Under your scars

      Тав вздрагивает от тяжёлого стука в дверь. Настороженно спускаясь по узкой винтовой лестнице, девушка аккуратно шагает по рассохшимся деревянным ступеням, стараясь не издать ни звука.       «Это я», — за дверью гулко раздаётся хриплый голос Марва. Что он тут забыл? Тав подозрительно хмурит брови, не убирая руки с рукояти кинжала, но всё же приоткрывает дверь. Один. Октавия на всякий случай высовывает голову наружу, осматривая окрестности.       — Не привёл я никого, успокойся, — низким басом заверяет полуорк. — Можно войти?       Тав открывает шире дверь, освобождая проход. Громила пригибает голову и втискивается в узкий проём, прислоняется к стенке, не мигая глядя на девушку.       — Ты… видимо, уже в курсе, что вашего белобрысого пленника ищут?       — Да, — коротко отвечает Октавия, напряженно стиснув челюсти, изучает его в ответ.       — Не боись, я тут не для того, чтобы вас сдавать или шантажировать. Я просто пришёл узнать, как вы тут. — Марв мнётся, смущённо отводя взгляд перед тем, как продолжить: – Как… Густав?       Напряжение в воздухе ослабевает и девушка не сдерживает тихий вздох облегчения.       — Он... наверху, в своей комнате. Работает. — Она отмахивается в сторону лестницы. Пауза становится неловкой, но уже по другой причине. Где-то в глубине души свербит навязчивое чувство, что Тав вмешивается во что-то личное, подробности которого ей знать не следует.       — Я… зайду к нему? — Полуорк неуверенно направляется к лестнице.       — Да, конечно. — Октавия натянуто улыбается, провожая гостя взглядом.       Уже как полгода она обращает внимание на все эти неловкие переглядывания между ними двумя. Как Гус и Марв поспешно отстраняются друг от друга при её появлении, как краснеют щёки брата при виде здоровяка, как он всегда первый предлагает сходить домой к полуорку, если нужно передать какую-то весточку. Нет, Тав и ничуть их не осуждает, и даже не ревнует брата, борясь за его внимание, она искренне желает ему счастья, просто… С какого-то момента в её душе начинает разрастаться огромная зияющая дыра от осознания того, что наступит день и Гус захочет завести собственную семью, переедет в отдельный уютный домик вместе с Марвом, возьмёт из приюта парочку очаровательных сирот и счастливо заживёт в своё удовольствие без неё. Октавия же останется в его жизни не больше, чем суровой тётей Тав, навещающей племянников по праздникам. А что делать ей, когда так и будет? Что делать, когда последняя родная ей душа перестанет быть таковой? Её вновь накрывает чувством паники и отчаянного одиночества, от чего просыпается желание поговорить хоть с кем-нибудь, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями. Октавия медлит какое-то время, глядя на тяжёлую, обитую железом дверь, затем, порывшись в комоде, достаёт оттуда заточенный уголёк и несколько листов бумаги, берёт бутылку вина, пару дней назад украденную на рыночной площади и стоявшую с тех пор без дела, и спускается в подвал. ***       Астарион поднимается с подушек, когда слышит металлический скрип наверху. Нельзя не заметить, что девчонка, спустившаяся к нему выглядит как-то… подавленно? В последние дни они с братом редко навещают его обитель, и вампир потихоньку начинает сходить с ума от скуки в четырёх стенах. Скука накладывается на голод, что едва удаётся утолить случайными крысами, иногда пробегающими мимо, и ужасную бессонницу вдали от погребальной земли с его могилы, которой всегда была щедро усыпана кровать под его матрасом в замке Касадора. Вишенкой на этом гадком торте остаётся свербящее осознание того, что времени у них катастрофически мало, а от парнишки-чародея до сих пор никаких вестей. Выручает только книжка, впрочем, эльф уже успел прочитать её вдоль и поперёк, загибая уголки важных для себя страниц.       Вампир кидает слегка раздражённый взгляд в сторону Октавии: наверняка пришла опять допрашивать, он же нужен им как оружие против Зарра, ни больше, ни меньше. Астарион сам не может понять, почему его вдруг так бесит эта мысль, ведь по сути он делает то же самое: использует близнецов в своих целях. Если всё пойдёт по плану и им удастся убить Касадора, эльф больше не увидит ни Тав, ни её брата до конца их жалких жизней. Так-то оно так, вот только самое неприятное в этих взаимоотношениях то, что его используют в ответ.       Взгляд падает на тёмно-зеленую бутылку в руке девчонки, раздражение слегка притупляется, уступая место любопытству. Теперь он заинтересованно рассматривает её тощую фигуру, склонив голову.       — Принесла тебе вина, ты же… любишь вино, верно? — угрюмо бормочет Октавия, протягивая бутылку через решётку, и Астарион незамедлительно принимает подарок, впрочем, всё ещё глядит настороженно, ожидая подвоха.       — Как мило с твоей стороны. — Он задумчиво крутит бутылку в руках, пытаясь определить качество содержимого на глаз. — Бокалов в вашем дома нет, как я понимаю? — Вампир изображает притворное негодование, когда девчонка отрицательно мотает головой. — Что ж, значит, будем пить из горла, как варвары.       У него занимает некоторое время, чтобы вытащить пробку. В нос ударяет кислый запах самого дешёвого винограда с нотками чуть заплесневевшей дубовой бочки, ох, кажется, это хуже, чем ожидалось. Взяла первую попавшуюся бутылку, дилетантка. Но выбора нет, и даже отвратительное вино имеет шанс скрасить этот ещё более отвратительный вечер.       — Рассказывай, зачем пришла и к чему такая щедрость? — Эльф отпивает глоток и слегка морщит нос: какую вообще крепость имеет эта перебродившая виноградная кислятина? Будто бы нерадивый винодел ставил перед собой цель сшибить с ног любого, кто попробует его странное пойло.       Тав опускается на корточки рядом с решёткой, протягивая уголёк и бумагу.       — Нарисуй мне план замка Касадора. Всё, что знаешь, что помнишь, любую деталь. Стража, ловушки, комнаты, — лёгкая дрожь в голосе выдает её волнение.       — План замка? Я тебе что, архитектор? Или ты думаешь, отродья свободно разгуливают по резиденции Зарров, где им вздумается? — Астарион саркастично фыркает, складывая руки на груди.       — Я смотрю, вместо того, чтобы сотрудничать, ты предпочитаешь строить из себя невесть что. Ладно, я всё поняла, пойдём вслепую, заблудимся в коридорах и умрём от какой-нибудь ловушки, не дойдя до Касадора, ты этого хочешь? — судя по неприкрытому раздражению в голосе, девчонка начинает терять терпение. Этого ещё не хватало, закатывать сцены тут может только он!       Астарион тяжело вздыхает, театрально поднимая глаза к потолку:       — Ладно, будь по-твоему, но только вряд ли моя схема будет настолько подробной, насколько ты этого ожидаешь. — Вампир берёт уголёк и бумагу, задумывается, занося пальцы над желтоватым листом. Пожалуй, стоит начать с того, что ему известно лучше всего: нижние этажи, где он обитал вместе со своими братьями и сёстрами. Астарион не соврал: посещение большинства крыльев дворца всегда оставались для отродий под запретом. Её уверенность в том, что он знает много о замке хозяина заставляет почувствовать укол стыда. «Нет, дорогая, тут я буду тебе абсолютно бесполезен.»       Тав сидит напротив, обняв колени руками, неотрывно глядя, как уголёк двигается по бумаге. Взгляд эльфа, отрываясь от рисунка, мельком окидывает сгорбившуюся фигуру по ту сторону решётки. Он замечает, что девчонку слегка потряхивает. Издав тихий вздох, Астарион примирительным жестом хлопает рядом с собой по подушке, стараясь не выказать в своём голосе больше заботы, чем ему хотелось бы продемонстрировать:       — Не сиди на холодном каменном полу, простудишься. Иди сюда, я не укушу… Пока сама не попросишь.       Она слегка медлит, с сомнением изучая вампира, но всё же поднимается и заходит в клетку, которую близнецы перестали запирать, как только поняли, что вампир от них никуда не сбежит. Девчонка садится на самую дальнюю из подушек, прислоняется спиной к решётке и тянется за бутылкой. Астарион вновь берёт уголёк, не выпуская Тав из своего бокового зрения. Эльф видит, как она кривит лицо, делая щедрый глоток:       — Ну и гадость. Как такое можно любить, когда в мире существует пиво?       Вампир хмыкает себе под нос, ну точно дилетантка, что с неё взять:       — Если мы выживем после битвы с Касадором, я отведу тебя в милый ресторанчик в Верхнем городе, где подают отличное вино, и тогда ты почувствуешь разницу между вином и этой прокисшей виноградной бурдой, дорогая. — Он сам настолько не верит в их успех, так что это обещание кажется ему не больше, чем хвастовством перед девчонкой, выполнять которое он, конечно же, не собирается.       Тав мрачно усмехается:       — Осталась самая малость — выжить. — Девчонка делает ещё глоток, алкоголь начинает действовать и её поза становится более расслабленной. — Кстати, что будешь делать, когда обретёшь свободу?       Астарион пожимает плечами. Само обретение свободы для него до недавнего времени было чем-то несбыточным, так далеко в своих фантазиях он не заходил, чтобы представлять себе счастливое существование без издевательств Касадора.       — Наконец-то смогу делать то, что хочу, я не знаю… — он осёкся. — А ты?       — Уеду из этого богами забытого города. И брата заберу, если… он захочет. — Последние её слова про брата звучат не очень уверено. Интересно, а он-то думал, что близнецы не разлей вода.       — М-м-м, и куда же ты направишься? — мурлычет под нос Астарион, старательно вычерчивая схему нижних этажей по памяти.       — Хочу путешествовать по миру. А там — кто знает, — Тав задумчиво хмыкает. — Может, осяду где-нибудь в Уотердипе, выйду замуж за бородатого волшебника, что вечерами будет показывать мне магические фокусы, сидя у камина с кошкой на коленях.       Вампир не может удержать ехидный смешок:       — Прости, дорогая, с трудом представляю тебя женой, ведущей степенную размеренную жизнь. Ты же чуть что хватаешься за кинжал! Заранее сочувствую тому несчастному, которому в комплекте с такими чудесными глазами достанется столь буйный нрав.       Он с удовольствием отмечает, как девчонка совсем не притворно смущается от комплимента.       — Эй! Ты что это, думаешь я не смогу быть хорошей женой? — Октавия наигранно возмущается, а Астариону в лицо неожиданно прилетает подушка.       Совершенно опешив от такой наглости, вампир откладывает уголёк и бумагу в сторону, хватая только что врезавшуюся в него подушку.       — Ты начинаешь войну, которую не сможешь выиграть, дорогая, приготовься защищаться!       Астарион прыжком поднимается на ноги, держа орудие наготове. Тав сидит на корточках, спружинившись, словно хищник для броска. От расслабленного опьянения не остаётся и следа. Её правая рука сжимает уголок подушки рядом с ней, а левой Октавия держится за прутья решётки. Взгляд девчонки сосредоточенно ловит каждое его движение — похоже, она не на шутку поймала азарт битвы. Тесная клетка не даёт развернуться как следует, но Астарион всё-таки предпринимает попытку атаковать. Тав, легко уворачиваясь от удара, удерживает равновесие, опираясь на решётку, быстро выбрасывает ногу вперёд, делая подсечку. Затылок встречается с каменным полом быстрее, чем вампир успевает сообразить, что произошло. Как же позорно он растерял свою форму. Октавия запрыгивает сверху, придавив его грудь коленом, символически делая пару ударов подушкой по лицу, пока Астарион не поднимает руки, хохоча, и не начинает просить о пощаде.       — Боги, да ты просто фурия! Если тебе так не терпится меня завалить, могла бы сказать об этом более цивилизованным способом! — Он расслабленно откидывает голову назад, любуясь видом. Девчонка тяжело дышит, щёки покрыты розоватым румянцем, а на губах играет торжествующая улыбка. Вампир сам не понимает, как его взгляд задерживается на ней чуть дольше, чем он ему хотелось бы, а внутри ёкает что-то давно забытое, похороненное много лет назад.       Тав тем временем победно возвращается на своё место, отпивая ещё вина из бутылки, которую они чудом умудрились не опрокинуть во время этой шуточной драки.       — Тоже мне, вампир, а разговоров-то было!       — Я сейчас, как бы это сказать, не на пике своей формы, дорогая. — Астарион вновь садится, устраиваясь поудобней на подушках. — Вот если бы ты дала мне своей крови, тогда я точно оказался бы сверху в этой битве.       — Размечтался!       — Вот это было обидно. Дать попробовать всего несколько глотков этого божественного нектара, чтобы навсегда закрыть мне доступ к его употреблению! — Он драматично заламывает руки. — Жестокая ты женщина!       — Ты даже представления не имеешь о том, насколько.       За их шуточной перепалкой, Астарион вновь берёт в руки уголёк, пытаясь сосредоточиться.       Закатные сумерки плавно переходят в ночь и подвал накрывает серая полутьма. Глаза, хоть и привыкшие к темноте, начинают побаливать от напряжения, и Астарион устало трёт веки.       — Моя прекрасная воительница, не могла бы ты принести фонарь? Мои глаза отказываются работать нормально в таких условиях! — Он немного медлит, осматривая уже давно несвежую рубашку и слегка порванные на коленях штаны: когда успел? — И… я бы хотел попросить чистую одежду, а то знаешь ли, я не менял эти вещи с тех пор, как… ну ты знаешь, оказался здесь.       — Что-нибудь ещё, саэ? — саркастично усмехается Тав, отвешивая шутливый поклон.       — Нет, этого пока достаточно. ***       Тав поднимается на ноги. От злого вина начинает покруживаться голова, а вроде и немного выпила, но на пустой желудок и этого хватило. Интересно, Марв уже ушёл? В этом треклятом подвале ход времени ощущается совсем иначе. Сколько она уже тут просидела? Октавия разминает затёкшие конечности, прикидывая план действий. Если здоровяк всё еще у Гуса, со сменной одеждой придётся подождать, мало ли, чем эти двое там могут заниматься.       Девушка поднимается наверх, снова стараясь быть бесшумной на проклятых рассохшихся ступеньках. Оказавшись у двери брата, Тав напряжённо вслушивается в происходящее в комнате. Тишина. Пара глубоких вдохов и кулак выстукивает их секретный пароль, что близнецы придумали ещё в детстве: три коротких, три длинных, снова три коротких. Маленькая привычка, сохранившаяся и по сей день, не раз спасала им жизнь. Секунды тянутся мучительно долго, но спустя какое-то время дверь открывается. Густав выглядит уставшим и осунувшимся — всё-таки работает не покладая рук уже третий день, почти не спит и ест, только когда Октавия подсовывает ему под дверь бутерброды.       — Я… извини, что отвлекаю. — Её сердце сжимается при виде брата в таком состоянии. — Просто хотела узнать как ты тут, братишка.       — Всё в порядке, Тав. — Гус слабо улыбается. — Кажется, я уже близко: эта штука выдерживает чары несколько минут, осталось понять, как их можно продлить хотя бы на часы и желательно так, чтобы она не взорвалась на голове у нашего бледного союзника.       Тав старается заглянуть ему за плечо в поисках Марва, но не обнаруживает присутствия здоровяка.       — Я зайду? — Вообще-то они редко наведываются в комнаты друг друга, уважая личное пространство, все их встречи обычно проходят на нейтральной территории, в основной комнате на первом этаже, что служит и кухней, и гостиной в их скромном жилище.       Гус открывает дверь пошире, впуская сестру. Комната чародея совсем не похожа на аскетичное обиталище самой Тав. Тут всё пространство чем-то занято: стены увешаны бесчисленными чертежами его не всегда успешных проектов, полками с книгами, стеллажами с зельями и всякими реагентами. Помимо кровати и шкафа с вещами, у небольшого окошка стоит массивный дубовый стол, за которым обычно работает чародей. Стол, хоть и пропитанный всякими составами, защищающими его от разного рода урона, всё же имеет множество подпалин и царапин на столешнице. На рабочей поверхности лежит грубовато выкованная диадема, поблескивая золотистым при свете лампы. Нет разве что горы подушек в углу, на которых Густав так любит отдыхать — эту деталь интерьера чародей временно пожертвовал вампиру.       — Марв заходил? — как бы невзначай интересуется Октавия, присаживаясь на край кровати.       — Да, мы с ним… поболтали немного. — Тав замечает, как плечи Гуса напрягаются при упоминании полуорка.       — Может, нам стоит взять его с собой? За оплату, конечно. Лишние мускулы, знаешь ли, не помешают.       Глаза брата вдруг вспыхивают, метнув яростные искорки в её сторону:       — Вот только Марва не впутывай в это! — его голос становится резким и раздражительным.       — Гус, я… — Девушка в удивлении приоткрывает рот, совсем не ожидая от брата такой реакции. — Что ты…       — Тав, хоть я и не разделяю твою почти болезненную одержимость местью, но поддержу тебя, в какое бы дерьмо ты не решила сунуться, потому что ты — моя сестра, — понимая, что перегнул палку, Густав старается смягчить тон, но выходит так себе. — Вот только прошу тебя, не впутывай Марва дальше… чем ты его уже втянула в это болото, сестрёнка.       Желудок скручивается в тугой комок, челюсти сжимаются, пытаясь подавить подступающие слёзы негодования. Да как он может? С тех пор, как они остались одни, никому не нужные в этом мире, Тав только и делала, что всячески оберегала брата от всех тягот сиротской жизни. Это она добывала деньги всеми сомнительными и ещё более сомнительными способами, воруя, шпионя и, да что уж там, иногда даже убивая за звонкую монету, пока крошка гений Густав постигал свои магические способности, так внезапно прорезавшиеся в нём после потрясения от исчезновения матери. Это на её теле множество шрамов, на её душе незаживающие кровоточащие раны от предательств и унижений, что она испытала, с завидным упрямством карабкаясь вверх по карьерной лестнице криминального мира. Это на её кровавые деньги они сейчас живут хоть и в небольшом, но всё же собственном доме. А теперь он говорит таким тоном, будто делает ей одолжение, да ещё и заботится о сохранности зелёной задницы любовничка? Мило, аж до тошноты!       — Да как ты смеешь? Я же всё для тебя сделала, — тихо шепчет сквозь зубы Октавия, пытаясь унять ярость, клокочущую в грудной клетке. — Я же всю жизнь пыталась защитить тебя от любого дерьма…       — А я тебя просил? — резко перебивает брат, гневно сверкая малахитовым взором из-под бровей. Боги, сейчас он так похож на неё саму. — Сестрица, ты делала это всё по собственному желанию. Я всегда хотел быть с тобой на равных, быть полезным, но ты зачем-то оградила меня стеклянным куполом, словно редкую драгоценность!       Гус раздражённо меряет комнату шагами, взад-вперёд. Тав чувствует лёгкий укол вины за неосторожно брошенные претензии. Это и правда было её решением и ничьим больше, её чёртовы благие намерения, дорога которыми оказалась вымощена прямиком в Преисподнюю.       — Я хотела уберечь тебя от всего этого дерьма, потому что ты единственный близкий, кто остался в моей никчёмной жизни. — Она уже не пытается сдерживать слёзы, упрямо катящиеся по щекам.       — И нашла лучший для этого способ: принести себя в жертву, — гневно бросает Густав, — даже не подумав: а чего хочу я? Ты просто решила за нас двоих. Ты такая же… — он обрывается, секунду медлит, сомневаясь, стоит ли продолжать. — Неужели то, что случилось с мамой тебя ничему не научило? Она бросила своё личное счастье на жертвенный алтарь ради нас с тобой, и к чему её это привело? — Чародей шумно выдыхает, садится рядом на кровать, трёт виски, чтобы успокоиться. — Может, если бы она второй раз вышла замуж, когда мы ещё жили в Верхнем городе, начала хотя бы немного делать что-то для себя, а не только для нас, то была бы жива… И всё было бы иначе, Октавия. — Густав сам с трудом сдерживает слёзы, она видит это по его подрагивающему подбородку.       Тав молчит, уставившись в одну точку. Ей нечего ответить, нечего возразить, брат абсолютно прав в своём гневе — и от этого становится ещё больнее.       — Знаешь, зачем приходил Марв? — Его хриплый, тихий голос вновь нарушает молчание. — Он переживает за меня. Просил меня бросить всё и уехать с ним. Оставить сестрицу-самоубийцу саму разгребать своё дерьмо.       Почему он рассказывает это? Тав ощущает болезненный укол предательства где-то под рёбрами. Нет, только не Марв, только не Густав, зачем они вообще это чёрт возьми обсуждали у неё за спиной? В груди снова закипает ярость, приправленная чувством пустоты, обиды и одиночества.       «Ну и катись со своим зеленожопым любовничком куда подальше!» — хочется выкрикнуть в сердцах, но Октавия лишь плотнее сжимает челюсти, понимая, что в ней говорят лишь уязвлённая гордость, злоба и алкоголь. Словно в ответ на невысказанные слова Густав мягко гладит сестру по спине, пока та сотрясается в немых рыданиях.       — Но я так никогда да поступлю, Тав, ты же знаешь. Я с тобой до конца. — Он прижимает сестру к себе, стискивая в объятиях. — Я просто хочу, чтоб ты поняла, сестрёнка, я тоже могу защищать тебя так же, как и ты меня. Обещаешь дать мне шанс?       Тав всхлипывает, немного успокаиваясь, когда Густав легонько поглаживает её по волосам.       — Обещаю, — бормочет она, уткнувшись в плечо брата. Немного помолчав, Октавия озвучивает то, что давно лежит тяжким грузом на сердце. — Мне так её не хватает, Гус.       — Мне тоже, — шепчет чародей, упираясь подбородком ей в макушку.       Октавия не знает, сколько времени они просидели так, почти неподвижно, пока Густав не отстраняется. Брат берёт в ладони её лицо, вытирает мокрые щёки большими пальцами:       — Эй, сестрёнка, улыбнись, всё будет хорошо! — Его голос снова мягкий и спокойный, всё тот же старый добрый, заботливый Гус, что каждый раз вытаскивает её из пучины уныния. — Обещай не хандрить, мы всё переживём.       Он подходит к одному из стеллажей, долго копается в нём, а затем извлекает наружу старую деревянную фигурку рыцаря. Фигурка вырезана криво, неумелой рукой, и Октавия не может сдержать улыбки, догадываясь что это.       — Помнишь, после того, как папа пропал, мне начали сниться кошмары по ночам. Ты вырезала для меня этого рыцаря из куска деревяшки и сказала, чтобы я клал его под подушку и тогда он будет защищать меня во сне! — Гус крутит в пальцах фигурку, разглядывая неказистый кусочек дерева с особой теплотой и нежностью.       Тав тихонько хихикает:       — О, я помню! Я тогда все руки изрезала и испортила папин очень дорогой охотничий нож, чтобы его сделать! Всё прятала порезы от мамы, потому что боялась её расстроить. Это же сэр… Как его звали? Кривингтон?       — Попрошу! — с притворным возмущением замечает Густав, поднимая палец вверх. — Сэр Кривингтон Коселот Третий!       Близнецы взрываются хохотом почти синхронно.       — Он и правда мне помог, Тав. Не так, как ты на это рассчитывала, но, когда я сжимал его в руке, я помнил, что у меня есть ты и вместе мы всё преодолеем.       Гус подходит ближе, садится на корточки рядом с сестрой, вкладывая деревянную фигурку ей в руки.       — А теперь я хочу, чтобы он защищал тебя. Просто каждый раз, когда тебе будет грустно, смотри на него и знай, что у тебя есть я. И я тебя не брошу, сестрёнка.       От его тёплой улыбки на душе становится спокойней. Тав сжимает в руке игрушку, другой обнимая брата.       — Спасибо, братишка, ты лучший, — шепчет она, украдкой смахивая слезу.       — А теперь, если ты не возражаешь, я хотел бы вернуться к работе. У нас не так много времени, если ты помнишь. — Брат неловко отстраняется и поднимается на ноги, помогая ей встать.       Тав вздыхает и неохотно направляется к выходу, но застывает в дверях, вспоминая, зачем пришла.       — Гус, у тебя не найдётся чистой одежды для нашего эльфа? ***       С момента, как девчонка снова оставляет его одного, кажется, проходит целая вечность. В ожидании Астарион успевает почти прикончить бутылку кислого пойла и теперь ощущает приятную лёгкость в голове, несмотря на мерзкое послевкусие во рту. Он задумчиво рассматривает плещущиеся на дне остатки вина, когда слышит скрип открывающейся двери. Октавия возвращается, неся в руках лампу и свежую одежду. В тусклом свете вампир замечает её красноватые опухшие веки. Как интересно, неужели за время своего отсутствия она успела над чем-то поплакать.       — Всё в порядке, дорогая? — деликатно интересуется эльф, скорее просто из любопытства.       — Да, — коротко отвечает Тав, просовывая через прутья льняную рубашку болотно-зелёного цвета и штаны из грубой кожи.       «Ну конечно, так она тебе и рассказала», — Астарион принимает вещи, небрежно бросая их на подушки, и стаскивает с себя грязную рубашку, не без удовольствия отмечая, как глаза девчонки задерживаются на его обнаженном торсе.       — Ты выглядишь заплаканной. — Вампир предпринимает ещё одну попытку, мягко, но настойчиво: её неразговорчивость только разжигает в нём интерес.       — А ты суёшь свой нос в дела, которые тебя не касаются! — резко обрывает Октавия.       — Я просто пытаюсь быть вежливым, а ты ведёшь себя грубо, дорогуша. — Грязные штаны отправляются на пол, к рубашке, вампир остаётся в одном лишь исподнем, самодовольно наблюдая, как Тав всеми силами пытается удержать глаза на уровне его лица. — Видишь, я открыт перед тобой, почему бы тебе тоже не открыться?       Он медленно крутится на месте, давая себя рассмотреть.       — Ты самовлюблённый павлин, — фыркает Октавия у него за спиной. – А вот твои шрамы необычные. Это он тебе их оставил?       Астарион не может сдержать улыбку, как же легко она попалась на крючок любопытства.       — А вот это, милая, уже не твоё дело! Ты явно дала понять, что мы с тобой не настолько близки, чтобы откровенничать друг с другом, как милые подружки.       Как и ожидалось, Тав выходит из себя, однако всё ещё пытается скрывать раздражение. Получается плохо.       — Больно-то нужно было! — Девчонка закатывает глаза, всем своим видом демонстрируя незаинтеоесованность.— Готова поспорить, в этих каракулях нет ничего важного.       — Однако ты вся как на иголках, не правда ли? Что, если мы заключим сделку? Один факт о тебе за один факт обо мне. — Он опирается на прутья, подавшись вперёд, следит за ней с самой коварной и соблазнительной улыбкой на лице.       Она подходит ближе, встречаясь взглядом с его глазами.       — И какой же факт обо мне тебе интересен?       — Кто довёл тебя до слёз? — Он сощуривается, наклоняя голову вбок, точно любопытный котяра.       — Это всё? Весь твой вопрос?       Чертовка оказалась не так проста, он почти готов поаплодировать.       — И что именно послужило причиной? — добавляет вампир, слегка поразмыслив.       — Это уже два вопроса.       — Не будь такой мелочной, дорогая!       — Что, не терпится узнать все мои болевые точки? Способы заставить меня плакать не дают тебе покоя? — Она подходит ещё ближе, не прерывая зрительного контакта. — Вот только у тебя это вряд ли получится.       — Может быть, мне просто хочется узнать тебя получше.       — Так я тебе и поверила! — фыркает Тав, скаля зубы в саркастичной ухмылке. — Всё из чистого интереса к моей незаурядной персоне.       — Ты так не веришь в то, что твоя личность может быть кому-то интересна?       — Я не верю в то, что хоть чья-то личность может быть интересна тебе просто так!       — Туше. — Эльф поднимает руки в примирительном жесте. — Ладно, один вопрос, значит?       — Валяй, не отстанешь же, пока не удовлетворишь свое любопытство. — Тав отмахивается рукой, пытаясь принять безразличный вид.       — Я могу предположить, кто это был, вариантов здесь не так много. Значит, меня больше интересует другой вопрос: что именно заставило тебя заплакать?       — Скажем так, мне сказали то, чего я не готова была услышать. — Довольно уклончиво. Девчонка что, решила его перехитрить?       — А поподробнее? Я не удовлетворён такой формой ответа, дорогая.       Она издаёт протяжный вздох с нотками раздражения:       — Мне открыли глаза на некоторые вещи, которые я не замечала или не хотела замечать. Это стало для меня неприятной правдой. Всё, Астарион, остальное я действительно не хочу обсуждать. — В её голосе почти слышится мольба и вампир решает сжалиться и перестать настаивать. В конце концов, лучше как-нибудь подстроить ситуацию, когда девчонка расскажет всё сама, чем давить в лоб, грубыми методами.       — Хорошо, хорошо, принято. Полагаю, теперь моя очередь? — он молчит, собираясь с мыслями. — Тебя интересуют шрамы на спине… Да, ты права, это сделал он. Касадор любил вырезать… стихи… на своих отродьях. — Желудок болезненно скручивает от неприятного воспоминания. — Он любил слушать наши крики. В особенности… мои.       — Стихи? — Тав задумчиво хмурится. — Что за стихи?       Астарион раздражённо закатывает глаза, в его тоне звучат нотки ядовитой иронии:       — Конечно, я знаю, что за стихи, у меня же глаза на спине, если ты не заметила! Что за идиотский вопрос?       — Если ты собираешься тут упражняться в сарказме, то делай это в одиночестве, я не в настроении выслушивать твои глупые шуточки, — огрызается девчонка, резко разворачиваясь в направлении выхода.       Вампир вдруг понимает, что впервые за две сотни лет может получить ответ на вопрос, который мучил его все эти годы. Он вытягивает руку, ловя её запястье.       — Нет, подожди, стой! — Астарион набирает воздуха в грудь. — Не уходи, пожалуйста. Извини… — Почему эльф вообще должен перед ней извиняться, когда, очевидно, не он причина её скверного настроения? — Я две сотни лет ломал голову над тем, что же проклятый Касадор вырезал у меня на спине. И раз уж мы об этом заговорили, не могла бы ты…       — О, так тебе нужна моя помощь? Ты всегда можешь вежливо попросить. — Октавия, вырывается из его хватки, складывает руки на груди, растягивая уголки рта в едва уловимой ехидной улыбке. Впрочем, то что она передумала уходить — уже победа. Девчонка стоит неподвижно, приподняв бровь, мучительно бездействует, ждёт, когда он сдастся и наконец сделает то, что она от него хочет. Нет, ну что за невыносимая женщина, для чего нужно устраивать этот цирк?       — Да боги милосердные, я же извинился! — Вампир начинает терять терпение. Ну почему именно сейчас ей нужно отыграться за свое дурное настроение и обязательно на нём? Астарион делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, берёт себя в руки и продолжает. — Октавия, дорогая, не могла бы ты… нарисовать то, что у меня на спине. Пожалуйста. — Он подключает всё своё возможное обаяние, пытаясь пробить барьер из злорадства и раздражения своим фирменным щенячьим взглядом.       Астарион готов поклясться, что девчонка победно усмехается себе под нос, но возможно, это просто игра теней и его воображения. Тав издаёт протяжный вздох, поднимая взгляд к потолку:       — Вот же заноза в заднице, — бормочет девчонка, но её раздражение теперь, скорее, напускное. — Ладно, садись давай. — Она заходит в клетку, ставит поближе фонарь и усаживается на подушки.       Астарион устраивается чуть поодаль, подставляя спину в пятно света. Следующие несколько мучительных минут вампир терпеливо смотрит в стену, слушая шорох уголька по бумаге и сосредоточенное пыхтение Октавии, созерцая их тени, что пляшут в слабых отсветах на каменной кладке. В какой-то момент он не удерживается от соблазна и поворачивает голову. Девчонка старательно выводит угольком рисунок, нахмурив брови и высунув кончик языка, смотрит пристально и напряжённо, пытаясь точь-в-точь повторить сложный узор. Нос, щёки и пальцы перемазаны чёрными пятнами, будто она только что из шахты вылезла, и без того беспорядочная копна волос ещё больше взлохмачена. Точно маленький дикий волчонок. Астарион отворачивается, пытаясь скрыть смешок, но содрогнувшаяся спина выдаёт его с потрохами.       — Что? — Её короткий вопрос отдает слабыми нотками то ли раздражения, то ли смущения.       — Ничего, дорогая, ты очень мило выглядишь, когда сосредоточена. Похожа на волчонка, что в первый раз выслеживает добычу. — Тав многозначительно молчит в ответ на его комментарий, но сопение за спиной становится ещё громче и напряжённей. Вампир слышит стеклянное звяканье о каменный пол, звуки глотков и снова слабый звон. Она что, допила остатки вина?       — Готово, — наконец, раздаётся тихий голос позади, спустя несколько мучительных минут.       Астарион вздрагивает, разворачивается, подползает ближе с замиранием сердца и выхватывает из рук Октавии бумагу. Алый взор напряжённо разглядывает получившийся рисунок в свете тусклой лампы.       — Боги милосердные… — Он шумно выдыхает, пытаясь совладать с нахлынувшими эмоциями. После стольких лет, наконец-то он теперь знает, что чёртов Касадор изобразил на его спине. Говорят ли ему о чём-то эти знаки? Навряд ли. Странная тарабарщина. Похожую он видел и на спинах других отродий, однако никто из них даже не заикался о своих шрамах, то ли делая вид, что их не существует, то ли пытаясь забыть о том, как именно они были получены.       — Теперь доволен? — её голос вырывает вампира из оцепенения. Он поднимает глаза, натыкаясь на пристальный и любопытный изумрудный взгляд.       — Октавия, ты даже не представляешь, как… — «Как это для меня важно». Нет, не сами символы, в них он ни черта не смыслит. Важно, что кто-то откликнулся на его просьбу, помог, не требуя чего-то взамен. Не из похоти, не ради собственной выгоды, а просто так. Не считая небольшой игры на нервах для вида, но эти мелочи вполне можно списать на её дурное расположение духа и скверный характер.       — Ты вся перемазалась.       Рука инстинктивно тянется к её лицу, стирая чёрные пятна от угля. Он сам не понимает, откуда этот внезапный порыв. Хочется выразить благодарность девчонке за оказанную помощь, и физический контакт — единственное, что приходит в голову. Тав смотрит не мигая, но не отстраняется, затаив дыхание, будто ждёт его дальнейших действий. Пальцы легко проходят по скуле, убирают выбившуюся прядь волос, почти невесомым движением касаются мочки уха, скользят ниже, к шее, где учащённо бьётся пульс. Возможно, он даже мог бы её поцеловать, возможно, ей бы даже понравилось. Другая на её месте уже потянулась бы к его губам, прочитав недвусмысленный сигнал, но девчонка сидит в оцепенении и это слегка сбивает с толку. Стоит ли проявить настойчивость или это только испортит установившиеся между ними неплохие отношения? В конце концов, решение приходит спонтанно. ***       Все её рефлексы кричат бежать, защищаться, отбиваться, но Октавия сидит на месте, точно вкопанная, ощущая, как холодные пальцы скользят по её лицу и дальше к шее, вызывая приятную дрожь по телу. Она уверена, что стоит ей сказать слово, и вампир тут же прекратит. Но хочется ли ей, чтобы он прекращал? Девушка лишь нервно сглатывает, когда взгляд Астариона мимолётно скользит по её губам и снова фокусируется на глазах. Бледная ладонь ложится на щёку, обжигая своим неестественным холодом. Вдоль позвоночника пробегают мурашки, будто тысячи маленьких иголочек, что приятно вонзаются в кожу. Он притягивается чуть ближе, сокращая расстояние, когда понимает, что не встречает сопротивление с её стороны.       — Можно? — его еле слышный шёпот с хрипотцой нарушает тишину. Багряный взор сосредоточен на её губах и сомнений в том, на что именно Астарион спрашивает разрешение, не остаётся.       Тав застывает в нерешительности, абсолютно обезоруженная таким простым вопросом. Все те немногие разы, что ей приходилось целоваться это было либо слишком травмирующе, чтобы вообще когда-либо вспоминать об этом ещё раз, либо ужасно неловко. Но никто никогда не оставлял главное решение за ней, её просто целовали, хочет она этого или нет.       Октавия едва набирает воздуха в грудь, чтобы ответить, как их прерывает скрип двери наверху. Астарион отпрыгивает, точно ошпаренный, откидываясь на подушки.       — Тав, ты тут? — голос Густава звучит бодро и воодушевлённо. — Кажется, мне удалось стабилизировать чары.       Спустившись, брат бросает странный взгляд на Астариона, в одних трусах пытающегося устроиться на подушках в естественную позу и Тав, всё ещё напряжённо вжимающуюся в прутья решётки.       — Всё в порядке? — Гус крутит в руках ту самую диадему, что лежала на столе в его комнате, с подозрением осматривая парочку, которая выглядит сейчас будто два нашкодивших котёнка.       Тав выдыхает, пытаясь взять себя в руки. Боги, как же это всё, должно быть, глупо выглядит со стороны. Она едва осознаёт что сказал брат, но как только смысл его слов доходит до её разума, в сердце появляется давно забытое чувство надежды.       — Да, всё нормально, Астарион просто… хотел знать, что за знаки нарисованы на его спине. — Октавия неловко улыбается, указывая на угольный рисунок, лежащий на полу.       — Хм, непростой язык. — Внимание чародея полностью переключается на листок, огромному облегчению девушки. — Могу ошибаться, но будто бы я уже видел такой в очень тёмных трактатах о дьявольской магии.       — Дьявольской магии? — Астарион удивлённо поднимает брови. — Вот уж чего, а увлечения подобным у Касадора не припомню.       — Читал, что колдуны заключают контракты на языке Преисподней, так вот каракули на твоей спине выглядят очень похоже. — Густав задумчиво потирает подбородок, — Я в этом ни черта не смыслю, но могу узнать у знакомого колдуна.       — Это было бы очень мило с твоей стороны. — Вампир обворожительно улыбается, обнажив клыки, и протягивает рисунок Гусу. Тот быстро прячет его в складках робы.       — Итак, у меня хорошие новости. Как я уже говорил, мне удалось стабилизировать чары. Пока не знаю, сколько они продержатся, но по моим прогнозам, несколько часов у нас будет. — Он переводит взгляд на эльфа, торжественно поднимая диадему.— Астарион! Не будешь ли ты так добр… одеться для начала?       — Тебя смущает это прекрасное тело? — Вампир проводит рукой по обнажённому торсу, игриво улыбаясь.       Гус непринуждённо смеётся в ответ:       — Отличное тело, но оно не даёт мне сосредоточиться на важных делах, Астарион!       Тав нервно закусывает щёку почти до крови, чувствуя укол ревности где-то под рёбрами. «А ты надеялась, что ты одна такая, единственная и неповторимая? Ничему ты не учишься. Он флиртует, как дышит, со всеми подряд!» Девушка отгоняет мрачную мысль подальше: сейчас уж точно не время и не место размышлять о собственных чувствах к чертовски обаятельному кровососу. Почему её вообще волнует, что Астарион флиртует с кем-то ещё? Какое ей дело до этого бледного, смазливого и прекрасно сложенного… Так, стоп, хватит!       Вампир тем временем сдаётся и надевает чистую одежду, что ранее принесла ему Октавия. Густав передаёт диадему в руки Астариона.       — А теперь, помести её на голову и аккуратно отойди вон к той стенке, — командует чародей, сосредоточенно следя за каждым шагом эльфа.       — Это обязательно? — Вампир надевает обруч, но как-то неуверенно медлит, не спеша выходить из клетки. — Это точно сработает?       — Мы этого не узнаем, пока ты не выйдешь из защитного поля, Астарион! — Гус предельно сосредоточен, но даже в такие моменты его голос звучит мягко и успокаивающе. — Не бойся, я почти уверен, что сработает.       — Почти уверен?! — гневно повторяет эльф. — То есть, ты рискуешь моей безопасностью ради эксперимента? А что, если не сработает? Что если Касадор найдёт меня?       — Тогда нам с Гусом придётся принимать гостей у себя дома. — Мрачно ухмыляется Октавия, поднимаясь с пола.       — Ну спасибо, утешили! — Он делает пару шагов из клетки, осторожно ступая по каменному полу.       Момент истины происходит в напряжённом молчании. Близнецы не сводят глаз с испытуемого, пока Астарион медленно шагает до указанного места. Несколько мучительных секунд он стоит у стены с диадемой на голове и… ничего не происходит.       — Чувствуешь какие-либо изменения? Слышишь голос хозяина? Хоть что-то? — на всякий случай интересуется чародей.       Вампир отрицательно мотает головой:       — Эта штука тяжеловата, да и сделана весьма грубо, будет контрастировать с моими изящными чертами лица. Однако, нет, никаких следов присутствия Касадора в моей голове. Там только я и мои мрачные мысли. — Он издаёт нервный смешок на последней фразе.       Брат с сестрой почти синхронно издают вздох облегчения.       — Вот и славно. Мне нужно ещё пару дней для экспериментов, и тогда с точностью смогу сказать, сколько у нас будет времени, чтобы убить Касадора.       Вампир возвращается в клетку, задумчиво крутит диадему в руках:       — Получается, с этой штукой на голове я смогу ходить куда угодно и Касадор не возьмёт меня под свой контроль?       — Ну, какое-то время да, но это не вечно, Астарион, заряда хватит на несколько часов. Верни диадему, мне нужно ещё с ней поработать.       Эльф медлит, неохотно протягивая грубоватый металлический обруч через прутья, будто погрузившись в свои мрачные мысли. От взгляда Тав не ускользает, как Гус, принимая предмет из рук Астариона, слегка касается его пальцев и как тот отдёргивает руку, стараясь скорее прервать контакт.       — Могу я в эти дни брать её чтобы погулять хотя бы… хотя бы куда-нибудь из этого треклятого подвала? — Вампир задумчиво хмурится.       — Конечно, ты можешь носить её в пределах дома. На твоём месте, я бы не пытался сбежать с этой штукой на голове. — Глаза Гуса горят, как и всегда, когда он рассказывает о своих изобретениях. — Заряда чар хватит на какое-то время, а дальше ты вернёшься туда, откуда начал: к своему хозяину. К тому же твои приметы знают все наемники Нижнего города, на улицу тебе тоже лучше не выходить!       — Да, да, я понял, «не пытайся сбежать». Хорошо, в пределах дома, так в пределах дома, меня это тоже устраивает, лишь бы выбираться отсюда хоть иногда, — угрюмо бормочет Астарион. ***       Касадор не злится. Нет, он в ярости! Злость была несколько дней назад, когда мальчишка просто не вернулся после охоты, сейчас же лорд готов разнести по кирпичику этот окаянный город, только чтобы достать щенка за шиворот из-под обломков и как следует отходить шипастой дубинкой. Да ему пытки Гоуди покажутся нежными ласками после того, как Касадор закончит!       Зарр выходит из кабинета быстрыми шагами, громко хлопая дверью. Слуги чувствуют настроение хозяина, стараясь не попадаться ему на глаза, жмутся по углам, едва завидев грозную фигуру. Жалкие черви, только и умеют лебезить перед сильными мира сего, подобострастно заглядывая в лицо. Ну почему он не такой? Слишком проблемный, слишком дерзкий, слишком много себе позволяет. Слишком, слишком…       Касадор спускается вниз, к псарне:       — Гоуди ко мне! — резко бросает он кому-то из слуг. Мужчина кланяется и убегает выполнять приказ. — И Петраса!       В сыром полутёмном помещении на столе аккуратно разложены изощрённые инструменты для пыток: тонкие лезвия, клещи, зажимы, более десятка различных ножей причудливых форм. Всё необходимое для того, чтобы различными способами сдирать кожу, срезать мясо с костей и вырывать зубы и ногти. На стене поодаль висят более грубые орудия: плети, дубинки, с шипами и без, цепи и другие инструменты, назначение которых в этой комнате предельно ясно.       Двое рослых охранников приводят спотыкающегося Петраса. Отродье дрожит, молча пряча взгляд от хозяина. Касадор буквально кожей ощущает его ужас, отчего уголки губ приподнимаются в удовлетворенной полуулыбке.       — Ну и кому из вас пришло в голову раструбить на весь Нижний город о пропаже беглого раба? — Тонкие узловатые пальцы пробегаются по арсеналу на столе. Нет, сегодня он не в настроении для изящной работы, сегодня ему нужно выместить злость.       Касадор подходит к стене, снимает плеть, с тяжелыми заострёнными конусами на кончиках, взвешивая орудие в руке. Идеальный баланс, устрашающая форма.       — Йоусен, это его идея, клянусь, — жалкий неудачник почти визжит от страха. Забавно, что Петрас всегда копировал манеру поведения у Астариона, так же говорит, так же одевается, ходит за ним хвостиком, точно за старшим братом, но как только дело доходит до пыток, моментально сдувается ещё до начала основного веселья.       — Йоусен? А ты, значит, не при делах? — Плеть с резким свистом опускается на кожу, оставляя рваные раны от шипов. Касадор чувствует враньё, жалкие уроды валят вину друг на друга, чтобы только избежать наказания, не подозревая, что наказаны будут все без исключения. — Что непонятного было во фразе «действовать тихо»? — Свист, ещё удар, новые порезы алыми цветами распускаются на бледной коже. Прекрасное завораживающее зрелище, сродни искусству.       Отродье кричит от боли, скрючивается на полу, тяжело и прерывисто дыша. Нет, всё не то, они слишком быстро сдаются. Скучно. Вот почему ему так нравятся крики Астариона: они звучат словно музыка в самой кульминации веселья, когда мальчишка уже больше не в силах сдерживаться. А этот… Нет, жалкое подобие.       — Вызывали, хозяин? — скрипучий голос скелета заставляет Касадора бросить мимолётный взгляд в сторону двери.       — Вы нашли его? — Лорд держится спокойно, методично опуская плеть на спину Петраса.       — Нет, хозяин, никаких следов беглого раба не обнаружено, — Гоуди повышает голос, чтобы заглушить крики и плач отродья. — Персонал «Русалки», работавший в тот день, ничего не помнит.       Плеть с остервенением продолжает свистеть над спиной Петраса, превращая кожу в кровавое месиво, пока тот не замолкает, теряя сознание. Касадор поддевает его обмякшее тело носком ботинка, изображая на лице гримасу презрения.       Двое охранников стоят в дверях молчаливо ожидая дальнейших приказов.       — Увести! — отрывисто командует Касадор, — И приведите следующего!       Охранники утаскивают безжизненного Петраса, а лорд вновь обращается к Гоуди:       — Всё готово для ритуала?       — Да, хозяин, — шелестит скелет.       Хотя бы эта мысль немного успокаивает. Обряд вознесения планировался слишком долго, чтобы перенести его из-за какого-то глупого мальчишки. Мефистофель жаждет получить свои жертвенные души, и медлить больше нельзя, иначе он может передумать и аннулировать сделку. Остаётся только надеяться, что без куска контракта, вырезанного на спине пропавшего щенка, ему удастся совершить задуманное. Зато когда Касадор вознесётся, он лично достанет мальчишку из той клоаки, в которую тот закопался, и медленно, методично, сломает ему все кости, одну за одной.       Дверь открывается, и гном влетает в проём, получив резкий толчок в спину от одного из охранников. Губы хозяина растягиваются в довольной улыбке, когда он снова думает о предстоящем ритуале. Скоро все эти никчёмные, жалкие червяки отдадут свои душонки ради великой цели.