Чтобы увидеть звезду, нужно открыть глаза

Вообще-то Минхо в глубине души казалось, что придётся уговаривать его ещё очень долго. Что Гониль будет мяться, отказываться раз за разом — и фонить смущением по внутренней связи — пока, наконец, не свалит все же на кровать Сынмина. И, даже представляя себе эту картину, Минхо уже страшно злился. Но нет — всё с тем же приятным изумлением выпрямившись, поднявшись на колени, Гониль без лишних раздумий, по-странному, ухватив ткань за плечи, потянул с себя футболку. Смущение по связи, правда, никуда так и не делось. Пресс, как и представлял себе Минхо, действительно оказался на месте — ровный, загорелый, тёмно-золотой, так и манящий потрогать, коснуться, запустить зубы и оставить следы. Везде потрогать: переливы явно выделявшихся мышц на руках, на груди, провести пальцами по тонким, коротким волоскам — кое-кто явно сбривал их совсем недавно — и по колким, еле заметным следам блядской дорожки, да чтобы языком, да вниз… Спустившись к резинке, руки Гониля нерешительно замерли. — Штаны тоже, — грозно потребовал Минхо. Нечего тут сомневаться! — Уверен? — остро взглянул на него Гониль. Нет бы перед укусом спрашивал, а не сейчас. А то Минхо будто не чуял его бесполезные попытки скрыть восторг и предвкушение удовольствия, не ощущал по связи тягу и желание пометить омегу окончательно! Как будто не тянуло его самого оказаться помеченным альфой изнутри и снаружи и пахнуть так, чтобы за километр все чуяли, что всё, занят, с концами! Нет уж, стоило брать всё в свои руки. Если Минхо инстинктам не поддавался, но всё равно принимал решения — независимые, разумные, свои, то Гониль как раз, судя по всему, был совершенно обычным человеком и либо как раз этим инстинктам прекрасно поддавался, либо изначально подвергал их сомнению. Другой бы альфа, наверное, уже распял бы Минхо текущей жопой вверх и воткнул бы член по самые уши ещё с час назад. Но Минхо сам, своими руками выбрал того, кто лишний раз убеждался в его собственном комфорте… и Минхо снова так ни разу и не подумал о комфорте его, его альфы. Чертов эгоист. — Штаны, — приказал он вновь, но, спохватившись, сбавил обороты: — Если ты сам этого хочешь. Вообще, насколько сильно Гониль этого хотел, ощущалось очень, кхм, доходчиво — и виделось тоже, потому что те самые штаны с предательски просочившимся мокрым пятном от смазки Минхо натягивались в паху, так чётко обрисовывая головку, что, раз посмотрев, взгляд отвести было физически невозможно. И Минхо, конечно, залип. Только когда штаны вместе с трусами сдвинулись ниже, растягивая ткань ещё сильнее, ещё недвусмысленнее демонстрируя возбуждение, Минхо очнулся и сумел отвести взгляд. Именно поэтому первые мгновения он упустил и вновь воззрился на член, только когда тот уже повис, закачался в воздухе под силой тяжести, налитый, обрезанный, чуть изогнутый вверх — красивый, в общем. Просто эстетически красивый, хоть Минхо за эстетикой никогда и не гнался. Да даже руки сами тянулись, и это тоже оказалось новое чувство — это совершенно непривычное любопытство, тяга к изучению нового, подстрекаемая недвусмысленной реакцией по связи. На каждое своё движение Минхо чувствовал ответ: на первое же прикосновение — взрыв восторга, на сомкнувшиеся кое-как, не до конца пальцы — возбуждённую дрожь, на движение вниз, к основанию, к очевидно набухающему — уже! — узлу — он ощутил реакцию даже носом. Озон вновь стал слаще, острее и свежее, вновь вспомнились конфеты из детства, и почему-то стало жарко. Убрав руку — показалось, или Гониль буквально всхлипнул? — Минхо и сам потащил с себя футболку. Отвратительно бледный, тощий, с синяками, со шрамом на животе, при этом он видел реакцию отвлёкшегося было на мгновение на окончательное избавление от одежды Гониля — и даже удивился ей. Откровенно не верилось той волне столь сильного желания, что пришла к нему по связи, но одновременно же именно благодаря ей Минхо знал, что всё это не ложь, что невозможно не верить тому… поклонению, с которым Гониль рассматривал сейчас его тело и, казалось, не видел никаких недостатков. Рассматривал и, блядь, опять ничего не делал. Хотя, может, именно поэтому всё и работало, вдруг отвлечённо предположил он. Надави Гониль — и Минхо бы испугался, отступил, опять ощутил, как спадает возбуждение, испортил бы всё и вся; сейчас же они двигались исключительно в его собственном темпе. Именно Минхо решал, что случится дальше, и, он подозревал, Гониль бы с лёгкостью отступил, скажи Минхо, что на этом всё и кончится. Хер там, Минхо кончать собирался только если в самом грубом и буквальном смысле, и то только если кое-кому на грудь. Пользуясь отвлечённым состоянием Гониля, он оттолкнул его, давая себе пространство, и выпрямился тоже. Предвосхищая любое возможное возмущение, любые возражения и удивление, уже, впрочем, ясно ощущаемое внутри, Минхо взялся за собственные штаны. Раздевался он, хоть и нелепо изгибаясь, вытягивая ноги, всё равно чувствуя себя будто стриптизёром, будто самым красивым в мире человеком, потому что невозможно было под этим взглядом чувствовать себя иначе. И, обняв за шею, тянул альфу к себе точно так же — грубо, неуверенно опускаясь ниже, по уши вновь вдруг поглощённый запахом и все мысли сосредоточивший именно на нём. — Минхо-я… — Гониль вжался в него всем телом, и Минхо даже не дал ему договорить, так и не узнав, что тот хотел сказать — возразить, спросить снова, в очередной раз, уверен ли он, или ещё что-то. Шире раздвигая ноги, откровенно подставляясь, он первым вновь инициировал поцелуй, со смешком приказав себе запомнить этот универсальный рецепт разрешения любых сомнений, поскольку да — это очевидно он и был. Мгновенно — наконец! — перехватив инициативу, Гониль скользнул ладонями вдоль его тела, провёл пальцами между бёдер — и немедленно вляпался в свежую смазку. Вместо того, чтобы ощутить раздражение, казалось, тот испытал только всплеск возбуждения и руку не убрал; но поцелуй закончился именно на этом моменте. Ещё секунду Гониль внимательно смотрел ему в глаза, вглядывался так, словно искал что-то — и только позже, анализируя, Минхо понял, что дело было в его собственном ощущении на миг проявившейся неприязни к новым, почти незнакомым проявлениям второго пола — и, видимо, не найдя ничего особенного, снова склонился ниже. Второй поцелуй получился куда нежнее, заботливее, аккуратнее; Гониль будто пытался передать свои ощущения ещё одним способом, словно того, что чувствовал по связи Минхо, было недостаточно!.. Может, и было. Может — кто знал? — Минхо и была нужна именно эта неприкрытая нежность, эта ласка кого-то одновременно столь сильного и покорного любому нажиму, беззащитного и такого отзывчивого любому его удовольствию. Скользнув по члену, пальцы изучающе спустились ниже, потрогали и погладили занывшие яйца и закончили свой путь там, где уже пульсировало от количества прилившей крови. Минхо показалось, что раньше Гониль с омегами не был; кто в омегу, лежащего в луже смазки, будет засовывать сначала всего один палец? Там, по его собственным ощущениям, сходу бы и конский хер без проблем уместился, раздвинул бы всё и вся, перестроил бы внутренности под себя — а у Гониля, в конце концов, был вполне человеческий. Альфий. Или альфячий? В голову лезла всякая чушь. Хотелось трахаться и занять чем-то рот. Второй вопрос решался просто — Минхо сам углубил поцелуй и стало легче, а вот первый… — Руку, — приказал он; по связи пришла нервозная волна испуга. Не обращая на неё ни малейшего внимания, Минхо дождался полной свободы и уже испытанным ранее методом перекатил их, подмял под себя Гониля и замер, приподняв задницу. Они и вправду друг другу подходили. Даже анатомически: головка ткнулась сама сразу туда, куда требовалось, не пришлось ни ловить рукой, ни нажимать — только чуть раздвинуть колени, и всё, остальное сделала сила тяжести. Непривычно заполняя, раздвигая изнутри, толстый — с точки зрения внутренних ощущений Минхо пиздец какой толстый, так что мысленно он признался себе, что с энтузиазмом он капельку переборщил, — член ворвался в него, вдавился до упора. Сразу закололо в нескольких местах внутри, плюс заныли края, обхватили уже ощутимый узел. В дополнение ко всему этому Минхо казалось, что он сел недостаточно: те самые инстинкты требовали придвинуться ближе, что, вероятно, было откровенно сложно именно в этой позе. Кажется, именно поэтому классическое порно с завязыванием узлами подразумевало позу по-собачьи — а вот так Минхо чуть-чуть не доставал. Или боялся достать с перепугу, закрыв глаза и стиснув зубы. Возбуждение всё же начало спадать, в первую очередь из-за хоть и лёгкой, но всё-таки боли. Однако это не прошло незамеченным Гонилем: тёплые руки прошлись по его телу, разгладили напряжённые мышцы, потёрли болезненно торчавшие соски. — Куда ты так торопишься? — мягко выругал его Гониль и надавил подушечками пальцев снова, явно пытаясь отвлечь. Успев с иронией удивиться, Минхо оказался совершенно вдруг не готов к накатившей волне возбуждения. Слишком уж он привык считать себя… иным, что ли? Неправильным? Не таким, как все? И чувствовать, как разом вдруг обретает уверенность Гониль при ощущении ответной реакции, оказалось ещё более неожиданным. Ощущения, охватившие Минхо, оказались крайне противоречивыми: с одной стороны, он в кои-то веки демонстрировал предсказуемую реакцию, наконец-то его тело работало так, как было предусмотрено природой и как ждал от него его альфа; с другой — именно это Минхо и напрягало. Какие ещё сюрпризы ждали его впереди? Почему именно так? Именно сейчас? По связи он чуял какое-то подозрительное ехидство. Конечно, проверив один тип реакции, Гониль немедленно заинтересовался другим и перенёс руку на член Минхо, обхватил и спрятал в кулаке головку. Будто знал, что Минхо любит и что ему нравится, и поступал только как, как было нужно и правильно в этот самый момент. А, айщ, связь, Минхо вечно забывал, что она двусторонняя. Что Гониль точно так же чувствует все его колебания и сомнения в тот же самый момент. Что боль, страх и раздражение от внезапного возбуждения — уже не только его собственное дело. Качнув бёдрами навстречу кулаку, Минхо на некоторую даже часть против своей воли — забыл уже просто, банально отвлёкся — сдвинулся вверх по стволу; гладко скользнул по растёкшейся смазке и замер на самом последнем сантиметре, цепляясь ободом за головку. А потом — опустился обратно, вновь полуприкрыв глаза, до самого того места, нажатие на которое заставляло видеть под веками цветные, яркие пятна. Неописуемо интересно оказалось чувствовать этот баланс удовольствия собственного и приходящего по связи, дополнять его ощущением сладкой свежести в каждом вдохе. Эгоистично поглощённый собой, Минхо даже не сразу осознал, что заполняющие спальню, резонирующие эхом от стен звуки издает здесь он сам. Гониль оказался куда тише — и точно так же поглощённый собственным внутренним миром. Позволяя Минхо двигаться так, как хочется, запрокинув голову и зажмурив глаза, Гониль так и продолжал водить по члену Минхо сжатой в кольцо ладонью, и поддерживать его за талию. Кажется, он был близок, куда ближе, чем Минхо; кажется, он действительно не был до того с омегой вовсе — или, может, это опять с Минхо было что-то не так. Да, ему нравилось, но чтобы до оргазма прямо сейчас? Нет. Даже не рядом. Даже не близко; ныли ноги от непривычной нагрузки, волосы лезли в глаза и Минхо постоянно встряхивал головой, стряхивая их с лица — и это тоже сбивало его, заставляя «выныривать» из ощущений, терять «волну» возбуждения. Но пусть даже Минхо вновь возвращался к ней, к тому поглощающему ощущению надвигающегося удовольствия, нога вновь начинала болеть — и всё, его сбивало заново. Заколдованный, замкнутый круг, думалось ему почти с сожалением. Будучи уже недалёк от того, чтобы вспомнить и Джисона, и совет Чанбина, Минхо уже окончательно очутился на грани — но только не на той, и лишь очередной приступ ненависти к себе заставил его остановиться. Даже не его, в общем-то, но и то, что крепкие руки опять держат его, не дают двигаться, Минхо точно так же понял не сразу. — Минхо-я, — Гониль звучал не в пример увереннее, чем раньше. Словно он точно так же находил себя в защите, обретал уверенность там, где от него зависело хоть что-то; Минхо почти завидовал. — Минхо-я, остановись. — Что? Почему?.. — уже договаривая, он вновь вспомнил про связь, но вопрос уже сорвался с губ, и Гониль, уже морщился, отвечая. — Тебе не нравится. Не так, я же чувствую. — Гониль не сводил с него глаз; отвернувшись первым, Минхо прекрасно понимал, что тем самым лишь подчёркивает его правоту. Но… Что он должен был сказать? Что тот прав? Так Гониль это наверняка и так сознавал, потому что Минхо буквально вонял чувством вины на всю спальню, не меньше. Если бы он спросил, «а как именно», Минхо бы его, наверное, ударил. Просто защищая себя — от обиды на самого себя, от привычки причинять боль другим; или, может, огрызнулся бы и испортил всё хотя бы уж так, раз не получилось иначе. Но он не спросил. — Иди сюда, Минхо-я, — позвал его Гониль и потянул ближе, почти насильно укладывая к себе на грудь. Снова потянуло болью внизу — без возбуждения член в заднице ощущался несколько неприятно. Хотя в целом и не мешал. — Давай-ка проверенным методом. Держись крепче. Куда держаться? Недоумевающе моргнув, Минхо только чудом не соскользнул куда-нибудь не туда и не сломал никому ничего, вновь очутившись на спине у самой стенки кровати. С широко расставленными ногами, в этой позе он вновь оказался носом в районе шеи — знакомо, привычно, без возможности шевельнуться, сбежать, что-то изменить и сделать. В безопасности. Губами чувствуя свой собственный укус, Минхо сделал, может, вдох или два — и этого уже оказалось достаточно, чтобы вновь начать расслабляться. Феромоны альфы — его собственного альфы — так близко, так рядом, всё ещё не злящегося, всё ещё заботящегося о нём, глупом омеге, действовали на него именно так, как Гониль, по-видимому, и рассчитывал. И вновь тело его предало: чувствуя, как дёргается внутри него член, его собственный дёрнулся в ответ. Новый прилив возбуждения, взявшийся совершенно из ниоткуда, не заставил себя ждать; чуть шевельнувшись, просительно сжавшись, Минхо сразу получил нужный отклик. Ненадолго отстранившись, Гониль проверил его быстрым взглядом и наклонился обратно к уху, качнулся навстречу, входя до конца, до упора настолько глубоко, что Минхо даже не думал, что в него влезет. — Расслабься, — тихо посоветовал тот. Помедлил немного и подхватил вдруг его под колени, заставляя задрать задницу выше. Снова помедлил. — …Омега-я? Как лучше? Джаги-я? Эги-я? Вообще Минхо было никак не лучше, но, правда, и никак не хуже, поэтому он честно задумался, прикидывая. Как ему больше нравилось? Не «омега» точно. «Дорогой» или «детка»? Недовольно сморщив нос, он покачал головой — не нравилось ничего. — Кьютэ, — смешливо и отчего-то умилённо фыркнул Гониль. Сдвинувшись, он вдруг на миг прижался к носу Минхо в поцелуе и тут же качнулся обратно. Весь. Вместе с членом. Ощущая, что краснеет, Минхо уставился на него снизу вверх — и вот против этого прозвища он по какой-то причине ничего не имел, хотя и откровенно не считал себя «милым». Но в этом коротком слове было куда больше собственного отношения Гониля, чем в небрежных и куда более традиционных в отношениях «джаги» и «эги», только первое использовалось чаще у старшего поколения, а второе — среди ровесников Минхо. И ни то, ни другое ему не нравилось — в отличие от открытого, личного восторга Гониля, испытываемого именно им, искренне, от всей его альфьей души. Или альфячьей. Снова прижавшись к уху — и опять заставляя Минхо дышать феромонами, ловя возбуждение — Гониль, будто этого мало было, снова открыл рот. — Кьютэ, — повторил он с вновь вылезшим американским акцентом. И, с куда ещё большим: — Гояни. «Котёнок». Стоило ли вообще думать, почему Минхо это понравилось ещё больше? Он кошек любил. О котятах заботились, котят любили, и это сравнение льстило, даже несмотря и его некоторую заезженность. Может, именно этот факт, а может, и феромоны дали сил Минхо хмыкнуть, открываясь новому толчку, и сощуриться: — Что, уже хочешь надеть на меня ошейник? Ничего особенного он не имел в виду — только, может, адресники с кличками как те, что висели на котах дома, да и всё, но Гониль издал такой заинтересованный звук, что у Минхо что-то поджалось в животе, и он даже ответить не смог бы, спроси кто, от чего именно — от страха или предвкушения. Раньше — ну, когда-то, в размытые средние и древние века — ошейники надевали на омег, демонстрируя тем самым, что те собственность альф. Или бет. Но столько лет уже прошло — буквально сотни, что с тех пор об этом обычае вспоминали только в учебниках по истории да в оскорблениях. Только Гониль, как оказалось, имел в виду не совсем то. Ласковая рука скользнула по груди и коснулась шеи. Прижалась к железе, лишь обозначая нажим, но не причиняя боли на самом деле. — Котёнок ходил бы на поводке? Минхо нравился его голос. Негромкий, но сильный, уверенный. Не поставленный специально, как у всех них, но тем не менее мелодичный, естественный. Но слова, которые произносил этот голос… Не выдержав, он повернул голову, проверяя. Гониль улыбался. Не издевательски, а неожиданно нежно; и не двигался больше, ожидая ответа и тем самым показывая, что относится к вопросу серьёзнее, чем это выглядело на первый взгляд. Последнее Минхо не нравилось. Учитывая темп, они вполне могли бы и разговаривать одновременно. Ну, по крайней мере, он. Он-то лежал. Хотя и Гониль мог бы лечь нормально сверху, Минхо нравилось, он уже проверял. Потянув его ближе, знакомо вжимая пятки в задницу, Минхо вовсе не ждал слишком тесного контакта, ближе, чем в прошлый раз: обод обожгло растяжением вновь и внутрь скользнул уже увеличивающийся в размерах узел, а потом дёрнулся, с тихим хлюпаньем выдвигаясь обратно. Вот там, внутри, куда давил узел и где проходила, не останавливаясь, глубже головка, хотелось большего. Пока, правда, не слишком — примерно как хотелось отпить ещё колы после первого глотка. В при этой мысли горле тут же пересохло, и Минхо сглотнул. — Котёнок, — тихо отозвался он, всё ещё подсознательно сомневаясь в ответе, — ходил бы на поводке только за своим альфой… — …и пока никто этого не видит, — понятливо закончил за него Гониль. — Принимается. Ты главный, кьютэ… — …при всех, — после такой же нерешительной паузы закончил Минхо. Реальность говорила сама за себя: расслабиться он смог только в той ситуации, в которой находился здесь и сейчас, то есть исключительно снизу. В буквальном смысле; в безопасности. — И это, — согласился Гониль. Лукаво дёрнул уголком губ: — Мне уже рассказали о твоей репутации главной угрозы всей группы. Такое, конечно, стоит поддерживать — Укушу, — рефлекторно пригрозил Минхо. Само с языка сорвалось, честное слово. Неудивительно, что Гониль засмеялся уже открыто: — Опять? — И, спустя секунду: — Кусай, кьютэ, я не трейни и не айдол, на мне хоть тысячу следов оставляй — не страшно. О. Минхо только осенило: вот в чём была причина этих слишком аккуратных прикосновений к коже; укус альфы в этот список прикосновений, разумеется, не входил. Благо место без проблем позволяло скрыть его под воротником. Хотя до дебюта бы сошли все остальные следы, но фанаты… Обнаружить когда-нибудь потом свою фотографию, на которой он напоказ размечен засосами, Минхо откровенно не хотелось. Такие вещи, по его мнению, следовало прятать от чужих глаз. Что-то внутри просило. И укус спрятать тоже подальше. Это только его. — «Тысячу»? — с лёгкой ноткой издёвки переспросил он и наклонился к плечу, буквально занося зубы. Угрожая. — Тысячу, — уверенно повторил Гониль — так открыто и просто, что накатило вдруг снова тем же самым, с чего всё и началось. Той огромной благодарностью и признательностью, тем желанием разделить это всё, таким сильным и соблазнительным, что Минхо вновь подтолкнул его навстречу. Именно этот угол оказался самым удачным — или, может, дело было в узле, — но каждый толчок по миллиметру, по шагу, делал ощущения всё интенсивнее и сильнее. Понемногу. По чуть-чуть; прикрыв глаза, Минхо уткнулся ему в шею и жалобно простонал. Сладость на губах отдавалась точно такой же сладостью в воздухе; не умея, не понимая, как определить, что же именно он чувствует, Минхо всё же впился в тонкую кожу перед собой, слизывая, скусывая вкус — просто из-за обилия ощущений и запахов снова теряясь в происходящем. Двигаясь всё сильнее и сильнее, Гониль тихо, еле слышно стонал; помимо этого, тишину комнаты нарушали лишь резкие вздохи Минхо. Вскрикнул он только тогда, когда узел зацепился за край и с силой протолкнулся внутрь. В этот момент бёдра Гониля дрогнули, замирая, остановились, срывая ритм, подводя Минхо совсем близко к совершенно неописуемому желанию чего-то большего, сильного, интенсивного. Жалобно застонав, он попытался оттолкнуться, заставить Гониля двигаться дальше, но не смог: узел просто не вышел. Ещё секунда — и бёдра вжались в него вновь, близко, до упора, толкнулись на какие-то считанные миллиметры. — Кьютэ, — шепнул ему на ухо Гониль, а потом это случилось. Айщ, Минхо понятия не имел, что в него столько умещается изнутри. По ощущениям, член Гониля оторвался и, оставаясь на том же месте, вдруг развернулся поперек, а потом вдруг запульсировал, ожёг горячим, сдавил и выдавил там и так, как Минхо нужно было всё это время. Будто только этого нажатия ему не хватало весь последний час для того, чтобы сорваться тоже, хотя Минхо и считал себя вовсе не скорострелом. Но «кнопка» внутри оказалась нажата, и включила вспышку под глазами, заставила сжать зубы, держась за своё руками и ногами, и раствориться в пришедшем по связи блаженстве. Минутой спустя пришло осознание, что горячая пульсация изнутри — это сперма, точно такая же, как та, которой выстрелил только что член самого Минхо. Технически теперь они пометили друг друга ещё и в этом смысле: Гониль его изнутри, а Минхо его — снаружи. Новая пульсация отвлекла его, сдавила мозг удовольствием, и пришлось снова закрыть глаза, сцепить зубы, пережидая. Когда-то Минхо недоумевал, что делать омеге, когда тот связан. Лежать полчаса страдать и ждать, пока узел сдует? Хрень какая. Работать? Может быть, но альфа обязан был на подобное обидеться. Абстрактный, само собой, альфа, образ которого эти годы назад представлял себе тот, предыдущий Минхо. Этот Минхо пытался не скончаться во время этого получаса от всё новых и новых оргазмов. Кто же знал, что взаимная стимуляция работает настолько же недвусмысленно? Что каждый маленький оргазм альфы чисто физиологически вызывает оргазм у омеги? Минхо точно был не в курсе, но узнавал сейчас об этом прямо на ходу, на собственном опыте, чувствуя, как тяжелеет тело Гониля, как по связи доносятся отголоски яркого, очевидного, заставляющего забыть обо всём удовольствия. И даже сквозь это удовольствие Гониль не забыл о самом Минхо: прижался губами к виску, потёрся щекой, и мгновением спустя Минхо ощутил прикосновение к ладони. Держаться за ручки во время секса тоже казалось ему чем-то… ну, надуманным, что ли. Несвойственным таким людям, как он, как сам Гониль. Сверхромантичным, избыточным — но вот они оба лежали, переплетя пальцы, и вот совершенно Минхо не казалось это неправильным, ни на секунду и ни на мгновение. Наоборот, так получалось проще разделить терзавшие их чувства, иррационально хотелось стать как можно ближе, ещё ближе, и… Новый оргазм сбил его с мысли, отвлёк, сорвал с губ стон, который вот именно сейчас отчего-то уже вовсе не казался жалким. Нет, ну ладно, вот тут Минхо омежья физиология, пожалуй, даже нравилась. Ради подобного он был готов перетерпеть все предыдущие неудобства — особенно если к его мнению станут прислушиваться и дальше, в чём он, однако, совершенно не сомневался. Станут, точнее станет. Как станет прислушиваться и сам Минхо, как изучит то, что нравится именно Гонилю, а не ему самому, как определит, что нравится им обоим — и ему уже сейчас хотелось исключительно в исследовательских целях встать на колени и проверить парочку теорий. И закончить забытую на полуслове шутку про ошейник с поводком. Звучало… интересно, если оставить всё это там, где никто посторонний бы не увидел, где всё это осталось бы между ними двумя. С Гонилем бы Минхо попробовал что-то такое, но одна мысль о том, что его в ошейнике увидит какой-нибудь Сынмин, приводила в ужас. Хотя… если Гониль ему позволит… А он позволит, Минхо не сомневался… Мысленно фыркнув, он представил себе выражение лиц остальных, если выйти прицельно в ошейнике и начать рассказывать о собственной сексуальной жизни, дразня всех — и, к слову, Гониля в том числе. Интересно, как тот бы отреагировал в ситуации, когда они совершенно определённо не смогли бы заняться сексом и отвлечься… или, скорее, смущённый Гониль не смог бы его отвлечь, а перепуганный ко всем чертям Минхо не боялся бы так продолжать этот разговор? В принципе, уже сейчас он не боялся. Переступив окончательно последние им самим очерченные границы, Минхо вдруг обнаружил, что, если делать это с правильным человеком — то это, оказывается, не страшно. Что, если ему что-то не понравится, они остановятся вовремя; что любые его чувства будут приняты его альфой во внимание. Что иметь его альфу, быть его омегой — это чувство, без которого он понятия не имел, как обходился всю предыдущую жизнь. Что даже мысли о следующей течке в будущем, которых он подсознательно старался избегать всё это время, вселяют такой интерес, что всё сжимается внутри и вызывает новый оргазм. И мысли о гоне альфы тоже. Прижавшись губами к железе и вновь тяжело дыша, Минхо закрыл глаза. Мучительно-сладкая пытка всё продолжалась, и поразительно, но он вовсе не желал её окончания. Никогда. Пожалуй, тот панический укус на лестнице был лучшим поступком, который Минхо мог совершить в своей жизни. Непродуманный — нет, Минхо заранее обдумал все возможные риски; случайный — тоже нет, он держал в голове подобный вариант уже какой-то срок и с ужасом думал о том, что в крайнем случае придётся укусить Чана, как бы ни протестовало всё внутри при этой мысли, как бы отвратительно ни было. Но другой альфа подвернулся раньше, и Минхо заранее знал, что сильно рискует, понимал, чем именно рискует, и сделал этот шаг веры сознательно, наугад, полагаясь лишь на те несколько секунд безопасности, что уже успел ему подарить этот альфа. И ведь Минхо не прогадал, вот в чём дело — он прекрасно понимал это сейчас, поворачивая голову и вслепую, с закрытыми глазами разделяя поцелуй, понимал, что это действительно может сработать. Впервые он видел перспективу, и эта перспектива его не пугала, а, пожалуй, даже обнадёживала. Пожалуй, потом — со временем, узнав его лучше — Минхо мог бы его полюбить. Гониля. Своего альфу.