланд захлёбывается на вдохе и откашливается, как туберкулёзный, хватаясь за шею. Облегчение накрывает с такой мощью, что он сваливается всей тушей на вернувшегося, кажется, с того света. — Пиздец, — только и может проговорить Мастер. Рядом загнанно, с хриплыми всхлипами, дышит Воланд, растирая алое на пол-лица. Его глаза закрыты. Мастер ждёт несколько минут и на пробу вкладывает в широкую ладонь руку, которую тут же стискивают. — Ты всё помнишь? Не размыкая век, Воланд коротко кивает. — Я не ошибся? Это был он? Ещё один кивок. — Извини, если я был грубым, — шепчет Мастер. Медленно развернувшись к нему, Воланд впивается нечитаемым взглядом. — Ты ещё просишь прощения?.. — Я даже не могу представить, что творилось с тобой. Но мы разберёмся со всем. Обязательно, — он придвигается ближе. — Если ты поделишься... С видом насмерть перепуганного животного Воланд отталкивает его и, скособочившись, покачиваясь, поднимается на ноги. — Пока я не выясню, что это за хуйня... Тебе лучше держаться от меня подальше. — Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав, — невпопад возражает Мастер, поспешно вставая вслед за ним. — Я сказал, — стальным голосом отрезает тот. И смягчается, взглянув искоса на огорчённое лицо. — Я не могу позволить себе ранить тебя. Ещё больше. Просто... подожди. Я должен сам. Отговаривать его в этом состоянии бессмысленно. Обратный путь проходит в подавленном молчании. Мастер отгоняет лишний страх, что он вернул не того Воланда.