Sinderella

      Как же сложно, оказывается, владеть собственным телом, контролировать его и держать в узде конечности. Чонгук и раньше знал, что физически и морально слаб. Просто не осознавал насколько. Не догадывался о том, каким падким и бесстыдным может быть. И никакое оправдание в виде течки не должно всплывать в его будущих молитвах, в которых он обязательно будет замаливать свой грех.              Грех, которому пока разрешает быть, потому что считает, что иначе сойдёт с ума. Если не прикоснётся к альфе, не вдохнёт весь шлейф его аромата в полные лёгкие, не почувствует натянутой плотью его крепкое тело.              Обвинять вселившихся в него демонов или попутавших разум бесов, что так и желают свести его с пути правильного, Чонгук пока не будет. Пока он только поднимает голову и смотрит на замершего в одном положении альфу, совсем не понимая его эмоции сквозь мутную пелену размывшегося взгляда. Слегка ёрзает на месте, удерживаясь за ткань мягкой на ощупь и дорогой на вид рубашки Тэхёна, вновь неосознанно приняв его за защитный столб, что не позволит ему упасть туда, откуда не разрешали подниматься. И резко утыкается носом на оголённый изгиб шеи, нагло вдыхая расширенными ноздрями полный чистотой намерений и успокоения хвойный запах, своей насыщенностью не отравляющий обоняние, а вынуждающий довольно улыбнуться и глухо заурчать.              — Хорошо, — бесстыдно вырывается из его искривлённых губ, что по примеру носа трутся вдоль солоноватой кожи.              Они всего лишь исполняют сигналы мозга, приказы тела прочувствовать на вкус чужое, лизнуть, поцеловать, небольно поцарапать передними зубами, чтобы вобрать в себя и понять, каково это.              Каков на вкус грех, о котором говорит катехизис, убеждающий в том, что это плохо?              Чонгук помнит, что ему не разрешали подобной наглости, но понимает, что альфа ей не противится, когда ощущает тяжёлую ладонь на своих не высыхающих от пота лопатках. Он лишь сильнее притирается к массивному бедру, наплевав на то, что пачкает теперь собою и чужие брюки, но не может ничего с собой поделать. Твердеющее между ног возбуждение, выявляемое белым шумом в черепной коробке, в пределах которой должны бы сейчас отдаваться эхом молитвы, лишает Чонгука остатков здравомыслия, и он, ведомый вселившимся в него дьяволом, поднимает голову.              Смотрит на красивое утончённое лицо, на прикушенную верхнюю губу, на прикрытые подрагивающие глаза, на родинки, чёткими точками цепляющимися за взгляд. Он провёл не одну школьную перемену, изучая каждую из них через фотографии в интернете, ни одна из которых, даже в исполнении самых качественных фотоаппаратов, не смогла выявить таким смертным, как Чонгук, всё изящество тэхёнова лица.              Лица, что так близко от Чонгука, ошибочно посчитавшего, что ему сейчас видится не очередной пошлый сон, а что находится он реально в объятиях альфы, обеими руками прижимающего его к своему торсу.              Пальцы впиваются в одно плечо, используемое в качестве опоры, чтобы позволить омеге пальцами другой руки провести кончиками вдоль гладкой кожи. Мозолистые подушечки словно гладят фарфоровую куклу, что не должна бы сейчас нежно улыбаться Чонгуку.              У Чонгука не получается подолгу любоваться ласковостью улыбки. Как и задумываться о том, обращена ли она конкретно к нему. Он стирает её губами, желая вспомнить так внезапно полюбившийся вкус чужих. Всего лишь падает на его губы своими, высовывает кончик языка, пробует, оставляет на вкусовых рецепторах незабываемым напоминанием. Навряд ли Чонгуку будет позволено впредь подобное наслаждение.              Качнувшись на месте и заёрзав нетерпеливее, Чонгук выдавливает из себя протяжный стон и признаёт себя полностью потерянным. Он потерялся в альфе, сказал бы, что заблудился, но почему-то отчётливо видит свет в конце тёмного пути, из которого пришёл сюда. Всю наглядную траекторию тернистого путешествия, конец которого, он чувствует, вот-вот наступит и обязательно ему понравится.              Лицо альфы чуть поднимается вместе с тем, как одна его ладонь скользит по его ягодицам, к которым липнет влажная из-за смазки ткань нижнего белья, что успело уже слегка испачкать и школьные брюки. Хочется оттолкнуть такое непристойное прикосновение, уйти от непозволительных ощущений, не дать вновь случиться тому, чего изначально не должно было быть.              Но Чонгук путается между понятиями «хочется» и «надо». Не может дать чётких границ между тем, чего требуют душа и тело, а чего — вбитые в голову установки о хорошем поведении и моральных ценностях. Привыкший всю сознательную жизнь идти по постулатам второго, Чонгук чуть отталкивается от лица альфы, выдыхающего на него тёплый воздух через раздутые ноздри, и недолго вглядывается в него.              И когда еле двигающиеся губы и онемевший от осознания происходящего язык начинают двигаться, чтобы хриплым голосом озвучить всю неправильность их положения, Тэхён поднимает со спинки сидения голову и впивается в него поцелуем. Придерживая его за бедро, одну ладонь кладёт на затылок и не позволяет Чонгуку как-либо отпрянуть от алчно целующего его альфы.              Чонгук и не сопротивляется. Всё так же нерасторопно отвечает, продолжая сжимать пальцами ткань рубашки на удерживающих его плечах. Неосознанно скользит вверх-вниз пахом по широкому бедру. Всё увереннее напирает губами на чужие, напрочь забыв про мысленные пререкания, разгоняемые из головы хвойными феромонами Тэхёна.              Пальцы смелее обнимают крепкую горячую шею, надавливают подушечками больших на шероховатую кожу, гладят короткие волосы на загривке. Губы же едва успевают за остервенелым темпом поцелуя, что голос неосознанно выдаёт позорный стон в чужой рот.              Чонгук и сам не понимает, что им просит: остановиться или не останавливаться ни на секунду. Сам он продолжает часто двигаться на чужом бедре, трётся твёрдым вожделением всё бесстыднее, думает только о своём наслаждении, которое неосознанно посещает его тело в, казалось бы, всегда проходящем в муках состоянии.              Удовольствие от инстинктов, о которых рассказывает Тэхён, отказывается подавляться строгим воспитанием и страхом проложить себе дорогу в ад, который манит к себе тем, что у его врат стоит один альфа и с хитрым оскалом зовёт указательным пальцем.              Чонгук целует Тэхёна глубже, уже не разбирая того, он ли является инициатором происходящего или не он. Кого стыдиться, самого себя или альфу? Всё становится настолько неважным, что омега даже не раскрывает глаза, когда чувствует, как влажный язык скользит в его рот.              Он понимает только, что так и должно быть, никак иначе. Что обязан быть Тэхён, сначала поглаживающий кончиком языка туповатые края его передних зубов и затем надавливающий им на его собственный, что пока не может позволить себе такой же храбрости.              Этот Тэхён настолько правильный, он делает Чонгука стопроцентно полноценным. Таким, каким из него годами пытались слепить взрослые, но, как выяснилось, тщетно. У альфы получилось это в два счёта, которые омега, с каждой секундой углубляясь в бешеный кусачий поцелуй, проигрывает без сожалений и мысленных обещаний потребовать реванш.              Он глухо ойкает, когда ощущает прикосновения пальцев, до этого свободно оглаживающих его вдоль бедра, в том самом месте, где чувствуется неприятная липкость одежды. А когда Тэхён убирает руку с затылка и впивается пальцами к другому бедру, шире раздвигая его чересчур податливые ноги, несильно прикусывает чужую нижнюю губу, что вместе с верхней никак не прекращают своих голодных поцелуев.              В голове вновь щёлкают включатели морали, лишь показывая Чонгуку свою неисправность и раздражая назойливыми звуками. Останавливаться он не собирается, даже когда в мыслях повторяются слова о том, где он, с кем и чем занимается. Не когда ладони альфы, вызывающего приятные мурашки по всему телу, скользят с бесконтрольно выпяченных кверху ягодиц вдоль промежности в сторону паха и умудряются коснуться кончиками пальцев мошонки.              Зубы продолжают непроизвольно кусать губы Тэхёна, который протяжно мычит ему прямо в рот, но пальцы не убирает. Гладит сквозь ткань его яйца, пока Чонгук развязно трётся твёрдым членом, натянувшим нитки брюк до опасного предела, гонится за тем самым удовольствием, которое никогда не испытывал, но откуда-то уверен в его существовании. В особенности в том, что получит он его только благодаря Тэхёну.              Рот раскрывается шире из-за необходимого желания глотнуть побольше воздуха, смешавшего в себе их совсем не сочетающиеся ароматы, что на химическом уровне довершают друг друга в непонятной гармонии своих частичек.              — Почему… так хорошо? — тихо спрашивает Чонгук, практически не ощущая собственные губы, но чувствуя чужие, что так и касаются его лица.              Он толкается в бедро Тэхёна, не прекращающего ласкать его своими пальцами, и сжимает в колене ногу, что находится между разведённых бёдер альфы. Вся прожитая за последние пару дней боль из-за течки, все унижения, в которые его окунали члены семьи и одноклассники, все уничтожающие мечты и надежды мысли о том, какой он, — будто бы вся жизнь Чонгука до этого момента забывается с обидной лёгкостью, что хочется спросить у Всевышнего, почему нельзя было сделать так раньше? Щёлкнуть пальцами и убрать с горла острое лезвие, мешающее дышать в полные лёгкие.              Сейчас Чонгук дышит феромонами альфы и ощущает, как в худое бедро упирается мощное возбуждение Тэхёна, который морщит лицо в момент, когда его касается любопытная трясущаяся омежья ладонь.              — Чонгук… ты что… — с испугом в резко распахнутых глазах и с обеспокоенностью в мышцах лица бормочет Тэхён, когда Чонгук сквозь толстую ткань джинсов обводит пальцами крупный твёрдый член.              — Не знаю, — в таком же мотиве отвечает он, честно не понимая, что творит.              Потому что тело всё ещё елозит на сильном терпеливом бедре, а ладонь требует преодолеть новую степень бесстыдства и грехопадения. Чтобы впредь сокрушаться по самую голову, упрекать себя в самом последнем и непозволительном. Чтобы было стыдно так, что между ягодиц взмокало от одних только фантомных ощущений внушительной мощи, перебираемой неуклюжими пальцами.              — Какой же ты… — Тэхён легко усмехается, откидывая голову на спинку сидения, и тянет пальцы к влажному лбу Чонгука, чтобы убрать с лица прилипшие пряди чёрных волос, ничуть не мешавших омеге, часто моргая, восхищаться великолепием перед глазами. — Красивый, — завершает он своё предложение до того, как Чонгук захотел бы спросить, какой из эпитетов, с которыми он годами жил бок о бок, используя вместо имени и фамилии, Тэхён хотел бы озвучить.              — Я? — неуверенно переспрашивает Чонгук, не понимая, что в салоне никого другого нет. И что они одни в их укромном уединении за дверьми безопасного транспорта, ставшего таковым только потому, что альфа пахнет ею, защитой, такой заветной и прелестной на вкус.              — Если бы знал, что под маской зайца прячется такое очаровательное лицо, сорвал бы её с тебя в ту же ночь, — отвечает Тэхён, убивая в Чонгуке последние, ещё копошащиеся в голове клетки сомнения, и подтверждает свои слова очередным поцелуем, из ненасытного превращающегося в болезненный.              А Чонгук любит боль, она же его лучший друг.              Он ощущает лёгкое покалывание, спешно нарастающее в своей мощи и окутывающее собою клеточки дрожащего в чужих руках тела. Пальцы сильнее надавливают на взмокшую шею, царапая короткими ногтями неосознанно, потому что слово «хорошо», о котором Чонгук до этого спрашивал, в одно мгновение превращается в затаившийся под прикрытыми веками звездопад. Мелкие яркие звёздочки падают под мелодию его невольно вырываемого из широко раскрытых губ громкого стона, а тело отплясывает на торсе Тэхёна судорожные подёргивания. Омегу вместе с его широкой ладонью, обнимающей его за талию, накрывают покрывалом, сотканным из многочисленных мурашек наслаждения.              Оно демонстрируется альфе его ленивой закрытой улыбкой, которую не получается никак убрать с лица. Ни после того, как Чонгук устало открывает глаза, ни когда улыбку отчаянно хотят стереть ласковым поцелуем, на который губы инстинктивно отвечают без промедления и долгих внутренних дебатов о правильности, святости и допустимости происходящего.              — Вот так, ушастик, — шепчет в губы Тэхён, прерывая поцелуй томными мычаниями, от которых даже уши Чонгука покрываются гусиной кожей. — Расслабь себя полностью, — бормочет альфа, пока омегу всё ещё остаточно потряхивает на его вздымающемся в унисон дыханию Чонгука широком твёрдом торсе, влажном непонятно из-за чьего пота.              — Я… это было… — заикается он, пытаясь поднять взгляд, но стесняется до онемевших мышц шеи, не позволяющей сдвинуть голову, чтобы бесстыжие глаза случайно не столкнулись с осуждением в чужих.              — Это было великолепно, — вместо него отвечает альфа, не угадав и промахнувшись в своих догадках того, как Чонгук хотел бы описать то, что случилось.              Неприятная липкость между ног, влажные школьные брюки, что испачкали джинсы Тэхёна, продолжающего удерживать весь его вес на себе, и загустевший запах его феромонов, от насыщенности и чрезмерной приторности которых альфу должно бы затошнить.              Великолепно — это то, что Чонгук на самом деле ощущает, ошибочно нарекая себя недостойным проживать подобные эмоции.              — Прости, — произносит он вместо того, чтобы согласиться со словами Тэхёна, и прячет лицо в его шее, желая заменить жадно вдыхаемый кислород сочностью его умиротворяющих феромонов.              — Никогда не проси прощения за то, что тебе хорошо, — отвечает альфа с тихим смешком, ощущаемым ладонью Чонгука, что уложена на его груди, и кладёт свою на его поясницу. Притягивает ближе к себе, без слов показывает омеге уют состояния, когда вне опасности, когда уберегут несмотря ни на что. — Тем более рядом со мной.              Чонгук широко улыбается прямо в приятно пахнущую шею, едва касаясь её кожи зубами, и полностью обмякает под размеренно поглаживающими его спину руками, впервые за долгое время засыпая без страха быть потревоженным кошмарами или, того хуже, реальной жизнью.              

👟

      Не улыбаться не получается. Не думать — тоже. Не ощущать осязаемый на каждом участке тела частички любимого запаха и не вздрагивать плечами при любом упоминании собственного имени голосами друзей, то и дело возвращающих его в университетский парк из мира воспоминаний, — слишком непосильная поплывшему из-за одного конкретного омеги разуму Тэхёна задача.              Он утратил связь с реальностью в тот самый момент, когда потерял из виду Чонгука, которого проводил до дома. Вернее, высадил за несколько кварталов от входа, потому что омега настойчиво умолял не парковаться в родном дворе, чтобы их не заметили вместе. Тэхёну пришлось послушаться, но с условием, что Чонгук наденет его оверсайз толстовку, которая должна была бы скрыть испачканные в выделениях школьные брюки. Больше не из ревности к тому, что проходящие мимо альфы смогут увидеть омегу в таком состоянии, а ради того, чтобы у того была пропитанная его феромонами одежда, что вкупе с купленными медикаментами обязана была бы смягчить течку Чонгука.              — Впервые слышу, чтобы у Дже… кхм… чтобы у «этой шлюхи» Джеёна был сводный брат, — задумчиво произносит Юнги под пристальным взглядом своего омеги, который также не менее удивлён новости о том, что искомый лучшим другом заяц оказался вообще не учащимся их университета.              — Нужно составить план по освобождению твоего ушастика из гнёта отчима и братьев, — заговорщицки улыбаясь, Хосок потирает ладони и готовится к выполнению очередной миссии, которую Тэхён в этот раз не пресекает на корню, потому что сам понимает, что она нужна.              Потому что Чонгука нужно спасать из того дома. Он укоренился в этом своём убеждении ровно в тот момент, когда сказал, что позвонит ему. И омега, вместо того чтобы спросить вообще, откуда у Тэхёна его мобильный номер, с глубоким испугом в своих бездонных круглых глазах и заплетаясь языком, отчаянно просил не делать этого в часы, когда он не в школе.              — Можем выкрасть его из дома, — предлагает на удивление не Хосок, который мысленно расстраивается тем, что эта гениальная мысль посетила не его не менее гениальную голову.              — Ты издеваешься, Чимин? — невозмутимым тоном спрашивает Тэхён и всё же нехотя задумывается о том, что когда-нибудь к этому методу заполучения своего ему всё же придётся прибегнуть.              — А что? Ким Тэхёну-младшему такое не по силам? — интересуется с искренним недоумением омега и поворачивает голову к Юнги, который неуверенно пожимает плечами, ничуть не помогая Тэхёну определиться с тем, как быть.              — Боюсь, узнай об этом Ким Тэхён-старший, изгнание из королевского дворца будет неизбежным, — отвечает Хосок, своими правдивыми словами ещё глубже вгоняя Тэхёна в тоску.              Но не из-за страха перед семьёй, которая даже слушать не будет о том, что он беспросветно влюблён в безымянного сироту. А потому что не уверен в том, взаимна ли его влюблённость или всё же обусловлена самочувствием омеги, который попался ему в руки в уязвимом состоянии.              Он решает убедиться в этом сегодняшним днём, хорошо осознавая, что состояние Чонгука всё такое же чувствительно и обманчиво. Однако смска: «Выйдешь на школьный двор через пять минут?» отправляется в срочном порядке, когда сам он ещё только сел в машину, отмахнувшись до этого от друзей, зовущих его на университетские пары.              Тэхён пропускает несколько минут своей потерявшей какой-либо значимый смысл жизни, которые тратит на скорую дорогу до парковки нужного ему школьного учреждения. И одновременно ощущает то, как медленно тянется время в те самые минуты, которые приходится ждать у автомобиля, заинтересованно вглядываясь в сторону главного выхода с невыносимой необходимостью увидеть желанное лицо.              Его нетерпение выражается очередной требовательной смской, которую он уже после отправки хочет удалить, дабы не демонстрировать Чонгуку так ярко свою нужду в нём, ведь не знает, взаимная ли она в такой же степени у омеги. Но альфа уже потерял над самим собой власть. Кажется, ровно в ту секунду, когда на той вечеринке в грудь врезалась спина, трясущаяся от страха и потребности быть защищённой.              Каждый их общий миг он смакует в памяти с особым удовольствием, расплывающимся по телу электрическими зарядами волнения о том, что таких моментов у них будет достаточно много. Что их «долго и счастливо» прямозависимо друг от друга, что без счастья одного не может существовать второй. Оттого и живёт в альфе жизненная важность спасти Чонгука от лап нерадивых родственников, которые не увидели в нём прелестное создание, так отчаянно желавшее быть любимым, но с мрачным страхом не признавшееся в этом хоть как-то.              Лёгкая улыбка касается напряжённого лица в тот самый миг, когда глаза наконец замечают одинокую фигуру бегло приближающегося к парковке омеги. Тэхён едва держится на месте, готовый в любую секунду сорваться, потерять выдержку и аристократичное воспитание. Утянуть Чонгука в цепкие объятия всепоглощающей привязанности, упавшей на него хищным зверем, что вгрызся в его нуждающееся тело острыми клыками, олицетворяющими неприсущее Тэхёну ранее собственничество. А затем прижаться исцеляющими поцелуями, что должны бы раз и навсегда доказать омеге серьёзность истинных намерений на его счёт. Показать, какие плотные глубокие чувства плещутся в недрах его грудной клетки, разрывающейся на части от одной только мысли о том, что Чонгука обижают.              — Ты не должен здесь появляться, — первое, что произносит ему сам Чонгук, сильно озадачивая тем, как осматривается по сторонам в порыве спрятаться от тех, на кого Тэхёну хочется истошно закричать.              И когда альфа неосознанно принюхивается к полюбившемуся и сделавшему его ничтожным, зависимым запаху, слова, убеждающие в том, что его место тут, рядом с омегой, вылетают из головы, заменяясь совсем другими, более насущными вопросами.              — Почему… почему ты не выпил блокаторы? — спрашивает он без толики проживаемой ревности, что так и хочет встать за управление его рассудка от одного только предположения того, что местные альфы могут учуять омегу таким, каким он предстал день назад в его машине.              Чонгук мнётся перед ответом, скрывая выражение своего лица тем, как опускает его к бетонному тротуару, словно сыщет в нём спасение. Словно оно не стоит прямо перед ним в лице нарастающими каплями гневающегося альфы.              — Чонгук, ответь мне. Пожалуйста, — просит Тэхён, никак не сумев добавить в тон голоса той требовательности, на которую ещё не давали разрешения.              Этот омега не принадлежит ему в той мере, что позволила бы просто без слов закинуть его на своё плечо и забрать всего себе одного. Укутать в защищающие от невзгод и плохих мыслей объятия, утешить ласковыми поцелуями-признаниями в любви и тихо, но вкрадчиво, чтобы до самых тёмных недр потаённых комнат запачканной другими души, убаюкивать колыбельными обещаний о том, что всё будет хорошо. Тэхён разобьётся в лепёшку, но сделает так, чтобы Чонгуку было хорошо всегда.              — Уходите, прошу вас. Не хочу вас больше видеть, Ким Тэхён, — бормочет Чонгук и своим тонким голосом, едва различимым слухом, что забился внезапным белым шумом, разрубает на части Тэхёна. Формальностью своего к нему обращения и жестокими словами, которые он никак не ожидал от него услышать после их последней встречи.              — Что-то случилось, да? — не сдаётся Тэхён, пусть и тело, неосознанно попятившееся на шаг назад из-за той жгучести сказанного ему в лицо с отчётливой твёрдостью, хочет сломиться и сдать оружие, толком и не приступив к бою за сердце незаурядного омеги. — Твоя… твоя семья тебе что-то сказала, так? — дополняет он свой вопрос и делает два шага вперёд, чтобы показать Чонгуку, что видит в его глазах совсем обратное тому, что произнесли потрескавшиеся губы, которые так и тянет увлажнить собственной слюной.              — Членам моей семьи не нужно говорить мне очевидных вещей. Нам с вами не по пути, не приходите больше, — с нервной едкостью говорит Чонгук, и Тэхён послушно глотает каждую унцию выплёскиваемого в него яда, не оставляет на языке ни капельки, принимает всё до последней и решительным взглядом исподлобья демонстрирует, что готов к добавке. Лишь бы омега увидел уверенность его намерений, прочувствовал то, как болят органы по отношению к нему, взял уже наконец на себя ту самую ответственность за то, что неосознанно утянул в сети чувств, никогда не ожидаемых быть настолько бездонными.              — Не уйду, — шепчет Тэхён в противовес громкому тону, с которым к нему обратились, и делает ещё один, удивляющий широко раскрывшего глаза омегу, шаг вперёд. Ведь ощущает в выделяемой из-за течки смазке тот самый запах, пленивший его своей невинностью, чистотой так и не загрязнённых другими эмоций и сладостью искренности, с которой он так редко сталкивается в обычной жизни. — Никуда не уйду без тебя, Чонгук, — просит и в то же время требует, не позволяя двинуться с места тем, как нежно, совсем не принуждённо хватается за холодные трясущиеся ладони, что ничуть не пытаются высвободиться из его навязчивой хватки.              Потому что Тэхён знает, что Чонгук озвучил не собственные мысли и идеи. Что его сладкие, лакомые губы произносят чужой посыл, злые планы, бесчестные замыслы, ни один из которых омеге не принадлежит. Им управляют, словно безвольной, зависимой марионеткой, в угоду ничем не обоснованных моральных установок, с целью уничтожить безвинного парнишку, а то и завлечь в хитрые ловушки и без того неуверенного в омеге Тэхёна.              Вопреки его ожиданиям, Чонгук не прыгает в его открытые ко всему, даже к острым, дырявящим грудь стрелам, объятия. Выражение его лица становится более суровым, брови хмурятся в непонимании, а то и в нежелании понять.              — Что ты хочешь от меня? — Чонгук незамедлительно озвучивает своё недоумение, и нежное мягкое лицо искажается в эмоциях гнева и одновременного непринятия того, что так отчаянно хотят до него донести.              Тэхён чувствует, что он пытается внушить ему религию, в абсурдность которой Чонгук всю сознательную жизнь беспрекословно верил.              — Тебя. Хочу тебя, Чонгук, и не отступлю, пока буду чувствовать в твоём запахе того же самого, — в спокойном тембре произносит альфа, не томя его ожиданием ответа на вопросы, терзающие голову мигренью, что, должно быть, попутала ему все эмоции и превратили привычную жизнь в кавардак.              Ещё один шаг вперёд, казалось бы, из числа нескончаемых, что должны в конечном итоге привести его к неприступной горе, именуемой «Чон Чонгук», которая может уничтожить его в глыбах вечного льда, покрывающего её пики с самого создания. И руки, что должны бы своей теплотой и заботой согреть омежьи, на ощупь грубоватые, явно видавшие разного рода испытания на свою долю, наоборот, холодеют, перенимая себе отрицательную температуру. Под стать той, с которой на него косится Чонгук своими чёрными глазами, что расширенными, заполнившими всю радужку зрачками говорят ему о том, что стал он таким, не заимев иного выбора.              Когда тебе всю жизнь твердят о том, что ты никому не нужен, старательно убеждают в твоей неважности и всеми методами хотят внушить заслуженность унижений, то каким Чонгук должен быть прямо сейчас?              Тэхён грузно вздыхает, на короткую миллисекунду убирая взгляд в сторону, так как не хочется показывать того, что он чего-то не знает. Самого важного на данный момент. Того, в чём хотелось бы осведомить пугливого омегу, что всё равно позволяет размеренно гладить пальцами свои ладони. Чонгук не сторонится, замечая, как отчётливо двигаются ноздри бесстыдно вдыхающего его феромоны альфы. И не повторяет свой побег днями ранее, хоть и мог бы это сделать, имея на это полное право.              Кто для него Тэхён, что Чонгук должен в него поверить? А Чонгук не один из преследующих Тэхёна по университетским коридорам омег или даже альф, которые и не скрывают своих ухищрённых замыслов нажиться на достижениях его семейства.              — Давай уедем отсюда и просто поговорим, а? Я докажу тебе то, что достоин твоего доверия и что желаю тебе только лучшего, — проговаривает Тэхён и не узнаёт собственного голоса. Такого трясущегося, трусливого, виноватого.              Он взваливает на свои плечи чужие ошибки, тяжесть которых так ярко плещется в блестящих глазах напротив, и не сердится за это на Чонгука, что видит в нём обманувших его дьяволов, коим он-то не является. Тэхён не обвиняет его в предвзятости и в том, что не хочет давать шанса, пусть и впервые за свою жизнь ощущает необходимость доказывать кому-то, что он его достоин. Эта тяжесть приятно отягощает плечи трудно переносимым балластом, предъявляя Тэхёну новые стороны жизни, которая, оказывается, не так проста и не всегда предопределена другими, как ему с рождения зналось.              — Я… я не могу. У меня уроки, — отрицательно мотая еле движущей головой, Чонгук хочет выпутать руки из некрепкой хватки пальцев Тэхёна, который моментально забирает их обратно к себе, где им самое место.              Он готов истратить последние импульсы сердца, рьяно вырабатывающего нужное количество энергии, лишь бы кристаллик за кристалликом растопить прозрачную льдину, под которой, он чётко видит, живут к нему чувства.              — Не пьёшь блокаторы, да ещё в таком состоянии ходишь на занятия. Что же мне с тобой делать? — вздыхает Тэхён с неконтролируемым укором, закатывая глаза в осуждении, и всё же вынуждает себя тепло улыбнуться, чтобы не спугнуть парнишку, сжимающего бледные губы, мягкость которых так и вспоминается при каждом на них взгляде.              — Не делай… этого… — лопочет Чонгук, шире раскрывая глаза, в которые Тэхён с удовольствием прыгнул бы, заведомо зная, что не сможет из них выплыть.              — Чего именно? — заинтересованно прищурившись, слабо усмехается альфа и вновь совершает шаг, казалось бы, самый последний, после которого только столкновение лба ко лбу, кончиком носа к кончику носа, губами к губам.              — Не делай вид, что тебе есть до меня дело, — пряча взгляд в бок, но всё же продолжая стоять на ближайшем расстоянии, отвечает омега и совсем не сопротивляется тому, что Тэхён, подняв одну руку, гладит с осторожностью мягкую пухловатую щёку, бледность на которой настораживает.              — Не могу ничего с собой поделать. Беспокоюсь о тебе, как безумный, — шёпотом говорит альфа, не желая сгонять на нет по чуть-чуть возвращающуюся к ним интимность совместно проживаемого момента, стоит им оказаться настолько близко друг к другу. — Каждую минуту думаю лишь о тебе, Чонгук. До боли в мозге. Как будто ты нагло уселся между извилинами и давишь на них.              — Прости, — в такой же громкости бормочет омега, смотря на него из-под густых, часто хлопающих ресниц, уверяя Тэхёна в том, что ничего другого, как любовь к себе, Чонгук к себе не сможет никогда вызвать.              — Ну что ты, ушастик. Я же говорил, что передо мной ты не должен ни за что извиняться, — в унизительной мольбе произносит он, бережно обхватывая одной рукой лицо, к которому хочется приблизиться тягучим страстным поцелуем. Просто чтобы напомнить Чонгуку, как хорошо им может быть, когда в голову закрывается вход чужим заповедям и указам.              Звонкий раздражающий звонок, доносившийся из здания школы, вынуждает Чонгука вздрогнуть на месте и отойти на шаг от Тэхёна, для которого это движение кажется отдалением на целую пропасть, что он готов преодолеть, превозмогая ожидавшую его опасность.              — Я… у меня… эээ… — мнётся перед ответом Чонгук, кусая нижнюю губу в неуверенности, и Тэхён не торопит его, принимая его таким: робким, пугливым и недоверчивым. Не вынуждает его меняться и быть тем, кем не является. Только хочет помочь понять себя настоящего и без страха поделиться этим с остальным миром, обещая, что посторожит его тыл. — Мой последний урок закончится… в три, и, если… эээ…              — Я буду ждать тебя здесь. Пожалуйста, не убегай в этот раз от меня, — говорит Тэхён, ничуть не стесняясь своей уязвимости и слабости перед человеком, у которого безмолвно просит разрешения дать его защитить.              

👟

      Сердце неистово колотится, так и требуя вырваться на волю, но лишь ненадолго. Только чтобы вернуться назад на парковку к альфе и приютиться в его крепкой широкой груди с уверенностью в том, что не истопчут и не разорвут на части. Улыбка предательски выплывает из уголков темноты эмоций, украшая измученное лицо в праздник, в реальность которого изголодавшийся по теплу разум не может так легко поверить.              Чонгук готов обмануться и принять за правду признание альфы, даже если оно станет очередным актом его унижения. Спектаклем под режиссурой братьев и наказанием со стороны отчима за то, что повёл себя так опрометчиво. Поверил, доверился и наивно понадеялся на то, что достоин чего-то хорошего. Что есть в дремучести его никем не желанной быть исследованной жизни вид на светлое небо, что так и выглядывает сквозь пышные кроны могучих деревьев, служащими Чонгуку религиозными постулатами. Что о нём может позаботиться такой альфа, как Ким Тэхён.              И неважно, что носит он в своём имени приставку «-младший», обременяющий его статусом чеболя и вводящим в золотые рамки определённого стиля поведения. Неважно то, что Чонгук может оказаться развлечением для круга богатеньких и известных своей жестокостью на фоне нажитой скуки детишек именитых родителей. Чонгуку так глубоко неважно это всё, что он едва вытерпливает последние два урока, с трудом вслушиваясь в лекции учителей и издевательские возгласы одноклассников, бросающихся в его сгорбившуюся спину комками бумаги.              Астральной проекцией он всё там, с альфой, с парнем, который не испугался его и не дал себя запугать своей напористостью. В день их последней встречи, уже после того, как пелена разморившей организм сладкой эйфории сошла на нет, подавители вступили в силу, а тампоны пропитали безостановочно вытекающую смазку, Чонгук погрузился в тёмную пучину глубоких размышлений. Ещё более стыдливых, виноватых и утягивающих на самое дно, где и место такому грешнику, как он.              Ведь как Чонгук мог беззастенчиво целоваться с альфой, поддаваться его прикосновениям и кончить в школьные брюки с именем Ким Тэхёна на вспухших губах?              Собственная одежда была моментально брошена в стирку, а старательные методы высечь из головы мысли об альфе в виде до этого имевшей должный эффект уборки и в этот раз, в очередной после знакомства с Тэхёном, перестали быть действенными. Не исцеляли от греха, не приносили нужной индульгенции, не освобождали от сдавливающего своей плотью нечестивого змия горло, никак не смывшего с внутренних стенок привкуса хвои.              Чонгуку и не позволяли этого делать. Отдали на попечение пропитанную альфой толстовку, ставшую омеге одеялом, подушкой, защитной игрушкой для сна, во время которой он всю ночь прижимался к чужой одежде всеми конечностями и ощущал себя в полной безопасности.              Такой пряной и восхитительной на вкус, лишающей инстинкта самосохранения, только усмиряющей тёплыми воспоминаниями о губах, на беспорядке эмоций целующих его, и неразборных объятиях на влажном теле, содрогающимся в оргазме.              Чонгук теряет бдительность наутро, когда идёт на кухню и хочет принять купленные ему для облегчения его бушующих гормонов медикаменты. Уже падая на колени, так часто раздираемые этим движением, что и боль перестала остро ощущаться, омега сильно жалеет обо всём, что было за день: о встрече с Тэхёном, о том, что сел в его машину и что позволил ему позаботиться о себе, взяв купленные ему необходимости.              Потому что пришлось отчитываться перед отчимом, придумывать нелепую ложь о том, откуда у него деньги на такие дорогие препараты, а также выслушивать насмешки хёнов, с претенциозным оскалом наслаждающихся тем, как их отец громко ругает Чонгука, обзывая его сначала продажной шлюхой, а потом и наглым воришкой, так и не определившись, кем именно является омега, у которого отобрал все аптечные коробки и приказал идти в школу, морально подготовив к худшему в своей жизни наказанию.              Для них Чонгук совсем отбился с рук. Ведёт себя неподобающе, не выполняет приказы, мешает братьям жить и налаживать личную жизнь, и какого-то дьявола решил, что имеет никчёмное право облегчать себе естественную боль, которую заслужил до самых мучительных иголок, вонзаемых в тело.              Чонгук опять принял эти обвинения за должность. Поверил в них, как делает все эти годы, потому что не слышал другого в свой адрес. Он не хочет завязнуть в грязном грехе и быть утянутым в адское пламя. Он не задумывается о правильности поступков своих близких, которые ведут себя в противоположность святости, потому что отвечает за себя самого. Желает встретиться со ждущими его на небесах родителями и с чистой совестью признаться им в том, что всю свою жизнь был хорошим мальчиком.              Но как найти грань между хорошим и плохим, так сильно размывающимся в глазах, стоит им увидеть Ким Тэхёна, который одним своим существованием показывает Чонгуку, что нет и не было никогда таких понятий? Что есть хорошо для одного, непременно станет плохим для другого, и наоборот. И эти самые понятия определили для него посторонние, недостойные его доверия и веры личности, что своими попытками сделать как лучше делают только хуже всего.              И Чонгук разрешает неопытному себе самолично изведать эти противостоящие друг другу концепции тем, как прыгает в омут чрезмерной дозволенности. А точнее, как садится на переднее, уже знакомое ему пассажирское сидение иномарки альфы, что выполнил своё обещание, оказавшись на том же самом месте в оговорённое время, когда Чонгук вышел из здания школы после звонка.              — Привет. Ещё раз, — стеснительно проговаривает омега, до боли кусая нижнюю губу, чтобы она не разрослась в широченную улыбку, выдающую его с потрохами. Такого влюблённого и окрылённого тем, что нарушает правило возвращаться домой прямиком после школьных занятий.              — Спасибо, что не убежал, — с лёгкой саркастичностью в игривом голосе усмехается Тэхён, поворачиваясь к нему всем телом, и совсем не торопится заводить мотор, что должен бы увести их из этой парковки, на которой собираются знакомые и незнакомые лица любопытствующих школьников.              Чонгуку, пока ещё не совсем привыкшему быть уверенным в себе и своих деяниях, приходится опустить голову к прижатым друг к другу бёдрам и стянуть пальцы в слабый кулак смятения. В этот раз заблаговременно спрятанная в рюкзаке коробка с тампонами спасла обивку чистого после их вчерашней встречи сидения от его выделений, но стыдится Чонгук сейчас не этого, а того, что резко вспоминает о том, чем они занимались на безлюдной улице, где их могли в любой момент увидеть и осудить.              — Они… тебя обижают? — слышит он басовитый голос парня, что крепко сжимает пальцами руль перед собой, но одновременно смотрит с тревогой в обращённых к омеге глазах.              — Нет, я… — Чонгук торопливо думает, какую бы ложь наплести ради того, чтобы не казаться перед альфой ещё большим неудачником. Чтобы не показывать себя настоящего, который не будет считаться достойным чужого внимания.              — Говори правду, Чонгук. Если это так, то я могу разобраться.              — Нет! — омега часто мотает головой, хаотично блуждая глазами по наблюдающим за ними через лобовое стекло одноклассникам, каждому из которых ему было бы что сказать. На каждого из них Чонгук хотел бы пожаловаться и от каждого попросить укрытия. — Пожалуйста, давай уедем отсюда. Они не перестают на нас смотреть, — мямлит, ещё ниже опустив голову, как если бы мог скукожиться до миниатюрных размеров и спрятаться под сидением, пока машина не покинула бы территорию ненавистной школы.              — Я не напираю. Честно, — произносит Тэхён и крутит рулём в беспрекословном послушании, из-за чего Чонгук мысленно его благодарит. — Но хочу, чтобы со мной ты был честным. Не скрывался за масками и не убегал от меня. Понимаю, для тебя это может быть не так легко, как мне кажется. Но не думай, что я смогу бездействовать, зная, что тебе причиняют боль.              — Почему? — бесконтрольно вырывается из уст Чонгука, наконец решившего поднять голову на альфу.              Сначала он замечает за стеклом то, что они выехали на общую трассу, ведущую их непонятно куда, что его ничуть не пугает. Только радует своей неизвестностью, ведь куда бы они ни поехали, там его не будут ждать отчим и братья, голодными гиенами ежедневно сдирающие от него по кусочку мяса.              — Почему тебя беспокоит то, что мне могут причинить боль?              — Потому что ты мне нравишься, ушастик, — отвечают ему, и Чонгук мог бы с уверенностью сказать, что чуть дрожащий голос альфы звучит с волнением и робостью.              Он никогда не имел дела и опыта общения с другими альфами, уж тем более статуса чеболей. Но устоявшиеся стереотипы об их самоуверенности всё же уложились в голове так крепко, что сейчас он удивляется. Тэхён звучит так, словно, признаваясь в чувствах, таких незначительных на первый взгляд и шатких, искренне беспокоится за то, что их могут не понять. Почему Чонгуку так пронзительно, до затаённого дыхания и свирепого сердцебиения, хочется увидеть в этом альфе такого же напуганного, непонятного и желающего спрятаться от других парня?              — Как омега. Как мой будущий партнёр и парень, с которым я бы хотел когда-нибудь создать се…              — Не говори этого. Это неправильно, — отрицать наглядное никогда не входило в прерогативу Чонгука, но он отказывается делать очевидными открывающиеся перед ним чувства, что выдаются мягкостью вырабатываемых феромонов, ласковостью частых взглядов и нежностью не сходящей с красивого лица улыбки.              — Что неправильно? Любить кого-то и хотеть о нём заботиться? — с искренним недоумением интересуется Тэхён и слегка хмурится, кажется, совсем не понимая, в какие мыслительные дебри толкает Чонгука, знающего о любви и заботе только по художественной литературе и кинематографу. — Что в этом неправильного, Чонгук?              «Я. Я весь неправильный для этого», — так и кричит нутро, что жжётся от сдерживаемых слёз, кипятком заливающих внутренности.              — Ты меня совсем не знаешь, — только и произносится Чонгуком, который решает не соврать, а утаить детали.              Детали того, что его нельзя любить, о нём непозволительно заботиться и что неправильно самое влечение их друг к другу, не обусловленное ничем, кроме как необъяснимым магнетизмом, что сводит их для непонятных целей. Навряд ли ради того, чтобы они создали семью.              — Вот именно для этого и существуют свидания, — с беззаботной улыбкой отвечает Тэхён и внезапно паркуется у аптеки. Не той самой, к счастью достаточно истерзавшего себя муками стыда Чонгука, но всё равно непонятно, что в этот раз он хочет приобрести. — Но сначала ты выпьешь блокаторы, иначе мы опять забудем о важности свидания и отдадимся во власть инстинктов, — говорит альфа перед тем, как выйти из салона.              В этот раз он не просит Чонгука подождать его, потому что по омеге и невооружённым глазом видно, что он будет ждать даже больше, чем минуты. Тэхён уже надолго нейтрализовал его тем, что назвал их встречу «свиданием». Незнакомый Чонгуку зверь, о котором слагают легенды, а точнее, о чём он иногда, случайным образом подслушав, внимал от старших братьев, рассказывающих друг другу о своих свиданиях с альфами.              Что на них делают, как омега должен себя на них вести и что сказать — он без понятия. Всё известное о свиданиях вмиг становится запутанным, как если бы он родился только вчера и вот его бросили в мир взрослых людей, где на базовых инстинктах нужно вырывать себе путь к жизни, доказать другим таким же, как он, что свою он заслужил.              Его взгляд моментально приступает к рассматриванию своего внешнего вида: он во всё той же хлопковой рубашке с эмблемой школы и именным бейджем над кармашком, в школьных брюках, которые с утра пришлось надеть сырыми, потому что испачкал их вчера в сперме и смазке, а запасных ему отчим не покупал. Чонгук смотрит на спрятанный между ног, обутых в потрёпанные кеды, старый рюкзак и с тяжёлым вздохом осознаёт, что совсем не готов ни к свиданию, ни уж тем более к тому, чтобы стать объектом чьей-то влюблённости и заботы.