Чтобы увидеть звезду, нужно открыть глаза

Затаив дыхание, Минхо даже не мог заставить себя посмотреть в лицо Гонилю. Неконтролируемый страх — вот что он вновь испытывал, потому что каким-то неведомым, невероятным образом умудрился пересечь им самим же и установленную границу безопасности. Ту самую, которая звучала как «не привязывайся». Или как «чувства — это слабость, а слабость — это боль». Или ещё ста разными вариациями — неважно, Минхо сделал первый шаг, в тот момент будучи уверенным, что разделяет одинаковые чувства, ощущения, что не окажется отвергнут, не убедится вновь в собственной слабости… А потом сразу же вновь засомневался и испугался возможных последствий. Опять побежали мурашки, опять затрясло и свело всё внутри несуществующей, но очень реальной болью… Болью и ожиданием отказа, отвращения, и привычного уже, знакомого по абодзи и по Уджину ощущению безнадёжности. Когда ладони Гониля вновь уже знакомо скользнули по бёдрами и сжались, в первое мгновение Минхо успел подумать, что это для того, чтобы в следующее мгновение отодвинуть. Оттолкнуть. Но мгновения текли одно за другим, и ничего больше не происходило, от него всё не отказывались и не отказывались. Чувствуя, как сильно бьётся сердце, Минхо осмелился наконец перевести вопросительный взгляд выше — и столкнулся с не менее вопросительным выражением лица Гониля. Крепко сжатые челюсти, хмуро сдвинутые к переносице брови, сощуренные глаза; Гониль внимательно изучал его и молча ждал, пока Минхо отпустит. Минхо не отпускало. Не так быстро, по крайней мере. И заговаривать он первый уж точно не собирался: мало того, что язык пока не ожил ещё и слов никаких не подбиралось подходящих, так заговорить снова почему-то казалось Минхо лишним подтверждением собственной слабости; словно бы он умолять собирался. А он не собирался. Никогда. Никого. Ни о чём. Не то чтобы ему вообще требовалось кого-то зачем-то умолять; всю нелепость того, куда завёл его тревожный мозг, Минхо вдруг осознал как-то совершенно неожиданно для себя, разом, когда Гониль успокаивающе улыбнулся ему и невинно погладил по бедру. Прикосновения, правда, всё равно жгли — но взгляд Гониля обжигал сильнее. — Минхо-я? — снова позвал тот. Неуверенно… почти испуганно? Стараясь не подавать виду, Минхо понюхал воздух. Та сладость, что в каком-то смысле свела его ненадолго с ума, ушла окончательно, и её место занял уже знакомый грозовой озон. Будто Гониль вновь перестроился обратно в режим охраны, защиты омеги… Хотя вот этого конкретного, отдельно взятого омегу только от себя самого защищать сейчас и следовало. Айгу, как же его смущало, что он даже не знал, что сказать! Что ответить — а Гониль продолжал выжидающе смотреть, с каждой секундой заставляя Минхо чувствовать себя всё страннее и неуютнее, всё путанее и непонятнее, цепляться только за знакомый, успокаивающий запах и пытаться кое-как удержать себя в руках. Ещё сколько-то мгновений спустя Минхо осознал, что держится сознанием ещё и за тепло человеческого тела под собой, горячее, сильное тело альфы — и, заметив однажды, больше не смог игнорировать этот факт в принципе. Напряжённые ноги, крепкие ладони, некоторая выпуклость, удобно прижимавшаяся к заднице Минхо — всё это он чувствовал разом, вместе, и никак не мог перестать об этом думать. Его тело, тело омеги и не перестроившийся мозг всё ещё беты работали друг с другом по-прежнему вразнобой. Минхо привычно уже с первого дня сознавал разницу инстинктов и сознательных желаний, но оказался не готов к тому, что его тело будет иметь собственное мнение по поводу некоторых происходивших с ним событий. Речь шла даже не об инстинктах, а о… Всё ещё чувствуя под собой Гониля, Минхо упрямо пялился на его футболку и против своей воли представлял, как выглядело бы его тело без неё. Увидел бы он ярко выраженный пресс? Золотую или тёмную, вкусную кожу? Шрамы? Напряжённые соски? Сначала Минхо даже не понял, что произошло, потому что большую часть собственной течки попросту не запомнил, и ну не привык он к ощущению мокрой задницы — настолько, что в первый момент подумал вовсе даже не о том. Но догнало, навалилось волной сладкого чая в воздухе, разом ошарашило неожиданной ассоциацией с течкой и Ёнбокки. Пониманием, что не только он сам чувствовал, что произошло — что Гониль тоже, подрагивая крыльями носа и чуть приоткрыв рот, старательно втягивал запах, и если бы только это!.. Наверняка тот заметил — не мог не заметить мокрое пятно, в котором сидел Минхо, которое стопроцентно промочило и штаны самого Гониля, и, айгу, у него же не течка снова была — так реагировать! К тому, что омеги в принципе так могут, Минхо ещё не привык за неимением возбуждающих моментов вне своей течки в принципе, как таковых. Если задуматься, то механизмы-то одни и те же были, просто в течке он возбуждался всё время без остановки, а тут просто так. Без своего на то желания. Оседлав верхом альфу. Айгу. Расширившись, зрачки Гониля почти целиком заполнили радужку, но ничем больше тот возбуждения не выдавал — только пах всё более и более сумасшедше и пальцы на бёдрах Минхо сжались сильнее, что, честно говоря, только ухудшило ситуацию. Тело, словно решив предать хозяина окончательно, среагировало и на это сжатие пальцев очередным всплеском возбуждения — таким сильным, что Минхо впервые за долгое время ощутил, как твердеет его собственный член. — Минхо-я, — повторил Гониль. Уже не вопросительно, уже куда медленнее и напряжённее. — Ты подаёшь противоречивые сигналы. Минхо сознательно не подавал вообще никаких — все они, и паника, и страх, и возбуждение, были совершенно инстинктивными, а головой он вообще не мог сообразить никак, чего хочет и чему поддасться окажется правильнее. Захотелось даже огрызнуться вновь, защищая себя, но Минхо попросту не успел: Гониль заговорил снова. — Если ты не имеешь в виду того, что… чего-то конкретного, то мне лучше уйти. — Ладони на бёдрах вновь напряглись и после нескольких секунд паузы, в которые Минхо вообще пытался заставить работать верхний мозг в принципе, надавили, прося сдвинуться в сторону. Хуже всего было то, что Минхо сдвигаться не хотел. Вот так, как сейчас, ему сиделось очень даже хорошо. Нет, ладно, он соврал. Вдвойне хуже было то, что Гониль опять оставил право решать за Минхо. И без того Минхо парой минут назад сорвало в какой-то дурацкий благодарный и чуть ли не любящий поцелуй именно на такой волне, и тут Гониль снова. Ни единого движения. Ни единой попытки перейти черту. Горящие тёмным пламенем глаза. Крепкие руки, пытавшиеся заставить Минхо дать слабину, дать сбежать. Полное отсутствие ощущения угрозы — или отвержения. Унижения. Только сводящий с ума запах вокруг, их общий запах. Минхо, впрочем, начинало казаться, что он с ума уже сошёл, раз допускает такие мысли — только мысли, только на мгновение, на секунду разрешает представить себе, что будет, если он подаст однозначный сигнал; голову, правда, кружило и так. Во время течки, в самый её пик, ощущая остатки запаха Чана на Ёнбоке, Минхо чувствовал нечто схожее — но, казалось, куда менее интенсивно. Тогда он сходил с ума сам по себе, просто так, подставляясь даже Ёнбоку, а теперь — теперь его сводил с ума Гониль. И, айщ, Минхо всё ещё не мог решить, всё ещё подавал эти противоречивые сигналы, всё ещё не собирался никуда сдвигаться и слезать — ему и так нормально было, нет, спасибо!.. Фактически он прямо сейчас стоял на развилке, и оба выбора изменили бы всё, поэтому с чисто технической точки зрения не имело ни малейшего значения, что Минхо решит — всё равно бы это изменило всё. Совсем всё. И альфа — нормальный альфа в его жизни, и отсутствие этого альфы с учётом всего произошедшего Минхо заставили бы кардинально изменить свою жизнь. Тем не менее Ёнбоку подставиться было куда проще. Может, тот пах куда более подходяще, а может, потому, что тот просто казался ласковым и беззащитным, словно котёнок — а Минхо кошек любил всей душой. Тосковал по маминым котам очень сильно и прятал эту тоску от всей всей по той же причине — чтобы не казаться слабым. Подставиться Гонилю, подать однозначный сигнал, особенно с учётом того, что Минхо понятия не имел, как это сделать вне течки, казалось чем-то… серьёзным. Слишком большим риском. Минхо даже не знал, чего больше боится — что ошибётся в нём как в альфе, как в человеке, или что через несколько минут, когда останавливаться станет уже слишком поздно, обнаружит, что передумал. Что больше этого не хочет — и окажется в ситуации куда хуже, чем с Уджином. Однако сейчас он думал так, как будто уже определился, чего хочет, и это пугало его больше всего остального, вместе взятого. Минхо не знал, что делать, и откровенно боялся передавать инициативу решать обратно, тем самым вгоняя себя в новые сомнения, в новый парадокс и виток тревожности… Будто наконец поняв о нём что-то — или просто устав ждать — Гониль вдруг шевельнулся. Ослабил нажим, будто всё же смирившись, и вместо этого повёл руками выше вдоль тела, к спине. Надавил. На этот раз поддаваясь уже с неожиданным для себя облегчением — не в последнюю очередь оттого, что Гониль не требовал от него ничего такого, что Минхо бы дать не мог — Минхо вновь привычно уткнулся ему в шею. Каждая новая секунда рождала новый выбор; однако этот, нынешний, отчего-то казался куда интереснее прошлого, куда соблазнительнее, куда… Опять будто черти подзуживали — и с Минхо такое случалось так редко, что он поддавался соблазну слишком легко и второй раз уже с откровенным удовольствием, даже заранее представляя себе все последствия. Особенно представляя себе все возможные последствия. Чуть продвинувшись выше, он лизнул железу вновь, проверяя — до сих пор ли так вкусно, до сих пор ли эффект остаётся прежним, и да; в голове разом взорвался туман, сужая зрение до туннельного. Альфа под Минхо взволнованно рыкнул, и Минхо довольно ухмыльнулся: сработало. Хотя сработало недостаточно — и на этот раз он не ограничился одним прикосновением, а повёл языком дальше, к укусу. Напряжение в сжатых челюстях вызывало явное дежа вю — однако если тогда Минхо дрожал от ужаса и безысходности, безнадёжного ужаса, то сейчас — от явного предвкушения ещё более сильной реакции. Альфа под ним содрогнулся, выплёскивая новую волну феромонов, новую порцию крови под зубы; Минхо кусал так, как должен был кусать впервые — полностью убеждённый в правильности своего выбора, не просто ощущая себя в безопасности рядом с этим альфой, но и полный иных, куда более громких и поглощающих его чувств. Меньше суток прошло — и он словно делал первый серьёзный шаг навстречу, делал его на самом деле. Не молил о помощи — а утверждал себя как омегу, как независимого, уверенного в своих действиях партнёра рядом с кем-то сильным. Утверждал себя как кого-то столь же сильного. Альфа под ним заворчал, и тихое, едва слышное рычание так и продолжило клокотать в его горле. Стоило Минхо разжать зубы, отстраниться — и всё повторилось вновь: мгновение спустя он оказался на спине, распластанный, раздавленный, с раздвинутыми ногами и по своей собственной, сука, воле задранным подбородком. Считанные секунды у него ещё был выбор, пока альфа вёл носом по шее, медлил, внюхивался в поисках лучшего места — был выбор и была возможность передумать, но на губах всё ещё оставалась терпкая, железистая сладость — смесь крови с феромонами, — и Минхо, облизнувшись раз, только закрыл глаза. То ли предвкушая, то ли в опасении, глубоко вздохнув, он запрокинул голову ещё сильнее, не слишком понимая, что делает, вжал пятки в задницу, поощряя тесный контакт, и всё. В следующий миг шею пронзила отрезвляющая боль. Висевший в глазах туман куда-то растворился и почти сразу же исчез окончательно, заставляя Минхо в испуге напрячься. Он бы задёргался, попытался освободиться, но — не в этой позе. Не будучи вдавленным со всей дури Гонилем в кровать, не с его клыками в шее. Одно неловкое движение — и могла бы быть задета артерия, но Минхо это совершенно не волновало. Если бы он не упирался уже со всей дури головой в подушку, то точно попытался бы вырваться на свободу. Тяжёлый, твёрдый член Гониля больно давил в промежность; правда, Минхо испугался только тогда, когда сообразил вообще, что это — и вот тут бы ему окончательно задёргаться, попытаться отбиться, но сработал привычный ступор с перепугу, и всё, на что его хватило — это на жалкий омежий скулёж. А потом всё кончилось. Или, может быть, только началось. Накатило: словно в голове прямая связь открылась телепатическим каналом, причем так резко, как будто плотину прорвало. Мгновение назад Минхо боялся сам и переживал из-за того, что случилось, всё ещё до конца не успев обдумать и испугаться на полную — а потом вдруг их стало двое. Потом вдруг Минхо стал уверенным, спокойным, сильным — таким, каким он всегда хотел быть, всегда мечтал, — и знал при этом, что это не его… нет не чувства, а самоосознание, что ли, то самое легендарное «знать, как дела у твоего партнёра». Шею снова закололо — и тут же следом Минхо омыло приступом такой жёсткой и разъедающей собственнической жадности, что язык, сменивший зубы, оказался откровенным сюрпризом. Зализывая рану — Минхо, к слову, уже второй раз этим не озаботился, придурок, — Гониль на всё сознание Минхо фонил удовлетворением, возбуждённым и голодным альфой, и какой-то животной яростью. Судя по тому, что Минхо это не пугало совершенно, злился тот вовсе не на него. Укус делал с ним что-то странное: будил точно такого же собственнически-жадного зверя, каковым Минхо никогда в сознательном состоянии не был, но присутствие которого ощущал на самой грани себя — в течку, точнее в её начале и сразу после, поскольку саму течку он не слишком хорошо помнил; сегодня, когда думал о том, что это его альфа, и когда злился на Джисона, когда ждал Гониля в кровати — и вот теперь. Теперь, заставляя Минхо вцепиться в него руками в страхе, что тот отстранится, опять вжать пятки ему в задницу, наплевав на страх члена — не буквально члена, конечно, на страх стимулировать… Плевать, Минхо крыло так, что это «ближе», что требовали от него инстинкты, вполне могло включать в себя и секс. Гониль всё ещё злился, всё ещё старательно вылизывал укус, будто задавшись целью продолжать, пока тот не заживёт, будто ему причиняло боль само осознание того, что он нанёс травму своему омеге и что кто-то уже причинял ему боль ранее. Оба они действовали в большей степени инстинктивно; оттолкнуть Гониля и начать зализывать собственный укус Минхо в первую очередь тоже заставили инстинкты. Мурлыкать совершенно в духе Ёнбока — единственного примера нормального партнёра, что у Минхо был — тоже его заставили инстинкты. Ну. Наверное. Айгу, клясться в этом Минхо бы не стал. Всё-таки не впервые он собой управлял слишком сознательно для новичка в этом во всём. Чан, в конце концов, до сих пор иногда с феромонами справиться не мог и временами фонил на всё общежитие по мельчайшему поводу — а Минхо нет. Минхо и про течку мог много чего рассказать, хотя знал, что обычно у омег крыша едет и ничего почти в памяти не остаётся, и запахом своим управлял без особых трудностей, и, даже подчинённый Уджину, сохранял себя и справился бы, вырвался бы сам спустя какое-то время даже без помощи Гониля. Просто пострадал бы куда сильнее в процессе. Просто Минхо не умел переставать думать. Даже во время секса, даже возбуждённый донельзя, даже смертельно уставший, он не умел отключать мозг и просто жить текущим моментом. Может, просто Чанбин был прав и у него что-то со здоровьем не так было — но в любое время Минхо умел отстраниться и посмотреть на происходящее равнодушно и со стороны. Не всегда додумывался, правда, не всегда хотел — в общем, слишком часто он попросту не чувствовал себя эмоционально вовлечённым в ситуацию. Может, в этом и был источник его сексуальных проблем, а может, и нет. В любом случае, сейчас, слушая собственное мурлыканье, Минхо ещё какое-то время отстранённо водил языком по укусу, по железе, останавливая кровь и чувствуя, как успокаивается ярость на том конце связи — а потом Гониль тоже, по-видимому, пришёл в себя, и ярость сменилась мгновенным испугом. В этот раз, правда, Гониль не отстранился, а лишь замер и, кажется, задержал дыхание — но Минхо уже чувствовал всё. А ведь Гониль всё это время мог чувствовать его самого, его ужас и страх, наконец дошло до Минхо, и вновь объявшей его благодарностью он поделился уже сознательно. Помогло: над ухом раздался тихий, торопливый вдох. — Минхо-я… — шёпот вдруг показался ему почти сексуальным. Освоившись в текущем положении, Минхо наконец переварил собственный страх — да и феромоны альфы помогли, куда без них — и теперь, казалось, из них двоих именно он гораздо лучше сейчас контролировал себя. Гониль, по крайней мере, кажется, начинал паниковать. Чисто по-мужски, знакомо Минхо ещё со времён старшей школы, когда он наступил на хвост коту и ужаснулся содеянному. Кот вёл себя вроде бы нормально — но ветеринар позже диагностировал перелом, и, когда первый шок схлынул, по поведению кота было видно, что ему очень, очень больно. Вот тогда Минхо паниковал так же и чувствовал, будто совершил непоправимую ошибку. Вот только Минхо ошибкой не был. Зло брало от этой мысли — потому что если так, то Гониль как будто, как и все, считал его безмозглой вещью, животным, не умеющим взять за себя и свои решения ответственность — а Минхо таким не был никогда, даже Уджин не смог его заставить в это поверить. И Гониль бы не смог. Ради того, чтобы заставить его перестать сомневаться, Минхо снова сделал первым шаг и вновь пересёк очередную свою границу, которую по собственной воле так-то пересекать не собирался. Но рука словно сама собой потянулась к загривку, впилась в волосы и притянула Гониля ближе под нужный угол. Поцелуй вышел сухим, но сильным, уверенным. В противоположность тому, с чего всё началось, Минхо не чувствовал страха, только, может, отголоски злости — но и те быстро исчезли, забылись, стоило Гонилю ответить. Мгновенное ошеломление донеслось до Минхо по связи, смыло собой все предыдущие эмоции, и постепенно сменилось почти стыдливым, недоверчивым удовольствием. Минхо всё ещё вёл, но с каждым движением, с каждым вздохом Гониля… он опять чуть было не подумал «альфы», как тогда, перед укусом, — с каждым движением он всё ослаблял напор, натиск, будто приглашал того следовать за собой и брать на себя инициативу. Гониль, однако, на провокации не вёлся, как бы Минхо не стремился изображать из себя омежье бревно. Наоборот, напоследок коснувшись его губ ещё раз, тот уставился Минхо в глаза — пристально, изучающе, и вот тут Минхо уже не сомневался, что все его ощущения по связи находятся под не менее пристальным вниманием. Почему-то это ещё и льстило. Льстила эта аккуратность, эта склонность Гониля перепроверять и убеждаться, чего хочет Минхо, всерьёз ли он — и злила уже тоже. Минхо, может, только настроился, и паузы бы его только сбили. И Гониля тоже — а нехилую долю успеха в самоощущении Минхо создавало именно доходившее до него возбуждение Гониля. — Нет, на сегодня не хватит, — рыкнул он, не дожидаясь вопроса, и вновь ощутил… смущение? Смущённую решительность? Как будто Гониль не верил тоже, что это на самом деле, будто всё ещё отходил от осознания укуса и считал постыдным продолжать хотеть Минхо и требовать от него чего-то большего? Айгу, блядь, Минхо уже кусаться был готов, причем на этот раз вовсе не в положительном смысле. — Точно не… — начал Гониль, и Минхо раздражённо сомкнул зубы на оказавшейся неожиданно рядом мочке уха. — Блядь! Ага, ладно, Минхо достался всё-таки не безэмоциональный монах и не гений самоконтроля. Не то чтобы он уже не знал этого, однако лишний раз убедиться оказалось приятно. — Ты меня трахнешь или нет? — К этому моменту Минхо уже с чистым сердцем был уверен, что он к этой идее относится прекрасно и член у него стоит не в ответ на возбуждение с того конца связи. Впрочем, даже если бы и из-за этого, Минхо это слабо волновало. В кои-то веки он ощущал желание — и намерен был не проебать момент. Все ещё по привычке измеряя мир по Уджину, Минхо ждал раздражения, но в ответ плеснуло смехом и возбуждённым удовлетворением. — Ну, если ты так ставишь вопрос… — провокационно потянул Гониль. Айщ, вот если бы он посмел отказать, Минхо совершенно всерьёз собирался ему после этого оторвать яйца. Его собственные, ему начинало казаться, скоро посинеют и отвалятся напрочь, да и под задницей явно уже скопилась лужа, натекла в гнездо. — Именно так, — жёстко отрезал он, но губы против воли сами собой расползлись в улыбке. — Ты собираешься с этим что-нибудь делать? Хмыкнув, Гониль отодвинулся уже совсем и снова глянул ему в лицо. Хитро изогнул бровь, напомнив вдруг Минхо тем самым какого-то лихого пирата: — Есть предложения? Не выдержав, Минхо зарычал снова — и тут же сломался, засмеялся тому, какое изумлённое выражение лица стало у Гониля. — Раздевайся, альфа, — всё ещё не в силах перестать улыбаться, велел наконец он.